Текст книги "Это твоя жизнь"

Автор книги: Джон О'Фаррелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

– Точно, газеты от него балдеют. Ты читал разворот в «Санди таймс»?

– Ага, хотя не уверен, что журналистка его правильно поняла.

– Так ты его видел на сцене?

– Видел как-то, довольно давно. Чертовски давно. Он еще только начинал. Но я уже тогда понял, что он будет круче всех. Этот его рыбный номер. Оборжешься.

– Это который показывали пару лет назад в «Банановом кабаре» на Рождество?

– Ага, вроде он самый.

– Класс. Я тоже был на том концерте. То-то смотрю, лицо знакомое. Силен мужик, верно?

– Ну да, хотя… я его видел круче.

– Где это?

– В Нью-Йорке, шоу «Поймай восходящую звезду». У него там весь зал лежал.

Соревнование лжецов началось, победит самый бесстыжий лжец. Ну ладно, второй после самого бесстыжего – того, кто сидел на унитазе, задрав ноги, чтобы его не опознали по ботинкам и брюкам, хотя они такие же черные, как у всех остальных. Если эти два позера сумели убедить себя в том, что видели меня на сцене, может, и другие повсюду расписывают, как я хорош? А может, и члены жюри, присуждая награду, не сумеют признаться друг другу, что узнали о моем существовании из газет? Все, блефуя, примкнут к партии Джимми Конвея, чтобы, не дай бог, не отстать от жизни? Пару лет назад ко мне в книжном магазине подошли и предложили поучаствовать в опросе о литературе. Когда меня попросили назвать роман века, я задумался, чтобы скрыть панику, а потом торжественно объявил: «Улисс» Джеймса Джойса. Я же первой страницы этого хренова «Улисса» не одолел, а вот показалось, что так и надо ответить умной девушке в очках. А «Улисс» потом и в самом деле возглавил список. Неужто все опрошенные блефовали, как я?

Я высидел в кабинке еще несколько минут, но толку чуть. Я не спустил в унитаз свои тревоги. У меня был запор страха. Я нервничал не только из-за номинации. Добивала самоуверенность всех этих красавцев вокруг меня. Я как рыба без воды, думал я. Хуже: рыба, которую вытащили из воды в надежде, что она будет играть центральным нападающим за «Манчестер Юнайтед» на глазах у шестидесяти тысяч болельщиков. Н-да… может, это и есть зачин легендарного рыбного номера? Вряд ли…

Я отпер дверь кабинки и смекнул, что для виду надо спустить воду. А якобы воспользовавшись туалетом, я был обязан вымыть руки. Когда я это сделал, человек с самой неблагодарной работой в мире подал мне полотенце.

– Спасибо, большое спасибо.

– Пожалуйста, – с заученной вежливостью сказал он, шагнув обратно, к стопке чистых полотенец.

Руки я вытирал гораздо дольше, чем требовалось, с демонстративной тщательностью – в надежде, что он почувствует, что его труд хоть немного ценят. «Знаешь, – скажет он жене вечером, – одному человеку сегодня в самом деле понравилось полотенце, которое я ему подал. Он постарался стереть с рук каждую каплю воды, вот ради таких моментов я и работаю».

При этой мысли мне даже захотелось расстегнуть рубашку и пройтись полотенцем под мышками, но я решил, что это будет уже чересчур, поэтому просто еще разок протер кисти и запястья.

И тут мой взгляд упал на тарелочку с монетками рядом с мыльницей. Сначала я решил, что у них такое роскошное заведение, что повсюду лежат тарелочки с дармовыми деньгами, вроде бесплатных конфет, пригоршни мелочи, чтобы человек при желании мог прихватить пару-тройку фунтов. Потом понял, что мужику с полотенцами полагаются чаевые. Монетки в тарелочке были в основном фунтовые, пара полуфунтовых засунута ниже остальных – чтобы стыдно было давать такую ничтожную сумму. «Чаевые? – подумал я, пораженный. – За то, что мне подали полотенце?»

