Текст книги "Путь в рай (СИ)"

Автор книги: Джон Дори

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

Глава 23. Три медяка

Подступы к оазису Яран начинались издалека. Посреди песков возвысились колонны, вернее, сломы гигантских колонн, на срезе которых можно было уместить палатку, и место ещё осталось бы. Они торчали посреди пустыни, как обломанные клыки чудовища, занесённого песком. Эти остатки древнего мира казались неопасны сейчас, но Амаду чудилась в них смутная угроза. Человечки казались слишком маленькими, слишком нелепыми рядом с этими колоссами.

Генти, проходя мимо них, сотворяли отводящие беду знаки, заматывали головы шарфами.

Немудрено!

Кто же построил эдакую махину, да не одну – всё утро идут они мимо.

И всё ближе и ближе новое место, известное только по рассказам Генти. Амад не слишком доверял наблюдательности кочевников. Не увидели же они Сад Жизни у себя под носом! Может, и тут ходят строители-великаны или спят неподалёку? Надо быть настороже!

– Великаны есть? – на всякий случай поинтересовался Амад у всезнающего Сарисса.

Тот воззрился на него с недоумением. Вот ведь: спит на ходу!

– Великаны?.. Вроде нет. Из серьёзных путешественников никто не встречал великанов. Аль-Мумми, великий ходок, описывает огромные кости, которые видел далеко на севере. Рёбра, величиной они с дом. Так говорит Аль-Мумми.

– Но кто-то же построил эти столбы, – рассудил Амад. – И потом, раз есть великанские кости, значит, и великаны есть. Или были. Они и строили.

Сарисс смерил взглядом громадный обломок, проплывающий мимо. Задумался. Опять огляделся.

– Нет. Люди строили.

– Зачем им?

– Не пойму… Что-то происходило. Они звали богов.

* * *

Несмотря на близость непонятных руин, оазис Яран оказался и впрямь местом благодатным.

Мелких озёр-узбоев там было несколько, почти лужицы да ещё три крупных, круглых, как тарелки, и вода в них стояла чистейшая, вкусная.

На берегу одного из них, в тени гигантских пальм, располагалась усадьба пожилой вдовы (Амад уже ничему не удивлялся – мировой порядок был нарушен, женщины распоясались и правят в открытую).

У стен усадьбы разбили свои палатки кочевники, и там шумела ярмарка.

Разложив товары на земле, они сидели, стояли, прохаживались, торговались, менялись вещами – деньги бывали не у всех.

Народу на этот раз собралось много. Генти, разбив лагерь неподалёку, с удовольствием болтали со своими знакомым, чаёвничали, обменивались новостями, много смеялись, хлопали себя по бёдрам, внимая рассказам о происшествиях – ах, неужто всё так и было? Вот оно как! А он что? А она? Ай-ай!

Амада местные сплетни занимали мало, и он отправился побродить между палаток с выставленным товаром. Товары были однообразные, не чета тарским, и Амад чувствовал себя столичным жителем в глухой провинции. Хотя попадались и стоящие вещи. У одной из палаток он наткнулся на красивые медные сосуды с тонкой чеканкой по бокам – таким и на тарском базаре нашлось бы место. Возле другой заинтересовался крепкой курткой – его уже доживала свой одёжный век, надо бы обновить гардероб, а вот и пара штанов – простых, но добротных. Словом, постепенно Амад увлёкся и присмотрел для себя немало всякого.

Несколько раз он подносил руку к поясу, чтобы достать медные свои монетки – про золотой динар заставил себя накрепко забыть, – но тут был ему послан ужасный соблазн, устоять перед которым было невозможно.

Многое может презреть мужчина: и крепкую куртку, и новые штаны без единой дырки, и красивейший пояс с блестящими накладками – давно о таком мечтал, а тут – вот он! – и совсем недорого, много дешевле, чем в Таре! И даже ножны можно спокойно обойти стороной, если не приглядываться, конечно, потому что хорошие ножны – это важно.

Но как пройти мимо ножа?!

Даже не кинжал соблазнил Амада. На такое он сейчас и не зарился. Но нож! Как жить без ножа?

Искуситель масляно блестел на тряпице, рядом с другими, не такими ладными братьями. Показывал узорные спуски клинка – сталь была нешуточная, многослойная, с чёрной прорисовкой, с серым переливом – нашёлся же в этой глухомани даманский клинок! На пяте даже сохранилось клеймо, правда, мастера Амад не узнал. Костяную рукоять резал сам продавец – много у него было разных изделий из кости и дерева. Но рукоять его, Амадова, ножа была самой красивой! Был там вырезан грубовато (не шпилька же – нож, главное – крепость!) лежащий нар, причём горбы его так удобно ложились в руку, что Амад едва смог разжать пальцы – не хотели выпускать!

Закусил губу, плакать не стал.

Спросил цену серьёзно и согласился – в цене лишнего запроса нет: пять медяков нож стоит. Был бы кинжал такого качества – стоил бы два серебряных, не меньше. А тут нож. Недорого. Надо брать.

Но как? В поясе только два медяка!

Раньше в таком месте ушлому дадашу не составило бы труда «заработать» не один медяк, а то и просто сразу выкрасть любезный сердцу предмет. Но теперь… Эх! Резчик старался, работал. Руки-то вон, все в шрамах – наука непростая… Душу вложил. Лишнего не просит. Как украсть? Да и если прознает Сарисс… На сердце стало совсем тускло.

Но ведь нож очень нужен! Пока без ножен, как-нибудь обойдёмся.

Как быть, что делать?

– Вадрин-джан, что стоишь как заколдованный? Местные духи на тебя чары навели?

С такими словами подошёл к нему один из Генти – Размон. Хитроватый был мужичок и сплетник первостатейный, но сейчас Амад был так расстроен, что поделился с ним досадой: вот, мол, нож понравился, а денег только две монетки.

– У друга нету?

– Нет, у него совсем ничего нет.

Размон покивал, потом хитро прищурился:

– Совсем ничего? А золотой браслет на ноге? Колечко с цепочкой?

Амад сжал кулаки и бросил на участливого собеседника такой взгляд, что тот отступил на шаг и забормотал:

– Я что? Я к тому, что… Понятное дело. Что я, совсем что ли… Это колдовское золото, его трогать нельзя. Я не такой глупый, Вадрин-джан!

Амад утих и снова повесил голову, забыв об обидчике. Но тот не отстал:

– Хочу тебе помочь, брат. Слушай, дело скажу.

Амад навострил уши.

– У вдовы Минуш дом большой. Сад большой. Работы всегда много. У неё наши иногда подрабатывают, если деньги нужны. Сейчас не нужны – зачем работать? А ты иди, спроси.

Размон махнул рукой в сторону высокой стены усадьбы.

– Вдова пожилая, спрашивает строго, но платит исправно, не обманет. Иди. Если что, скажи, Размон Бар-Генти прислал, – добавил он с важностью.

Амад повернулся к продавцу.

– Отложи мой нож, уважаемый! Я точно его куплю. Заработаю у вдовы и куплю. Хочешь, задаток тебе оставлю? Вот: две монеты.

– Вай, зачем задаток? Верю тебе, как себе. Вот, смотри, твой нож прячу, будет ждать тебя спокойно.

Продавец-резчик взял нож и демонстративно на глазах у Амада спрятал его под тряпицу-прилавок.

В самом весёлом расположении духа отправился Амад к воротам дома богатой пожилой вдовы – честно заработать три недостающих медяка.

Глава 24. Пожилая вдова

Управляющий, когда услышал, что Амад пришёл с Генти, перестал сторожиться, подобрел. Велел прийти завтра, потому как нового человека даже на день-другой без ведома хозяйки брать не разрешалось.

Амад обещался прийти с рассветом.

Вечером рассказал всё Сариссу. Вид у того был отрешённый, опять в облаках витает. Но покивал и про плохое не сказал, значит, всё будет хорошо.

Наутро Амад пошёл к воротам – рано, солнце едва показалось.

Управляющий уже был на ногах, да и вся дворня не нежилась: метались по двору как угорелые. Неподвижная женская фигура торчала на балкончике, видно, следила за всеми.

Амад на всякий случай поклонился – к пожилой женщине проявить уважение не грех.

До конца разговора вдова не сдвинулась с места. Только на оглядку управляющего кивнула.

Тогда тот дал работу – отправил Амада в сад, чистить арыки. Работа не слишком тяжёлая, проводи себе мотыгой канавки к деревьям да порыхли землю у приствольного круга. Возился с этим Амад весь день, от работы не отлынивал, в обед не засиживался. На галерее дома время от времени появлялась всё та же укутанная в чарши фигура, и Амад мысленно похвалил вдову – правильная женщина, не выставляет лица. Глаза видны, и ладно. Хотя он и к глазам её не присматривался. Что он, женщин не видел, что ли?

День закончился, и Амад вернулся в лагерь Генти, полный впечатлений. Медная монетка прибыла в его поясе, и он радовался ей, как сорока.

Сарисс слушал вполуха.

Наконец, и он поделился кое-чем:

– Здесь море. Недалеко. Две недели пути.

– Мо-оре? – округлил глаза Амад.

– Да. Настоящее море. Там город. Бааль-Белек. Большой город. Туда караван пойдёт.

– Вот это да! Когда пойдёт? Мне ещё два дня поработать…

– Вот через два дня и пойдёт. Купцы пришлые и от твоей вдовы торговые люди. – Подумал и несмело добавил: – Вот бы и нам с ними.

Это была просьба. Никогда раньше Сарисс ничего не просил, а тут вот…

– Конечно! Пойдём! Вот куплю нож, и пойдём. Здорово!

Сарисс расплылся в счастливой улыбке.

* * *

Утром следующего дня управляющий направил было его к верблюдам – работа ответственная. Но вскоре опять перевёл в сад – поливать розовые кусты, из которых варили варенье. Пахли проклятые розы так, что от запаха на жаре голова раскалывалась. Уж лучше верблюжачий навоз грести!

На галерее опять появлялась вдова со служанками. Долго стояла, смотрела.

Конечно, в саду есть на что посмотреть.

В обед Амад пошёл было за лепёшкой, как и все, но был пойман местным мальчишкой:

– Пойдём, ага.

– Куда? – не понял Амад.

– В дом. Хозяйка тебя зовёт.

Не припомнив за собой ни грехов, ни упущений, Амад смело ступил на ковёр. Посмотрел на ноги. Мда… На руки. Ого!

Как будто в ответ на его мысли, возник давешний мальчик, принёс тазик и холстину. Когда Амад обтёрся, повёл его в глубь дома.

В просторной комнате был накрыт столик, за ним, напротив входа, сидела пожилая вдова.

– Обедай здесь. Я хорошо кормлю людей, но у меня еда вкуснее. Вот, смотри.

Она указала на большое блюдо плова с кусками жирной баранины, на виноград, на дышащие жаром румяные лепёшки.

Голос у вдовы был приятный, манеры скромные, Амад благодарно кивнул и отгрёб себе с краешка плова. Вкусно!

Вдова к еде, конечно, не прикасалась, стыдилась мужчины, но разговор вела.

– Знаю твою историю.

Амад чуть не поперхнулся. Да что ж такое – все тут ясновидящие, что ли?

Но она продолжила, и он отмяк: речь шла не о Таре.

– Нож хочешь купить. Хорошее желание. Правильное для мужчины.

– Красивый и недорого, – поделился он соображениями.

– Мархаб-усто всегда недорого просит за работу. Вещи его хорошие. Я покупаю.

Говорила вдова степенно и понятно. Амад совсем успокоился и скоро с удовольствием слушал её неспешный рассказ – о хозяйстве, об урожае, о набегах и обороне усадьбы. Вместе с сытным обедом тихая речь убаюкивала. Даже голова прошла.

Время пролетело незаметно, и он спохватился, когда солнце уже клонилось к закату. Напомнив женщине о своих обязательствах, бросился к управляющему: так, мол, и так, задержался не по своей вине, но тот в ответ только махнул рукой и выдал причитающийся медяк.

Амад немножко подумал и пошёл в лагерь. По пути встретился Размон, кланялся, называл Вадрин-ака, со всем уважением. Кланялись и другие, даже не Генти, а те, кого он совсем не знал. Интересно, с чего бы это?

Сарисс ужинал у Агрона, к тому ещё гости пришли, и Амад, подождав немного, лёг спать – завтра рано вставать. Завтра последний день, и уже вечером он получит свой драгоценный, необыкновенный нож!

На третий день управляющий смотрел на него задумчиво, теребил бородку и в конце концов велел идти на кухонный двор, следить за огнём под большими котлами.

Работа нетяжёлая, котлов всего два, Амад не устал совсем – знай себе ветки да кизяки подбрасывай.

Беда случилась ближе к обеду. Мальчишка, пробегавший мимо с большой миской супа-лагмана, запнулся да и выплеснул на него всё содержимое. Хорошо, что лагман был едва тёплый. Но плохо, что приготовлен он был на славу – жирный, красный, с пахучими приправами, въелся в ткань – не отдерёшь. Эх, вот незадача! Вся одежда в разноцветных пятнах: тут тебе и розовый перец, и оранжевая куркума, и зелень. Не отстирать…

Показался управляющий, посочувствовал, глядя на такое несчастье, поцокал языком.

– Ополоснись пока, прямо тут, во дворе. Вон вода, мочало. Возьми, мойся.

Амад заголился без смущения – кого стесняться? – вокруг одни мужчины – и начал оттирать сочный жир с тела.

Хороший лагман! И пахнет вкусно.

После помывки случилось удивительное: из дома прибежал мальчишка, принёс одежду – да не старую Амадову, а совсем новую! Штаны навроде тех, что он приметил на ярмарке, нет, даже ещё лучше! Ткань хоть и смотрится простой, но выделка тонкая, нить кручёная, сносу не будет, плетение такое плотное, что солнца не видно.

Рубаха тонкая, с неброской вышивкой по низу. Красиво и мужчине подходит. Жилет длинный, похож на тот, который ему ещё в Саду Жизни глянулся – единственный из подарков рани, о котором он жалел. И шарф с птицей – павлином. Глаз у павлина вышит синей и зелёной нитью.

Словом, Амад оделся во всё новое и почувствовал себя – как водится – дурак-дураком.

Но долго ему стоять без дела не дали, затормошили:

– Пойдём, господин, пойдём. Тебя в дом кличут. Минуш-апа зовёт.

Глава 25. Белый верблюд, совсем белый

Вдова встретила его, как и в прошлый раз – за накрытым столом.

Кивком предложила сесть.

– Кушай, Вадрин-джан!

Амад оглядел стол, заставленный мисками, глазированными широкими блюдами, металлическими соусничками.

Чего тут только нет!

Куриные крылышки в меду с лимоном, рис, запечённые овощи, маленькие шашлычки из арбуза и солёного сыра с кусочками лепёшки на шампуре, миндальное печенье, персики, мелкий, очень сладкий виноград, чёрный, как бархатная ночь.

После первого перекуса Амад смог отвлечься от насущного и выжидательно посмотрел на вдову. Что всё-таки происходит?

Вдова беспокойно пошевелилась, потом заговорила:

– Есть у меня к тебе разговор, Вадрин-джан.

– Говори, уважаемая.

Вдова начала издалека.

– Муж мой, господин Махрин, умер давно. Три года прошло. Я других мужчин не искала, забот и без того много. Всё хозяйство на мне. Я и при жизни мужа распоряжалась. Так уж получилось. Не подумай, Вадрин-джан, что я какая-нибудь чересчур властная или люблю на радугу поплевать*, нет. Но жить в пустыне трудно. Надо и зёрнышко склевать, и коршуна приметить.

– Так везде живут, апа.

– Да, наверно. Я мало где была. Совсем нигде. Только дома, в роду, да здесь. Я простая женщина. Многого не знаю. Прости меня.

Она понурилась, вздохнула.

Амад был уже на взводе. Что происходит? Ласковое «джан» – это как к сыну? Или…

– Можно ещё говорить?

Амад кивнул: можно. От нервов отщипнул виноградину, кинул в рот. Вкуса не почувствовал.

– Одной тяжело. Наким-ака хороший управляющий. Лучше многих. Других я гнала – плохие. А он хороший. Но только… Он чужой человек. За дом не болит, за сад не болит. Не своё – не болит. Мне бы… Вадрин-джан. – Она собралась с духом. – Хочешь быть хозяином в Яране? Мне мужем, а в усадьбе господином? Ты сильный и умный. И ты мне по сердцу. Я, конечно, старше тебя, но возьмёшь другую жену – молодую, я слова не скажу.

Женщина умолкла, видно было, что под покрывалом теребит браслет или кольцо – ткань дрожала.

Амад онемел и не хотел возвращать себе дар речи. Если бы можно было удрать молча, он бы так и сделал. Но нет, нельзя.

Он откашлялся.

– Минуш-апа! Слава о тебе идёт добрая. Я много слышал. Ты женщина серьёзная, все говорят. Что тебе нищий бродяга – такой, как я? Много женихов соберётся, только намекни.

Минуш покачала головой.

– Мне не нужен никто другой. Долго живу одна. Проживу ещё.

Помолчала и добавила:

– Я знала, что ты так скажешь.

Теперь помолчали оба.

В комнату вползли первые вечерние сумерки, золотые и рыжие. Небо в окне засинело гуще, как всегда, когда день начинал клониться к вечеру.

Что-то было печальное в этом свете, и у Амада вдруг защемило сердце.

Но тут вдова выпростала руку из-под покрывала, звякнули браслеты. Минуш взяла персик и протянула Амаду. Тот машинально взял, лишь потом сообразив, что означает этот жест.

– Я уже в возрасте. Но ребёнка могу родить. Пусть не мужем, но отцом – станешь? Не останется мне другого утешения на старости лет, как только сын от тебя.

Амад посмотрел на её руку, открытую почти до локтя, выставленную словно по забывчивости. Рука не старая, кожа не морщинистая. Пальчики тонкие, розовые.

– Позволь показать товар лицом, Вадрин-джан, – прошептала женщина.

Амад кивнул – слов уже не осталось, от волнения пересохло в горле.

Вдова поднялась с места, плавно прошла в центр комнаты, показывая, что стан у неё стройный и походка упругая. Опустилась на ковёр рядом, откинула накидку с головы – густые кудри, тёмные с рыжиной, рассыпались по спине и плечам.

Последним движением стянула с лица шарф.

– Да сколько ж тебе лет?!

– Девятнадцать, господин. – Пока Амад приходил в себя от неожиданности, продолжила рассудительно: – Конечно, я уже не так молода, но ещё не старуха. Я здорова. Ребёночка смогу выносить.

Похоже, и не одного! Девятнадцать – это, конечно, возраст зрелости, но и молодость ещё не совсем ушла. А Минуш выглядит очень молодо. Прямо как девочка! Лицо маленькое, немножко на песчаную лисичку похожа, зубы белые-пребелые, губы тонкие да рот улыбчивый, в зелёно-жёлтых глазах смешинки…

Улыбнулся и Амад в ответ, а та и рада – взяла за руку, поцеловала, к груди прижала: сердечко так бьётся, что ладони отдаётся.

– Показаться?

– По… покажись. Кхм.

Она сбросила платье – как-то вдруг, всё целиком. Застыла посреди комнаты. Прикрыла глаза рукой от стыда.

Оранжевый тёплый сумрак скрадывал угловатые очертания тонкокостной фигуры; светлели маленькие острые грудки с тёмными сосками, задорно торчащими вверх, женственный плавный изгиб бёдер смягчал мальчишечью худобу ног, место под животом – гладкий треугольник раздвоенным уходил в междуножье, потаённое терялось дальше, в глубине теней.

– Я некрасивая?

– Ты очень, очень красивая, – правдиво отвечает Амад.

Он встаёт с места. Ещё секунду манит его дверь, но запах волос, смуглая бледность тела в полутьме…

* * *

Горе мне!

Бесславный я!

Как же так?! Как теперь смотреть на женщину? Или удрать сейчас, под покровом темноты?

Что ж ты со мной делаешь, зачем позоришь? Ведь ещё утром подскакивал, как молоденький козлик, а теперь что? Лежишь скучный, вялый, головы не поднимешь. Что ж ты съёжился, предатель, за волосами и не видно! Прячешься?

Амад чуть не плакал от злости. Так оплошать перед вдовой!

Минуш повернулась к нему, вытянулась телом вдоль тела.

– Так бывает. Мне говорили.

Амад чуть не застонал.

Вдова продолжила мягко, успокаивающе:

– Ничего, Вадрин мой, ничего! Друг у тебя очень красивый. Ты думай о нём.

– ?

– Думай о нём, а я буду думать о тебе. Это хорошо будет. Как зовут его – Сарисс? Красивое имя. Во-о-от, видишь, – засмеялась вдова. – Видишь? Ты думай о нём. А я буду думать о тебе. И ещё буду думать о сыне. Будет он красивый – как твой Сарисс, и сильный, как ты. Пусть будет такой – подарок от вас обоих. А я его буду любить. Так буду любить, что он непременно станет счастливым…

Под ласковый женский шёпот Амад обнял хрупкое тело Минуш, зарылся лицом в пышные травы волос…

Но случилось странное: едва он захотел войти, упёрся во что-то, поднажал – поддалось и лопнуло, как виноградина, потекло горячее… Женщина коротко вскрикнула.

Кровь?!

– Муж мой старый был. Болел сильно. Не мог ничего. Со свадьбы хожу нетронутая. Так и умерла бы старой девой, – проговорила Минуш.

Амад рассмеялся:

– Ну, от этой беды я тебя избавил!

* * *

Утром вышел Амад из ворот, ведя в поводу белого как снег верблюда. Нар шёл величаво, сознавая свою красоту и важность, уздечка сияла серебром в первых лучах солнца. Все высыпали из палаток посмотреть на такое зрелище.

Вай, красавец нар! Вай, нет изъяна в нём, нет! Небесный нар!

Ни на кого Амад не глянул, сразу подошёл к Сариссу, стоявшему на берегу озера, протянул уздечку.

– Возьми, он твой!

Но Сарисс заложил руки за спину, поджал губы, отвернулся. Зачем ему нар? Разве не может он уйти с караваном пешком? Он уйдёт, друг останется с женой и будет счастлив. Верблюд здесь ни при чём. Не нужен ему верблюд.

Амад растерялся, перестал улыбаться. Неужто Сарисс не простит его? Неужто такую глубокую рану нанёс он другу этой ночью? Но ведь Сарисс согласился тогда с рани – не можно отказать женщине в таком деле. Так в чём же дело?

– Сарисс!

И бровью не ведёт. Лицо каменное. Лицо большой обиды. На всю жизнь…

– Сарисс! Это твой нар. Бери!

Суёт Амад уздечку. Сарисс делает шаг назад. Лицо гордое: никаких верблюдов!

Тут Амад что-то понимает, он вертит головой: ага, вон там, вон он!

– Это твой нар, – настойчиво повторяет он. – А мой вон там, видишь? Мальчик ведёт. Я на нём поеду. В Бааль-Белек. Да? Как и хотели, к морю.

Дрогнул Сарисс, потёк камень, смягчился упрямый подбородок, а когда повернулся посмотреть на Амадова верблюда – тоже красивого, хоть и гораздо проще, – вопрос вырвался, уже небезнадёжно:

– Поедем?

– Ну конечно, решили же!

– Ага.

И Сарисс застенчиво тронул серебряную уздечку.

–

Примечание:

* На радугу поплевать – плевать не с целью унизить, а с целью

почистить чистое, придираться.