Текст книги "Люди ночи"

Автор книги: Джон М. Форд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

Они зааплодировали.

Хансард замер. Он сделал шаг, другой, машинально подошел к столу, взялся за него, чтобы устоять на ногах, затем медленно опустился на стул. Ему хотелось воды, однако он не решался взяться за графин – боялся, что тот взорвется от дрожи в его руках.

Он оглядел зал, ища Эллен. Она сидела в третьем ряду, в левом центральном секторе. Вид у нее был ошарашенный. Еще бы, подумал Хансард.

– Что ж… добрый вечер, – сказал он.

Зрители снова захлопали.

Успокойся, приказал он себе. Они здесь, потому что знают меньше Клода. Это как лекция в середине семестра.

Что ж, возможно, они чуть мотивированнее средних студентов. Но что они сделают, если его разоблачат – полицию вызовут?

– Когда я впервые начал изучать наследие Джосайи Шенкса, меня испугала огромность проекта – даже не то, сколько мне предстоит узнать, сколько объем того, чего я никогда не узнаю.

Люди в зрительном зале заулыбались, устроились поудобнее. Всегда полезно признать, что ты не умнее их.

– Давайте поместим старину Джосайю в исторический контекст. – Он оглядел зрительный зал. – Вам всем известно, на какие годы приходится самый плодотворный его период?

Мучительное мгновение все смотрели на него, кто-то кивнул. Наконец кто-то поднял руку. Хансард указал в ту сторону:

– Да?

– С тысяча шестьсот восьмидесятого по тысяча семисотый, – сказала женщина.

Хансард успокоился. Про «исторический контекст» Реставрации он мог говорить двадцать минут, не переводя дыхание.

«Возможно, Клод был прав, – с чернейшим юмором подумал Хансард. – Может, я и впрямь что-нибудь узнаю».

Он каждое мгновение ждал обличающего выкрика из зала, внезапного появления вооруженных людей из-за кулис, воинственных криков и звона стали, шума за сценой. Однако зрители были идеальны. Они сидели, слушали и одобряли. Хансард оставил пять минут на вопросы; по счастью, все они были из разряда: «Когда вы напишете еще такую книгу, как “Рапира Конингема”?». На это он мог бы дать абсолютно точный ответ, но не стал.

Пикнули его наручные часы. Семь сорок пять.

– Боюсь, у нас закончилось время, – сказал он, – или, как выразился Джосайя Шенкс: «Путник, пойди возвести дел часовых мастерам, что, их курантам послушны, здесь мы костьми полегли»[82]82
  «Путник, пойди возвести дел часовых мастерам, что, их курантам послушны, здесь мы костьми полегли». – Перефразированная вторая фермопильская эпитафия Симонида:
  Путник, пойди возвести нашим гражданам в Лакедемоне,
  Что, их заветы блюдя, здесь мы костьми полегли.
  Перев. Л. В. Блюменау


[Закрыть].

«Я сошел с ума», – подумал он, но рукоплескания были громовые. Хансард глянул за кулисы. Там было темно, пугающе. Он не знал, ждет ли там кто-нибудь, но не мог заставить себя пойти в ту сторону. Высота сцены была всего фута четыре. Он легко с нее спрыгнул. Некоторые зрители удивленно смотрели в его сторону. Не обращая на них внимания, он двинулся прямиком к Эллен, взял ее под руку и потащил к выходу.

– Идемте, – сказал он ей и улыбнулся зрителям, махавшим ему рукой.

– Где доктор Бак?

– Убит, – ответил Хансард, по-прежнему улыбаясь и чувствуя, как взмокли подмышки. – Идемте же.

У книжного киоска в нескольких шагах от двери путь им преградил приземистый мужчина в тренчкоте. Он сунул руку в карман.

У Хансарда похолодело под ложечкой. Он вспомнил про пистолет убийцы у себя в кармане. Так что он сделает? Устроит перестрелку здесь, в театральном фойе?

Приземистый человек вытащил книгу в бумажной обложке. Это были «Жизни на мерзкой сцене» Клода. Мужчина что-то сказал – Хансард не разобрал слов за стуком крови в ушах. Он взял книгу, Эллен протянула ему ручку. Он написал на форзаце: «С наилучшими пожеланиями. Клод Бак» и сунул книгу обратно. Мужчина кивнул, улыбнулся и пошел своей дорогой.

Хансард зашагал дальше, по-прежнему ведя Эллен под руку. Стены как будто накренились, как в старом немецком кино про сомнамбул и смерть[83]83
  …как в старом немецком кино про сомнамбул и смерть. – Отсылка к фильму Роберта Вине «Кабинет доктора Калигари» (1920).


