355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Джон Маркс » Страна клыков и когтей » Текст книги (страница 2)
Страна клыков и когтей
  • Текст добавлен: 4 октября 2016, 00:04

Текст книги "Страна клыков и когтей"


Автор книги: Джон Маркс


Жанр:

   

Ужасы


сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 26 страниц)

3

Клементина Спенс была родом из Маскоги, городка в Оклахоме, часах в двух езды от техасской границы. Она предпочитала, чтобы ее называли Клемми. Когда ей было три года, семья перебралась в Техас, где ее отец работал на компанию строительного оборудования, подъемных кранов и нефтяных вышек. Когда ей исполнилось пятнадцать, он сменил профессию, занявшись страхованием автомобилей, и перевез семью в Свитуотер, где Клемми заканчивала школу.

Акцент у нее был уроженки западного Техаса, одежда – Хьюстона или Далласа: эти розовые рогожки на пуговицах висят, точно местный фрукт, по всем магазинам севернее трассы имени Уодолла Роджерса и к югу от Сэмп-Лонг-Бинт-Джанкшн. Кожа у Клементины была словно оттерта до блеска. И брюки-хаки сидели как влитые. Когда я подошла, она подняла на меня очень светлые голубые глаза, чуть покрасневшие, словно она их терла. Для деловой женщины ей не хватало подчеркнутой собранности. И жакета под стать брюкам у нее не было. Под стереотип туристки она также не подходила, хотя путеводитель и карта говорили об обратном.

Клемми сыграла роль транквилизатора, уменьшила мое беспокойство по поводу того, что в Румынии я одна-одинешенька. Похожее ощущение бесконечного одиночества уже охватывало меня однажды, когда меня послали подобрать место для съемок сюжета о барачных поселках Сан-Паоло – тогда у меня тоже нервы расшатались. Но Локайер был прав. Моим мелким страхам нет извинения, ведь, скажем, в Аравийской пустыне журналистов даже похищают. Все дело в чистейшей неопытности. И все-таки меня одолевали дурные предчувствия. Меня никак не отпускал уотерхаусовский кошмар о пропавших без вести, а от моего нынешнего окружения он становился лишь реальнее. И у меня были сомнения относительно связного в Румынии. Приехав в отель, я ожидала хотя бы пару теплых слов, какое-то подтверждение, что наша встреча в вестибюле отеля «Аро» в городке Пойана Брасов в семь вечера в пятницу 15 сентября состоится, как условлено. Этого бы хватило. Но ничего, ни слова. Я не знала, мужчина этот Олестру или женщина. Я вообще ничего не знала.

Клемми Спенс развеяла эти тени, точно луч техасского солнца. Мне вдруг стало спокойно на душе. Я назвала свое имя, родной город, сказала, чем занимается отец, и она тут же меня раскусила:

– Девчонка из Азалии.

Азалия – богатый пригород Далласа, и многие техасцы невысокого о нем мнения. Вполне возможно, Клемми тоже его придерживалась, но оставила его при себе. Больше она о моем происхождении ни словом не обмолвилась и этим сразу расположила меня к себе. Она вообще мне понравилась.

Иэн покачал бы головой. «Господи, дай вам волю, вы, южанки, сразу споетесь», – сказал бы он и (формально) ошибся бы. Обычно я с южанками не умею ладить. Техас – это не юг, если не считать крошечного восточного его уголка. Я не люблю, когда меня относят к южанам – с их чрезмерным показным аристократизмом, персиковым пирогом и жареной курятиной, с их собаками и рыбами, их генеалогиями, уходящими к первым пятистам семьям в каком-то там штате, которому и двух веков еще не исполнилось. Техас – пограничный штат, а в пограничных штатах люди чураются таких сантиментов.

Мы с Клемми заговорили про футбол и колледжи. Оказалось, мы обе возглавляли группы поддержки на одном и том же стадионе в девяностых, когда команда ее школы играла с Азалией в полуфинале штата. Ее команда победила, хотя ни я, ни она не смогли вспомнить ни счет, ни подробности матча.

– Помню, что ваш оркестр был в килтах, – со смехом сказала она. – И, кажется, кто-то плясал на барабане?

– Такое не забудешь. Мы были «Азальскими горцами». Барабан принадлежал какому-то клану.

