Текст книги "Достопочтенный Школяр"

Автор книги: Джон Ле Карре

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 45 страниц)

– Только, пожалуйста, Молли, он не должен привлекать к себе особого внимания, – обеспокоенно наставлял ее Смайли.

– Разумеется, – ответила Молли.

Чтобы напустить, как она это называла, туману, Молли выбрала еще десяток имен, начинающихся на "Р". Когда она дошла до Рикардо, выглядело это следующим образом; «Ричарде – под вопросом – или Рикнард – под вопросом – или Рикардо, профессия: учитель – под вопросом – или летчик-инструктор», – так, чтобы информация о Рикардо возникла лишь как одна из возможных версий. Национальность: мексиканец – под вопросом – араб. Как бы между прочим она добавила информацию, что вообще-то он, возможно, уже умер.

Когда Молли вернулась в Цирк, наступил поздний вечер. Гиллем был совершенно на пределе. Когда тебе сорок, очень трудно проводить ночи без сна, решил он. В двадцать или в шестьдесят организм довольно легко переносит бессонницу: он уже знает, что к чему, а сорок – это все равно что подростковый возраст: подросток спит, чтобы повзрослеть, мужчина – чтобы оставаться молодым.

Молли было двадцать три. Она сразу же прошла в кабинет Смайли и села, держась, как всегда, очень прямо и подтянуто; ноги вместе, словно по стойке «смирно». Начала доставать что-то из своей сумочки под внимательным взглядом Конни Сейшес и даже еще более внимательным – но уже по совсем другой причине – взглядом Питера Гиллема.

– Очень жаль, что я так задержалась, – сказала она сурово, – но Эд настоял на том, чтобы мы сходили на фильм «Настоящая отвага», который они очень любили и который сегодня в очередной раз показывали в «Сумеречном клубе», и потом мне не сразу удалось от него отделаться, а я не хотела делать это резко, чтобы не обидеть его, особенно сегодня.

Молли протянула Смайли конверт – он вскрыл его, достав оттуда длинную светло-желтую компьютерную распечатку.

– Отделаться-то все-таки удалось? – поинтересовался Гиллем.

– Как все прошло? – было первым вопросом Смайли.

– Абсолютно нормально. – ответила девушка.

– До чего же любопытное послание! – было следующим восклицанием Смайли. Но по мере того как он читал, выражение лица постепенно менялось, превращаясь в совсем не свойственную ему злорадную ухмылку.

Конни была гораздо менее сдержанна. К тому моменту, когда она прочитала и передала бумагу Гиллему, она уже откровенно смеялась.

– Ну и Билл! До чего же умный, негодяй! Подумать только, всех сумел направить по ложному следу, всех одурачить! Черт меня подери!

Чтобы нейтрализовать Кузенов, Хейдон использовал тот же трюк, что и в Цирке, но только наоборот. Если перевести все, что говорилось в компьютерной распечатке, на обычный язык, то вырисовывалась захватывающе интересная картина.

Беспокоясь, как бы Кузены не занялись таким же расследованием деятельности компании «Индочартер», (это означало бы бесполезное дублирование Цирка), Билл Хейдон, как глава Лондонского управления, направил во Флигель в соответствии с постоянно действующим соглашением между двумя родственными службами уведомление о разграничении сфер влияния. Американцев ставили в известность, что Лондон в настоящее время занимается расследованием, связанным с «Индочартер Вьентьян ЮА», и что Цирк направил на место своего сотрудника. Как и полагалось в подобных случаях, американцы согласились не проявлять никакой инициативы в обмен на то, что англичане по завершении расследования поделятся с ними информацией, которую им удастся добыть. А для того чтобы помочь англичанам в операции. Кузены сообщили, что они больше никак не связаны с пилотом, известным как Малыш Рикардо.

Короче говоря, это был великолепный – возможно, даже непревзойденный – образец игры, когда при помощи одной стороны нейтрализовали другую и наоборот, в результате чего в выигрыше осталась третья.