[Закрыть].

И внезапно они оказались на улице. Холодный вечерний воздух привел Хансарда в чувство. Он глянул на Эллен. Она казалась чудовищно прекрасной и беззащитной. Легкая мишень.

– Куда теперь? – спросила она.

Он не хотел, чтобы она погибла.

– В машину. И ехать отсюда.

Они свернули на боковую улочку к подземной парковке. В свете фонарей их тени лежали перед ними, черные на сером; Хансард подумал о следящих камерах, о глазах за оптическим прицелом, о дуле под глазами.

– Я поведу, – сказала Эллен и усадила его на пассажирское сиденье.

Она завела машину, заплатила сторожу за парковку, вырулила в серые ночные улицы.

– Куда вы хотите ехать?

– Господи, не знаю.

– Минуту назад вы отлично импровизировали.

– Вы шутите.

– Да, Николас, – мягко ответила Эллен. – Шучу.

Тут Хансард все-таки тихонько рассмеялся оттого, что напряжение отпустило, а когда наклонился вперед, пистолет вдавился в живот, и Хансард снова похолодел. Он двумя пальцами вытащил пистолет и бросил на пол машины.

– Совершенно не могу соображать. – Он закрыл глаза и потер их руками. – У вас есть какие-нибудь мысли?

– Само собой. – В ее голосе слышалось возбуждение.

Они остановились в Лестере, всего в полутора часах езды от Лондона, и выбрали самый большой, самый непримечательный международный сетевой отель, какой им попался. Устроившись в прохладном номере среди ламината и синтетики и заказав кофейник растворимого кофе, Хансард сел, нагнулся и позволил Эллен размять ему плечи.

– Говорите, – приказала она.

– О чем?

– О чем угодно. Просто говорите. Расскажите о своей жене.

– Вы правда…

– Да, правда. Расскажите мне о ней. Я хочу знать.

«От воздержанья и с ума сойдешь», – подумал Хансард и начал говорить.

– Это могла бы быть не Луиза, – сказал он. – Первую женщину, которую я любил так, что мог бы на ней жениться, я потерял по глупости и нерешительности. И все следующие годы я думал: что ж, случай стучится лишь раз, и все такое. Я так себя в этом уверил, что чуть не пропустил свою будущую жену. Потому что Луиза любила меня настолько, что не стала бы удерживать, будь я не уверен… Похоже на шекспировскую комедию, да? Комедию ошибок.

– Продолжайте, – сказала Максвелл.

– У Луизы был рак тазовых костей и нижней части позвоночника. – Он глядел мимо Максвелл, куда-то вдаль. – Иногда, если ее не мутило от терапии… мы могли заниматься любовью. Если я был очень, очень осторожен. Иначе она кричала.

– От боли, вы хотите сказать.

– Да, конечно, я именно об этом.

– Насколько я знаю, в нежности ничего плохого нет. Последний раз, когда я интересовалась, она стремительно набирала популярность.

– Я не был нежным. Просто боялся.

– У вас была любовница?

Хансард пристально посмотрел на нее. Она сидела очень спокойно, чуть приподняв брови.

– Нет, – ответил он.

– Воображаю тогда, как вы были нежны.

– Иногда она кричала, даже когда я к ней не прикасался. По ночам.

– Чего ради вы себя мучаете?

– Просто хочу объяснить вам, как это было, вот и все. Проклятие историка. Мы отчаянно хотим знать, как это было по-настоящему в какую-то давно прошедшую эпоху, каково было Бесс из Хардвика рядом с Марией, когда та вышивала и плела заговоры[84]84
  …каково было Бесс из Хардвика рядом с Марией, когда та вышивала и плела заговоры. – Бесс из Хардвика – Элизабет Толбот, графиня Шрусбери, жена коменданта замка, в котором держали Марию Стюарт.


[Закрыть], и мы сбиваем башмаки и просиживаем часы над неудобоваримыми манускриптами и еще более неудобоваримыми современными книжками и думаем, будто ухватили истину, и тут приходит реальность, самая что ни на есть неподдельная, и вы не знаете, отчего у меня словесный понос?

– Самая убедительная моя гипотеза – что вы сексуально возбуждены, доктор Хансард.

– Превосходная догадка, доктор Максвелл. А вы?

– В разумной мере.

– Всегда в разумной мере.