Я и тогда не знала, почему моя команда называлась «Горцы». Столько воды утекло.

В десять мы получили машину, «BMW» с затемненными окнами. Я сказала, эта роскошь за счет фирмы, а она рассмеялась и ответила, что, кажется, начинает ценить корпоративную систему Америки. Она направлялась навестить друзей в городок Пойана Брасов, недалеко от цели моей поездки. Машину брала я, поэтому я и села за руль, но мы договорились, что часть пути поведет Клемми.

У нее были поразительно блестящие волосы. Они почти сияли в свете, отраженном окнами неряшливых жилых домов. Когда она смеялась, ее хвост подрагивал, а одуванчиковая резинка для волос подпрыгивала, как лодчонка на волнах. У нее был симпатичный носик и круглый подбородок. В школе за ней, наверное, бегали мальчишки. Утешительно и странно было сидеть в машине с этой женщиной так далеко от мест, где мы выросли, и вспоминать наше похожее детство. Я целую вечность ни с кем не говорила о таких глупостях, как барбекю, футбол, остинская музыка и пляж Саус-Падре.

Оставив позади восточные кварталы, мы выехали из Бухареста, и перед нами потянулись на север плоские зеленые поля, испещренные новыми стройками, новехонькими рекламными щитами и блестящими красными зонтиками перед десятком блестящих красных кафе. Шоссе пестрело новенькими немецкими, японскими и шведскими машинами, заправки, словно вчера построенные специально для них, щетинились пурпурными флажками и сияли свежими чистенькими витринами, за которыми бугрились ряды пакетов с чипсами и западноевропейских шоколадок на высоких стальных стойках. Удивительное зрелище: страна ведет себя так, словно она с иголочки новая. Все неорганизованно, разбросано по пейзажу – как коробки и оберточная бумага. Вся Румыния мне показалась сродни новейшему магазину одежды, только-только открывшемуся в Виллидж, в подсобке которого еще тянут проводку, ухают молотки, жужжат дрели, а перерабатывающие и возбужденные продавцы чересчур уж стараются сбыть товар на полках. Пятнадцать лет назад эта страна лишилась своего диктатора и теперь силилась стать капиталистической демократией. Мы с Клемми решили, что ей это удается.

Я рассказала, что уже десять лет живу в Нью-Йорке, и разговор стал серьезнее. Она спросила, была ли я там в тот день, и я сразу поняла, о каком дне она говорит. С новыми знакомыми эта тема рано или поздно возникает. Обычно я просто пожимаю плечами. Но в то мгновение – от солнышка и бегущей ленты шоссе – я расслабилась.

– Мой дом был совсем рядом. Рядом с башнями.

– Бедняжка.

– Многим пришлось гораздо хуже.

Я и в лучшие времена ненавидела об этом говорить.

– И что… что… э… ты видела? Ничего, что я спрашиваю?

Всколыхнулись старые переживая.

– Все, – только и смогла сказать я.

Она сменила тему.

– Ты в самом центре живешь?

– В Бруклине.

– Я так и знала.

– И чем же я себя выдала? Только не говори, что у меня бруклинский акцент.

– Что-то такое во внешности, – отозвалась она. – Сумрачная такая.

В сравнении с ней, наверное, да, но я не знала, как относиться к такому замечанию. Уверена, она не имела в виду ничего дурного, но прозвучало это смутным оскорблением – «Что-то такое во внешности»… С другой стороны, Роберту было бы приятно. До меня он встречался с проблемными девушками, и ему всегда хотелось, чтобы психика у меня была чуть расшатаннее, чем на самом деле. Отсюда и амстердамский подарок.

– У меня мрачный вид?

– Я хотела сказать, напряженный. Ты выглядишь в точности так, как я себе представляла бруклинку. Во всяком случае, белую женщину из Бруклина. Ничуть на южанку не похожа. Тебе там нравится?

– Очень.

– Правда? Мне всегда казалось, в Нью-Йорк-сити жить очень тяжело.

– По-всякому бывает. – (На мою зарплату – сущий ад, но зачем об этом говорить?) – А ты где сейчас живешь?

– Гм. – Ей, казалось, трудно было подобрать ответ. – Тут и там.

– Тут и там?

Она усмехнулась, но я поняла, что ей не хочется говорить, где именно. Естественно это меня только заинтриговало.

