Текст книги "Загадка пропавшей экспедиции"

Автор книги: Джон Гейгер

Соавторы: Оуэн Битти
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

– 2 -
Повод для удивления

Провал британских экспедиции – Немочь – Зимовка Парри – Неудача Джона Росса – Слабость в команде Бака – Джеймс Кларк Росс – «Эребус» и «Террор»

Открытие Северо-Западного прохода в Индию и Китай всегда считалось истинно британским делом, – такими словами Джон Барроу, второй секретарь Адмиралтейства, провозгласил вступление Британии в великий век полярных исследований. В XIX столетии, в эпоху выдающихся географических открытий перед Британией стояли две задачи: во-первых, доказать существование Северо-Западного прохода (то есть возможности успешного плавания из Атлантики в Тихий океан вокруг северной оконечности Америки). Во-вторых – добраться до Северного Полюса. Понадобилось всего несколько десятилетий, с 1818 по 1876 год и десятки кораблей Королевского флота достигли Ледовитого океана. За этот период на карте Арктического архипелага, представляющего собой лабиринт из суши и льда, расположенного к северу от Америки, практически не осталось белых пятен.

Во многих отношениях это было время триумфа географических и научных достижений. Однако, несмотря на огромные затраты и приложенные усилия, Королевский военно-морской флот не выполнил до конца ни одной задачи, поставленной перед ним парламентом. Когда в 1876 году вернулась последняя британская арктическая экспедиция, газеты пестрели заголовками: «Полярный провал…». Ни одному кораблю не удалось пройти по Северо-Западному проходу, и ни один из них не достиг Северного Полюса. Эти трофеи впоследствии достались другим. Только в 1905 году норвежец Руаль Амундсен завершил первое удачное плавание по Северо-Западному проходу, а о покорении Северного полюса в 1909 году объявил американец Роберт Пири.

Возможно, судебно-медицинские исследования человеческих останков участников пропавшей экспедиции объяснят причины неслыханных неудач того времени?

Безусловно, трагическая судьба экспедиции сэра Джона Франклина привела к сокращению арктических исследований: исчезновение двух кораблей вместе с экипажами долгое время будоражило всю Британию. А ведь неудачи постоянно преследовали и менее крупные экспедиции. И хотя последствия оказывались не такими масштабными, а обстоятельства – не столь таинственными, как у Франклина, гибель людей была такой же страшной и необратимой.

Все время в свидетельствах участников экспедиций встречалось одно и то же слово. Оно не указывало ни на одну из привычных северных опасностей. Люди словно переставали замечать ледяные капканы, полярную ночь, страшных белых медведей и мороз -50  °F (-46 °C).

Это слово – «немочь».

Во время морской экспедиции 1836-37 гг. капитан Джордж Бак жаловался на «утомление», «бессвязную речь» и «немочь» своего экипажа. Десятью годами позже сэр Джеймс Кларк Росс рапортовал, что многих из его людей «нельзя использовать из-за утомления и немочи». В 1854 году капитан Джордж Генри Ричардс писал о «всеобщей слабости», поразившей его команду, а в 1859 г. все члены экспедиции капитана Леопольда Мак-Клинтока на борту судна «Фокс» свалились от «немочи».

Список можно продолжить и дальше. И во всех рапортах упоминается одно простое слово.

Сначала Джон Барроу из Адмиралтейства верил, что Северо-Западный проход легко преодолим, и рассчитывал, что он будет освоен за считанные месяцы. Никто и не предполагал, что на пути британских исследовательских амбиций возникнет такое препятствие, как океан льда.

Эти надежды рухнули уже в 1818 году, когда капитан Джон Росс вошел в пролив Ланкастер. Как потом оказалось, он и являлся настоящими воротами морского прохода. В первых отчетах капитан ошибочно обозначил его как залив, а потом усугубил свою ошибку, назвав «залив» в честь Барроу, его именем. Позже в 1819 году Барроу напутствовал двадцативосьмилетнего лейтенанта Уильяма Эдварда Парри с экипажами двух кораблей, «Хекла» и «Грайпер», пожеланием завершить то, что «Россу – из-за непонимания, безразличия или неспособности – выполнить не удалось».