Мгновение они смотрели друг на друга, потом Максвелл сказала:

– Итак, вы хотите утонуть во мне, будто я пинта лучшего пива. Хотите погрузить раскаленный меч в горячую соленую воду… – небрежное спокойствие ее тона шокировало Хансарда больше самих слов. – Вы хотите размазать меня по себе, как крем по пирожному. Итак, любите вы меня хоть чуточку?

– Понятия не имею.

Она кивнула, затем медленно проговорила:

– Да. И я тоже. Хотите все равно?

– Конечно, – ответил Хансард. – Но просто назло, давайте не будем. Мы бросим монетку, кому спать на диване.

Он выиграл, предложил все равно уступить ей кровать, но она отказалась. Они выключили свет. Фонари на парковке сразу за окнами озаряли номер слабым оранжевым сиянием.

– Эллен, – сказал Хансард в полутьме.

– Да, Николас.

– Я подозревал, что чертова пьеса важнее, чем мне сказали. Теперь я в этом уверен.

– О чем вы?

– У меня был друг, – медленно проговорил Хансард. – Исследователь Марло. И он умер.

– Да.

– После того как он умер, я… это довольно сложная история.

– Я слушаю.

Он попытался объяснить, не называя имен, но, разумеется, фамилия «Беренсон» прозвучала.

– Понимаете, я лгал себе. Притворялся, что делаю это, чтобы забыть Аллана. А на самом деле я пытался… найти связь, если она есть. Теперь я должен довести это до конца… Вряд ли вы понимаете.

– Думаю, что понимаю, – ответила Максвелл. – Я хочу вам помогать.

– Нет.

– Вот так категорически?

– Эллен, из-за нее люди гибнут. Если что-нибудь случится с вами, я… нет.

– Спасибо, Николас. Вы правда очень хороший. Но, во-первых, я уже втянута. Сила в единении, верно? А во-вторых, у меня есть две вещи, которые вам нужны.

Хансард глянул на Эллен, потрясенный ее искренностью, потом рассмеялся.

– Ладно, какая вторая?

Она тоже рассмеялась.

– У вас извращенный ум. У меня есть место, где можно спрятаться, – это раз. И два – я знаю, как добыть письмо Уолсингема.

Рафаэль поливал папоротники в своем белом травертиновом кабинете. Сразу за растениями настенные экраны переключались с коммерческого телевидения на камеры в метро, на трансляцию из конгресса и на передачи метеорологических спутников. Дверь тихонько открылась, и вошел Стрингер. Брючный ремень опасно низко сполз с его круглого брюшка, очки сидели на кончике носа, в пухлых руках была стопка папок с отчетами.

– Мы потеряли след доктора Хансарда, – с досадой сообщил Стрингер. Он ненавидел информационный вакуум.

– В Кембридже с ним обошлись как надо? – спросил Рафаэль без видимой озабоченности.

Стрингер открыл папку и, прищелкивая языком, перелистнул страницы.

– Согласно звонку из библиотеки, ему выдали документы, но отказали в помощи, как было велено. Они просят разъяснить, с чем было связано указание.

– Это безусловно не составило для них труда. Разъяснений не будет.

– Еще они доложили, что доктора Хансарда сопровождала женщина, вероятно, помощница.

Рафаэль опустил лейку.

– Да?

– Они не знают, кто она.

Рафаэль глянул вверх, на мягко шелестящие вентиляционные решетки.

– Итак. Он исчезает вместе с женщиной. Занятно. – Он полил следующий папоротник. – Установите личность женщины. Искать их не начинайте. Что до непредвиденных обстоятельств… кто у нас есть из тех, кого доктор Хансард знает?

– Кольбер в Женеве, Рулин в Мюнхене. Поллар в Афинах, но его нельзя будет так просто выдернуть.

– Доннер должна быть с Рулином. Это может оказаться полезным. Перебросьте их в Лондон, и пусть будут в состоянии готовности.

Стрингер сделал себе пометку.

– Профессор Эдвард Четвинд завтра возвращается в Англию. Известить его?

– Почему не позвонить прямиком в Москву? – Увидев, что Стрингер занес ручку над бумагой, Рафаэль слегка улыбнулся. – Никаких действий не предпринимать. Кроме того, профессор Четвинд уже оказал американским спецслужбам одну большую услугу. Его еще предстоит как следует вознаградить за организацию убийства Аллана Беренсона.

* * *

Было субботнее утро, начало двенадцатого. Хансард вел машину, Максвелл указывала дорогу. Они ехали меньше чем в миле к западу от Кембриджа, по крохотному городку, петляя по извилистым улочкам мимо парочки баров и заправки.