– И где же?

– В Пекине. В Кашмире. На озере Малави.

– Врешь.

– Правда-правда.

Пекин привлекает всех, у кого есть паспорт, но если бы я стала гадать, Кашмир и озеро Малави были бы в самом низу моего списка. Даже в первую тысячу не вошли бы.

– Не шутишь?

– Святая правда.

– Ух ты! Ну и как там? Каково жить в таких местах?

Клемми Спенс нисколько не походила на женщину, способную жить вне зоны комфорта так называемого развитого мира. Обычно место жительства накладывает свой отпечаток: он читается в слегка раздраженной коже вокруг глаз, мимике и жестах, как у женщин, которые, проведя год в Париже, заматывают шею шарфом и курят «Житан». Есть и другие признаки: пресыщенность, уверенность, какая приходит с перенесенными тяготами, или усталый цинизм. Но в Клемми ничего такого не было. Никакой жесткости, никаких признаков скитальца. На мгновение я усомнилась, что она говорит правду. Но зачем ей лгать? До последней мелочи она выглядела как человек, всю свою жизнь проведший под кондиционерами северного Далласа. Клемми молча смотрела за окно.

– Я любила Кашмир, – сказала она. – Еще как любила. Самое красивое место, где я только была. Пока его не разрушили.

Мы выехали на четырехполосную магистраль, и вести стало легко. По обеим сторонам трассы уходили в жаркую даль распаханные поля. Когда мы опустили окна, наши легкие заполнил сентябрьский воздух, спелый и сладкий. Прилавки торговцев сияли дынями, персиками, помидорами и перцами, над которыми гудели пчелы. Мы остановились купить пакет влажных персиков и поменяться местами. Клемми вела сосредоточенно и упорно, часто меняла полосы и гудками прогоняла с дороги медлительных ленивцев. Мы оказались в кильватере флотилии из, наверное, десятка нефтевозов, которые понесли нас вперед, будто серебристый лайнер. Когда мы добрались до первого крупного города под названием Плоешти, грузовики свернули на окружную дорогу, их водители, давя на гудки, нам помахали. Ветерок в Плоешти отдавал вонью нефти.

Оживление провинциального городка сменилось стальными конструкциями, копотью и утоптанной грязью. Нефтеперерабатывающие заводы вставали на горизонте гигантскими руинами автокатастрофы. Из труб валили снежно-белые облака. Рекламные щиты по обочинам дороги еще кричали яркими красками, и женщины в облегающих красных платьях смаковали ярко-голубые коктейли. Но они тягались со все возрастающим уродством. Указатели завели нас в тупик, и от карты не было толку. Мы заблудились, а пригороды не выдавали ничего, не предлагали ни зацепки, ни знака, ни возможности выезда, но и бесконечными не были. Мы очутились в сердце нефтяного комплекса и, зажимая носы, вынужденно отступили в тень почерневших труб, но тут и там путь нам преграждали раззявившие двери товарные вагоны. За городом солнце сместилось к западу, и меж выгоревших конструкций, словно взятых из гигантского набора «Юный химик», метались тени. Мужчины с грохотом скатывались по железным лестницам. Из ям вырывались языки пламени, колонией джиннов танцевали оранжевые и голубые огоньки. Свернув в какой-то проезд, мы наткнулись на огромную семью – с виду цыган: три женщины, мужчина и свора ребятишек, – которая нашла приют в заколоченном одноэтажном домишке (в прошлом тут, наверное, была столовая). Детишки прыгали босиком по вонючим лужам. Женщины рылись в мусоре. Мужчина при пиджаке и галстуке восседал на колченогом стуле, озирая окружающее молочно-белыми глазами. Женщины подошли клянчить милостыню. Я дала им немного, пожалев, что со мной нет съемочной группы. Когда такое случается, это просто необходимо снимать. Звучит черство, но подобную нищету не подстроишь. Она должна предстать у тебя перед глазами, несрежиссированно, только тогда можно снимать.

Вскоре мы выбрались. Плоешти исчез у нас за спиной. Долина впереди перекатывалась широкой, мерцающей волной. Рекламных щитов становилось все меньше. Мы поднялись на плато и вдалеке увидели серебряные реки и клинья темного леса за мучительно-голубыми горами. Поднявшись в долину, трасса перешла в двухполосную. Вскоре на большой скорости мы снова нагнали колонну нефтевозов, и движение замедлилось. Было чуть за полдень.