Парри вошел в пролив Ланкастер и с попутным ветром двинулся на запад. Огромная, неизведанная водная гладь открылась перед двумя кораблями. Офицеры и матросы целый день не спускались с мачт. Парри, как истинный джентльмен эпохи Регентства, пытался скрывать собственное волнение, но все же записал в журнале о «тревоге до замирания сердца… заметной на каждом лице». «Хекла» и «Грайпер» курсировали мимо отвесных скал и слоистых гребней острова Девон то с севера, то с юга, затем прошли несколько протоков, которым Парри по ходу движения раздавал названия: пролив Адмиралтейского Совета, Адмиралтейский пролив и пролив Принца Регента. А для Барроу он приберег особую честь, дав проливу к западу от острова его имя. Таким образом, пролив Ланкастер открывал путь в пролив Барроу.

Парри помогла чистая случайность. Его корабли медленно протискивались между глыбами льда на запад. Когда лед окончательно преградил им путь, они решили перезимовать на скалистом острове с высотами до 1200 футов (370 метров), носящем имя виконта Мелвилла, первого лорда Адмиралтейства. Поначалу Парри надеялся, что проход освободится ото льда уже следующим летом. Он тогда не догадывался, что нечаянно вторгся в вечное царство льда, и начал это осознавать только к середине полярной зимы, когда температура стала опускаться до -55 °F (-48 °C). Парри понял, что неоправданно рискует, и попробовал найти путь к отступлению, назвав его «План путешествия от северного побережья Америки по направлению к Форту Чипевайян, если будет такая мера необходимой, в качестве последнего средства».

Вне всяких сомнений, он понимал, что план может оказаться бесполезным. Ближайшие торговцы пушниной из Компании Гудзонова залива находились на расстоянии более 700 миль (1130 км), и для этого еще нужно было пересечь одну из самых холодных пустынь на Земле.

В сложившихся обстоятельствах лейтенант Парри тем не менее принял единственно верное решение. Наступило 1 октября, и он «немедленно и властно», в преддверии полярной зимы, занялся обеспечением безопасности судов и пополнением запасов продовольствия. Ответственность, как писал сам Уильям впоследствии (скорее ради точности, нежели хвастовства), «впервые возложенная на каждого офицера Военно-морского флота Ее Величества, может на самом деле считаться редким явлением за всю историю мореплавания». С рвением Парри занялся мерами по защите от цинги. Он отправил на промысел охотничьи партии и отдал приказ, гласивший, что «каждое убитое животное считается общественной собственностью; и, как таковое, должно регулярно выдаваться, как и любая другая провизия, без малейшего различия – будь то в кают-компанию офицеров, будь то к столу матросам». Кроме того, Парри особенно строго следил за соблюдением пищевого регламента, только недавно введенного Королевским флотом: каждый член экипажа был обязан выпивать ежедневную порцию лимонного сока, приготовленного из свежих плодов. Процедура проходила в присутствии офицера, который должен был лично убедиться, что кислый, сводящий скулы напиток выпит сопротивляющимися матросами. Точно так же распределялись запасы «вечной провизии» – консервированного мяса, овощей и супов. Этот способ первичной обработки продуктов был настолько новым, что еще не успели изобрести консервные ножи. Банки вскрывали с помощью топора. (В рацион Королевского флота консервы вошли только в 1813 г.)

Лейтенантом Парри было введено еще одно правило: держать экипажи в постоянной занятости так, чтобы им не хватало времени осознавать свое тяжелое положение. Дни проходили в кипучей деятельности, а наиболее эффективным инструментом для спасения от монотонности стала шарманка для совместного пения, а раз в два месяца – театральные представления: популярные мелодрамы, исполняемые офицерами в юбках. Его помощник даже выпускал газету под названием «Вестник Северной Джорджии и зимние хроники», с непристойными шутками и ужасной поэзией. Но это издание имело «счастливый эффект… отвлечения сознания от мрачной перспективы, которая иногда одолевала даже самые храбрые сердца».

Однако, несмотря на все усилия Парри, люди были вынуждены жить в ужасающих условиях. 3 ноября солнце скрылось за горизонтом и вернулось обратно только через 84 дня, незадолго до полудня, 3 февраля 1820 года, когда матрос зафиксировал этот момент с грот-мачты «Хеклы». Все это время температура во внутренних помещениях на судах было настолько низкой, что даже театральные постановки морякам были не в радость, в особенности тем, кому приходилось играть полураздетых женщин. При случайном касании голыми руками металлических поверхностей на них оставались большие лоскуты кожи. Парри писал: «Мы посчитали, что в этих условиях пользоваться секстантами и другими приборами, особенно окулярами телескопа, необходимо с большой осторожностью». Стеклянная тара лопалась от заледеневшего лимонного сока, а ртуть в термометрах периодически замерзала.