– Спасибо, Молли, – вежливо поблагодарил Смайли после того, как все имели удовольствие самолично ознакомиться с этим шедевром. – Огромное тебе спасибо.

– Не стоит благодарности, – ответила строгая и подтянутая, напоминавшая медсестру Молли. – А Рикардо действительно нет в живых, господин Смайли, – закончила девушка и назвала ту же дату смерти, что и Сэм Коллинз. Послеэтого она защелкнула замочек сумочки, поправила юбку на коленях, которые могли вызвать восхищение у самого придирчивого ценителя женской красоты, и изящной походкой вышла из комнаты. Взгляд Гиллема снова неотрывно следовал за ней.

После этого дня жизнь в Цирке пошла иначе: изменился ритм, изменилось настроение у людей. Лихорадочные поиски следов – хоть каких-нибудь следов – закончились. Теперь они могли идти к цели, а не тыркаться наугад в разные стороны. Деление на два дружественных, но все-таки четко разграниченных клана расследователей, почти полностью исчезло: и «большевики», и «желтолицые» стали частью одной команды под общим руководством Конни и Дока, хотя, конечно же, специализация по-прежнему сохранялась. На долю архивокопателей, конечно, выпадали радости, но были они как колодцы вдоль бесконечно длинной пыльной дороги, пролегающей по неприветливым местам. Иногда «путники» совсем изнемогали от «жажды», думая, что вот-вот упадут и не смогут подняться.

Конни потребовалась всего неделя на то, чтобы установить, кто же такой этот торгпред Борис, советский казначей во Вьентьяне, – ключевая фигура в переводе денег компании «Индочартер Вьентьян ЮА». Он оказался человеком по фамилии Зимин, бывшим военным, много лет назад окончившим разведшколу на окраине Москвы, готовившую сотрудников для Карлы, которой сам Карла уделял огромное внимание. В архиве были материалы о том, что в прошлом, под фамилией Смирнов, этот Зимин выполнял роль казначея, через которого шли деньги для агентурной сети, созданной Восточной Германией в Швейцарии шесть лет назад. А еще раньше он появлялся в Вене под фамилией Курский. Помимо казначейских функций, он специализировался на подслушивании, а также Ловушках и добыче компромата. Некоторые говорили, что это был тот самый Зимин, который очень ловко использовал женщину для того, чтобы в Западном Берлине подставить и получить компромат на одного французского сенатора. Впоследствии сенатор продал добрую половину государственных секретов своей страны.

Торгпред Борис уехал из Вьентьяна ровно через месяц после того, как сообщение Сэма было получено Лондоном.

После этой небольшой победы Конни поставила перед собой задачу на первый взгляд невыполнимую. Она хотела выяснить, какую схему передачи денег Карла (или его казначей Зимин) мог придумать для того, чтобы заменить раскрытую «золотую жилу». У Конни было несколько исходных положений. Во-первых, общеизвестная консервативность всех без исключения крупных разведслужб и их нежелание менять уже оправдавшие себя, испытанные методы решения профессиональных задач. Во-вторых, поскольку речь шла об очень больших суммах, не стоило отметать предположение, что Центр должен был заменить старую схему новой довольно быстро. В-третьих, наличествовала самоуспокоенность Карлы. До «краха» он думал, что Цирк стреножен его путами, после считал его ни для кого не опасным. Наконец, Конни просто надеялась, что ей помогут ее просто-таки энциклопедические знания предмета. Собрав воедино огромные горы материала, поступившего, но умышленно не обработанного (он пребывал в заброшенном состоянии все те годы, что старуха находилась в изгнании), команда Конни занялась установлением связи между, казалось бы, далекими друг от друга событиями: проверкой, сопоставлением, составлением графиков и диаграмм, выявлением индивидуального почерка того или другого сотрудника Центра Члены этой команды страдали от жесточайших мигреней, ожесточенно спорили, играли в пинг-понг и иногда – с чрезвычайными, доведенными до крайности предосторожностями – с согласия Смайли предпринимали робкие и скромные шаги для расследования на местах. Некоего доверенного человека в Сити (Исторический, коммерческий и финансовый центр Лондона) убедили нанести визит старому знакомому, специализировавшемуся на оффшорных компаниях в Гонконге. Один валютный брокер в Чипсайде (Чипсайд – улица в северной части Лондона) показал свои книги регистрации сделок Тоби Эстерхейзи, практически единственному уцелевшему из когда-то славной армии курьеров и специалистов по слежке – «уличных художников» Цирка. Так со скоростью улитки оно и продвигалось: но теперь улитка по крайней мере знала, куда ей ползти.