– Гнетущее зрелище этот Плоешти, – сказала Клемми.

– В Африке ты, наверное, видела похуже.

– Верно, и все-таки. От некоторых мест бывает такое ощущение. Сама знаешь.

– То есть?

– Будто бы они стали уборной рода человеческого. Словно все наше дерьмо попадало на чью-то жизнь.

Это было преувеличение и не слишком мне понравилось. Уж мое-то дерьмо в Плоешти точно не оказывалось. В машине повисло долгое молчание. Я попыталась его прервать.

– Сомневаюсь, что это наша вина. Десять лет жесточайшего фашизма. Пятьдесят лет коммунизма, диктатор с манией величия, а теперь еще новорожденный капитализм. Помоги им Боже.

– Да, помоги им Боже. Вот на кого надо уповать. Все время себе об этом напоминаю.

Клемми превратно меня поняла. Я заметила серебряную цепочку у нее на шее и впервые спросила себя, а нет ли на ней крестика.

– Я не то имела в виду, – сказала я. – Я не религиозна.

– И я тоже, – отозвалась Клемми. – Ненавижу религию. – Она недолго помолчала. – Но я люблю Бога.

Мы еще помолчали.

– Ты не против поменяться? У меня ноги чешутся.

Остановившись у придорожной забегаловки, мы купили чипсы и колу. Заплатила Клемми. Достав пакет с персиками, мы устроили себе ленч в тени пышного розового куста возле вонючего прудика. После мы погуляли вокруг прудика, потревожив лягушек, и темно-зеленые гадины попрыгали в тину. Когда мы собрались трогаться в путь, я села за руль, а Клемми закатала штанины и сняла сандалию.

– Ты говорила, ты журналистка.

– Да, мэм.

Она начала разминать подушечки под пальцами ног.

– Для кого пишешь?

Так всегда бывает. Собеседник с ходу решает, что если ты журналист, то обязательно в газете или журнале.

– На телевидении. Я продюсер.

– Здорово.

Тут зачастую возникает неприятный момент, поскольку я не люблю разбрасываться громкими именами.

– В программе под называнием «Час».

Она усмехнулась.

– Программа под названием «Час». Я слышала про программу под названием «Час». Все слышали про программу под названием «Час». – Клемми подняла бровь. – Надо быть поосторожнее, как бы не сболтнуть лишнего.

– У тебя как будто нет с этим проблем.

Она рассмеялась.

– Скажешь, зачем сюда приехала?

Я никогда не обсуждаю мои сюжеты с посторонними. Это первое правило Локайера, а он перенял его у нашего корреспондента Остина Тротты, поэтому я его придерживаюсь.

Опустив левую ногу, Клемми снова надела сандалию и перешла к правой: заложила ее на левую и сбросила обувь.

– Давай угадаю.

Прозвучало это совершенно безобидно, но по спине у меня пробежал холодок беспокойства. Паранойя – одна из обязанностей продюсеров «Часа». Так сказать, прилагается к работе. Тут я вспомнила, что сама подошла к Клемми в ресторане, сама предложила ее подвезти. Но слишком уж удобно вышло: она из Техаса и направляется туда же, куда и я. Но откуда она знает про Нью-Йорк? Я-то о нем ни словом не обмолвилась. Она утверждала, дескать, меня выдала напряженность.

Лучше сгладить ситуацию:

– Так будешь гадать?

Закончив массировать левую ногу, она мне подыграла:

– Сюжет, случаем, не о парке аттракционов?

Локайер велел не отвечать на этот вопрос. Я забеспокоилась, но сдержалась. Тут и там трубили, что наш главарь преступного мира старательно проталкивает идею тематического парка, связанного с известным киноперсонажем. Она могла прочесть в газетах.

– Не-а. А ты чем на жизнь зарабатываешь?

Не ответив, она открыла рюкзак, достала пластиковый пузырек и щелчком откинула крышку. Потом выдавила на правую ладонь немного лосьона. Его она втерла между пальцами левой ноги. Рюкзак остался открытым, и я увидела маленькую книжку в угольно-черной обложке и со страницами из папиросной бумаги.