– Теперь последняя проверка перед ограблением. – Максвелл подавила смешок и указала на красную телефонную будку чуть впереди.

Хансард остановил машину. Он стоял в дверях будки, пока Максвелл набирала номер. «Все чисто», – сказала она и поднесла трубку к его уху. Женский голос под треск магнитофонной ленты говорил: «…ра Четвинда. Профессор сейчас не может подойти к телефону. Оставьте сообщение после…»

Максвелл повесила трубку.

– Автоответчик, лучший друг взломщика.

– Это не всегда означает, что хозяина нет дома. – Хансард вспомнил, сколько раз валялся в постели, предоставляя автоответчику врать.

– Не всегда. Вы заметили, что там записан голос Марджи? Профессор ненавидит автоответчик, выключает сразу, как входит в дом. Это входит в число того немногого, что он не забывает. И даже если бы по какому-то невероятному совпадению Марджи приехала туда в воскресенье, она бы не включила автоответчик. Что и требовалось доказать. Идемте.

Они проехали еще с милю и свернули на подъездную дорогу, отмеченную кирпичными столбиками.

– Вот дом, – сказала Максвелл.

Дом был большой, комнат на пятнадцать-двадцать, каменный, двухэтажный, с окнами из стеклянных ромбиков и монументальными трубами. Стены густо заросли плющом, мимо шпалер с розами шла мощеная дорожка, выверенная с микромикронной точностью. За домом была садовая стена в ярд высотой, увенчанная трехфутовой, аккуратно подстриженной живой изгородью длинной футов шестьдесят.

– Карл Первый? – спросил Хансард.

– Отлично! А кто был владелец, круглоголовый или роялист?

– Трудно требовать, чтобы я определил это с первого взгляда… что ж, это небольшая усадьба, так что, думаю, роялист.

– Вы романтик, но вы правы. Машину поставьте здесь.

Хансард остановился у садовой стены. Прямо впереди, у дальнего края, была калитка. Эллен вылезла из машины, подошла к калитке, подняла задвижку.

– Идем?

– Мы не станем звонить в звонок?

– Нет. Не станем. Сюда.

Сад был строго формальный – чинный танец роз и конических туй, разделенных выложенными «елочкой» кирпичными дорожками, ограниченный с трех сторон оградой, а с четвертой – задней стеной дома. В ней было несколько окон и стеклянные двери.

Хансард сказал:

– Я не рассчитывал, что проект будет включать проникновение со взломом.

– Мы не будем ничего взламывать, просто войдем. – Максвелл вышла на середину сада, лицом к дому. – «Три Кольца – премудрым эльфам – для добра их гордого. – Она сделала три шага вперед и повернула направо. – Семь Колец – пещерным гномам – для труда их горного. – Семь шагов, поворот влево. – Девять – людям Средиземья – для служенья черного. – Через девять шагов она нагнулась, перевернула один из камней, обрамляющих клумбу, покопалась пальцами в ямке и вытащил что-то, стряхивая с него землю. – А одно – всесильное – Властелину Мордора»[85]85
  Перевод А. Кистяковского.


[Закрыть]. – Она повернулась к Хансарду, держа зеленый от патины бронзовый ключ. – Или, как говаривала уборщица: «Эдвард Четвинд, кавалер ордена Британской империи, вечно не может найти ключи». Сюда.

Она открыла стеклянную дверь, и они вошли в дом, в профессорский кабинет.

– Сигнализации здесь, как я понимаю, нет, – сказал Хансард.

– Металлизированная лента на окнах от взломщиков, – сказала Эллен, – но он вечно забывает выключить эту радарно-ультразвуковую штуковину. Полиция приезжает четыре раза в неделю. Я догадываюсь, где может быть письмо, просто дайте мне минутку.

Она села за стол. Хансард оглядел кабинет – везде дерево и бронза, ковер на полу – цвета бильярдного сукна. И, разумеется, книги, сотни книг по стенам, оксфордский словарь (один том открытый на пюпитре). А еще полки и кронштейны с тысячами диковин и памятных вещиц, нахомяченных историком за целую жизнь. Хансард, не в силах справиться с собой, читал артефакты, как археологический раскоп. Фотографии в рамках и причудливой формы камни, шестидюймовая статуэтка рыцаря на коне, старый Военный крест в бархатной коробочке.

– Здесь, – сказала Эллен. Она выдвинула ящик и разложила на столе несколько папок. – Слава богу, что он не убрал это к секретным материалам.

– Секретным?! – Хансарда как будто обдало холодом.