Еда все же была вполне сносной, особенно если ее готовили опытные руки: «фунт консервированного мяса (из банок) Донкина вместе с одной пинтой овощного супа или концентрата на человека» заменяли еженедельную порцию соленой говядины. Однако, несмотря на правильный рацион и ежедневный прием лимонного сока, 1 января 1820 г. был зафиксирован первый случай цинги. Парри попытался скрыть это от экипажа и распорядился лечить первую жертву горчицей и кресс-салатом с крошечного огородика, возделанного на теплых трубах камбуза «Хеклы». Средство сработало. Через девять дней больной уже хвастался, что готов «бегать наперегонки».

Однако вскоре болезнь приобрела массовый характер: четверть из девяноста восьми членов экипажей заболели, и половина из них – цингой. Хотя болезнь и отнимала последние силы – худшее вскоре осталось позади. В мае появились куропатки, и рацион больных стал более разнообразным. «В нашем нынешнем положении, – писал Парри, – первостепенное значение имеет то, что каждая унция дичи, которую мы можем добыть, должна подаваться взамен другого мяса» (консервированного, – прим. ред.). За год, проведенный экспедицией на острове Мелвилл, моряками было съедено 3 овцебыка, 24 северных оленя, 68 зайцев, 53 гуся, 59 уток, 144 куропатки – итого 3,766 фунтов (1,710 кг) свежего мяса.

После того как сошел снег, Парри заметил, что вокруг гавани в изобилии растет дикий щавель, и стал каждый день отправлять матросов на его сборы: «Нет никаких сомнений, что неограниченное потребление свежих овощей, особенно тех, которые в самом неожиданном месте милостиво подарила нам сама Природа, оказало положительное влияние на наше здоровье. Это безотказное снадобье от воздействия цинги». В итоге за 17 месяцев плавания Парри потерял всего одного человека из экипажей из-за этой болезни. Учитывая, чего можно было ожидать в подобных обстоятельствах, результат был, как писал Уильям Парри, «поводом для удивления» и даже «чудом».

Экспедиция Парри первой успешно перезимовала на Арктическом архипелаге. Он подошел ближе к воплощению мечты об освоении Северо-Западного прохода, чем любой другой человек в последующие три десятилетия. Конечно, у него было искушение попробовать выйти к Тихому океану. Но непроходимый барьер из многолетних льдов, истощившиеся запасы еды и большая вероятность второй зимовки в этом районе заставили Уильяма Парри отступить.

Экспедиция не встретила ни одного инуита в течение долгой зимы на острове Мелвилл, и только по пути домой, на острове Баффинова Земля, экипажу довелось познакомиться с туземцами. Одна из этих встреч вспоминалась потом с иронией. «Один из старейшин-инуитов, – писал Парри, – чрезвычайно любознательный, внимательно следил, как открывали на ужин консервную банку с мясом. Старик сидел на камне, наблюдая за операцией, которая была проделана с помощью топора, по которому ударяли деревянным молотком. Когда банка было вскрыта, старик слезно умолял отдать ему колотушку, которая казалась ему исключительно полезным орудием труда, но не высказал ни малейшего желания отведать мяса, даже когда он увидел, что мы едим его с большим аппетитом». Парри, однако, настоял, чтобы старик попробовал: «Не похоже было, чтобы ему это очень понравилось, но он съел немного, скорее из очевидного желания не нанести нам оскорбления».

Однако большинству, в отличие от старейшины-инуита, консервы нравились. После возвращения экспедиции Парри судовой хирург Джон Эдвардс восхвалял их как «приобретение высшей ценности».

К. И. Беверли, второй врач экспедиции Парри, также выражал пылкое одобрение консервированной провизии, приписывая ей заслуги как в сохранении здоровья офицеров и членов экипажа, так и в полном исцелении матроса, который был «поражен цингой». Эта оценка завершалась утверждением, которое вызывало еще большее доверие к консервам: «У меня есть все основания полагать, что противоцинготные качества овощей не утрачиваются при данном виде приготовления». Однако мнение, что консервированная еда сохраняет мощные противоцинготные свойства, было совершенно беспочвенным. Вероятнее всего, люди Парри смогли противостоять болезням благодаря охотничьим трофеям и дикому щавелю. К сожалению, эти факторы в официальных отчетах ни разу не были упомянуты. Британцы пришли в восторг от технологии консервирования, и после успешной зимовки Парри в Арктике Королевский флот принял на веру чудодейственные противоцинготные свойства консервов. Несколько столетий никто не пытался проверить или оспорить это утверждение. Действительно, начиная с плавания Уильяма Эдварда Парри в 1819-20 гг., британские арктические экспедиции использовали консервы в качестве дополнительной, а потом, начиная с путешествия Джорджа Бака 1836-37 гг., и в качестве основной составляющей рациона.

Однако не все судовые капитаны разделяли энтузиазм соотечественников в использовании консервированной провизии. В действительности частная экспедиция капитана Джона Росса 1829-33 гг. стала примером успешного перенесения тягот и выживания именно потому, что Росс не доверял консервированной еде.

После неудачи 1848 года, когда Барроу обрушил па Росса упреки и заявил, что ему никогда больше не поручат командование кораблем Королевского флота, капитан был вынужден уйти в отставку на половину оклада. Он следил со стороны за тем, как его соперник Парри провел еще две полярные экспедиции (в 1824-23 гг. и 1824-25 гг.), по итогам которых Барроу признал, что знания о Северо-Западном проходе «остались там же, где и были после его первого плавания [Парри]». Парри даже умудрился потерять один из кораблей Ее Величества, «Фьюри», который наткнулся на айсберг в проливе Принца Регента. И Росс воспользовался открывшейся возможностью. Он сумел привлечь на свою сторону состоятельного торговца джином, Феликса Бута, и снарядил частную экспедицию, чтобы дойти до конца по Северо-Западному проходу на борту «Виктори» – старого парохода, который Росс переоборудовал по последнему слову техники. Экипаж состоял всего из 23 офицеров и матросов.

Поначалу судьба благоприятствовала Россу. В Гренландии ему сообщили, что минувшее лето было чрезвычайно теплым, и 6 августа 1829 года его корабль уверенно вошел в пролив Ланкастер, тот самый, где в 1848 г. его экспедицию постигла неудача. Веря, что пролив Принц Регент в конечном счете откроет путь на запад, Росс поменял курс и двинулся на юг, правильно рассчитав, что суша, которую Парри назвал Сомерсет, окажется островом. Он прошел в этих водах дальше всех остальных европейцев, но, к несчастью, пропустил пролив Белло – единственный правильный выход на запад. Вскоре стало очевидно, что западный берег пролива Принц Регент – это вовсе не остров, а полуостров, который Джон Росс назвал полуостровом Бутия, в честь своего благодетеля. Но, к сожалению, дальше продолжать путь уже было слишком поздно. Погодные условия ухудшались, и экспедиция вынуждена была обосноваться на зиму в месте, которое Росс назвал Гаванью Феликса. Здесь они провели свою первую из четырех зимовок в Арктике. Это была героическая эпопея, примечательная беспримерным мужеством моряков.

Следующим летом льды на время освободили «Виктори», но через «три мили (5 км) надежды» лед снова закрылся, словно поймал корабль в ловушку очередной зимы.

В 1830 г. молодой племянник Росса, командор Джеймс Кларк Росс, возглавил санный поход на запад. Достигнув самой дальней точки, он назвал ее Виктори Пойнт. Не подозревая, что он уже пересек покрытый льдом пролив во время своего пути, Росс назвал всю прилежащую территорию Землей Короля Вильяма. На самом же деле это был остров. Джеймс Росс также отметил, что скопление торосов у северо-западного побережья – это «самые огромные массы льда, которые я когда-либо видел». Этот санный поход был величайшим подвигом моряков.

Тем не менее самым главным его достижением стало последовавшее открытие Северного магнитного полюса, который, по словам Росса, «природа выбрала как центр одной из ее великих и темных сил». Благодаря этому открытию экспедиция могла бы закончиться триумфально. «Ничего больше нам не оставалось, как вернуться домой и счастливо провести оставшиеся дни», – писал Росс-младший. Но летом 1831-го «Виктори» смогла пройти только 4 мили (6,5 км) прохода, и лед снова встал перед ними непреодолимым барьером.