– Извини. Знаю, смотреть неприятно, но я вчера много ходила по Бухаресту, – объяснила она.

– Это Библия? – спросила я.

Клемми кивнула. Я решила не вдаваться в подробности. Застряв позади колонны грузовиков с нефтью, мы могли двигаться лишь с их скоростью, и переменившийся ландшафт начал действовать мне на нервы. По обе стороны от нас поднимались уступы, отяжелевшие от бурелома и утесника, современные города сменились старыми поселками, где деревянные домишки жались друг к другу в жалком беспорядке, показалась церковь с куполом-маковкой и крестом над ней. На холме раскинулось военное кладбище: длинные ряды полковых крестов цвета молока терялись в тенях под кипарисами.

– Твоя работа связана с религией?

Клемми уклончиво пожала плечами.

Меня озарило.

– Ты замужем.

Отпустив пальцы левой ноги, она надела сандалию.

– Была.

– Дети?

– Нет.

Стряхнув правую сандалию, она начала всю процедуру сызнова. Чавканье втираемого в кожу лосьона действовало мне на нервы – словно Клемми пыталась за ним скрыться.

– А ты? – спросила она.

– Помолвлена.

– Мои поздравления.

Чавканье лосьона смолкло, она опустила ногу. Снова надев сандалию, Клемми уставилась на дорогу впереди. Я тоже сосредоточилась на шоссе. Всего за несколько минут пейзаж опять изменился – как и атмосфера в машине. Все затопил холодок. Мы поднялись уже довольно высоко, слева и справа открывались долинки, шоссе взбиралось к горам. Городки жались к склонам холмов над нами, лепились к склонам под нами. На лугу топтался небольшой табун. На двухполосном шоссе грузовики неслись почти нам в лоб, идя на обгон в слепом презрении к встречному движению. Каждые десять минут передо мной с воем возникал очередной восемнадцатиколесник, и мне приходилось выворачивать у него из-под бампера. На костяшках у меня проступили красные пятна. Ветер взвихрил яркие волосы Клемми. Над дорогой жарило солнце. Мы миновали долинки, и на мгновение нам открылась далекая зеленая страна, а после шоссе круто ушло вниз. Порывы ветра от грузовиков колыхали ветви елей. Мы шли с хорошей скоростью. К пяти вечера, наверное, будем в Пойана Брасов.

– У меня такое чувство, будто я ляпнула что-то невпопад, – сказала Клемми.

Я не сводила глаз с дороги.

– Ты уверена, что дело не во мне?

– Напротив. Я благодарю Бога, что мы встретились. Правда. Я Его благодарю.

– Да брось.

– Случайностей не бывает, Эвангелина.

Сердце у меня забилось быстрее. Словно бы она оказалась призраком из моего прошлого, дщерь Иисуса в кафетерии азальской школы: глаза горят счастьем, пышут огнем высшей истины. «Если бы ты знала то, что знаю я, – говорили эти глаза, – у тебя они тоже сияли бы». Я никогда не верила в высшую истину, хотя в выпускном классе подыгрывала, когда была в группе поддержки, потому что мой тогдашний парень вступил в «Содружество атлетов-христиан» и сказал, что станет заниматься со мной сексом, только если мы будем едины во Христе. Поэтому я пошла в команду и дала волю полузащитнику – ни тем, ни другим я не горжусь.

Клементина Спенсер внимательно на меня посмотрела.

– Ты чем-то расстроена.

Мое молчание ее только подстегнуло.

– Но, кажется, ты расстраиваешься без причины.

Я покачала головой.

– И вовсе я не расстроена.

– Просто скажи. Чем я тебя обидела?

Я взвесила варианты. Нам предстоит провести по меньшей мере еще два часа вместе. Можно с ней поссориться, и эти два часа будут пренеприятными, или можно дать задний ход и потянуть время. Если я не клюну на наживку, она скорее всего притихнет.

– Я бываю ужасной сукой, когда мне вожжа под хвост попадет, – сказала я. – А ты дала мне повод усомниться в твоих мотивах. Извини. – Я решила проверить, насколько она сама благоразумна.

– Он тоже был миссионером?

– Кто?

– Твой муж.

Клемми провела рукой по глазам.

– Мы терпеть не могли это слово.

– Вот как?