Максвелл удивленно подняла взгляд:

– Профессор – из разведчиков старого университетского набора, ну, знаете, студенческая дружба не ржавеет, и доброй ночи, Ким Филби, где бы вы ни были… Здесь где-то есть сейф, и вот он точно на сигнализации. А в этом ящике – она указала на дубовый шкафчик рядом со столом – лежит телефон с шифратором. Хотите позвонить на Даунинг-стрит, десять? Или в Белый дом? – Она скорчила рожицу. – Ой, да не пугайтесь так, Николас. У меня нет от него ключа. И к тому же я не подозревала, что вы настолько законопослушны.

– Я не… я просто… – Он оглядел кабинет, в чем-то похожий на его собственный. – Это чужой дом, вот и все. Частная собственность. – Не было времени объяснять ей свой страх, свое нежелание. – Тут есть ксерокс?

– Есть, но на нем стоит счетчик копий. И хотя профессор ничего не заметит, Марджи увидит в первую же секунду. Лучше просто забрать папку и надеяться, что никто не хватится ее в ближайшие дни. Хотите оставить формуляр?

– Нет.

– Ладно, Николас, извините. – Она убрала остальные папки в ящик, задвинула его.

Хансард положил ладони на ее руки, сжал их крепче, чем собирался.

– Вы слишком много знаете, – сказал он.

Она по-настоящему испугалась, зрачки расширились.

– Я… я… Николас, вы же не… вы же не связаны с безопасностью?

Он тут же выпустил ее руки и отступил на шаг.

– Нет. Но вы слишком много знаете про этот дом. Вы не могли узнать все это от подруги. Ключ в саду, сигнализация, счетчик копий… – Хансард умолк, вдохнул, постарался говорить не так обличающе. – Вы «Лилли»?

Она кивнула.

– Зачем это все?

– Я боялась, что вы знаете сэра Эдварда, – сказала Эллен. – Что вы… упомянете меня в разговоре с ним и он узнает, что я помогаю вам со Скинскими документами. Мне не хотелось терять работу. Так что я стала не собой. Видите лилии под окнами? Отсюда имя.

– Но вы мне помогаете.

– Я рада, что вы заметили.

– Можно спросить почему?

– Потому что я считаю, Четвинд и его друзья совершенно идиотски уперлись насчет Скинской рукописи, вот почему! – пылко ответила она. – Мне не нравится, что из этого устроили какую-то государственную тайну. Так что, увидев вас в читальном зале, я… Вам никогда не хотелось быть секретным агентом, Николас?

Она была готова расплакаться.

– Все в порядке, – сказал Хансард. Лучше бы она не приплетала сюда секретных агентов, но все равно он ее понял. – Мне следовало бы извиниться. Или по крайней мере поблагодарить вас.

Она утерла слезы.

– Думаю, пока мы квиты. По-прежнему сообщники в преступлении?

– По-прежнему.

Они проверили, не оставили ли где-нибудь следов, аккуратно закрыли стеклянную дверь, и Эллен спрятала ключ на прежнее место. У Хансарда было чувство, будто на них смотрят. Он всерьез ожидал увидеть рядом с машиной полицейского. Однако там никого не было, и за их отъездом наблюдали только вороны.

Когда выехали на шоссе, Хансард немного успокоился.

– Теперь обратно в Кембридж? – спросил он. – Или в Лондон?

– Туда. – Она указала на запад. – На шоссе А-один, дальше на север.

– А что на севере?

– Дом, – ответила Эллен. – В гостях хорошо, а дома лучше.

К четырем пополудни шоссе А1 вывело их в Чевиотские холмы на побережье Северного моря. Пасущихся коров слева от дороги стало меньше, справа над морем угадывался грозовой фронт.

На мысу высилось серое бетонное здание, утыканное вращающимися антеннами. Хансард указал на него. Эллен сказала:

– Линдисфарнская станция. Секретная. Лучше не знать, что там.

– Ага.

Через несколько минут, сразу после указателя, что до шотландской границы осталось двадцать миль, они свернули на боковую дорогу и остановились в крохотном городочке перед беленым домиком с вывеской мини-гостиницы.

– Это здесь?

– Да, – ответила Эллен с неожиданной теплотой в голосе. – Здесь. Идемте.

Она вылезла из машины, подошла к двери и постучала по ней большим дверным молотком.

Из дома показалась женщина примерно одного роста с Эллен, с проседью в темных курчавых волосах. Она была самую чуточку полноватая, не толстая, и улыбалась той особой улыбкой, которая придает невзрачным женщинам красоту, а красивым – лучезарность.

Эллен обняла ее, повернулась к Хансарду и сказала:

– Николас, это Фелисия Максвелл, мать Питера.

– Здравствуйте. – Он неловко протянул руку.

Миссис Максвелл пожала ее без тени смущения.

– Рада с вами познакомиться, Николас, – сказала она с нортумбрийским акцентом, заставившим Хансарда вспомнить о Гарри Готспере… «о пушках, ранах, рвах – помилуй Бог!»[86]86
  …вспомнить о Гарри Готспере… «о пушках, ранах, рвах – помилуй Бог!» – Сэр Генри Перси, прозванный Готспер (Горячая Шпора) за пылкий нрав (1364–1403) – английский военачальник, прославленный отвагой и безрассудством, сын графа Нортумберлендского, участник восстания Оуэна Глендаура и герой двух хроник Шекспира. «О пушках, ранах, рвах – помилуй Бог!» – его слова в акте I, сцене 3 хроники «Генрих IV. Часть 1». Перев. Е. Бируковой.


[Закрыть]. – Зовите меня Фел. А теперь заходите, вы оба. Гостей сегодня нет, так что мне придется поставить чайник, но я испекла печенье.

– Печенье, – растерянно повторил Хансард.

Тут Эллен взяла его за руку и потащила в дом, в запах корицы.

Чай был черный, крепкий, овсяное печенье – умопомрачительное.

– Все дело в односолодовом виски, – призналась Фел. – Дама, у которой я взяла рецепт, сказала: «Я наливаю купажированный, это ведь всего лишь печенье». Можете вообразить?

После чая Фелисия ушла по какому-то неопределенному делу.

– В это время года я никого особенно не жду, но если позвонят, объясни им, как проехать, Эллен. Я вернусь и приготовлю ужин, так что, если вдруг проголодаетесь, в холодильнике есть вареная говядина… Ой, мне пора бежать. Постараюсь не задерживаться.

– Отчего у меня такое чувство, – сказал Хансард, когда дверь за Фелисией закрылась, – будто ваша свекровь всячески старается оставить нас наедине?

– Может быть, вы просто чувствительнее большинства.

Он фыркнул.

– Чувствительнее к чему?.. Извините. Однако сейчас у меня одно чувство – нависшего… не знаю… Рока. Проклятия. – Он встал и поворошил огонь в камине. – И дьяволы придут, и обречен проклятью Фауст.

Черт! Опять он думает об Аллане и смерти. Все наводит его на мысли об Аллане и смерти.

– А точно ли Фауст обречен проклятью? – внезапно спросил Хансард.

– Вы хотите сказать, до того как…

– Да.

Эллен нахмурилась.

– Внешне все просто. Добрый ангел говорит, что он может покаяться, а злой – что не может, однако добрый ангел не может лгать.

– Пока все правильно, – сказал Хансард.

– Пока? Ладно, профессор Хансард. Вы спрашиваете, мог ли Фауст, после того как пренебрег всеми предостережениями касательно своей души, все же найти в себе силы для перемены.

– Дефект воли, я бы сказал. – Хансард откинулся на стуле и принялся грызть печенье. – Вам знакома доктрина непрерывного подтверждения?

– Непрерывного подтверждения? Это явно что-то очень сложное и наверняка папистское.

Хансард рассмеялся.

– Это не имеет никакого отношения к раю, дорогая моя. Доктрина гласит, что самолет, вылетевший сбросить атомную бомбу, должен поддерживать непрерывную связь со штабом, а штаб – высылать коды подтверждения, пока бомба не будет сброшена. Теоретически эту дрянь можно обезвредить даже после того, как ее сбросили.

– Утешительная мысль.

– Ведь правда же? Но только в современном военном деле есть такая штука, электронные контрмеры, которые специально рассчитаны на глушение каналов связи. Поэтому есть контрконтрмеры, и контрконтрконтрмеры, и так далее по зеркальному коридору. Если атомная бомба взорвалась, все становится в пятьдесят раз хуже из-за электромагнитных импульсов и радиации. Итак, если я это знаю, можно угадать, как поступят генералы, да?

– Разумное допущение.

– Итак, скажите: если известно, что все будут стараться заглушить сигналы, что перебои, хотя бы короткие, будут точно, неужели они и впрямь повернут назад, как только зеленый подтверждающий огонек погаснет на долю секунды? И это не учитывая, что экипаж бомбардировщика не знает точно, есть ли у них еще штаб и родина, куда можно вернуться.