Док ди Салис, как всегда, не очень-то посвящая других в свои планы, начал разматывать китайскую ниточку и пытался разобраться в скрытых связях и теневых родительских компаниях «Индочартер Вьентьян ЮА». Ему помогали такие же неординарные, как и он сам люди – либо студенты-филологи, либо уже немолодые агенты, отработавшие немало лет в Китае и теперь нашедшие здесь новое применение. Со временем все они стали чем-то похожи друг на друга – одинаковая монашеская бледность людей, обитающих в промозглых и сырых каменных кельях.

Тем временем Смайли, с такой же, если не большей осторожностью, продвигался по еще более извилистым и запутанным коридорам и открывал все новые и новые двери.

Он снова исчез из виду. Это было время ожидания. Джордж проводил его, решая сотни вопросов, безотлагательно требовавших внимания. Когда краткий период работы в команде закончился, он снова ушел и скрылся в своем мирке. Его видели на Уайтхолле; по-прежнему – в Блумсберри; случалось ему бывать и у Кузенов. А иногда «тронный зал» оставался закрытым в течение нескольких дней, и только темной фигуре верного Фона разрешалось проскальзывать туда и обратно с чашкой горячего кофе, тарелочкой печенья и иногда – с памятными записками. Смайли всегда испытывал ненависть к телефону, и теперь он часто отказывался отвечать на звонки, если только, по мнению Гиллема, они не касались вопросов чрезвычайной срочности. Таковых не случалось. Единственным телефоном, который Смайли не мог отключить, был аппарат прямой связи с Гиллемом. Но когда Джордж был совсем не в настроения, он мог и на него, пытаясь приглушить звонок, положить стеганый чехольчик от заварочного чайника.

Обычно Гиллем говорил, что Смайли нет, что он вышел или у него совещание и что он перезвонит через час. Потом он писал записку о том, кто звонил, вручал ее Фону и только тогда Смайли при желании перезванивал. Иногда он совещался с Конни, иногда – с ди Салисом, иногда – с обоими. Гиллема на эти совещания не приглашали.

Все семь томов досье на Карлу из отдела Советского Союза перенесли и навсегда оставили в личном сейфе Смайли. Гиллем расписался и принес их. При взгляде на них лицо Смайли приобрело какое-то странное спокойное выражение, он протянул руку ко всем этим папкам, будто желая поздороваться со старым другом. Дверь в его комнату снова закрылась на много дней.

«Слышно что-нибудь?» – иногда спрашивал Смайли у Гиллема. Это означало: Конни не звонила?

Примерно тогда же была эвакуирована гонконгская резидентура, и Смайли с большим запозданием узнал о неуклюжих попытках «домоправителей» не допустить, чтобы история с Хай Хейвен попала в газеты. Он сразу же запросил досье Кро и снова вызвал Конни на консультацию. Через несколько дней Кро собственной персоной появился в Лондоне и пробыл там два дня. Гиллем слушал когда-то его лекции в Саррате и недолюбливал его. А еще через пару недель увидела свет наделавшая столько шума статья старины Кро. Смайли очень внимательно прочитал, потом передал Гиллему. На этот раз он даже снизошел до того, чтобы объяснить свои действия: Карла наверняка очень хорошо представляет себе, чем сейчас может заниматься Цирк. Попытки сориентироваться в настоящем при помощи анализа прошлого всегда признавались как дело очень полезное. Однако Карла не был бы простым смертным, если бы не позволил себе немного расслабиться после такой безусловной победы.

«Я хочу, чтобы он со всех сторон только и слышал о том, как мы обескровлены, повержены и деморализованы», – объяснил Смайли.

Вскоре метод «подбитого крыла» был распространен и на другие области, и к числу наиболее приятных заданий Гиллема прибавилось еще одно – обеспечить Родди Мартиндейла горестными историями о том, в каком разгромленном состоянии пребывает Цирк.

И все же «архивокопатели» продолжали трудиться в поте лица. Впоследствии они назвали этот период «странным миром» (По всей вероятности, термин образован по контрасту со «странной войной» – периодом второй мировой войны на Западном фронте с сентября 1939 по май 1944 гг, когда военные действия практически не велись). У «землекопов» была карта, и они знали, в каком направлении двигаться, но, тем не менее, оставались горы земли, которые нужно было перекидать, работая даже не лопатами, а ложками. В этот период Гиллем иногда приглашал Молли Минин поужинать. Обеды были очень дорогими и бесконечно длинными и не имели никакого продолжения. Питер играл с Молли в сквош (Род упрощенного тенниса, когда играют на закрытом корте ракетками и мягким резиновым мячом) и восхищался ее глазомером, ходил с ней в бассейн и восхищался ее фигурой, но она избегала какого бы то ни было сближения, таинственно улыбаясь, немного отворачиваясь и склоняя голову. В то же время она не отталкивала его совсем.

Фон плохо переносил состояние вынужденного безделья, в его поведении появились некоторые странности. Когда Смайли исчезал и не брал его с собой, он буквально изнывал в ожидании своего повелителя. Застав как-то вечером его врасплох, Гиллем был просто потрясен, увидев, как Фон лежит, свернувшись калачиком, похожий на ребенка в материнской утробе, и носовым платком, чтобы причинить себе боль, туго-туго перетягивает большой палец руки.

– Послушай, приятель, ради Бога, не расстраивайся ты так! Это совсем не означает, что он к тебе плохо относится! Просто Джорджу ты сейчас не нужен. Вот и все. Отдохни несколько Дней, расслабься. Приди в себя.

Но Фон не послушал Гиллема. Он называл Смайли «шеф» и с подозрением относился к тем, кто называл его Джордж. Ближе к концу периода вынужденного бездействия и ожидания на шестом этаже появилось новое замечательное устройство. Его принесли в чемоданах два коротко стриженных техника. Зеленый телефонный аппарат предназначался, несмотря на известную неприязнь Смайли к такого рода вещам для прямого соединения с Флигелем, Провода шли через комнату, где сидел Гиллем, и были подключены к разнообразным серым коробочкам непонятного назначения, которые иногда вдруг начинали жужжать без предупреждения. Появление новинки только усугубило общее ощущение нервозности: что толку в машине, спрашивали они друг друга, если им нечего передать с ее помощью?

Но это было не так. Им было что сказать. По Цирку разнеслась весть – Конни что-то нашла! Что именно, она не говорила, но известие об открытии распространилось по всему зданию, подобно пожару в сухом лесу. Конни у цели! «Архивокопателн» добрались! Они обнаружили новую «золотую жилу». Они проследили весь путь!

Путь куда? К кому? Где он заканчивается? Конни и ди Салис хранили молчание. В течение целых суток, и днем, и ночью, они сновали в тронный зал и обратно, нагруженные папками и досье, – несомненно, для того чтобы снова продемонстрировать Смайли плоды своих трудов.

Потом Смайли исчез дня на три, и только много позднее Гиллем узнал, что для того, чтобы «закрутить покрепче все гайки», как он это называл, их начальник побывал в Гамбурге и Амстердаме и побеседовал с некоторыми знакомыми банкирами, занимающими видное положение. Эти господа долго объясняли Смайли, что война закончилась и что они никак не могут пойти против правил профессиональной этики, но потом все-таки предоставили необходимую информацию, хотя она всего лишь подтверждала то, что уже установили архивокопатели. Смайли вернулся, но Гиллем по-прежнему не был посвящен во все детали. Возможно, он еще долго продолжал пребывать в неведении, если бы не ужин у Лейкона.

