Текст книги "Достопочтенный Школяр"

Автор книги: Джон Ле Карре

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 45 страниц)

– "До" – конечно же до Рождества Христова. Всю жизнь, – ответил он. – Если бы это было возможно, он бы непременно вернулся к временам райских кущ Эдема.

– Я хотел бы пригласить вас на обед.

– Спасибо.

– О времени мы договоримся. Кого еще вы хотели бы видеть? Кто вам приятен? Кто вам нравится? Я люблю новых людей, перемены.

Перед ними, словно паря в насыщенном влагой, бодрящем воздухе, раздавался голос Эндерби, медленно-протяжно выражавшего восхищение победой, одержанной Смайли.

– О т л и ч н о е заседаньице. Очень многого добились. Ни в чем не уступили. В е л и к о л е п н о провели партию. Думаю, теперь вам нужно успешно довести дело до конца – и можно начинать думать о том, чтобы расширяться и сделать пристройку к своему зданию. А Кузены не подведут? Будут вести себя прилично? – Он кричал так, как будто они по-прежнему находятся в комнате, где можно не бояться подслушивания. – Ты там прозондировал почву? Ты уверен, что они подыграют, как надо, и при этом не постараются получить все лавры? Боюсь, что здесь до самого последнего момента нельзя быть уверенным, но ты, наверное, можешь удержать ситуацию под контролем. Посоветуй Мартелло не высовываться и ходить на цыпочках, а иначе он не успеет оглянуться, как будет иметь крупные неприятности с Колониальным ведомством. Жаль старину Уилбрахема – не повезло ему. Из него получился бы отличный губернатор Индии.

А еще дальше – собеседников совсем не было видно из-за деревьев – шел разговор между невысоким толстячком Хаммером и Лейконом. Причем коротышка Хаммер энергично жестикулировал, а Лейкону приходилось наклоняться, чтобы услышать, что он говорит.

Да, великолепный заговор, думал Гиллем. Он оглянулся назад и удивился, увидев, что за ними почти бежит «дядька» Смайли Фон. Сначала ему показалось, что он еще далеко. Поднимающийся от земли туман полностью скрывал его ноги, была видна только верхняя половина туловища. Потом вдруг он сразу оказался довольно близко, и Гиллем услышал знакомый резкий голос, просительно повторяющий: «Сэр, пожалуйста, сэр», пытавшийся привлечь внимание Смайли. Пропустив Мартиндейла вперед, чтобы тот не услышал разговора, Гиллем решительным шагом подошел к Фону.

– Что случилось, черт побери? Почему ты с криками бегаешь по улицам?

– Они нашли девушку! Мисс Сейш, сэр, она послала меня специально, чтобы я передал. – Его глаза сверкали и казались слегка сумасшедшими. – «Скажи шефу: они нашли девушку» – ее собственные слова, лично шефу.

– Ты хочешь сказать, что она тебя сюда п р и с л а л а ?

– "Лично шефу, немедленно", – уклонился от прямого ответа Фон.

– Я спросил: она прислала тебя сюда? – Гиллем буквально кипел от ярости. – Я сам скажу тебе, каков ответ: «Нет, сэр, она не посылала меня сюда». Ах ты, чертов любитель эффектных жестов, бегаешь по всему Лондону в своих резиновых тапочках! Ты совсем спятил. – Выхватив из рук Фона мятую записку, он бегло просмотрел ее. – И даже имя другое. Это все чепуха, какой свет не видывал. У тебя истерика. Иди в Цирк и сиди там в своей конуре: слышишь, что я говорю? Шеф займется этим, когда вернется. И не смей больше устраивать такой переполох.

– Кто это был? Такой интересный персонаж, – поинтересовался сгорающий от любопытства Мартиндейл, когда Гиллем вернулся. – Какое прелестное создание! Неужели все шпионы такие же красавцы? В нем определенно есть что-то венецианское. – Я хочу записаться к вам добровольцем. Немедленно.

В тот же вечер в «комнате жарких споров» состоялось импровизированное совещание. Но состояние эйфории, в котором все пребывали в результате триумфа Смайли на Комиссии (у Конни эйфория была усилена алкоголем), отнюдь не способствовало эффективности заседания. После напряжения последних месяцев, когда возможность действовать была жестко ограничена, Конни разошлась вовсю. Девушка! В ней ключ к решению всей загадки! Старуха чувствовала, что теперь ее мысль сбросила с себя все оковы и обрела свободу. Нужно немедленно послать в Гонконг Тоби Эстерхейзи, нужно установить ее адрес, сфотографировать ее, проследить, что она делала до сих пор и чем занимается сейчас, нужно обыскать ее комнату! Нужно ввести в дело Сэма Коллинза, немедленно! Ди Салис ерзал на стуле, ворчал, глупо ухмылялся, дымил трубкой и качал ногой, но по крайней мере на этот вечер он потерял способность не соглашаться с Конни. Он даже один раз высказался в том духе, что, мол, найдена естественная тропинка к сердцу всей проблемы, – разумеется, имея в виду все ту же таинственную девушку. Неудивительно, что малышу Фону отчасти передалась их лихорадка. Гиллем уже почти сожалел, что дал волю раздражению во время разговора в парке. Более того, если бы не появились Смайли и Гиллем, которые, как могли, остужали пыл остальных, в тот вечер это временное коллективное помешательство вполне могло бы закончиться какой-нибудь большой глупостью – и одному Богу известно, к чему все это могло привести. В мире секретных служб встречается немало случаев, когда на вполне здравомыслящих людей находило такое затмение рассудка, но Гиллем впервые воочию наблюдал приступ этой болезни.

Итак, только около десяти (или даже немного позже) им удалось составить инструкции для старины Кро, и только в половине одиннадцатого Гиллем, у которого в глазах уже стоял туман, по пути к лифту налетел на Молли Микин. В результате этой счастливой случайности – или, может быть, Молли сама это подстроила, о чем он так никогда и не узнал, – в жизни Питера Гиллема зажглась путеводная звезда, которая и поныне ярким светом горит с того самого дня. С неохотой, как обычно, словно делая ему одолжение, Молли согласилась, чтобы он подвез ее домой, хотя ему было совсем не по пути. Когда они подошли к дверям, она, как обычно, пригласила его на прощание выпить чашечку кофе. Предвидя, что дальше все будет как обычно, – «О нет, Питер, пожалуйста, Питер, дорогой, мне очень жаль», – Гиллем готов был отказаться. Но вдруг что-то в ее взгляде – какая-то спокойная решимость, как ему показалось, – заставило его передумать. Как только они оказались в квартире, она закрыла дверь на ключ и накинула цепочку. Потом все с тем же скромным и недоступным видом она привела его в спальню; и Гиллем был просто ошеломлен тем, как радостно и самозабвенно она ему отдалась.

Маленький кораблик Кро

Прошло сорок восемь часов. В Гонконге был воскресный вечер. Кро опасливо шел по переулку. На город надвинулся туман, сумерки наступили рано. Но на этой улочке дома стояли так тесно, что туману трудно было проникнуть сюда, и он висел на высоте третьего-четвертого этажей, рядом с проводами и веревками, на которых сушилось белье, и, словно пот, ронял горячие дождевые капли, впитавшие в себя всю пыль и чад города. Они со стуком падали на широкие поля соломенной шляпы Кро и на апельсины, разложенные на лотках. Их запах далеко разносился во влажном воздухе. Когда Кро бывал здесь, то он чувствовал, что он – в Китае; здесь, рядом с морем, был тот Китай, который он любил больше всего, и этот Китай просыпался, готовясь к ночному празднику жизни: слышалось пение, автомобильные гудки, заунывный плач, звуки гонгов, голоса торгующихся покупателей и продавцов. Ноздри щекотали запахи кухни, откуда-то долетал металлический перезвон – словно каждый из двадцати разных инструментов вел свою собственную мелодию. Некоторые китайцы просто неподвижно сидели на пороге домов и наблюдали, как этот иностранный дьявол, такой забавный, идет мимо по переулку, стараясь никому не помешать. Кро любил все это, но нежнее всего он любил свои м а л е н ь к и е к о р а б л и к и – так китайцы называют тайных информаторов, а мисс Уэйфарер, к которой он сейчас направлялся, была классическим, хотя и скромным, представителем таких «корабликов».

Кро глубоко вздохнул, наслаждаясь всеч что знал и любил. Восток никогда не разочаровывал его. Мы их колонизируем, ваши светлости, мы их развращаем, мы их эксплуатируем, мы бомбим и отдаем на разграбление их города, мы ничего не знаем об их культуре и вызываем их крайнее удивление тем бесчисленным количеством религиозных сект, которые существуют у нас. Мы не только оскорбляем их зрение своей уродливостью, монсеньеры, мы оскорбляем и их обоняние – запах круглоглазых для них просто невыносим, а мы слишком ненаблюдательны, чтобы хотя бы понять это. И при всем при том, дети мои, когда мы сделали все, что могли, и даже больше, чтобы вызвать их ненависть, мы видим на их лицах все ту же азиатскую улыбку, разве что чуть менее приветливую.

Другие круглоглазые, возможно, не решились бы прийти сюда в одиночку. Члены мафии, живущей на Пике, скорее всего, даже понятия не имели о существовании этих улочек. Жены англичан, укрывшиеся в своих казенных квартирах в британском «гетто» в Хэппи Вэлли, нашли бы здесь все, с чем им труднее всего мириться в Гонконге, куда их забросили судьба и служебная карьера мужа. Нельзя было сказать, что это плохая часть города, она просто не была европейской. Такой, как улицы Сентрал и Педдер в километре отсюда, с электрическими дверьми, со вздохом распахивающимися перед вами и впускавшими вас в царство кондиционированной прохлады. Другие круглоглазые из-за страха, который они непременно испытывали бы здесь, могли невольно бросить на кого-нибудь неосторожный взгляд, который мог быть неправильно истолкован, – а это было опасно. Кро знавал человека, которому в Шанхае за такой взгляд пришлось заплатить жизнью. А взгляд Кро неизменно выражал дружелюбие, он всегда и во всем всем уступал и держался очень скромно, а когда останавливался, чтобы сделать покупку, первым уважительно и всегда уверенно здоровался с продавцом на своем плохом кантонском наречии. Он не спорил и платил высокую цену, соглашаясь с тем, что так и положено, раз он принадлежит к низшей расе круглоглазых.

Кро купил орхидеи и баранью печенку. По воскресеньям он всегда так делал, покупая их поочередно то у одного, то у другого лоточника, чтобы не обижать ни одного из конкурентов, и, когда ему не хватало знаний китайского, переходил на свой витиеватый английский язык.

Австралиец нажал кнопку звонка. У Феббы, как и у самого Кро, был домофон. Главное управление в свое время распорядилось, чтобы у всех были стандартные домофоны. Она воткнула веточку вереска в свой почтовый ящик – это было вроде талисмана и одновременно служило сигналом, что все в порядке.

– Привет, – раздался из переговорного устройства женский голос. Он мог бы принадлежать и американке, и китаянке. В нем слышался вопрос: – Да?

– Ларри называет меня Питом, – сказал Кро.

– Проходи, Ларри сейчас у меня.

На лестнице было абсолютно темно и пахло так, словно кого-то недавно вырвало. Каблуки Кро металлически цокали, когда он поднимался по каменным ступеням. У входа он щелкнул выключателем, который должен был на несколько минут включить свет, пока он не дойдет до нужной двери, но свет не зажегся, и пришлось на ощупь подниматься до третьего этажа. В какой-то момент они подумывали о том, чтобы найти для нее квартиру получше, но с отъездом Тесинджера все заглохло, а теперь на это уже нечего было надеяться – более того, в каком-то смысле и сама Фебба уже как бы не существовала.

– Билл, – проворковала она, закрывая за ним дверь, и поцеловала в обе рябые щеки, как обычно хорошенькие девушки целуют добрых дядюшек (хотя она вовсе не была хорошенькой).

Кро вручил орхидеи. Он держался с ней очень внимательно и заботливо.

– Моя дорогая, – сказал он. – Дорогая моя.

Она вся дрожала. Ее жилье состояло из одной комнаты, которая была одновременно и спальней, и гостиной. Здесь же, в уголке, располагались небольшая плита и раковина, а еще небольшая комнатка с душем и унитазом. Больше ничего не было. Кро прошел к раковине, развернул печенку и отдал ее кошке.

– Билл, ты ее балуешь, – сказала Фебба, с улыбкой глядя на цветы.

Он положил на кровать коричневый конверт, но ни тот, ни другой даже слова не сказали.

– Как поживает Уильям? – спросила она, играя произношением его имени.

Кро уже успел повесить шляпу на дверь и теперь наливал виски: неразбавленное – для Феббы, с содовой – для себя.

– А как поживает Феб? Это интереснее. Как ты прожила всю эту долгую и холодную неделю? А, Феб?

Тем временем она привела в беспорядок кровать и бросила на пол ночную сорочку с оборочками и кружевами (по легенде, Фебба – китаянка-полукровка – сожительствовала с этим толстым иностранным дьяволом). В изголовье, над помятыми подушками, висела фотография с видом Швейцарских Альп – казалось, у всех китайских девушек над кроватью висит такая картинка. На тумбочке возле постели стояла фотография ее отца англичанина, единственная которая у нее была: скромный клерк из Доркинга в Сюррее, сразу же по прибытии в Гонконг – круглый воротничок, усы и напряженный, пристальный, слегка сумасшедший взгляд. Кро иногда казалось, что его сначала застрелили, а потом уже сделали фотографию.

– Т е п е р ь уже все в порядке, Билл, – ответила Фебба. – Т е п е р ь все в порядке.

Она стояла рядом с ним, почти касаясь плечом, и ставила цветы в вазу. Руки у нее сильно дрожали, как обычно по воскресеньям. На ней было серое платье, немного напоминающее военный мундир – какие носят в Пекине, а на шее – золотое ожерелье, полученное ею по случаю десятилетия сотрудничества с Цирком. В нелепом порыве великодушия Главное управление решило заказать его в магазине «Эсприз» в Лондоне, а потом переправить с дипломатической почтой, вместе с письмом, подписанным лично Перси Аллелайном, злосчастным предшественником Джорджа Смайли на его нынешнем посту. Письмо ей разрешили прочитать, но не оставили.

Она хотела отнести вазу на стол, но немного расплескала воду, и Кро взял вазу у нее из рук.

– Эй, в чем дело? Все нормально. Для волнений нет причин, слышишь?

Она постояла еще с минуту, по-прежнему с улыбкой глядя на него, а потом вдруг разрыдалась, не в силах больше сдерживаться, и рухнула на стул. Иногда она рыдала, иногда могла расчихаться, иногда просто очень громко разговаривала и слишком много смеялась, но всегда она словно специально приберегала взрыв, какую бы форму он ни принимал, к его приходу.

– Билл, мне иногда бывает так страшно.

– Я знаю, дорогая, я знаю. – Он сел рядом и взял ее за руку.

– Этот новый парень в отделе очерков. Он так с м о т р и т на меня, Билл, он следит за всем, что я делаю. Я уверена, что он на кого-то работает. Билл, на кого он работает?

– Ну, может быть, он просто немножко в тебя влюблен, – сказал Кро со всей мягкостью, на которую был способен, продолжая поглаживать ее по плечу. – Ты же привлекательная женщина. Ты что, забыла об этом, моя дорогая? Ты можешь произвести неизгладимое впечатление на человека, сама того не желая. – Он говорил притворно строго и по-отечески наставительно. – Ну-ка, признайся, ты ему, наверное, строишь глазки? А еще бывает, женщины вроде тебя иногда кокетничают, сами того не сознавая. Но опытный в таких делах мужчина всегда это заметит, Фебба. Обязательно заметит.

На прошлой неделе это был привратник у входа. Она сказала, что он записывает, когда она приходит и уходит. За неделю до этого – машина, которая постоянно ей везде попадалась, – «опель» зеленого цвета. Трудность заключалась в том, чтобы развеять ее страхи, не усыпив при этом бдительности, потому что когда-нибудь однажды – Кро никогда не позволял себе забывать об этом, – однажды она окажется права. Вытащив из тумбочки у кровати целый ворох исписанных листочков, она начала свой отчет. Это произошло так неожиданно, что Кро просто не успел переключиться. У нее было крупное бледное лицо, которое не было привлекательным ни по европейским, ни по азиатским стандартам. Длинное туловище, короткие ноги и саксонские руки – большие и некрасивые. Она сидела на краешке кровати, и в ней вдруг проглянуло что-то от пожилой почтенной матроны. Чтобы удобнее было читать, она надела толстые очки.

– Кантон присылает студента-комиссара, который должен выступить на собрании членов группы во вторник, – сказала она, – поэтому собрание в четверг отменили, и Эллен Туо еще раз потеряла шанс хотя бы один вечер побыть секретарем.

– Погоди-погоди, не торопись, ради Бога, – взмолился со смехом Кро. – Не на пожар торопимся!

Раскрыв записную книжку и приготовившись писать, он попытался угнаться за ней. Но Феббу трудно было удержать, даже если это пытался сделать Билл Кро, хотя ей когда-то говорили, что он на самом деле полковник или даже еще выше. Ей хотелось покончить со всем этим. Одним из ее постоянных заданий было наблюдение за группой интеллектуалов левого толка, в которую входили студенты университета и журналисты-коммунисты; ей удалось войти к ним в доверие, хотя они и воспринимали ее не совсем всерьез. Она каждую неделю докладывала ему об этой группе, хотя результаты были не очень впечатляющие. А теперь вдруг по какой-то непонятной причине группа начала развивать бурную деятельность.

– Билли Чень вызвали в Куала-Лумпур для участия в каком-то важном заседании, – сказала она. – Джонни и Белинде Фонг поручили подыскать надежное помещение, где можно было бы поставить печатный станок.

Быстро наступал вечер. Не прерывая ее, Кро осторожно встал с места и включил лампу, чтобы резкий переход к электрическому свету не испугал ее, когда совсем стемнеет и его все равно придется зажечь.

– Поговаривают об объединении с группой в Норт Пойнт, – продолжала женщина, – но товарищи из университета, как всегда, возражают. Они возражают абсолютно против всего, – сказала Фебба враждебно. – Снобы. И вообще, эта шлюха Белинда, глупая как пробка, уже несколько месяцев не платит членские взносы, и вполне возможно, она у нас вылетит из партии, если не перестанет играть в азартные игры.

– Это будет совершенно справедливо, моя дорогая, – покладисто согласился Кро.

– Джонни Фонг говорит, что Белинда в положении и ребенок не от него. Ну и хорошо, надеюсь, так оно и есть. Это ее немного утихомирит…

Кро припомнил: у тебя пару раз возникала точно такая же проблема, но что-то не замечал, чтобы ты становилась потише.

Кро послушно записывал, зная, что ни в Лондоне, ни где-нибудь еще, никто никогда не прочтет ни слова из того, что он сейчас пишет. В дни процветания Цирк внедрил своих агентов в десятки таких групп в надежде, что со временем они выведут их на тех, кого на своем дурацком профессиональном жаргоне называли «челноками» между Пекином и Гонконгом, и это позволит им перебросить какие-то мостики и хоть чуть-чуть закрепиться в континентальном Китае. Этот план увял на корню, а задачу стоять на страже безопасности колонии перед Цирком никогда не ставили – эту роль играла Специальная служба и, надо сказать, ревниво следила за тем, чтобы никто больше в это не вмешивался. Но маленьким корабликам, как прекрасно понимал Кро, гораздо труднее менять курс, чем ветрам, которые их подгоняют. Кро старательно подыгрывал Феббе, подкидывая время от времени уточняющий вопрос, проверяя, из каких источников получена информация и откуда в свою очередь они ее узнали. «Откуда ты знаешь это, Феб?» – «Слышала?» – «Ладно. А от кого у Билли Ли эта информация, Феб? А не может быть, что Билли Ли немного приврал здесь, самую малость, для красного словца? Ну знаешь, чуть-чуть приукрасил, как водится?» В разговоре с ней К р о использонал журналистские словечки, потому что Фебба, как и Джерри, как и сам Кро, была по своей «основной» профессии журналисткой. Она работала в качестве «свободного художника», не прикрепленного к штату ни одной газеты, и снабжала англоязычную прессу Гонконга сплетнями о пикантных подробностях из жизни местной китайской аристократии.

Пока Кро слушал, выжидал, подавал нужные реплики – подыгрывал, как это называется у актеров, он мысленно перебирал в памяти всю ее историю, которую рассказывал пять лет назад, на курсах повышения квалификации в Саррате, когда его отправили туда, чтобы освежить в памяти кое-что из профессиональных незаконных навыков и, может быть, научиться чему-нибудь новенькому. Потом они говорили, что это было самое лучшее выступление из всего, что они слышали за две недели, – настоящий триумф. Этого ожидали, и на семинар, где он должен был выступать, пригласили всех, кто проходил курс переподготовки. Даже руководство школы пришло послушать его. Те, кто в этот день не работал, даже попросили, чтобы за ними прислали микроавтобус, чтобы они могли пораньше добраться до Саррата из местечка Уотфорд, где жили многие из них. Всем хотелось послушать старину Кро, который на восточных делах собаку съел, послушать, что он расскажет, сидя в бывшей библиотеке с оленьими рогами на стене, о пережитом и передуманном за всю свою долгую профессиональную жизнь, отданную и г р е. Агенты, которых даже не надо вербовать, – такова была тема его выступления. На небольшом возвышении было даже некоторое подобие кафедры, но он не использовал ее. Он сел на обычный стул, снял пиджак и широко расставил ноги; живот внушительно нависал над ремнем брюк, на рубашке – темные круги от пота; и говорил он так, как мог бы рассказывать эту историю шанхайским любителям игры в кегли в ту субботу, когда на Гонконг надвигался тайфун, если бы только обстоятельства позволили ему сделать это.

А г е н т ы, к о т о р ы е в е р б у ю т с я с а м и, ваши светлости.

– Тебе нет равных в этом деле, – сказали ему, и он поверил, что это действительно так. Если Восток был для Кро домом, то маленькие кораблики были его семьей, и он изливал на них всю свою нерастраченную любовь, для которой (так уж получилось) не нашлось места в его другой, не тайной жизни. Он воспитывал и обучал их всем тонкостям профессионального мастерства с любовью, которая сделала бы честь отцу; и самым трудным в жизни этого уже не молодого человека был тот день, а точнее говоря, та ночь, когда Тафти Тесинджер исчез под покровом темноты, даже не предупредив Кро, лишив его жизнь на какое-то время цели и всего, что придавало ей смысл.

– Некоторые люди – прирожденные агенты, монсеньоры, – сказал он им. – Они предназначены для этой работы самим периодом истории, в котором живут, тем, где они оказались, и своими собственными природными склонностями. И в таких случаях вопрос лишь в том, кто первым приберет их к рукам, ваши преосвященства. И это можем быть мы, это могут быть наши соперники; или это могут быть миссионеры, чтоб им пусто было.

Смех.

Потом пошли примеры из жизни – только имена и географические названия он изменял, и среди прочих – не кто иной, как агент под кодовым именем Сьюзен – маленький кораблик женского пола, в бурном море Юго-Восточной Азии. Родилась в тревожном 1941 году, полукровка. Не называя имени, он рассказывал им о Феббе…

– Ее отцом бил скромный клерк из Доркинга, ваши светлости, у которого за душой не было ни пенни. Он приехал на Восток как служащий одной шотландской торговой компании, сотрудники которой шесть дней в неделю не покладая рук тащили с побережья все, что могли, а на седьмой шли в церковь молиться Кальвину. Он слишком беден, чтобы жениться на европейской женщине, друзья мои, поэтому берет на содержание запретную девушку-китаянку, что обходится ему недорого. В результате этого союза появляется упомянутый агент по кличке Сьюзен. В тот же год на авансцену выходят японцы. Неважно, где это происходило, монсеньоры, – история была везде одна и та же: будь то в Сингапуре, Гонконге или Малайе. Они появились мгновенно. И было ясно, что они намерены остаться надолго. И во всем этом хаосе отец вышеупомянутого будущего агента по кличке Сьюзен делает благородный шаг. «К черту осторожность, ваши преосвященства, – говорит он. – В такое время все достойные и отважные мужчины должны выйти вперед и постоять за все, что им дорого». Итак, он женится на своей китаянке, ваши светлости, чего я обычно не рекомендую делать, но он поступает именно так, и, женившись, он крестит свою дочь – будущего агента Сьюзен – и записывается в Добровольческий отряд, который был доблестным отрядом, состоявшим из глупцов, у которых голова забита героическими бреднями. Это были силы местной самообороны, собиравшиеся противостоять японским ордам. Вскоре, ваши светлости, он, как человек отнюдь не рожденный для ратных подвигов, становится великолепной мишенью для японского захватчика – в результате, как и следовало ожидать, отдает Богу душу. Аминь. Да будет земля пухом скромному клерку из Доркинга, ваши светлости.

Кро крестится, а по комнате прокатывается волна смеха. Кро не смеется вместе с остальными и сохраняет полнейшую невозмутимость. В первых двух рядах он видит новые молодые лица – без морщин, без шрамов, – лица, которые хорошо бы смотрелись на экране телевизора; Кро догадывается, что это новенькие, которых загнали послушать Великого и Неповторимого. Их присутствие действует на него воодушевляюще. С этой минуты он ни на мгновение не выпускает их из виду.

– Будущий агент еще ходит пешком под стол, когда ее достойный отец уходит в мир иной, друзья мои, но на всю свою жизнь она запомнит: когда приходит решающий час, англичане выполняют свой долг. И с каждым проходящим годом она будет любить этого погибшего на поле брани героя немножечко сильнее. А после войны торговая фирма, в которой работал ее отец, целый год или два помнит и заботится о ней, а потом как-то невзначай забывает – уж очень накладно помнить. И тем не менее. В пятнадцать она едва жива от того, что надо содержать больную мать и работать на танцплощадках, чтобы платить за учебу. И тем не менее. А потом она привлекает внимание сотрудника службы социальной помощи – к счастью, он является одним из наших достойных братьев, ваши святейшества; и он помогает ей прийти к нам. – Кро вытирает лоб платком. – Сьюзен начинает восхождение к вершинам благоденствия и праведности, ваши светлости, – провозглашает он. – Под журналистским прикрытием мы вводим ее в игру, заказываем ей переводы из китайских газет, даем мелкие поручения, вовлекаем в работу, завершаем образование и обучаем ее нашему тайному ремеслу. Немного денег, немного поддержки, немного любви, немного терпения – и очень скоро в активе у нашей Сьюзен уже семь поездок в континентальный Китай, совершенные на законном основании, причем некоторые из них с весьма щекотливыми заданиями по нашей линии. Она великолепно с ними справилась, ваши светлости. Она была курьером, предприняла попытку установить связи с дядюшкой в Пекине, хотя времени для подготовки было очень мало, и очень успешно. И все это, друзья мои, несмотря на то, что она – полукровка, а таким китайцы обычно не очень доверяют. И как вы думаете, друзья мои, как она все это время представляла себе, что такое Цирк? – почти выкрикнул Кро, обращаясь к завороженным слушателям. – Как вы думаете, кем она нас считала? – Старый кудесник снова понижает голос и поднимает пухлый указательный палец. – Мы для нее были напоминанием о ее отце, – говорит он в полной тишине. – Мы для нее – это память о погибшем скромном клерке из Доркинга. Мы для нее – это святой Георгий, вот мы кто для нее. Мы очищаем китайские сообщества вне Китая от вредных элементов, что, черт возьми, под этим бы ни подразумевалось. Мы ведем борьбу с Триадами, и с рисовыми картелями, и с бандами торговцев опиумом, и с детской проституцией. Она даже считала нас, когда ей этого очень хотелось, тайными союзниками Пекина, потому что мы. Цирк, печемся об интересах всех достойных китайцев. – Кро обвел суровым взглядом ряды молодых лиц, которые изо всех сил старались выглядеть непреклонными. – Кто-то из вас улыбается, ваши светлости? – требовательно спросил он громоподобным голосом. Но никто не улыбался. – Обратите внимание, господа, – закончил Кро, – какой-то частью своего существа она всегда чертовски ясно понимала, что все это абсолютная белиберда. И именно тут вы должны сыграть свою роль. Именно здесь ваш секретный агент должен всегда быть в состоянии полной боевой готовности. О да! Мы – хранители веры, друзья мои. Когда она пошатнется – мы подставляем плечо, чтобы укрепить ее. Когда она теряет опору – мы протягиваем руку поддержки, чтобы она не упала. – Его голос возвысился: он достиг кульминационной точки своей истории. В следующее мгновение, чтобы все ощутили контраст, он драматически, едва слышно прошептал; – И даже когда вера столь иррациональна, ваши светлости, никогда не относитесь к ней свысока. В наше время мы очень мало что можем предложить взамен ее. Аминь.

Всю свою жизнь с искренним чувством гордости, которого он не стыдился, старина Кро вспоминал аплодисменты, которыми его тогда наградили.

Закончив отчет, Фебба, ссутулившись, наклонилась вперед, поставила локти на колени, так что костяшки кулаков соприкасались один с другим, словно усталые любовники. Кро молча, словно священнодействуя, поднялся со стула, взял записи со стола и сжег их на газовой горелке.

– Браво, моя дорогая, – спокойно сказал он. – Если мне будет позволено высказать свое мнение, ты молодец, и эта неделя принесла поистине бесценные результаты. Есть еще что-нибудь?

Она покачала головой.

– Я хотел сказать: что-нибудь, что нужно сжечь? Она снова покачала головой.

Кро внимательно приглядывался к ней.

– Феб, дорогая моя, – наконец объявил он, как будто только что пришел к очень важному решению. – А не засиделась ли ты дома? По-моему, я уже давно не приглашал тебя куда-нибудь поужинать. – Она повернулась и растерянно посмотрела на него. Выпитое виски, как всегда, ударило ей в голову. – Осмелюсь утверждать, что если двое коллег-газетчиков время от времени идут в ресторанчик по-дружески поужинать, то это совсем не противоречит нашей легенде. Так что ты скажешь?

Она заставила его отвернуться к стене, пока надевала нарядное платье.

У нее когда-то жила птичка колибри, но она умерла. Он купил ей другую, но она тоже умерла, и они решили, что птичкам колибри почему-то плохо в этой квартире, и отказались от этой идеи.

– Когда-нибудь, в один прекрасный день, я повезу тебя кататься на лыжах, – сказал он, пока она закрывала за собой дверь. Это была их давняя шутка, навеянная заснеженным пейзажем у нее в изголовье.

– Только на один день? – кокетливо откликнулась она, и это тоже было частью их шутливого ритуала.

В тот бурный, наполненный событиями год, как говаривал Кро, еще имело смысл пойти поужинать на сампане в заливе Козуэй Бей. Те, кого называют сливками общества, еще не обнаружили тамошней прелести, а еда была не такой, как во всех остальных ресторанчиках, и дешевая. Когда они добрались до набережной, туман рассеялся и ночное небо было чистым. Он выбрал самый дальний от берега сампан, который вклинился в группу небольших джонок, окружавших его со всех сторон. Повар сидел на корточках у медной жаровни, где на углях готовилась еда, а его жена подавала посетителям. Корпуса джонок нависали над ними, мешая видеть звезды, а дети, живущие на лодках, бегали, ловко перебираясь с одной палубы на другую, как крабы. Их родители тем временем нараспев декламировали странно звучавшие религиозные песнопения, и звуки их голосов разносились над черной водой. Кро и Фебба сидели на низеньких деревянных табуретах, под сложенным навесом, почти в полуметре от воды, и при свете висячей лампы ели кефаль. Дальше от берега, за стоянками, на которых укрываются от тайфунов, проплывали корабли, похожие на огромные освещенные плавучие дома, а следом за ними скользили джонки. На берегу город жил своей напряженной жизнью: слышался гул, звон, скрип – пульсировало сердце, и мерцали огни огромных уродливых зданий, словно коробочек с ювелирными украшениями, которые открылись навстречу обманчивой красоте ночи. А над всем этим сквозь качающиеся мачты виднелся черный Пик, названный в честь Виктории, местами укрытый клочьями тумана, освещенными лунным светом.