– Мы называли себя катализаторами перемен. – Порывшись в рюкзаке, Клемми нашла бумажные платки, один положила на лицо, а после смяла его и высморкалась в ком. – На самом деле муж называл нас катализаторами перемен. Выражение позаимствовано из теории менеджмента.

Ее слезы показались мне неподдельными. В воздухе пахло дождем. По обе стороны дороги вздымались скалы, меж вершинами ползли облака. Мы въезжали в Трансильванию.

4

Движение остановилось. Клементина заметила вслух, что первые нефтевозы застряли, наверное, уже несколько минут назад. Мы опустили окна, и в напряженной тишине раздалось пение птиц. Водители заглушили моторы, кое-кто даже вышел на дорогу. Солнце скрылось за грядой на западе, и тени у амбаров почернели. На коньках мазанок покачивались сухие снопы соломы. В нашей машине витал сладковатый запах лосьона. Горный перевал был всего в километре над нами, но всяческое движение замерло. Оставалось лишь ждать и недоумевать.

– Слушай, – начала вдруг Клемми. – Ты веришь… ну, в байки, которые рассказывают про место, куда мы едем?

Я и так сидела как на иголках, и вопрос едва не вывел меня из себя.

– О чем ты, скажи на милость?

– Выходит, нет.

Она словно знала о моем задании. Она знала, что оно имеет отношение к парку аттракционов, знала, что оно связано с расхожими стереотипами о Трансильвании. Но оставался еще один крошечный шаг, и его она пока не сделала. А пока не сделала она, не сделаю и я.

– Один мой друг называет место, где я работаю, Страной Клыков, – сказала я.

– Бр-р-р.

– Вот именно. Граждане этой страны, мягко говоря, не самые приятные люди. Они безумны. Амбициозны. Они орут друг на друга. Они критикуют и порицают. В лучшем случае поднимаются до рудиментарной порядочности. Но, насколько мне известно, никто из них реальную кровь не сосет.

– Ты уверена?

– Не совсем. Но опять же, я в такое не верю.

– Об этом я и спрашивала.

– То есть ты сама веришь? Веришь в вампиров?

Она задумалась над моим вопросом, словно он прозвучал осуждением (чем, по сути, и являлся).

– Моя проблема в том, что я не могу исключить факт их существования.

Мне уже приходило в голову, что ее, возможно, послал кто-то из членов синдиката, противящегося строительству парка. Но это слишком уж смахивало на выдумки Стимсона Биверса, и я решила не опускаться до теорий заговора. Солнце садилось.

– Катализатор перемен, – сменила я тему. – Любопытное выражение. А что, собственно, оно означает?

Клемми вздохнула.

– Точно? Не знаю. Кого-то или что-то, что проникает в реальность и меняет ее. Переиначивает саму ее основу. Термин и меня тоже всегда немного смущал. Но Джефф верил в него – всем сердцем. Катализатор перемен, агент перемен. Для мужа это звучало героически, словно из Джеймса Бонда.

– Думаю, вампир был бы своего рода катализатором перемен. Верно?

– Да, – улыбнулась она. – Только из команды противника.

– Так объясни, что плохого в слове миссионер?

– Дурные ассоциации. Белые ставят частоколы в джунглях и распевают «Все ближе Ты ко мне, Господь» утром, днем и вечером. Насильственное обращение чернокожих. Никому это не нужно, и уж тем более тем, кто отдал этому жизни. Мы хотим, чтобы Иисус приходил к людям в их собственной культуре, на их собственных, понятных ими условиях, а не на наших.

Ответ прозвучал убедительно, но я начала уставать. И она, наверное, тоже. Она притихла. Ветер принес тучи. По капоту застучали капли.

– Ты не против, если я закурю? – спросила Клемми.

Разве тело не храм Господень? Я махнула рукой, показывая, что не против. Поспешно вытащив из кармана рюкзака пачку, она закурила и поймала мой косой взгляд.

– В Святом писании про это ничего не сказано, уж поверь мне. Хочешь?

Я виновато улыбнулась. Я уже много лет не курила. Роберт считал, что благовоспитанной девушке курить не пристало. Но я не буду его целовать по меньшей мере неделю, а к тому времени запах дыма выветрится.

Прикурив еще сигарету, Клемми протянула ее мне.

– Мы сажали церкви.

– Что вы сажали?

– В предгорьях Гималаев к северу от Шринагара в Кашмире. Мы пытались привести мусульман к вере через понимание Христа. Нет, христиане нам были не нужны. Нам нужны были последователи Иисуса. Мусульманские последователи Иисуса. И все равно ничего путного не вышло.

Она снова прикрыла рукой глаза. Сигарета была поразительно хороша на вкус.

– Мой муж… – Клемми глубоко затянулась. – Он сломался. – На лице у меня, наверное, читалось недоумение. – Я про веру. Он избавился от иллюзий, так он мне заявил. Он от меня ушел.

Сосредоточившись на сигарете, я пропустила ее последнее замечание мимо ушей. Но прошло несколько секунд, и до меня дошел смысл ее слов.

– О боже. Твой муж тебя бросил? В Кашмире? Это ужасно. Когда?

– Год назад. Нет. Уже два.

Мне вспомнилось ее сочувствие, когда мы говорили про теракт 11 сентября, и я почувствовала себя мошенницей, ведь считала, будто со мной случилось что-то дурное.

– Мне так жаль, Клемми.

Она смотрела в пустоту перед собой. Казалось, ей нечего было добавить.

– Этим ты сейчас занимаешься тут, в Румынии? Сажаешь церкви?

Шмыгнув носом, она подняла на меня нежно-голубые глаза.

– Нет. Это не мой дар. Мне удобнее работать в одиночестве.

Я не стала вдаваться в подробности, опасаясь какой-нибудь проповеди. На один склон долины падал дождь. Над другим прореху между горами заполняло затуманенное красное солнце. Его диск подернулся золотом. Вспыхивали и мерцали капли на капоте. Клемми высунулась из окна.

– Ха, а там ведь что-то происходит!

Мы вышли из машины – какое облегчение. С неба сеялась морось, но я была рада даже помокнуть. Один водитель заметил, что мы курим, и подошел стрельнуть сигаретку. Порывшись в рюкзаке, Клемми не без труда отыскала новую пачку.

– Что там? – спросила я.

Она повторила вопрос водителю по-французски. Тот пожал плечами. Он, кажется, не знал французского. Мы ждали. Мы застряли на плато, но по обе стороны громоздились скалы, и под взрезающими небо вершинами темнели чешуей еловые леса. На одной, к западу от нас, я увидела крест, черный на фоне солнца. Я указала на него Клемми. Выдув струйку дыма, она кивнула.

– Раньше эти горы служили крепостью, – сказала она. – Они охраняли страну от ислама.

Опустив сигарету, она вдруг напряженно всмотрелась куда-то вперед.

– Слушай.

Впереди раздавался шум, топот множества ног. Выбросив окурок, Клемми вышла на середину дороги, чтобы получше разглядеть происходящее. В нескольких ярдах впереди, занимая все шоссе, двигалась пешая процессия. Клемми склонила голову и сложила руки перед грудью. Застыла как вкопанная.

Во главе процессии шагал священник в светло-буром балахоне. Голова у него была тоже склонена, и он произносил нараспев слова на языке, которого я не поняла. Они почти терялись за другими звуками – цокотом копыт и тяжелым стуком колес по растрескавшемуся асфальту. Процессия надвигалась прямо на нас. Клемми все молилась. Губы у нее не шевелились. Слов я не слышала.

Какими чужими мы выглядели здесь: я – в темном деловом костюме и она – в наглаженной розовой рубашке. Как мы не к месту, не ко времени… Но у Клемми была хотя бы какая-то связь с происходящим. Вера связывала ее с другими людьми, которые крестились, когда приближались лошади. Мне тоже следовало бы. Мне следовало склонить голову, как и она. Но я нарушила собственное непреложное правило во всех путешествиях: когда не знаешь, как поступить в чужой стране, подражай местным.

До священника оставалось всего несколько шагов, и передо мной предстала причина и смысл происходящего. За священником тащились две пегие лошади с обвислыми белыми гривами. Они волокли низкую телегу на деревянных колесах и с темными в крапинку оглоблями. Высоко на телеге, на копне пахучего сена лежал гроб почти в цвет рубашки Клемми и в половину взрослого размера. Это были похороны ребенка. И остановилась процессия прямо рядом с нами.

– Не пялься, – шепнула моя спутница.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю