Текст книги "Собака, любовь и семья"

Автор книги: Джон Кац

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

Я был поражен, познакомившись с исследованием сотрудников Ветеринарной клиники Пенсильванского университета. Его авторы – Виктория Войт, Джон Райт и Пегги Даннеман – подвергли сомнению верность расхожего мнения о том, что хозяева, склонные приписывать своим собакам человеческие качества и балующие их, непременно сталкиваются с поведенческими проблемами.

Как указывают эти исследователи, «владельцам часто советуют не воспринимать собаку как человека, поскольку из-за этого могут возникать серьезные поведенческие проблемы». Совершенно недопустимо, следуя этой же логике, позволять собаке спать в вашей постели или кормить ее деликатесами, поскольку «такое отношение приводит к непослушанию».

Тем не менее, работа, опубликованная в научном журнале «Applied Animal Behavior Science» за 1992 год, не дает оснований для подобных опасений. «В действительности, – отмечают указанные выше авторы, – у собак, которых берут с собой в отпуск или угощают деликатесами с собственного стола, значительно реже возникают проблемы с поведением».

Такое утверждение весьма неожиданно. Видимо, исследователи хотят сказать, что у хозяев, по-настоящему привязанных к своим собакам, больше шансов воспитать спокойную, общительную собаку.

Диана не слишком задумывалась над такими вопросами, но когда я начал расспрашивать о ее детстве, она призналась, что вспоминает о нем без радости. Родители вели непрерывную борьбу за выживание, и их отношения с дочерью трудно было назвать теплыми и сердечными. Отец редко бывал дома, а мать критиковала каждый ее поступок и предъявляла непомерные требования.

– Ей всегда казалось, что я проявляю недостаточно усердия, делаю все не так. Ее никогда не устраивали мои школьные успехи. В детстве я не сомневалась, что она меня ненавидит. Теперь-то понимаю – мама меня очень любила, но у нее жизнь сложилась непросто, поэтому она боялась, что я вырасту недостаточно стойкой и ничего не добьюсь в жизни. К тому же – не буду закрывать глаза на очевидный факт – она понятия не имела о том, что значит быть матерью. Она скрывала свою любовь к детям.

Кеос не прятал своей любви, наоборот, неустанно демонстрировал ее. Стоило Диане заговорить с ним, как он принимался вилять хвостом. Он проявлял чувства всеми доступными собаке способами: смотрел хозяйке в глаза, оборачивался, услышав свою кличку, слушался каждого ее слова. Он ни на шаг не отходил от нее на прогулке, садился по команде, подходил по первому зову. Конечно, у него были недостатки – Диана никогда не оставляла кухню без присмотра, если там готовилось жаркое или остывал цыпленок – но она сама этого хотела. «Мне приятно, что он живой и естественный, поэтому я иду на некоторые уступки его собачьей природе».

Диана, видевшая в детстве слишком мало любви и много принуждения, нашла оптимальный баланс в отношениях со своей собакой – ненавязчивая дисциплина и обучение не исключали любви и одобрения, в которых она сама так нуждалась в детстве. Не только Кеос выиграл от такого сочетания, но и сама Диана, хотя она не могла объяснить, почему дружба с собакой оказались для нее настолько благотворной.

У Руди все сложилось совсем по-другому. Монтклер окружал подрастающее поколение изобилием. У детей среднего класса было все, что, как принято считать, необходимо детям – хорошая школа, уроки музыки, спортивные секции, велосипед, на котором можно колесить по городу. В глазах многих родителей собаки были частью этого списка и включались в него в тот момент, когда семья решала расстаться с Бруклином или Верхним Вест-Сайдом и переселиться в пригород.

От Руди, в отличие от большинства современных собак, не ждали любви или эмоциональной поддержки, его не предназначали для какой-либо работы. Его купили как подходящий подарок для ребенка, считая полезным, чтобы любящее, преданное существо разделило с ним детские годы, но не задумываясь о том, нуждается ли сам ребенок в этой дружбе.

Не исключено, что при более взвешенном подходе эксперимент закончился бы вполне удачно, учитывая великое разнообразие собачьих пород. Крупные и мощные собаки красивы и обладают спокойным нравом, но нуждаются в физической нагрузке и интенсивных тренировках. Мелкие породы – мальтийская болонка, бишон фризе, мягкошерстный уитонский терьер, западно-шотландский терьер и другие сообразительные, общительные и хорошо поддающиеся обучению собаки – могут довольствоваться сравнительно небольшими нагрузками. Они гораздо лучше подходят вечно занятым горожанам и жителям пригородов. Однако в Монтклере – если верить регистрационным документам – эти породы встречаются почти втрое реже крупных, энергичных служебных и охотничьих собак.

Сэм сказал, что выбрал лабрадора, поскольку постоянно видел собак этой породы по телевизору и в журналах и поражался тому, насколько они красивы.

Прогуливаясь по Монтклеру в компании других владельцев собак, я то и дело натыкался на различные версии этой истории. Оказалось, что Руди не одинок: в городе было множество крупных и сильных рабочих собак, мучающихся от безделья. Эти любящие создания, стремящиеся подружиться с человеком, в буквальном смысле слова не находили ни одной живой души. Хозяева всячески ограничивали их во время прогулок, а собаки изо всех сил рвались на свободу, как будто стремясь выжать все возможное из этих жалких нескольких минут.

Как видно на примере Кеоса, рабочие собаки не обязательно должны пасти овец или приносить дичь. Их вполне удовлетворят и другие занятия – игра с мячом, погоня за мелкой живностью в лесу или в парке, общение с любящим хозяином. Если ничего этого нет, собаки нередко попадают в беду.

Дни сменяли друг друга, а Руди по-прежнему сидел, скорчившись в конуре или кружил вокруг своего дерева; с каждой новой встречей он держался все более замкнуто. Когда-нибудь настанет момент, и он «сломается». Иногда мне кажется, что в его темных глазах уже не видно живой души.

IX
«Ну, разве она не прелесть?»

После обеда Тома Фогарти с Пенни почти всегда можно было застать возле изгороди, окружающей стадион, – как раз напротив его домика с растениями в горшках и американским флагом, – они приходили посмотреть на тренировки школьных команд. Как правило, с трех до шести Том выходил прогуляться по свежему воздуху. Сутулый старик, независимо от погоды одетый в спортивную куртку, серые брюки и кепку, неторопливо с трудом брел по тротуару. В одной руке он держал собачий поводок, в другой сжимал трость.

Несколько лет назад он похоронил жену: ей было только пятьдесят два года, когда она умерла от рака.

– Дети тоже разъехались кто куда, – рассказывал Том, присвистывая через прореху в верхних зубах. – Их у меня трое, но они не часто приезжают повидаться.

На вопрос о возрасте старик ответил уклончиво и, усмехнувшись, добавил, что бегом бежит к восьмому десятку. Тем не менее, он все еще работал: четыре раза в неделю отправлялся на своем потрепанном «бьюике» за несколько миль от города на бензоколонку, где исправно заправлял автомобили.

Поддерживать с ним разговор оказалось непросто. Том постоянно озирался по сторонам и, увидев приближающегося прохожего, поспешно уходил с тротуара, волоча за собой короткошерстную остромордую собаку, непрерывно вилявшую хвостом и так же непрерывно лаявшую.

На первый взгляд Пенни с Томом казались ровесниками. Она была приземистой и коренастой, почти беззубой, сверкала проплешинами на крупе и лапах – три года назад, когда дочь подкинула ее Тому, все тело собаки было покрыто паршой.

По словам старика, дочку, которой пришлось переехать в Сиэтл, очень волновало то, что он остается совсем один. Поэтому, уплатив положенное вознаграждение местному приюту, она приобрела собаку и сделала отцу сюрприз, подбросив ее под дверь его дома. С умилением вспоминая об их первой встрече, во время которой Пенни «чуть не отгрызла» ему ногу, старик посетовал, что «зубы у нее уже не те». Он признался, что влюбился в нее с первого взгляда.

Бывший хозяин Пенни оставил ее привязанной у дверей приюта. Сотрудники рассказали мне, что собака прожила у них целых полтора года, и за исключением вышедшего на пенсию школьного учителя, желающих «удочерить» ее не нашлось, да и учитель на следующий же день привел ее обратно, не выдержав непрерывного лая.

– У меня никогда не было собаки, а жена предпочитала кошек. Но перед отъездом дочь зашла ко мне и просто подбросила ее вместе с миской и поводком. Она сказала: «Папа, я не могу представить, как ты тут будешь один». Так что, все правильно, – добавил Том, – Пенни ведь тоже была одна.

– Сам не знаю почему, но мы отлично поладили. И не разлучаемся вот уж сколько лет.

Пенни почесала за ухом и свирепо залаяла, словно выплевывая звуки из практически беззубого рта.

– Разве она не прелесть? – просиял Том.

«Прелесть» не была похожа на собаку из телевизионной рекламы. У нее не было глаз с поволокой. Она не отличалась красотой, не умела выполнять трюки, не слушалась команд, не проявляла дружелюбия или хотя бы интереса к чему бы то ни было, за исключением Тома. И – так же, как хозяин, – передвигалась медленно, с заметным усилием.

Однако, в отличие от Тома, Пенни трудно было не услышать, – она лаяла на всех, будь то человек или кошка. И терпеть не могла других собак; подобравшись к ним поближе, бросалась и щелкала зубами. Вскоре выяснилось, почему при виде прохожих Том так поспешно ковылял прочь: он признался, что боится, как бы кто-нибудь не пожаловался в полицию на шум, производимый его собакой. Старик считал, что копы могут забрать у него Пенни. Кроме того, домовладелец, у которого старик снимал жилье, не подозревал о ее существовании.

Старик не вписывался ни в одну из многочисленных разновидностей субкультуры, объединяющей городских собаководов. Он жил в рабочем квартале, на первом этаже дешевого двухквартирного дома, стоявшего возле муниципальных гаражей. В один прекрасный день – в этом можно было не сомневаться – дом вместе с землей перейдет к очередному богатому выскочке, а его хозяин получит приличную мзду, – такие истории случались сплошь и рядом. Среди жителей Монтклера почти не осталось людей, зарабатывающих себе на жизнь на заправочной станции.

Том никогда не слышал о курсах по послушанию или о позитивной мотивации. Он не покупал в зоомагазине жевательных косточек и матрасиков, набитых кедровыми опилками. У него не было мяча или фрисби, чтобы играть с Пенни, а ее постоянные почесывания с большой долей вероятности указывали на то, что собаку донимают блохи.

Тем не менее, никто не мог бы служить более убедительной иллюстрацией, подтверждающей мнение, что в жизни собак и людей бывают моменты, когда они не могут обойтись друг без друга, а новая роль собаки в нашем обществе разительно отличается от прежней. Живи Том в другое время или в другом месте, он был бы окружен близкими или соседями, знавшими его долгие годы. Однако его семья рассеялась по свету, родной город изменился до неузнаваемости, и у старика осталась только Пенни.

Их вселенная ограничивалась задним двором, крошечной лужайкой у парадного входа и проволочным забором, огораживающим футбольное поле. К этому забору он привязывал Пенни, пока наблюдал за тренировкой школьной команды, отсюда она лаяла на игроков, тренера и его свисток, на других зевак, собиравшихся возле ограды, на проезжающие грузовики и велосипеды, на разные непривычные звуки и запахи.

Их день начался с прогулки вдоль ограды. На дальние прогулки Том не отваживался и отходил всего на дом-два от собственного жилища. В парке они не гуляли: Том опасался, что Пенни убежит, подерется с другими собаками или перепугает детей своим громким лаем. К тому же он сомневался, что она осилит такое расстояние.

Вернувшись с прогулки, они сели завтракать. Том удовольствовался хлопьями и тостом, его старая кошка получила полбанки тунца. Вторую половину съела Пенни; жадно набивая рот, она не забывала рычать на меня.

– Тсс, – шепотом твердил Том, – Тсс, Пенни, будь хорошей девочкой.

Он постоянно извинялся за нее, призывал ее к порядку, уговаривал быть поприветливее. С любовью глядя ему в глаза и повиливая хвостом, она выслушивала очередное увещевание, после чего снова заливалась лаем.

– Кроме нее, у меня никого не осталось. Все меня бросили. Она умеет вести себя как следует, особенно кое с кем из соседок, – заверил Том, – им она лижет руки, виляет хвостом. Но мужчин недолюбливает, впрочем, как и собак. – В конце концов, ему пришлось признать, что Пенни не питает особой любви и к женщинам тоже, за исключением соседки, которая приносит им остатки от обеда и оставляет миску возле дорожки, ведущей к их дому.

Ни разу в жизни Пенни никого не укусила, – ни человека, ни другую собаку, – но я почти физически ощущал, какой ужас охватывал Тома при одной только мысли об этом. Он очень боялся, что в один прекрасный день кто-нибудь придет и отберет у него Пенни («ее имя по цвету шерсти, она совсем как медяшка»), в результате эта мысль переросла в навязчивую идею.

После завтрака Том отправлялся на работу. Иногда он брал Пенни с собой, тогда она дожидалась его в «бьюике», на досуге облаивая клиентов. В другие дни собака оставалась дома, и часами смотрела в окно, сидя на подоконнике в гостиной, стены которой украшали фотографии покойной жены, детей и самого Тома в компании армейских приятелей. По лаю, доносившемуся изнутри, соседи всегда знали, дома ли собака.

Кто эти солдаты на снимке? Том только махнул рукой:

– Никого из них уже не осталось, – он не стал распространяться на эту тему.

В комнате с вытертым линолеумом в стиле пятидесятых, деревянными панелями и мебелью с выцветшей обивкой один из стульев принадлежал Пенни, хотя формально ей было запрещено вскакивать на мебель.

– Я все время твержу, чтобы она слезла, – он пожал плечами, – но эта псина ничего не желает слушать. Да вы и сами увидите.

Она действительно не слушалась, но при этом не сводила с Тома влюбленных глаз.

Вернувшись с работы, старик делал уборку, выносил мусор, выгуливал Пенни вдоль ограды стадиона, а затем располагался на парадном крыльце, привязав поводок к своему стулу.

– За ней нужен глаз да глаз, – стоит зазеваться, как она чего-нибудь да натворит.

Просидев так несколько часов, в течение которых Пенни неутомимо облаивала прохожих и автомобили, а Том здоровался с соседями и непрерывно шикал на собаку, повторяя: «Перестань, Пенни, разве трудно вести себя как следует?» – парочка уходила на ужин, чаще всего состоящий из цыпленка или гамбургера, иногда сэндвича или разогретых полуфабрикатов.

Что бы ни значилось в меню, Пенни получала ровно половину, в том числе салат и десерт, – Том был щепетилен в вопросах справедливости. Поставив собачью миску на кухонный стол, он скрупулезно делил надвое каждое блюдо с помощью старого ножа с фарфоровой рукояткой. По окончании этой процедуры, он опускал миску на пол у своих ног и включал в соседней комнате телевизор, чтобы послушать новости.

Пенни жадно поглощала еду, даже с набитым ртом не забывая огрызаться, от чего весь пол вокруг оказывался заплеванным, тогда как Том ел неторопливо, не забывая о застольной беседе:

– Кушай, девочка. Тебе нравится? – и оборачивался ко мне, – Ну разве она не прелесть?

Перед тем как окончательно устроиться перед телевизором и насладиться вечерними передачами, он еще раз выводил Пенни на прогулку.

– Глаза у меня уже не те, я вижу не так ясно, как в былые годы, зато все слышу, слух-то у меня еще хороший.

Пенни соскакивала со стула, взбиралась на диван и сворачивалась в клубок рядом с Томом. К вечеру она уставала не меньше своего хозяина.

– Где она спит?

– Ну, в постель-то я ее не пускаю, – поспешно ответил Том. – Но иногда она все же залезает – хотя теперь-то она уж не такая шустрая. – Действительно, время от времени Пенни поглядывала на кровать или диван, но как видно, приходила к выводу, что игра не стоит свеч.

Мы встречались еще несколько раз, пока я, наконец, не понял, какая миссия возложена на Пенни и насколько серьезно она относится к своей обязанности – составлять компанию Тому и поддерживать его.

Однажды вечером, когда Пенни временно об этом забыла и ушла спать во внутренний двор, Том намекнул, что «здоровье у него уже не то», он быстро устает на работе. Старик предполагал, что болен и, возможно, нуждается в лечении. Но ничего не просил, просто очень беспокоился о том, как будет жить Пенни, если с ним что-нибудь случится. Том спросил, не смогу ли я взять ее себе, и понимающе кивнул, когда я ответил, что она едва ли поладит с моими бордер-колли.

– Сначала я не хотел ее брать, – в который раз рассказывал Том, словно изумляясь собственной глупости. – Я вообще не хотел заводить собаку. Но теперь… теперь я не знаю, как жил бы без нее. Она для меня – все, решительно все.

Вокруг нас роились светлячки, издалека доносился гул шоссе. Пенни вернулась и теперь спала, почти касаясь головой башмаков Тома, тихонько порыкивая во сне. Том, преисполненный благодарности за возможность любить кого-то, с обожанием смотрел на нее.

– Дочь говорит, что мне, наверное, придется переселиться в дом престарелых или в какое-нибудь подобное заведение, – произнес он, протягивая руку, чтобы погладить собаку. – Но я не могу, по крайней мере, пока Пенни жива, – он лукаво усмехнулся.

– К тому же я прекрасно обойдусь своими силами. Нам и здесь хорошо.

Пенни проснулась и, увидев меня, яростно залаяла.

– Тише, тише, – льстиво прошептал Том.

Устав лаять, Пенни успокоилась, снова уснула и громко засопела во сне. Том погладил ее по голове, она, не открывая глаз, тихонько рыкнула.

X
Трикси

Свой восемьдесят восьмой день рождения Анжела Джиаматти отмечала точно так же, как делала это вот уже десять лет, с тех пор как умерла ее лучшая подруга Грейс, то есть в своей квартирке на Уоллнат-стрит, в полном одиночестве, если не считать собаки – миниатюрного карликового пуделя Трикси, несколько дней назад отпраздновавшей свое семнадцатилетие. Впрочем, миссис Джиаматти знала, что дочери не забудут ее поздравить.

Старшая, Мария, проживавшая в Таксоне вместе с мужем и двумя детьми, позвонила около полудня, чтобы поздравить мать с днем рождения и узнать, как у нее дела. Мария постоянно предлагала матери приехать и помочь с устройством праздника, но миссис Джиаматти упорно отвечала отказом.

Тина, младшая дочь, обычно звонила по вечерам. Она работала в Сиэттле в филиале фирмы «Майкрософт».

– Они договариваются друг с другом, – объяснила миссис Джиаматти. – Одна звонит мне утром, вторая вечером, чтобы я не чувствовала себя одинокой. Думают, я не догадаюсь.

Судя по фотографиям, выставленным в гостиной на полированном столе из красного дерева, миссис Джиаматти и Трикси не разлучались уже много лет. На самых ранних снимках миссис Джиаматти была тоненькой, как спичка, брюнеткой с огоньком во взгляде, а Трикси – элегантной собачкой с кудрявой белой шерстью и прической в стиле «девушка из Джерси» – пышная шевелюра, схвачена голубой лентой, завязанной бантом над ухом.

Однако время не пощадило обеих. Миссис Джиаматти перенесла две операции на тазобедренном суставе и теперь принимала гору таблеток от артрита, диабета и высокого давления. Она выглядела нездоровой и немного сутулилась, но по-прежнему тщательно следила за собой. Голубоватый оттенок белоснежных волос оттенял аквамариновый брючный костюм, дополненный маленьким золотым распятием.

Трикси уже несколько лет страдала болезнью почек, а недавно у нее обнаружили рак желудка. Собачка выглядела тощей и изможденной, шерсть свалялась и пожелтела, глаза слезились, зубы покрылись темным налетом. Большую часть дня она лежала на круглой подстилке в гостиной рядом с любимым зеленым креслом миссис Джиаматти.

– Мы всегда отлично ладили друг с другом, у меня никогда не было с ней проблем, – с горечью заметила Анжела. – А теперь мы обе вынуждены проводить полжизни в кабинетах у врачей.

Каждый поход с Трикси к ветеринару становился серьезным испытанием для почти девяностолетней дамы с больными ногами; миссис Джиаматти извлекала из стенного шкафа картонный ящик («контейнеры для перевозки слишком тяжелы, к тому же Трикси их терпеть не может»), вызывала такси и доплачивала водителю за то, что он относил Трикси в машину, а затем в кабинет врача. По окончании визита процесс повторялся в обратном порядке. Соседи порекомендовали ей ветеринара, выезжавшего на дом, но его услуги оказались миссис Джиаматти не по карману. Кроме того, Трикси всегда лечилась у д-ра Бренды Кинг.

И все же это было непросто. Трикси, заметно ослабевшая от болезни, без всякого восторга относилась к перспективе сидеть в картонном ящике, да еще терпеть прикосновения посторонних людей. Еще несколько лет назад она могла «наделать дырок в том, кто попытался бы вынести ее из дома», – сказала Анжела. Но это относилось к прежней Трикси, молодой и энергичной; теперешняя Трикси уже не могла причинить неприятностей.

Последние два дня собака ничего не ела и едва держалась на ногах, отказываясь выйти на прогулку даже ненадолго. Впрочем, д-р Кинг заранее предупредила о таких переменах.

Миссис Джиаматти записала Трикси на прием, – ее ждали в клинике завтра, к восьми утра. Анжела предчувствовала, что домой вернется одна.

Как видно, час Трикси пробил.

Еще год назад, когда Трикси могла вспрыгивать на широкий подоконник, они подолгу смотрели в окно, за которым проезжали автомобили, соседи выгуливали своих собак, а возле здания муниципалитета сновали деловые люди.

Неподалеку от пятиэтажного кирпичного дома, в котором жила миссис Джиаматти, находились городской торговый центр и супермаркет, а также два крошечных сквера, которых было вполне достаточно для прогулок с маленькой собачкой, – ей хватало места, чтобы побегать и сделать свои дела. Судя по всему, реконструкцию здания уже запланировали, чтобы затем привлечь сюда более состоятельных жителей, преимущественно тех, кто еще не обзавелся семьей. А в настоящее время здесь проживали пенсионеры. Для молодых профессионалов дом был слишком ветхим, а для семей среднего класса – слишком тесным, зато вполне устраивал представителей старшего поколения, которые не хотели уезжать из города и считали, что в состоянии обходиться без посторонней помощи, во всяком случае, пока.

Миссис Джиаматти пользовалась двумя комнатами – просторной гостиной и спальней – хотя в квартире было еще три: кухня, оборудованная в стиле пятидесятых годов, вторая спальня, которую занимали дочери, когда приезжали навестить мать, и столовая. Миссис Джиаматти редко заходила туда, хотя стены и украшали фотографии домочадцев.

Никто из них не знал о предстоящем визите к ветеринару. Миссис Джиаматти не сказала Марии о том, что Трикси стало хуже. С этим можно подождать: Анжела предполагала, что дочь будет переживать. Кроме того, она считала, что это сугубо личная проблема, касающаяся только ее и Трикси.

– Мария так любила собачку, – вспоминала миссис Джиаматти. – Когда у нее были неприятности с мужем, она приезжала ко мне и целую неделю буквально не спускала Трикси с рук. – После того как семейные проблемы счастливо разрешились, они обе не могли избавиться от ощущения, что благополучный исход во многом объясняется присутствием этой крошки.

Кроме того, Мария начнет еще сильнее беспокоиться о матери, зная, что та осталась совсем одна. Мысль о том, что Трикси осталась с матерью, когда все остальные разъехались, притупляла чувство вины, мучившее дочерей миссис Джиаматти, сознававших, что слишком отдалились от нее. Миссис Джиаматти не винила дочерей, понимая, что в наши дни дети, как правило, разлучаются с родителями и никто не в силах повлиять на эту печальную тенденцию.

– Тут уж ничего не поделаешь.

Однако миссис Джиаматти понимала и то, что с уходом Трикси ее ждут неизбежные перемены. Она лишится последнего предлога, позволявшего ей не расставаться с привычной обстановкой.

– В каком-то смысле, я уже готова к этому, – вздохнула она, – хотя сомнения еще остались. – Она хотела все обдумать сама, а уж потом заводить серьезный разговор с родней. Трикси была последним бастионом, отделяющим ее от этого разговора.

Когда я пришел к ним в первый раз, Трикси поднялась с подстилки, обошла вокруг меня, тявкнула один раз, после чего вернулась на свое место и снова погрузилась в тяжелый беспокойный сон. Наблюдая за этими проявлениями бдительности, свойственной прежней Трикси, миссис Джиаматти улыбнулась.

Маленькие собаки обладают странной особенностью: они удивительно бесстрашны, словно не отдают себе отчета в своей слабости и считают себя хозяевами положения. В результате окружающие, в том числе и другие собаки, невольно проникаются их уверенностью. Мне нередко приходилось наблюдать, как мопс или бишон фризе помыкают ротвейлером или немецкой овчаркой. Трикси, даже ослабленная болезнью, держалась с королевским достоинством и снисходительно гавкала, заслышав рокот проезжающего автомобиля или чьи-нибудь шаги на лестничной площадке.

До недавнего времени Трикси проводила большую часть дня на коленях у миссис Анжелы, бдительно следя со своего поста за окружающей обстановкой. Миссис Джиаматти договорилась с детьми из своего церковного прихода, что они будут выводить Трикси на прогулки утром и вечером, особенно в дождь или снегопад, когда выбираться на улицу ей особенно трудно. Однако в теплые солнечные деньки, когда обе компаньонки чувствовали себя сносно и ноги миссис Джиаматти болели не слишком сильно, они с Трикси спускались на лифте и направлялись в небольшой парк, где могли посидеть на скамейке, подышать воздухом, поболтать с кем-нибудь из приятельниц миссис Джиаматти. К сожалению, почти никого из них уже не осталось.

– Все мои подруги ушли из жизни или переселились в дома престарелых, – миссис Джиаматти покачала головой. – Почти никого не осталось, к тому же мы редко выходим из дома. – Подруги Анжелы да и она сама не имели привычки «висеть на телефоне», что только усугубляло чувство одиночества. Однако присутствие Трикси во многом меняло дело.

Традиции, в которых была воспитана Анжела Джиаматти, не позволяют излишне проявлять чувства – хоть к людям, хоть к собакам, – но женщины все равно любят поворковать над своими детишками. При упоминании о дочерях или внуках миссис Джиаматти заметно оживилась и, просияв, разложила передо мной семейные фотографии.

– Что осталось человеку, дожившему до моих лет? – Миссис Джиаматти отхлебнула крепкого чаю, который пила без молока и сахара. – В таком возрасте вечно то слишком жарко, то слишком холодно, то вдруг навалится болезнь или усталость, поэтому у стариков достаточно времени, чтобы оглянуться назад и понять, что жизнь осталась в прошлом, а впереди ничего уже нет. Смерть меня не пугает.

Что же я вижу, оглядываясь назад? Свою семью. Я вижу своих родных. И Трикси – она ведь тоже часть семьи, которая столько лет жила в этом доме; она – все, что у меня осталось. Я очень люблю своих детей, но у них своя жизнь, – да так и должно быть. А у меня есть Трикси, да благословит ее Господь.

Анжела не любила жаловаться. Каждому приходится решать свои проблемы, и многим – гораздо более серьезные; проблемы вообще являются неотъемлемой частью нашей жизни, поэтому она благодарила судьбу за то, что имела.

Миссис Джиаматти родилась в Ньюарке, – так же, как и ее муж, Винсент, который уже в тридцати пятилетнем возрасте возглавил в Монтклере Департамент общественных работ. Она считала, что обязана посвятить себя семье, и не работала до тех пор, пока дочери не окончили школу, а затем поступила на должность секретаря в местную школу. Выйдя на пенсию, они с Винсентом переехали в этот дом – вместе с Трикси, которую Винсент тоже обожал. Вскоре муж скончался от болезни почек.

Будучи глубоко религиозным человеком, Анжела не пропускала ни одной воскресной службы, пока не случилось несчастье с ногами. Теперь миссис Джиаматти ходит к мессе не чаще одного раза в месяц.

– Но ведь можно молиться и дома, – заметила она, указывая на изображение Иисуса, висящее на стене гостиной. Да и отец Джозеф частенько заходит меня проведать, я очень благодарна ему за доброту.

Она ужасно скучала по дочерям, но никогда не говорила им об этом, – они и так чувствовали свою вину из-за того, что им пришлось уехать.

– Ни одна мать не могла бы пожелать большего. Слава Богу, у каждой отличный муж с хорошим заработком, прекрасные дети, красивый дом. Господь услышал мои молитвы, жаль только, что Винсент не дожил до рождения внуков.

Внуков было четверо. Бесчисленные снимки, запечатлевшие различные стадии их взросления, смотрели на меня отовсюду – младенцы на пляже, дети, празднующие очередной день рождения, подростки в Диснейленде. Пусть Мария с Тиной не могли часто навещать свою мать, но они, по крайней мере, позаботились о том, чтобы она была в курсе всех важных событий их жизни.

Уйдя на покой, миссис Джиаматти не отказалась от привычного образа жизни – даже после смерти Винсента – и неотъемлемой частью этого образа жизни была Трикси. Три раза в день Анджела обязательно выходила на прогулку, участвовала в благотворительной работе церковного прихода, встречалась с друзьями. Иногда она предпринимала вылазки в Атлантик-Сити (до всей этой истории с ногами), чтобы просадить пять долларов в игровых автоматах, и два – три раза в год отправлялась навестить дочерей, подгадав свой визит к их отпуску, – на это время Трикси оставалась в гостинице для собак у доктора Кинг. В каком-то смысле это были беззаботные годы.

Трикси всегда была рядом и, судя по снимкам, участвовала во всех самых важных событиях.

Миссис Джиаматти не забыла о том, как Трикси ждала ее дома, когда в больнице ей сказали о смерти Винсента. Она помнила, как Трикси поддержала ее, когда Мария, а следом за ней и Тина, переехали на Запад. И никогда не забудет о том, какое терпение проявляла Трикси, когда ее хозяйка начала ходить после операции, как они гуляли вдвоем… А потом еще и лучшая подруга Грейс умерла от рака яичников.

Собака стала важной частью ее жизни, хотя миссис Джиаматти принадлежала к поколению, представители которого неодобрительно относятся к тенденции очеловечивать животных. О Трикси она говорила по-другому, не так, как о дочерях или внуках, и не пыталась угадать, о чем думает ее собака и думает ли она вообще.

Она не разговаривала с Трикси, – по крайней мере, вслух – и не обсуждала с ней своих проблем.

Такое нежелание видеть в собаке человека не говорило о том, что миссис Джиаматти не была к ней привязана, не боялась ее потерять или кормила объедками. Трикси ела два раза в день: по утрам она получала маленькую баночку консервированного корма, а перед сном ей в широком ассортименте предлагались блюда итальянской кухни в домашнем исполнении, – больше всего ей нравились спагетти.