– Такого мы не допустим, – весело сказала Эллен и добавила уже серьезнее: – Да, понимаю. Взяв курс на цель, трудно с него свернуть… или вы про потерю связи? Фауст обречен, поскольку разорвал канал связи с Богом. Очень христианско-мистически. Почти Чарльз-Уильямсовски[87]87
  Почти Чарльз-Уильямсовски. – Чарльз Уолтер Стансби Уильямс (1886–1945) – британский писатель и богослов. Входил в литературное общество «Инклинги» вместе с Толкином и Клайвом Льюисом.


[Закрыть].

– В этом я ничего не понимаю, – резко ответил Хансард.

Некоторое время оба молчали, потом Хансард сказал:

– Друг, о котором я вам говорил… Из-за которого это все…

– Да.

– Думаю… он заключил фаустовскую сделку. – У Хансарда сдавило грудь. Глаза защипало. Если он ошибается, то будет презирать себя.

Как будто уже не презирает.

Эллен сказала:

– И вы должны это понять?

– Да.

– Ясно.

И больше ничего.

Они просидели в гостиной минут двадцать, глядя друг на друга, но почти не шевелясь. Хансард чувствовал растущее напряжение – не честное и понятное сексуальное желание, а что-то бесформенное, тянущее внутренности. Что он хочет ей сказать, что хочет сделать? И что он скажет потом Анне, когда это все останется в прошлом, он вернется в уютный Валентайн-колледж и мотоциклисты не будут больше доставлять ему фотографии покойников с секретными материалами… Он чувствовал, что взорвется. Тут в дверь постучали, раздался голос и вошла Фелисия. Чары были разрушены. Эллен и Хансард встали. Эллен быстро глянула на Хансарда – это был почти невыносимый взгляд заблудившегося ребенка – и ушла на кухню помогать с ужином.

Хансард, прихлебывая холодный чай, чтобы немного привести себя в чувство, оглядывал гостиную и читал предметы на стенах. На каминной полке, такая заметная, что удивительно, как он не заметил ее раньше, стояла фотография молодого человека в военно-морской форме. У Питера Максвелла были прямые короткие волосы, аккуратные усы и широкая улыбка. Внешность, конечно, ничего не значит – сексуальный маньяк или домашний насильник может выглядеть точно так же. Но Хансард понимал, каким был Питер Максвелл – по фотографии, по его вдове, по овсяному печенью его матери, и ему было бесконечно жалко, что они не познакомились… жалко и досадно, что дурацкая Фолклендская война лишила его этого шанса. «Будь проклят тот, кто выдумал войну»[88]88
  Будь проклят тот, кто выдумал войну! – «Тамерлан Великий», часть I, акт II сцена 4. Перев. Э. Линецкой.


[Закрыть], – сказал он вслух и вдруг ощутил какое-то движение сзади.

– Это ведь цитата из Кристофера Марло, да, Николас? – весело спросила Фел Максвелл.

– Да, верно, – смущенно ответил Хансард.

– Да, – сказала она после недолгого молчания. – Я действительно много читаю. Могла ли я читать что-нибудь из ваших книг?

– Вряд ли… книга всего одна, и узкоспециальная.

– Про историю?

– Да… про методы исторических исследований, вообще-то. Скучная.

– Я попробую ее отыскать. Я, как сказала, читаю, и еще бывают гости, но последнее время не так уж много. Раньше приезжали друзья Питера, с подружками, здесь бывало весело… теперь не приезжают. Наверное, думают, будто мне это тяжело. – Она покачала головой. – Что ж. Ужин, должно быть, готов. Идемте… Ой, кстати, Николас…

– Да… Фел?

– Вы играете в кункен?

После ужина они играли часа два, Хансард щедро проигрывал Фелисии. Потом она обняла Эллен, пожелала обоим спокойной ночи и ушла в дальнюю часть дома.

– Я… э… доброй ночи, Эллен, – сказал Хансард и ушел на второй этаж, оставив ее сидеть у камина, отражавшегося желтыми бликами в ее глазах.

Он вошел в спальню и закрыл дверь – медленно-медленно, чтобы не скрипнула ни одна петля.

Комната была совершенно невероятная, что-то из старого романа или из воскресного приложения к «Нью-Йорк таймс». На двуспальной пуховой постели лежало стеганое покрывало ручной работы, на стене висела вышивка с охотничьей сценой, кроме электрических ламп были керосиновые. У маленького камина стояло деревянное кресло-качалка с плетеным сиденьем, а рядом на столе – электрический чайник и тарелка с печеньем. Его дорожная сумка была открыта, на кровати лежали его халат, пижама и домашние тапочки.

Хансард включил чайник и переоделся. Когда он начал устраиваться в кресле с письмом Уолсингема, ему пришел странный каприз: он зажег керосиновую лампу (спички лежали рядом) и выключил электричество. Если выкрутить фитилек, света как раз хватало и получалось очень уютно. Хансард заварил чайный пакетик, сел в кресло-качалку, откусил печенюшку.

«Вы задали великий вопрос…» – начиналось письмо.

Дверь почти беззвучно отворилась. Вошла Эллен во фланелевом халатике и белых мохнатых тапочках.

– Ой, – сказал Хансард. Он искренне удивился и сразу почувствовал себя немного глупо из-за своего удивления.

– Ой, – очень серьезно повторила она, закрывая за собой дверь. – Еще чашка найдется?

Хансард огляделся. Вторая чашка стояла рядом. А в чайнике воды было как раз на две. Он заварил еще пакетик, пролив немного кипятка.

Эллен взяла чашку, привалилась к спинке кровати, скрестила ноги. Потом рассмеялась, и Хансард понял, что смотрит на нее слишком пристально.

Эллен сказала:

– «Ответь мне, почему ты в одиночестве?»[89]89
  «Ответь мне, почему ты в одиночестве?» – слова леди Перси, обращенные к Гарри Готсперу, из акта I, сцены 3 хроники «Генрих IV. Часть 1». Перев. Е. Бируковой с изменениями.


[Закрыть]

Хансард чуть не пролил свой чай, потом спросил:

– Леди Перси?

– Я знала, что вы угадаете. Я как-то привозила сюда друга, и он после знакомства с Фел целый час без передышки цитировал «Генриха Четвертого».

– Друга.

– Да, Николас, это дом моей свекрови. И еще она моя самая близкая подруга. И она вдовеет дольше меня… дольше меня и вас. – Она вдруг замолчала и добавила: – Но я не спросила… у вас кто-нибудь есть?

– Это не обязывающие отношения, – сказал Хансард и поставил чашку. – Понимаю, это звучит очень небрежно, но это правда. Я люблю ее, но отношения… не обязывающие.

Он вспомнил письмо Анны. «Повезло, что я неревнива». Лучше бы она прислала ему милое, вежливое, деловое письмо, такое, какое можно показать Эллен. Это не годится. Это письмо – честное.

Пока он молчал, Эллен немного расслабилась, и на Хансарда это подействовало мгновенно.

– Да, что-то такое я и предполагала… Так вы хотите сегодня поработать?

Он хохотнул, и она засмеялась приятным мелодичным смехом. Он отложил письмо и встал.

Эллен развязала завязки халата, и тот скользнул на пол. Под халатиком оказалась голубая атласная комбинация, блестящая в свете керосиновой лампы. Хансарду было больно смотреть на Эллен. Она откинула покрывало, сбросила тапочки и нырнула в перину, как пловец.

Хансард бросил свой халат на стул, погасил лампу и встал рядом с кроватью.

– Ничего не выйдет, – сказал он.

– Правда?

– Мне страшно, – сказал он. – Как после смерти Луизы.

Эллен села, подтянула колени к подбородку и накрыла их одеялом.

– Я не умру, если ты со мной переспишь, Николас, и не умру, если не переспишь.

– Знаю.

– Тогда поступай как знаешь. Если ты хочешь наказать себя за что-то, что произошло не из-за тебя и чего ты не мог предотвратить, отлично, но на меня не рассчитывай. Я не садистка и не мазохистка, ясно?

– Да.

Она добавила чуть мягче:

– Твоя подружка в Америке. Она красивая?

– Ты хочешь объективного ответа?

– Не особенно.

Хансард отвел взгляд.

– Она очень стройная. Как ты. Поменьше ростом. Лицо… немножко похоже на Софи Лорен.

– Ну, отлично.

– Я всего лишь имел в виду…

– Я знаю, что ты имел в виду. Я сама задала вопрос, верно? Хотя, может быть, если я заставлю тебя думать о живых, а не о мертвых…

– Не… поворачивай… нож… в ране… Эллен, – с внезапной усталостью проговорил Хансард. – Хочу ли я тебя? Да, хочу. Но сейчас происходит столько всего другого… стольких людей я не могу выкинуть из головы… понимаешь, Эллен, с ними тут немного тесновато.

– Понимаю, Николас. Ты хочешь, чтобы я ушла?

– Нет, – без колебаний ответил он.

– Так что мне делать?

– Просто позволь мне тебя обнять.