Я никогда не считал себя особым скупердяем, но просто не мог не чувствовать, что фунт – многовато за то, что тебе протянули портянку. В магазине «Господин Один Фунт» на фунт можно купить набор из трех отверток. Или пластиковый мяч. Или картинку в рамке: девочка с котенком. А тут портянку-то дают не насовсем. И выбора никакого. Да я, может, лучше принес бы свое полотенце, чем за чужое платить фунт.

Если теперь на моих ладонях и была влага, то потому, что я весь вспотел, лихорадочно соображая, как же быть. Я живо понял, что вариантов нет, кроме как увеличить сортирному магнату гору золотых, которые он вымогает у глупеньких знаменитостей. Нет-нет, стоп! Надо выкинуть из головы эту дешевую скаредность. А вдруг эти крохи помогают бедняге содержать жену и свояченицу-инвалида? Что это я, пожалел стоимость полкружки светлого пива? Вручив малиновому старикану использованное полотенце, я с уверенной улыбкой полез в карман и вытащил единственную монету. Блин. Двухфунтовая. Два фунта. Целое состояние! В магазине «Господин Один Фунт» в Сифорде на это можно купить… все что угодно, причем два раза.

– Гм, извините, у меня нет мелочи.

– Простите, сэр?

Черт, он меня вынудил повторить.

– Мелочи нет у меня, понимаете, за полотенце заплатить. Извините.

– Полотенца бесплатные, сэр. А чаевые на ваше усмотрение, сэр.

– Вот я и говорю, жаль, что так вышло, с чаевыми то есть. У меня только двухфунтовая монета.

– Прекрасно, сэр.

О-о-х! Зачем я так сказал?! «Двухфунтовая монета», как будто речь идет о пятифунтовой банкноте или золотой карточке «Американ Экспресс». Во время нашей беседы другой удовлетворенный клиент взял полотенце, наскоро вытер руки и небрежно швырнул в тарелку фунтовую монету, да ловко так, как Майкл Джордан забрасывает мяч.

– А что, если я положу мою двухфунтовую монету в тарелку и возьму фунт сдачи?

– Простите, сэр?

– Я просто подумал, раз уж два фунта многовато, я вам положу двухфунтовую монету, а возьму одну фунтовую, и вам останется фунт. Это ведь тоже немало, в конце концов.

– Благодарю вас, сэр. Премного обязан.

Вау, классно это я! Джеймс-бондовский ход, в городе новый игрок суперлиги! Изысканность, небрежная недосказанная щедрость, этакое je ne sais quoi[45]45
  Не знаю что (фр.).


[Закрыть] – некоторые из нас с этим просто рождаются. Наш разговор слышал мужчина у писсуара. Он посмотрел, как я беру с тарелочки сдачу, потом опустил глаза на отросток в своей руке и перевел взгляд снова на меня, словно между мной и этой штукой нет зримых различий. Направляясь к дверям на выход, я сказал себе, что мог бы решить проблему чаевых с большим достоинством и самообладанием. Торопясь выйти, я поздновато сообразил, что дверь открывается вовнутрь, и ударился головой о деревянную обшивку. Поняв свой промах, я потянул ручку на себя, одновременно одарив слабой страдальческой улыбкой подавальщика полотенец, который отвел глаза в сторону, едва наши взгляды встретились. Что ж, все началось с того, что я захотел, чтобы он почувствовал себя лучше. После встречи с таким полным лохом, как я, он должен быть вечно благодарен судьбе за то, каков он есть.

По пути назад я хотел было взять еще пива в баре, но решил не платить, а перейти на дармовое вино. Надо сократить потребление жидкости. Мало того, что пришлось отстегнуть три пятнадцать за кружку пива, так еще платишь фунт за право все это слить с другого конца. Собираясь сюда, я думал, что меня позвали только для мебели и шансов получить награду просто ноль. Поэтому никакой речи на случай вручения награды не готовил и не обращал внимания на то, сколько пью. Я старался убедить себя в этом даже после подслушанного в туалете разговора. Но когда пошел наполнить бокал, случилось странное. Я поставил бутылку на место и перешел на воду. На всякий, сказал я себе. На всякий.

Уже убирали тарелки, и вот-вот должна была начаться церемония. Наверное, что-то с этой курятиной было не то, потому что у меня разболелся живот. Вернулась Стелла, и я расспросил ее обо всех случаях, когда Билли номинировали. Стелла сказала, что он обожал всякие призы и часто вызывался получить награды за коллег по шоу-бизнесу, которые не могли присутствовать на церемонии, а потом просто отказывался их отдавать. У Стеллы на каминной полке все еще стоял один из призов Хью Гранта.

– А они заранее предупреждают, что ты выиграл?

– Билли предупреждали, потому что он приходил, только если его наградят. Его агент требовал, чтобы говорили заранее. Но знаменитости калибром поменьше обычно в неведении до последней минуты и узнают одновременно со всеми.

В разговор встрял тип, сидевший рядом:

– Меня как-то выдвинули на награду, и продюсер был со мной. И вот вскрывают конверт, а фотограф меня отпихнул, чтобы получше вышел снимок кандидата прямо за мной. Это вроде как намек.

Я попытался улыбнуться, но улыбка вышла фальшивой.

– Обычно знаешь, что наградят не тебя, – сказал он, – а какого-нибудь Джо Пупса. Ты уверен, что никаких шансов, что тебя наградят, потому что Джо Пупсу в этом году явно везет, и вот вскрывают конверт, и на миг думаешь, а может, все-таки меня, может, сейчас вызовут меня.

– И вызывают вас?

– He-а, Джо Пупса. И тут приходит разочарование и ощущаешь себя распоследним болваном.

– После этой награды номинация Джимми, – сказала Стелла, сжав мою руку.

– А, ну тогда удачи, – пожелал он без особого чувства, и мы откинулись на спинки стульев, чтобы наблюдать за церемонией.

Первую награду – «Человек года на радио» – присуждали по итогам опроса читателей «Радио Таймс». Обычно ее давали радиоведущему, который чаще других мелькал на ТВ. Последние три года ее получал бывший диджей, ни разу не выступивший по радио. Бродящие по залу телеоператоры выхватывали кандидатов, чьи лица потом передавались на гигантские экраны рядом со сценой, пока зачитывали их имена. Победителя объявляли, он изображал шок, целовал своего соперника, бежал за статуэткой и импровизировал отполированную речь.

Моя номинация была следующей. Я чувствовал, что меня всего трясет. Ведущий пошутил, что в этом зале самая большая коллекция юмористов за пределами палаты общин, это вызвало слабый смех, но все захлопали, чтобы показать, что по крайней мере поддерживают идею. Оператор прямо рядом со мной встал на колени и нацелил мне в лицо громадный объектив. Бывают люди, которые вторгаются в твое личное пространство, но этот тип взломал дверь и влез ко мне в прямом эфире. Судя по всему, фокус тут простой: надо вести себя так, будто не подозреваешь ни о камере, ни о том, что все на тебя пялятся, но будь я проклят, если стану ковырять в носу и вытирать пальцы об сиденье. Я изобразил нечто вроде сладкой улыбки, которая, как мне казалось, демонстрировала мою расслабленность и одновременно уверенность в себе: мол, я хоть и заинтересован, но все же получаю удовольствие от церемонии. Я небрежно потянулся глотнуть воды и с опозданием обнаружил, что это вазочка с цветами.

Ведущий настойчиво смотрел в сторону камеры, но с моего места было видно, что он читает текст на телесуфлере.

– Лауреаты этого конкурса прошлых лет сумели создать лучшие в мире ролики для рекламы пива, – съязвил ведущий.

Зачитать имена номинантов в жанре эстрадного юмора пригласили министра финансов теневого кабинета, и он так лихо с этим справлялся, что миллионы избирателей дома не могли не подумать: «Ну и здорово же он читает эти имена по бумажке; наверное, отлично смог бы управлять экономикой». Когда было произнесено мое имя, красный огонек сбоку камеры загорелся, но тут же погас, как только на экранах стали появляться лица других претендентов. Однако в тот короткий миг камера снимала в прямом эфире меня; мое лицо проникло в миллионы домов по всей стране. Почти на каждой улице, в каждом поселке, в каждом доме кто-то меня видел. Завсегдатаи пивной в Сифорде, старые школьные друзья в Восточном Гринстеде – все вскочили со стульев с криком: «Черт побери, это ж Джимми!»