Гиллем оказался в числе приглашенных совершенно случайно. Да и сам ужин был в некотором роде случаен. Смайли обратился к Лейкону с просьбой принять его у себя во второй половине дня в секретариате кабинета министров и провел несколько часов, уединившись с Конни и ди Салисом, готовясь к встрече. В последнюю минуту Лейкона вызвали к начальству, в парламент, и он предложил Смайли вечерком приехать к нему и разделить скромный ужин.

Лейкон жил в довольно уродливом особняке в Аскоте. Смайли страшно не любил водить машину, служебной машины не было. В конце концов Гиллем предложил отвезти его на своем продуваемом насквозь стареньком «порше» и хорошенько укутал начальника пледом, который держал в машине на случай, если Молли Микин вдруг согласится отправиться с ним на пикник. По дороге Смайли пытался поддерживать ничего не значащий светский разговор, в чем он был не слишком силен. Когда они подъехали к дому Лейкона, лил дождь – на ступеньках возникло замешательство, что же делать с подчиненный на которого не рассчитывали. Смайли настаивал на том, чтобы Гиллем уехал и вернулся в половине одиннадцатого, а супруги Лейкон обязательно просили его остаться, уверяя что еды много, хватит на всех.

– Я поступлю так, как вы скажете, – сказал Гиллем, обращаясь к Смайли.

– Разумеется, я ничего не имею против, если хозяева приглашают, – с раздражением ответил Смайли.

Они вошли в дом.

Поставили четвертый прибор. Пережаренный бифштекс нарезали такими тонкими ломтиками, что он стал похож на пересушенное мясо. Дочке Лейконов дали деньги и отправили на велосипеде в ближайший паб за второй бутылкой дешевого вина.

Светловолосая госпожа Лейкон была чем-то похожа на лань и очень легко краснела. Когда-то, когда она выходила замуж, ее называли девочкой-невестой. Теперь она, так и не повзрослев превратилась в девочку – мать семейства.

Стол был слишком длинен для четверых. Госпожа Лейкон усадила Смайли и мужа на одном конце стола, а Гиллема посадила рядом с собой. Для начала она спросила, нравятся ли ему мадригалы, а потом пустилась в бесконечные рассказы о концерте, который недавно устроили в частной школе их дочери. Она считала, что школу совершенно развалили тем, что принимают детей богатых иностранцев. Половина этих детей совершенно не имеет представления о западной школе пения.

– Я хочу сказать, кому понравится, что его дети воспитываются вместе с толпой персов, а в этой самой Персии мужчины имеют по шесть жен? – возмущалась миссис Лейкон.

Стараясь не терять нить разговора, Гиллем одновременно напрягал слух, силясь уловить разговор на другом конце стола. Судя по всему, инициативу полностью захватил Лейкон.

– Во-первых, ты должен сначала обратиться к о м н е, – басил он. – Ты сейчас так и поступаешь, и правильно делаешь. На этой стадии ты должен представить только предварительный документ – представление, содержащее описание ситуации в самых общих чертах. Министры всегда любят только то, что может уместиться на почтовой открытке. Желательно с картинкой, – поучительно сказал он и отпил маленький глоток отвратительного красного вина.

Госпожа Лейкон, в самой нетерпимости которой было что-то трогательно-наивное, теперь жаловалась на евреев.

– Я хочу сказать, они ведь даже едят не такую пищу, как мы, – возмущалась она. – Пенни говорит, что им на обед дают что-то такое особое из селедки.

Тут Гиллем снова потерял нить разговора на другом конце стола, пока Лейкон не повысил голос, пытаясь убедить Смайли.

– Постарайся при этом не упоминать о Карле, Джордж. Я ведь тебе уже много раз говорил. Научись вместо этого говорить «Москва», ладно? Они не любят, когда речь идет о личностях, даже если в твоей неприязни к нему на самом деле ничего такого нет. Да и мне это не слишком нравится.

– Ладно, пусть будет «Москва», – уступил Смайли.