«Для нас, – сообщал Джон Росс – сам вид льда был чумой, досадой, мучением, злом, причиной отчаяния». Глубина этого уныния и тяжкие сомнения проявляются и в записях его дневника: «Я признаю, что Провидение сейчас против нас, как никогда». Он столкнулся с дилеммой: рисковать в ожидании следующей весны в надежде, что летом лед наконец высвободит «Виктори», что казалось маловероятным, или покинуть корабль и преодолеть 300 миль (480 км) по суше на север, пока снежный покров позволяет проехать саням. Росс выбрал последнее. Его целью был Фьюри Бич на острове Сомерсет, где находились запасы провизии, оставленные несколько лет назад экспедицией Парри. Кроме того, он рассчитывал найти там открытую воду. В этом случае, полагал Росс, он мог бы воспользоваться шлюпками с корабля, чтобы сделать бросок до Баффинова залива и там встретить летние китобойные судна.

Сани были устроены таким образом, что на них легко устанавливались небольшие лодки, нагруженные продуктами, а капитан распорядился, чтобы на всем пути следования моряки устраивали склады провизии.

29 мая 1832 года экспедиция покинула «Виктори» и при минусовой температуре, взяв с собой всего две трети обычного запаса продуктов, двинулась на север. Но на Фьюри Бич их надежды увидеть открытую воду так и не оправдались, и экипаж был вынужден в четвертый раз зимовать в Арктике. Они обосновались в наспех сооруженной хижине из дерева и снега. Такое жилище было немногим лучше, чем иглу, хотя Росс и дал ему высокопарное название «дом Сомерсет», жестко разграничив зоны проживания по рангам. Это был разделенный на части снежный дом.

В одной части дома простые матросы в своих меховых одеждах теснились на крохотном пространстве, проклиная судьбу, а другая была поделена на квартиры для офицеров, где Джону Россу продолжали прислуживать, как аристократу, образу которого он всегда стремился соответствовать. А сам он тем временем мрачно размышлял о том, «удастся ли кому-нибудь здесь пережить еще один такой год, как три предыдущих». Но он держал язык за стиснутыми зубами, и не только из-за холода.

Продуктов не хватало, что усугубляло отчаянное положение. Росс распорядился сократить рацион наполовину, но и теперь он состоял в основном из консервированного мяса, репы и морковного супа из запасов, оставленных Парри. Из свежего мяса экипажу приходилось довольствоваться лишь мясом песцов, реже зайцев, пойманных ловушками. По воскресеньям подавали жаркое из песца. Судовой врач заявлял об ухудшающемся здоровье экипажа: «у нас слишком мало животной пищи… Внезапная вспышка тяжелой формы цинги усиливает наше бедственное положение и показывает, насколько неэффективны в борьбе с ней [консервированные] овощи…». Он писал: «Пока мы жили на запасах „Фьюри“, болезнь проявила себя в самой страшной форме». Судовой плотник умер от цинги в феврале 1833 г. Джон Росс тоже почувствовал симптомы этой страшной болезни: давно зажившие старые раны вновь начали открываться, будто зарубцевавшаяся ткань растворилась. Капитан с горечью писал: «Вероятно, я не справляюсь со сложившимися обстоятельствами».

Однако он выдержал. Когда поздним летом, 15 августа 1833 г., показалась полоска открытой воды, его люди, поймав попутный ветер, направили туда свои лодки. «Практически забыв, что это такое – плыть по свободной воде», они за два дня прошли 72 мили (116 км). Их лодки петляли среди айсбергов, подгоняемые ветром, как вдруг все стихло – первый раз за все это время. После девяти мучительных дней медленного движения на восток, они наконец заметили вдалеке парус. Люди отчаянно стали грести к спасительному судну, но ветер вскоре подул вновь, и корабль, так и не заметив терпящих бедствие, уплыл на юго-восток. Вскоре появился еще один парус, но и это судно также двигалось по ветру, и догнать его было невозможно. Джон Росс записал: «это был самый волнительный момент, который мы когда-либо переживали. Ужасно осознавать, что мы были поблизости по крайней мере от двух кораблей, и каждый из них мог положить конец всем нашим страхам и страданиям, а мы так не смогли добраться ни до одного из них».

Уже через час ветер стих, и лодки снова попытались приблизиться к кораблям. Наконец они заметили, что на судне спустили шлюпку, и она направляется к ним навстречу. И вскоре потрясенный помощник капитана уже убедительно заявлял Россу, что тот не может быть тем, кем себя называет, так как всем известно, что Росс умер два года тому назад. «Это заключение, – ответил Росс, – следует считать преждевременным». Они были небритые, грязные, «в рваных одеждах из шкур диких животных», изможденные и исхудавшие до костей. Но живые!