Теневой министр пошарил в здоровенном золотистом конверте, достал карточку и прочел имя про себя, прежде чем раскрыть секрет нетерпеливым массам. В это мгновение красный огонек телекамеры, которая нацелилась на меня, загорелся, погас и снова загорелся, и я не мог взять в толк, к чему бы это, а министр наклонился к микрофону и провозгласил:

– Итак, победитель… Джимми Конвей!

На несколько секунд я оцепенел. Стелла поцеловала меня в щеку:

– Вперед, Джимми!

Две тысячи глаз в упор смотрели на меня, пока я вставал на дрожащие ноги – в смятении, ужасе и полном восторге. Я – лучший эстрадный артист Великобритании, хотя с такими ватными коленками на эстраде делать нечего. Зигзагами я пробирался мимо столиков, смутно слыша, как оркестр играет инструментальную версию песни «Рассмеши их», которую почти заглушал шум аплодисментов. Сообразив, что слишком тороплюсь, я сбавил темп, чтобы растянуть время. Сегодня я на несколько секунд – Робби Уильямс, выходящий на бис, я – Адольф Гитлер, взбирающийся на трибуну Нюрнбергского сборища, я – Рональдо, шагающий за Кубком мира. Пока я шел, стулья магически раздвигались в стороны, а аплодисменты и выкрики становились все громче, и в уме у меня пронеслось, что миллионы зрителей дома следят за моим продвижением к сцене. Я был абсолютным центром внимания, на мне сосредоточились все. Ничего подобного раньше я не переживал. Никакого сравнения с ролью третьего ослика в постановке о Рождестве Христовом.

Я ступил на сцену. Что бы такое сказать? Я вспомнил Гвинет Пэлтроу,[46]46
  Гвинет Пэлтроу – голливудская киноактриса, лауреат премии «Оскар» за роль в фильме «Влюбленный Шекспир».


[Закрыть] когда ей вручали «Оскара». Она сказала, что хочет поблагодарить всех, с кем только встречалась в жизни. Может, и мне так поступить, а потом вообще взять да и перечислить их по именам? Жаль, не подготовился к этому моменту, чтобы иметь в запасе хоть полостроты для глазеющих на меня людских масс.

– Молодец! – похвалил теневой канцлер, умудряясь даже одно слово произнести снисходительно.

– Спасибо, – сказал я, отвечая на рукопожатие.

Ведущий махнул рукой в сторону микрофона, предлагая произнести речь, и я почувствовал, как ноги затряслись с новой силой. Вот бы проехаться на тигре, закидать их всех веселыми профессиональными шутками из мира телевидения, помахать знакомым в толпе – в знак благодарности всем моим друзьям в шоу-бизнесе. Если бы только я мог оправдать их надежды. Они готовы смеяться, а мне просто нечего сказать смешного, у меня даже нет воздуха в легких. Эти мысли пронеслись в голове, пока я смотрел в океан улыбок перед собой. Я молчал уже несколько секунд, и теперь моя нервозность бросалась в глаза. Будь я готов, может, и сумел бы поддержать свой обман, но теперь оставался только один выход. Признание.

– Послушайте, произошло ужасное недоразумение, – выдавил я ломающимся, как у юнца, голосом. – Я никогда в жизни не выступал на эстраде! – Вместо коллективного изумления, которого я ждал, по залу прокатилась бурная волна смеха, которую перекрыли аплодисменты, и я увидел, как гости поворачиваются друг к другу, кивками одобряя гения юмора, которого избрали. – Правда, это не первое мое публичное выступление, – продолжал я, – поскольку я преподаю английский язык как иностранный выходцам из третьих стран.

Смех усилился, и ведущий похлопал меня по спине, утирая слезы веселья.

– Отлично, Джимми, – шепнул он. – Знаешь, как бы не сбылось. – И под неутихающие аплодисменты и приветствия указал мне путь со сцены к столику.

Кое-кто из зрителей даже пытался устроить продолжительную овацию.

– Спасибо, большое спасибо, – говорил я разным солидным телережиссерам, тряся головой, и пробирался к своему столику.

– Так держать, Джимми! – крикнул кто-то через зал, притворяясь моим приятелем. А соседи по столику, которые до этого заявляли, что все эти награды ничего не стоят, теперь доказывали обратное, с энтузиазмом пристраиваясь ко мне и махая рукой знакомым за другими столиками, которые их уважали за то, что они сидят за одним столом с лауреатом. Пара соседей даже схватили мою статуэтку и щелкали друг друга своими бесплатными фотоаппаратами.

Остаток вечера подарил мне неведомые доныне переживания. И конечно, я был просто вынужден ходить повсюду с наградой в руке. Я вдруг стал всем лучшим другом. То есть почти всем. Под конец вечера Майк Меллор подошел сказать, что не держит зла, и тут же продемонстрировал, что держит. Я подозревал, что он малость перепил, потому что он с трудом справлялся с довольно простой задачей – прислониться к стене.

– Ну что, победил? – пробормотал он.

– Да, большое спасибо, – почему-то поблагодарил я его, может, ждал, что он меня поздравит.

– Впечатляет, особенно если учесть, что я не знаю ни одного юмориста, который видел тебя на сцене. – Он пытался сверлить меня взглядом, но постоянно промахивался.

– Ну, почаще надо из Лондона выбираться, – нашелся я.

– А ты хоть знаешь, за что тебя наградили?

– Э-э, потому что считают меня лучшим новым юмористом?

– Не, лучший-то я, – сообщил он таким тоном, как будто это общеизвестный факт. – Все интриги шоу-б-бизнеса, т-так? К-как п-предупредительный выстрел агентам: не задирайте цену на своих п-подопечных, а то на рынок всегда п-по-ступают свежие т-таланты.

Это правда, среди членов жюри был шеф Би-би-си, который нахваливал меня в «Гардиан». Я кисло улыбнулся, а Майк продолжал:

– Особенно т-такие, которые считают, что им агенты ва-аще не нужны, как Джимми Конвей Сраный.

– Откуда ты знаешь мою вторую фамилию?

– А я о тебе много ч-чего знаю, – напирал он.

Хотя он разошелся по пьяни, я все же испугался, что меня раскусили. Что именно он знает? А что люди говорят?

Майк расплылся в наглой улыбке, готовясь выложить своего козырного туза.

– Раз ты такой супер-пупер юморист, давай, выдай номер, прям щас!

– В смысле?

– Д-давай, сделай сегодня в «Комеди Стор» номер под занавес. А мы п-поглядим, каков ты из себя.

– Ну нет, боюсь, это невозможно. Я должен остаться для фотографирования лауреатов. Может, в другой раз?

– Вот так-то! – И он помахал через зал, довольный, что я не принял его вызова.

Трезвым я, наверное, ни за что бы не сумел противостоять Майку Меллору, но под занавес я был лишь чуточку менее пьян, чем он. Поскольку пришлось высидеть еще более дюжины награждений, я заметил, что беспрестанно прикладываюсь к стакану и преувеличенно аплодирую каждому лауреату, показывая, сколь ценными я считаю эти награды. Я выкурил одну из бесплатных сигар, и всякий раз, когда опустошал бутылку «шардонне», фея вина магически заменяла ее полной. К концу вечера, похоже, что-то случилось с полом, он то ли накренился, то ли еще что, в общем, мои ноги никак не могли его нащупать. Стеллу я, похоже, потерял, хорошо хоть, видел, куда иду, не то что эта здоровенная колонна с цветочным горшком сверху, которая вдруг выросла передо мной. Я пошел еще разок присесть в туалете и на секундочку закрыл в кабинке глаза. Когда я их открыл, то очень изумился, потому что все разъехались по домам, а уборщицы выметали из громадного пустого зала битое стекло. Смутно помню, как расспрашивал пожилую даму азиатского типа, не видела ли она подарочный пакет на спинке стула за столиком № 97, но у нее был ужасный английский, а мне вдруг стало очень неловко описывать роскошные подарки для привилегированных гостей.

А потом, помню, я брел по центру Лондона на ночной автобус до дома родителей, на шее у меня болтался галстук-бабочка, а в руке я сжимал металлическую фигурку, будто это мой пьяный собутыльник. Ночной автобус стоял на остановке, но водитель никак не хотел открывать двери. «Разве ты не знаешь, кто я такой?» – подумал я на миг. Наконец он нажал волшебную кнопку, я вошел и объявил место назначения уверенным тоном Господина Успеха.

– Фунт девяносто.

Я полез в карман за двухфунтовой монетой, но вспомнил, что половину своей наличности довольно глупо потратил на чаевые подавальщику портянок Поскольку сзади напирали люди, я стал рыться в карманах, зная наверняка, что никакой мелочи у меня нет. На мой, казалось бы, конструктивный запрос водитель хмуро глянул на меня и буркнул: «А по кредиткам не катаем». По идее, посмотрев, как меня награждали, он должен бы с удовольствием подвезти меня и бесплатно; мог бы даже объявить другим пассажирам о почетном госте, который нынче ночью составит им компанию. Не тут-то было. Сегодня в Великобритании без денег даже в автобус не пускают. Да уж, докатились! Стараешься наполнить жизнь людей радостью, несешь смех в этот печальный мир, и вот она, благодарность!

В лицо освежающе накрапывало, и я начал трехмильную прогулку до дома родителей. Быть может, это мой ангел-хранитель позаботился, чтобы я не забыл в автобусе награду или чтобы не проснулся за тридевять земель… Так или иначе, мне было все равно, потому что голова все еще кружилась от возбуждения прошедшей ночи. Вне всяких сомнений, это был лучший вечер в моей жизни. Меня переполняло такое незнакомое и пьянящее чувство – чувство, что я особенный и интересный, тот, с кем люди хотят познакомиться и поговорить.

Где-то за милю до дома рядом со мной притормозил полицейский автомобиль, прямо-таки в опасной близости, подумал я, и полицейские сквозь ветровое стекло принялись изучать странную одинокую фигуру, бредущую в ночи.

– Прошу прощения, – сказал полицейский, опустив стекло, – не могли бы вы идти по тротуару, а не по проезжей части? Будьте добры.

– Ой, извините, не заметил, – охотно откликнулся я, надеясь, что они спросят меня, что за необычную штуку я несу.

– И где это вы так?

– На церемонии награждения Британского шоу-бизнеса в «Гросвинор-Хаус» на Парк-лейн, – объяснил я, уверенный, что эта реплика наверняка спровоцирует более интересные вопросы.

– Отлично, сэр. В таком случае, всего хорошего.

Что? Неужели вот так и уедут? Меня шокировало их равнодушие, не достойное звания полицейского, я чувствовал, что обязан ответить на вопросы следствия, которое они должны провести.

– Вот, а если вас интересует, что у меня в руке, так это награда. Моя, я ее получил. На церемонии награждения.

Водитель наклонился ко мне:

– Это которая была вечером на Первом канале?

– Именно. На Би-би-си.

– Я почти все посмотрел, перед сменой. Так вы лауреат?

– Лучший эстрадный комик.

– Точно, теперь узнал, – кивнул он, глядя на меня уже с интересом. – Ну так что ж вы не сядете к нам на заднее сиденье? Подвезем до дома. Высокопоставленный пассажир, поедем с ветерком! – Они включили мигалку и помчали меня по пустынным улицам. – Скажите, – спросил водитель, высаживая меня у дома родителей, – а откуда вы берете идеи?

– О, на севере Лондона есть магазинчик, называется «Просто идеи». Там и покупаю.

Они расхохотались. Собственно, их смешило все, что я говорил. Потом машина отъехала, они помахали на прощанье, а я представил их рассказ в столовке полицейского управления на следующий день:

– Подвезли тут ночью этого Джимми Конвея. Ну, знаешь, тот самый, юморист, он еще вчера награду по ящику получил. Такой остряк. Ну просто на редкость.