– Ведь дело не в том, что кому-то они не нравятся, – говорила в это время госпожа Лейкон. – Просто они другие.

В этот момент мистер Лейкон вернулся к тому, что видимо, обсуждалось раньше:

– Когда ты говоришь о большой сумме, насколько она велика?

– Мы пока еще не можем точно сказать.

– Хорошо. Это выглядит интригующе. А фактора паники там нет?

Гиллем не очень понял, что Лейкон хотел этим сказать (да и Смайли, пожалуй, тоже).

– Что тебя больше всего тревожит в связи с этим открытием, Джордж? Чего ты боишься здесь? Для нас ты человек, профессия которого – обеспечивать безопасность страны.

– Скажем, угроза безопасности британской колонии? – после некоторого раздумья ответил Смайли полувопросом.

– Это они говорят о Гонконге, – объяснила Гиллему госпожа Лейкон. – Мой дядя был министром по политическим вопросам. Дядя с папиной стороны, – добавила она – Maмочкины братья никогда не занимались никакой умственной работой.

Она считает, что Гонконг – неплохое место, но там очень плохо пахнет.

Лейкон слегка порозовел и говорил немного беспорядочно, перескакивая с одного на другое

– Колония, Бог мой, ты слышишь. Вал? – крикнул он через весь стол, делая паузу, чтобы просветить жену. – Да они, насколько я знаю, живут раза в два богаче нас и, насколько я могу судить со своей колокольни, в гораздо большей безопасности, так что нам остается только завидовать им. Их договор истекает еще только через двадцать лет, даже если китайцы будут настаивать на его точном соблюдении. А с такими темпами они спокойненько распрощаются с нами и помашут на прощание ручкой.

– Оливер считает, что мы обречены, – разволновавшись, объяснила Гиллему госпожа Лейкон, так как будто она открывала ему семейную тайну, и послала своему мужу лучезарную улыбку.

Лейкон вернулся к конфиденциальному тону, но время от времени повышал голос, и Гиллем догадался, что это делается для того, чтобы порисоваться перед женушкой.

– Еще тебе нужно будет подготовить для меня бумагу – в качестве пояснения и дополнительной информации к тому, что будет, условно говоря, в открытке, о которой мы уже говорили. Надо четко сформулировать мысль о том, что серьезное советское присутствие в Гонконге в лице большой разведывательной сети могло бы вызвать серьезные осложнения в отношениях администрации колонии с Пекином, договорились?

– Прежде чем я смогу сделать такие далеко идущие…

– От чьего великодушия, – перебивая его, закончил Лейкон, – ежедневно и ежечасно зависит выживание Гонконга, так?

– Именно из-за этих возможных последствий… – снова начал Смайли.

– Господи, Пенни, ты же голышом! – воскликнула госпожа Лейкон в умилении.

Она вскочила из-за стола, чтобы отнести в постель и уложить непослушную младшую дочурку, которая появилась в дверях столовой. Тем временем Лейкон набрал в легкие воздуха, чтобы продолжить свои разглагольствования.

– Таким образом, мы не только защищаем Гонконг от р у с с к и х – а эта угроза сама по себе достаточно серьезна, уверяю вас, но, возможно, все-таки недостаточно актуальна для некоторых из наших господ-министров, мыслящих исключительно возвышенными категориями, – мы еще защищаем Гонконг от гнева Пекина, который внушает настоящий ужас всем без исключения. Так, Гиллем? О д н а к о, – продолжил Лейкон и, чтобы подчеркнуть поворот в своих рассуждениях, даже положил узкую и длинную ладонь на руку Смайли. – О д н а к о, – предупреждающе произнес он, его голос опустился и снова взлетел, – проглотят ли все это наши высшие руководители, принимающие решения, – это уже совершенно иной вопрос.

– Я и не собирался просить их сделать это до тех пор, пока мне не удастся получить подтверждение имеющихся у нас данных, – резко заметил Смайли.

– Да, но ведь как раз этого ты сделать и не можешь, разве не так? – возразил Лейкон, словно начиная играть другую роль. – Ты можешь проводить расследование только в Англии. Ни на что другое у тебя нет полномочий, исходя из положения о твоей организации.

– Но не проведя предварительной разведки по имеющимся данным…

– Но, Джордж, что конкретно ты п о д р а з у м е в а е ш ь под этим?

– Засылку своего агента.

Лейкон поднял брови и повернул голову, этим жестом сильно напомнив Гиллему Молли Микин.

– Какими методами ты будешь действовать – не мое дело, детали операции – тоже. Но совершенно ясно – ты не можешь сделать ничего, что могло бы вызвать недовольство, ибо у тебя нет денег и нет фондов. – Он подлил в бокалы вина, пролив немного на стол. – Вэл! – требовательно позвал он, – Тряпку!

– Ну почему же, к о е – к а к и е деньги у меня есть.

– Но не для этих целей. – От вина на скатерти осталось пятно. Гиллем посыпал его солью, а Лейкон приподнял ткань и подложил под нее кольцо для салфетки, чтобы не испортить полированный стол. Последовало довольно долгое молчание, прерываемое лишь звуком падающих на паркетный пол капель.

Наконец Лейкон сказал:

– Это твое, и только твое дело – определять, на что могут идти те деньги, которые у тебя есть.

– А ты не мог бы подтвердить это письменно?

– Нет.

– А могу я сослаться на твое разрешение предпринять те шаги, которые необходимы для подтверждения или опровержения имеющейся информации?

– Нет.

– Но ты не будешь чинить мне препятствий?

– Поскольку я ничего не знаю о методах, которыми ты действуешь (от меня этого и не требуется), в мои обязанности отнюдь не входит что-либо тебе указывать.

– Но поскольку я официально обращаюсь к… – начал Смайли.

– Вэл, ты принесешь мне когда-нибудь тряпку?! Как только ты обращаешься ко мне официально, я полностью умываю руки и знать тебя не знаю. Масштабы допустимых действий определяет Комиссия по определению разведывательной политики, а не я. Ты представляешь им свою просьбу и свои предложения. Они тебя выслушивают. И с этого момента все решается между вами. Я – всего лишь посредник. Вэл, принеси наконец тряпку, оно растеклось повсюду!

– Понятно, значит, на плахе оказывается моя, а не твоя голова, – подвел итог Смайли, словно разговаривая сам с собой. – А ты остаешься беспристрастным наблюдателем. Это мне очень хорошо известно.

– Оливер – не бесстрастный наблюдатель, – жизнерадостно сказала госпожа Лейкон, возвращаясь в комнату с дочкой на руках – девочка была в ночной сорочке и причесана. – Он с т р а ш н о тебя поддерживает, да, Олли? – Она вручила Лейкону тряпку, и тот начал промокать пролитое вино. – Он у нас теперь стал настоящим я с т р е б о м. Даже больше, чем американцы. Ну же, теперь скажи всем: «Спокойной ночи!» Пенни, давай-давай. – Она по очереди поднесла ребенка ко всем, сидевшим за столом. – Сначала господину Смайли… господину Гиллему,… а теперь папочке… Джордж, как поживает Энн? Надеюсь, она не уехала снова из Лондона?

– О, у нее все хорошо, благодарю вас.

– Ну ладно, не отступай, пока не получишь от Оливера все, что тебе от него нужно. Он в последнее время стал ужасно важным и надутым – ведь ты не станешь этого отрицать, Олли?

Женщина ушла танцующим шагом, напевая ребенку какие-то только им двоим известные песенки-загадки:

Буки-злюки за забором,

Буки-злюки во дворе,

И Поттиферу крышка!

Лейкон проводил ее восхищенным взглядом.

– Да, вот еще что, Джордж: ты собираешься как-то привлечь к этому американцев? – спросил он будто бы между прочим, как о чем-то, не имеющем большого значения. – Ты же знаешь, это всегда помогает представить дело в выигрышном свете. Пригласи американцев – и ты одержал победу над комиссией, даже не сделав ни одного выстрела. А уж Министерство иностранных дел просто будет у тебя в кармане

– Я бы предпочел пока действовать самостоятельно. «Kaк будто зеленого телефона вовсе нет и никогда не было», – подумал Гиллем.

Лейкон задумался, медленно вертя бокал в руке.

– Жаль, – наконец произнес он. – Очень жаль. Кузены не задействованы, фактора паники нет… – Он окинул взглядом не слишком импозантную фигуру коренастого полного человека перед ним. Смайли сидел, сцепив кисти рук и прикрыв глаза, – казалось, он дремлет. – И никаких других способов заставить их поверить, – продолжил Лейкон, явно высказывая те выводы, к которым он пришел на основе осмотра внешности Смайли. – Министерство обороны ради тебя палец о палец не ударит. В этом можешь быть уверен. То же самое можно сказать о Министерстве внутренних дел. С Министерством финансов дело может повернуться и так и этак, а с Министерством иностранных дел все будет зависеть от того, кого они пришлют на это заседание и хорошо ли этот человек с утра позавтракает. – Он снова на некоторое время задумался. – Джордж!

– Да?

– Давай я пришлю к тебе кого-нибудь, кто разделяет твою точку зрения. Кто поможет все точно сформулировать, составит представление для комиссии и выступит с ним на заседании.

– Нет, спасибо, я думаю, справлюсь сам.

– Заставляйте его больше отдыхать, – советовал Лейкон Гиллему оглушительно громким шепотом во время пути к машине. – И пожалуйста, постарайтесь уговорить его не носить больше эти черные пиджаки и все такое прочее. Они вышли из моды вместе с кринолинами. До свидания, Джордж! Позвони мне завтра, если ты передумаешь и тебе понадобится помощь. Гиллем, пожалуйста, поосторожнее за рулем. Не забывай, что ты выпил.

Когда они выезжали за ворота, Гиллем произнес нечто весьма непочтительное, но Смайли был так плотно укутан пледом, что ничего не услышал.

– Значит, Гонконг? – спросил Гиллем. Никакого ответа: ни да, ни нет.

– И кто же этот счастливчик? Кого из оперативных сотрудников вы собираетесь послать? – немного погодя, продолжил Гиллем, не очень надеясь получить ответ. – Или, может быть, это все говорилось только для отвода глаз, чтобы одурачить Кузенов?

– Мы вовсе не пытаемся водить их за нос, – возразил Смайли, на этот раз задетый за живое. – Если мы хоть как-то привлечем их к этому делу, нас просто оттеснят, нам даже места не останется. Если мы этого не сделаем, у нас не будет никаких средств. Весь вопрос в том, как найти необходимый баланс, – И Смайли снова закутался в плед.

Но уже на следующий день – подумать только! – они были готовы.

В десять Смайли собрал оперативное совещание. Сначала говорил он сам, потом говорила Конни, а ди Салис ерзал на стуле и чесался. Он был очень похож на противного, неизменно вызывающего отвращение опекуна в комедиях периода французской Реставрации (Комедии периода Реставрации (1660-1688 гг.) – комедии нравов; отличались остроумием и циничной откровенностью), пока не подошла его очередь высказаться, что он и сделал. В тот же самый вечер Смайли отправил телеграмму в Италию – настоящую телеграмму, а не просто шифровку, – подписанную кодовым именем Опекун, а копия этой телеграммы была приобщена к быстро увеличивающейся подшивке нового дела документов. Смайли написал текст, Гиллем вручил ее Фону, который тут же гордо отправился в круглосуточное почтовое отделение на вокзале Чаринг-Кросс. Если судить по тому, с каким торжественным видом Фон отбыл на почту, можно было подумать, что поручение отнести маленький желто-коричневый бланк было кульминационной точкой всей его до сего дня спокойной и упорядоченной жизни, в которой не было места ни для чего из ряда вон выходящего. Но на самом деле все было не так. До «краха» Цирка Фон работал в Брикстоне в качестве «охотника за скальпами». А его основной профессией была профессия «неуловимого убийцы».