Странно, что Джон Росс так и не получил того признания, которого достоин как один из эпических героев полярной одиссеи. Вполне вероятно, причиной тому был его несносный характер и аристократические замашки. Можно сказать, что Джон Росс был антигероем: толстым, раздражительным, кичащимся своим социальным статусом. В отличие от Парри, который делал все возможное для того, чтобы обеспечить более комфортное существование всему экипажу, Росс предпочитал любому проявлению земных благ соблюдение моральных устоев. Например, пока они были на борту «Виктори», он ограничивал зимой отопление во избежание концентрации конденсата. В ответ на жалобы замерзающего экипажа Росс советовал им вырабатывать собственное тепло, в точности так же, как поступает он сам. Никто никогда не принимал его всерьез. Многим Джон Росс казался нелепым, даже абсурдным. Он заплатил страшную цену за свое высокомерие, когда один из его обиженных подчиненных позже опубликовал неофициальный отчет об экспедиции. Это известный труд под названием «Последнее плавание капитана Джона Росса», в котором очерняется характер Росса и высмеивается его внешность. Особенно жестко в книге перечислялись недостатки Росса как руководителя, венчавшиеся следующим заключением: «люди осознавали, что обязаны ему подчиняться, но они не считали, что также обязаны его уважать и почитать».

Если не принимать во внимание едкие выпады критиков, то возвращение этой экспедиции можно считать примером человеческой стойкости и выживания в адских условиях. Ее успеху способствовало и то, что Росс всемерно подражал инуитам, самым неприхотливым и выносливым жителям планеты, которые, обитая на краю мира, в большинстве своем даже не подозревали о существовании такой болезни, как цинга.

Содержимое желудка канадского оленя и яички овцебыка у инуитов считаются деликатесами, и, как потом было доказано, они имеют сильнейшие противоцинготные свойства. И хотя Джон Росс сам не желал пробовать эти фирменные блюда, своих подчиненных он заставлял есть свежее мясо и семгу, считая, что «большое потребление животных и растительных жиров – секрет выживания в этих ледниковых регионах». По возможности он заменял такие продукты, как солонина и консервы, свежим мясом, что в результате было «полезным изменением в питании нашей команды». Общаясь с местными жителями, он правильно предположил, что их рацион, основанный на свежем мясе, имеет противоцинготные свойства, и обратил внимание, что «аборигены не могут без него существовать, заболевая и умирая от постной пищи». Он писал в своем бортовом журнале: «первая семга лета была лекарством, которое не мог заменить ни один медикамент на корабле». Инуиты спасли Джона Росса и его команду. Он это осознавал, но из-за присущей ему напыщенности был сдержан в своих похвалах. «Они были, – писал Росс, – самыми достойными из всех примитивных племен, которые когда-либо встречали наши путешественники в разных уголках планеты». Во время четвертой зимовки, когда он потерял контакт с инуитами и двинулся на север к острову Сомерсет, где дичи было немного, команде пришлось употреблять в пищу консервы, что привело к неминуемой вспышке цинги.

Капитан Джордж Бак во время арктической экспедиции 1836–1837 гг. не учел опыта Росса. Этот ветеран трех экспедиций по бесплодным землям Северной Канады, две из которых возглавлял Джон Франклин, отличался честолюбием, тщеславием и безграничным обаянием. Дамский угодник, денди и превосходный акварелист, Джордж Бак был вылитым байроновским персонажем, пробовал себя в поэзии и обладал непоколебимым упорством, о чем свидетельствовали проведенные пять лет в плену в революционной Франции.

Бак направился в Арктику 14 июня 1836 г. Сначала он должен был достичь залива Репалс на северо-западе от Гудзонова залива, затем послать санные партии через перешеек полуострова Мелвилл, чтобы исследовать его западное побережье. Его экспедиция закончилась ужасным провалом. Корабль Бака, «Террор», как ранее «Виктори», был взят в плен безжалостными полярными льдами. Однажды в результате столкновения с рифом корабль подбросило на 40 футов (12 м), и он налетел на айсберг. Бак писал: «Чтобы подготовиться к худшему, я приказал поднять на верхнюю палубу продовольственные запасы и консервы с мясом, а также разные предметы первой необходимости – на случай столкновения с льдиной». Экипаж спал в одежде, чтобы быть готовым покинуть корабль при первой необходимости. Иногда по ночам было слышно, как лед медленно стискивает корпус или со скрежетом трется о борта корабля. Внезапно лед вздыбился, образовав своего рода стапеля. Потом, подержав корабль в воздухе, льды ослабили хватку, и судно частично погрузилось в воду. Бак был удивлен, что форма корабля «оказалась настолько совершенной, что лед легко выдавил его корпус наверх». Затем многотонная груда льда рухнула в воду, подняв волну высотой в 9 метров, которая чуть не опрокинула корабль. Джордж Бак писал:

«Это был действительно ужасный момент, казавшийся еще страшнее из-за туманной ночи и тусклой луны. Бедный корабль трещал и сильно дрожал, и никто не мог сказать, что следующая минута не станет для него последней, а это означало бы, что мы могли лишиться всех наших средств безопасности».

Безвыходность ситуации усугублялась загадочной болезнью, поразившей команду «Террора» после того, как было забито последнее домашнее животное. «На шестой месяц экспедиции, – с горечью отмечал Бак в своем журнале 26 декабря, – экипаж стал капризным, медлительным и апатичным».

Когда люди стали жаловаться на слабость, Бак вначале решил, что они заболели цингой. Но он не предпринял никаких серьезных мер, чтобы добыть свежее мясо. Вместо этого капитан увеличил потребление консервов, наряду с лимонным соком и другими якобы противоцинготными средствами. Но дальнейшее развитие болезни показало, что она никак не походила на цингу. 13 января 1837 года один из членов экипажа умер, а десять из шестидесяти – включая офицеров и матросов – заболели, жалуясь на «вялость» и «простреливающие боли или судороги, вызывающие слабость» в суставах. У одного из заболевших, по имени Дональдсон, «отмечалась невнятная речь». Один из офицеров неожиданно «чуть не лишился чувств». Запасы консервов и «противоцинготные средства различных видов» не помогли. Если Бак во время предыдущей наземной экспедиции сам страдал от ужасных лишений, голода и цинги и был хорошо знаком с ее симптомами, то теперь он никак не мог понять, что за болезнь истребляет экипаж «Террора»: «Кто мог бы справиться с осознанием того, что его часы тоже сочтены?». Он был бессилен, поскольку ситуация «выходила из-под нашего понимания и контроля». Капитан все время искал причины страшного недуга. Вначале ему казалось, что болезнь занес на борт один из членов экипажа, потом он решил, что причина – во вредном воздействии на организм влажного, парникового воздуха внутри корабля и морозного сухого – снаружи.

Дональдсон, который проявлял признаки спутанного сознания и оставался в «сонном ступоре», умер 5 февраля. 26 апреля за ним последовал морской пехотинец по имени Александр Янг, который, умирая, разрешил провести вскрытие его тела. Судовой хирург обнаружил, что печень Александра была увеличена, в области сердца скопилась жидкость, а качество крови было «плохое». Когда Бак запросил в официальном письме к хирургу Донавану «его мнения по поводу возможных последствий, если корабль задержится еще на одну зиму в этом регионе», ответ доктора был таков: «это будет смертельно для многих офицеров и матросов». И когда «Террор» через десять месяцев наконец-то освободился ото льда, Бак немедленно направил корабль домой.

С корпусом, стянутым цепями для герметизации трещин, появившихся из-за давления льда, с течью «Террор» кое-как перевалил через Атлантику. Но даже во время путешествия Бак с бессильной яростью продолжал наблюдать, как распространяется болезнь. «Все происходящее было необъяснимым для врача-офицера, так как у нас было преимущество – лучшие припасы». Когда «Террор» был на пути в Ирландию, «опасение подхватить болезнь вынудило большинство людей обходиться без пищи». После завершения ужасного плавания сам Бак еще полгода восстанавливал силы.

Провал экспедиции Бака стал сильным ударом для Адмиралтейства. Тем не менее у властей не возникло ни малейшего желания исследовать болезнь, поразившую экипаж. К тому же наиболее вероятную причину – зависимость экспедиции от консервированной пищи и отсутствие свежего мяса – почти наверняка не приняли бы во внимание. Наоборот, через четыре года после возвращения Бака Королевским флотом было сделано все, чтобы заменить живой скот, составлявший основу рациона, консервами. Капитан Бэзил Холл писал: