Текст книги "Путь в рай (СИ)"

Автор книги: Джон Дори

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

Глава 5. Долгие проводы, длинные сборы

– Мехавари, князь верблюдов! Смотри, Мансур-ага, он почти белый!

– «Почти» не в счёт. Желтоватый, – ответил Мансур, притворно хмурясь.

Нар был хорош. Молодой, сильный, с толстыми крепкими горбами. Видно, что жил в довольстве, тяжёлой работы не знал, ходил по пустыне важной мягкой поступью…

Нравится Мансуру нар. Стоит неподвижно, смотрит презрительно сверху вниз, губой жуёт медленно, с достоинством. Нравится и шерсть, и уздечка, украшенная яркой бирюзой. Но не нравится ему цена, которую запросил малолетний бандит. Полтора золотых динара!

Нет, конечно, белый нар стоит вдвое, втрое больше. Купив его, Мансур-ага не останется внакладе, но если бы не двое проклятых дадашей, отирающихся рядом, – приказал бы слугам просто забрать верблюда, а наглого мальчишку кончить тут же у дувала, мало ли их по улицам шляется!

Но дадаши всегда держатся стайкой, одного прирежешь, десяток других набежит, да не ясным днём, а тёмной ночью, и если не убьют сонного, то хлопот и убытку наделают больше, чем на золотой. Да и эти (он покосился) не так просты – прячут под халатами острые ножи… Эх, придётся раскошелиться толстому Мансуру, не его сегодня день!

Но уж торговаться сам Всевышний велел, и Мансур, как истинный приверженец Единого, принялся сбивать смехотворную цену.

– Совсем не белый. Очень жёлтый. На боках, смотри, вот и вот, – тыкал он наугад.

Но Бархади потому и был послан продавать самый ценный товар, что язык у него был без костей и стеснения юный разбойник не знал, смело пререкаясь с уважаемыми скупщиками краденого, и умел он взять ту цену, которую наметил для себя с самого начала. Конечно, верблюд был «с историей». Придут другие люди с солончаков, расскажут, что был караван с белым наром; был, да пропал. Слухи пойдут. Надо будет ждать. Или красить верблюда. Но то уж забота нового хозяина, за то и цена такая: один золотой динар или десять серебряных. Да, именно за золотой решил Бархади продать красавца. Это если без уздечки.

– Это немножко грязь пристала, вот смотри, стряхнул – и нету.

– Всё равно жёлтый, – деланно брюзжал Мансур, преодолевая свою симпатию к почти белому нару.

– Будь он чисто белый, будь он как серебро, разве я просил бы за него такие маленькие деньги? Цена была бы вдвое большей, – рассудительно отвечал Бархади, одним ловким манёвром сворачивая обсуждение шерсти нара и переходя к деликатной теме денег.

На это Мансуру возразить было нечего, и он просто брякнул:

– Пять серебром даю!

– Вах-х! Уважаемый, разве это цена? Разве где-то в Таре продают верблюдов по такой цене?

– Может, и не продают, но я по такой цене покупаю! – запальчиво воскликнул несчастный барыга, чувствуя, что почва торга становится всё более зыбкой. Красавец нар мог ускользнуть и попасть в жадные потные лапы другого перекупщика.

Мальчишка обиженно засопел и потянул нара за красивую уздечку, готовясь уйти без всякого ответа на такое несто́ящее предложение. Нар величаво переступил ногами, разворачиваясь, и сердце господина Мансура дрогнуло.

– Шесть! Шесть серебром!

– Полтора, уважаемый, никак не меньше. Смотри, какие ноги! За один шаг он покрывает половину пустыни! – восклицал хитрец Бархади, приметивший алчный блеск в глазах торговца.

Тот тихонько взвыл и прошептал, сдаваясь:

– С-семь…

После долгих препирательств, после уверений, что он, Бархади, вовсе не хочет оставить кучу детей Мансура голодными (торговец был бездетен), после клятв Мансура о принципиальном отсутствии у него таких огромных денег, золотой увесистый кругляш всё-таки лёг в грязноватую ладонь продавца.

– Э-э! Что ты делаешь?! – возмутился Мансур-ага, глядя, как мальчишка снимает с нара драгоценную уздечку.

– Как что? Забираю своё имущество. Верблюд твой, а уздечка – моя!

– Нет-нет, уздечка полагается к верблюду, оставь её!

– Да что вы, уважаемый! Всякий знает, что верблюд родится без уздечки! Я её надел, я её и снимаю, – без зазрения совести врал Бархади.

Мансур-ага застонал. Ах, если бы не эти двое с ножами, зыркающие по сторонам, ах!..

Через полчаса Бархади нашёл Амада у чайхоны, зашептал на ухо, посмеиваясь, передал ему один золотой и два серебряных динара. Два динара серебром стоила бирюзовая узда.

Остальные, посланные с товаром поплоше, тоже вернулись. Кто с медяком, а кто с серебром. Малиновый халат принёс всего три динара – скупой Ахри-ага ругал вещь, мол, такие уже не носят, цвет немодный, вышивка сыпется – и больше денег не дал.

Как бы то ни было, пора приступать к главному.

Ах, какая несправедливость!

В иные дни очень завидовал Амад удальцам с восточной окраины: жизнь их легка и беззаботна! Караваны идут часто, глупые и жадные купцы экономят на охране (да и то сказать, сколько ни плати, а умирать за твоё барахло никто не будет), поэтому останавливай любого, тряси добро! Эх, вот это жизнь!

Правда, говорят, что эта лёгкая жизнь очень коротка. Грызутся между собой храбрецы, рвут друг друга на куски. Часто-часто пятнают своей кровью только что награбленное оружие – и узорную сталь даманских кинжалов, и иззубренные лезвия криссов, и гранёные наконечники тяжёлых стрел. Но всё равно меньше их не становится.

Со всей округи собираются оглоеды, чуть не в очередь выстраиваются вдоль восточного тракта – грабить несчастных путников, которые всего-то хотят продать свой товар подороже.

Остаётся только один надёжный способ – идти в такаджи с налоговым.

Можно, конечно, пристроиться в хвосте – дорога-то свободна. Но тогда грабь тебя хоть кто хочет – охранники и не посмотрят в твою сторону. Имей Амад при себе лишь дырявый бурдюк, может, он бы и рискнул так сделать. Но нет, сейчас у него на руках великая драгоценность, большая обуза.

«Погубительница сердец», «потрясательница царств» – разве думал Амад, что это не просто слова впечатлительных поэтов, а истинная правда, что красота обладает такой силой? Красота зелёно-голубых глаз, красота изогнутых припухших губ… Но думать об этом сейчас нельзя, а то уж и штаны встопорщились, ещё заметит кто. Сейчас надо думать о другом.

Таблички-баасы на дороге не валяются, добыть такую – сложная задача. И была бы она вовсе безнадёжной, если бы не знакомый стражник. Не зря Амад скармливал сладости толстому Ариму, поил чаем, не зря! Сумел стать ему другом!

Арим-ага птица невеликая, простой аскер, а вот брат его служит во дворце, да не каким-то там солдатом, а десятником стражи! Большой человек! И большие надежды на него возлагает скромный дадаш с южной окраины.

Арим-ага на изложенную просьбу ответил сперва категорическим отказом: нет, не пойдёт он к брату, не станет беспокоить такого уважаемого брата.

Серебряный динар немного исправил дело, и Арим-ага стал озабоченно хмуриться, дёргать себя за нос, от натуги даже пукнул. Амад понял его сомнения и сунул второй серебряный, с беспокойством думая, во что ему обойдётся всё предприятие.

Но что поделаешь, большой бизнес – большие накладные расходы!

Второй динар помог окончательно, и скоро Амад уже стоял у боковой двери казарм, дожидаясь Манафа – сабита.

Несмотря на прохладу утра, Амад вспотел от волнения: выйдет ли к ним большой начальник? Что скажет?

Появившийся офицер был весьма хорош. Взгляд строгий, ясный, без лени, движения уверенные, сам быстрый, крепкий: ни брюха до колен, ни сальной рожи – стальная синева тенит челюсть и волевой подбородок с ямочкой. Сразу видно – человек во дворце служит, поглядеть на такого приятно. Заботится Манаф-ага о внешности: одежда чистая, налобная повязка – белая. Верно, хочет услаждать взор повелителя Тара, хоть и говорят, что Сурхан-Саяды (именование) женщин любит.

Тем временем полученные деньги Арим отрабатывал: представил достойного юношу, изложил его просьбу. Манаф-ага смерил взглядом тощего мальчишку.

– Много товара? Что везёшь?

Амад затараторил – успеть сказать, пока слушают:

– Нет, совсем немного! Совсем ничего не везу!

Смоляная бровь дрогнула: мол, а чего ж тогда едешь?

– Еду я… Везу… – Амад слегка запнулся, но тут же его осенило: – Еду я по семейному делу. Сестру, – едва не сорвалось с языка заветное «продавать», – лечить! К тамошним лекарям везу.

– Красивая?

– Уй, нет, господин, совсем некрасивая! Тощая, больная!

– Тощая? Может солитёр у неё? – заинтересовался Манаф-ага.

– От солитёра уже лечили, не помогло. Видно, не солитёр это. Наверное, печёнка больная, – кстати вспомнил Амад печень Жёлтого Курши.

– От печени отвар верблюжьей колючки помогает. Я своих солдат всегда так лечу.

– Да-да, господин, – закивал Амад, соглашаясь. Большой человек проявил интерес к маленькому – хороший знак!

– Тарские лекари – неучи, мало что могут. Лечи сестру. Потом покажешь, – произнёс десятник, знающий от брата, что у юного бандюгана-сироты отродясь никакой сестры не было. – Иди за мной.

Как велик мир и как он сам мал и ничтожен в этом мире, Амад понял через три прохода со стражей, два внутренних дворика (один с пальмами, другой – с фонтанчиком!) две лестницы, четыре поворота направо, налево – только один.

Ой, как жалел Амад, что не оставил половину денег – ну хоть тому же Казиму! Ткнёт его сейчас красавец сабит острым мечом и не побрезгует ковыряться в скользких кишках в поисках Амадова золота. И за меньшее режут друг друга, а тут целый золотой! Да серебро! Или побрезгует? Кликнет стражников, а уж те выпотрошат дочиста… Ай, как глупо сделал – сам принёс свои деньги злым людям! Живым бы уйти. Кто он здесь, во дворце? Никто, совсем никто, меньше мухи…

Но ничего страшного грозный сабит не вытворил а, войдя в длинную арочную галерею, остановился у проёма, завешенного плотной тканью, и там неожиданно подмигнул:

– За разговор не плачено, друг моего брата!

Амад понял, сунул пять серебряных в сухую мозолистую ладонь. Ясно было, что меньше пяти такой человек не возьмёт.

Манаф-ага кашлянул погромче, тронул занавеску: «Здесь ли ты, уважаемый?» – и на тихое «Войди, покорный!» вошёл и втащил за собой Амада.

Посреди подушек, за низким столиком сидел человек. Совсем невидный и некрасивый, но при взгляде на него Амад сразу вспомнил про зиндан, пытки и калёное железо.

– Толтам-заде, плод мудрости мира, не уделишь ли минуту своего драгоценного внимания моему родичу?

– Ну какой там плод, – лживо улыбнулся носатый человечек. – Так, лист на древе познания. Я выслушаю твоего родственника, не сомневайся, добрый Манаф.

Оставшись наедине, Толтам-бей благосклонно выслушал сбивчивую речь Амада и ответил очень просто:

– Баасы стоит дорого. Но для родственника Манафа-аги и ради богоугодного дела я выпишу тебе пропуск за один золотой. Всего!

– Вай! – невольно вскрикнул Амад.

Один! Золотой!

Поняв по его упавшему лицу, что платы не видать, человечек нахмурился и спросил:

– Сколько есть?

– Семь серебряков. И ещё медь.

При слове «медь» Толтам-заде, третий помощник писца, брезгливо скривился.

– Давай.

Трясущимися руками Амад вытащил горсть медяков, но был остановлен властным окриком:

– Серебро давай!

Предусмотрительный Амад рассовал деньги по разным местам. Пять динаров из складки пояса, ещё два – из отдельного узелка. Возьми, добрый человек, подавись! Видишь же – больше ничего нет.

Не переставая кланяться, Амад задом вылез на залитую солнцем галерею и, утерев пот и слёзы, отправился в обратный путь. Заветную глиняную табличку он намертво зажал в кулаке.

«Вот оно как у них тут! Культура!» – подытожил он, выбравшись на улицу и с облегчением оглядываясь на высокие стены дворца. «Кучеряво живут! Ни тебе железа в пузо, никакой кровищи, даже пятки целы – как будто никому не интересно сколько у него денег на самом деле. Рук не марают! Высший свет!»

Недёшево достался пропуск-баасы. Но что поделаешь: пора привыкать вести дела в этом самом высшем свете.

На оставшиеся две серебрушки купили арбу, кое-какие припасы. Успели в Убежище – за женщиной – и вернулись в город до заката, чтобы под защитой стен переждать ночь. На площади горели костры, работали все чайханщики, сновали между купцами разносчики и продавцы еды и дорожных мелочей. Ещё не рассвело, как поднялся шум, гомон, заскрипели колёса, залязгали цепи воротной решётки, и ворота открылись, из дворца потянулись цепочкой верблюды, россыпью замелькали всадники. Караван тронулся в путь.

Глава 6. Самые честные намерения

Сначала шли широко, толпой. Вдоль обочин носились всадники, передавая последние приказы, бегали стражники, проверяя баасы идущих с караваном и сбивая их в длинную цепь. Несколько раз ему пришлось предъявить свою баасы, и стражники отступались от оборванца с арбой и двумя спутниками. Вот когда Амад похвалил себя за предусмотрительность! Глядя на неудачников, не имеющих заветной таблички, на их вытянутые физиономии, на то, как они уныло плетутся в самый конец каравана, не охраняемые никем, он гордо ухмылялся. Вот то-то! Не зря были траты, пот и слёзы – вот она, его баасы! На ней вместе с глиняным оттиском Толтам-бей изобразил три чёрточки и кружок – это означало, что пропуск дан на троих и одну повозку. С собой он взял Казима – за надёжность, и Хадада – за то, что тот не любил уступать в драке. Женщина не в счёт.

Скоро небо посветлело и факелы погасли. Из непроглядной темени выступили сероватые очертания деревьев, каких-то зарослей, слышалось блеянье коз, и светились огни в крестьянских домах: хозяйки ставили хлеб.

Восточные окрестности Тара были совсем не такими, как южные: вместо голых такыров, заметаемых песком, здесь потянулись поля хлопка с тёмными коробочками, кое-где вспушённые белым, на пологих холмах теснились виноградники, наливались янтарной спелостью абрикосы и умопомрачительно пахли тарские чёрные персики.

Крестьяне уже копошились на полях и чувствовали себя спокойно, не поднимая глаз выше своей мотыги, – чужие дела их не интересовали.

Привычным взором Амад оценил обстановку и наметил было пару садов, окружённых узкими канальцами – арыками. Но тут глаз его резанул красный войлочный колпак ханского стражника. Вот один. Вот ещё один! Стоит в тени, вроде бы лениво, а сам следит за каждым движением караванного люда. Так вот оно в чём дело! Вот он «оплот благоденствия» и «защитник верных»! Тут стража на каждом шагу – скрутят, не успеешь этим персиком подавиться.

Бережёт Сурхан-Саяды свои владения, железной рукой наводит порядок.

При виде очередного красноколпачника, торчащего на границе поля, кольнула Амада неприятная мысль: а что мешает повелителю Тара устроить то же самое на южной окраине? Выкопать колодцы, разбить сады, поставить терпеливых осликов у поворотного колеса водокачки, и будут стражники таскаться от южных ворот до самых старых развалин, до самого Убежища… Что тогда делать бедным дадашам, куда податься? Но нет, этого не будет, пустыня защитит своих детей…

Но уже разонравились и сады, и сытые дехкане.

Амад решил подумать о приятном. Нащупал в поясе твёрдый кругляш динара. Он, его единственный золотой, да несколько медяков – вот всё, что осталось от недавнего богатства. По две медных монеты было роздано дадашам с наказом ждать его с мешком золота через шесть дней; купили арбу – хорошую, с толстым войлоком, чтобы женщина не набила себе синяков, – о таком товаре надо заботиться, зачем самому ломать цену? Туда же, в арбу, уложили припасы. Но на этом траты не закончились: ведь надо будет заплатить дорожный сбор и въездную пошлину в Такаджи, да там хоть день пережить надо. Денег – в обрез.

Ничего, как-нибудь всё устроится.

Расставаться с золотым Амад не хотел. Вот и сейчас – трогать его даже через ткань было очень приятно. Почти так же, как себя – там, внизу. Твёрдый тяжёлый динар! Сразу чувствуется – этот золотой не привык быть один, скоро он приведёт за собой стаю таких же увесистых кругляшей!

На одной стороне монеты была какая-то выпуклая вязь. Амад чувствовал её, но достать, рассмотреть не решался. Увидят – отберут или украдут. Не мешало бы спрятать динар получше, в потайное местечко (Амад поёрзал в седле). Но во-первых, какое же оно потайное, когда о нём все знают и любой разбойник первым делом велит тебе скинуть штаны и присесть на корточки – тут уж не утаишь! А во-вторых, он не был уверен, что удержит в себе кругляш. Конечно, умельцы-ремесленники делали специальные футлярчики с хитро закручивающейся крышкой для ценных вещей и даже украшали их совершенно ненужной резьбой, а то и драгоценными камнями. Вай, как пользоваться такой штукой – они подумали или нет? Но футлярчик, даже самый простой, стоил немалых денег и потому, погладив монету ещё раз, Амад решил оставить всё как есть.

Кстати, о футлярчиках.

Амад слегка придержал Насими.

Где там его женщина? Как бы кто не позарился! Ей стоит только глаза поднять – как кипятком ошпарит, любой разума лишится, есть-спать перестанет, только и будет думать, как получить такую на ложе.

Амад это точно знает. Он тоже целую ночь не спал, всё думал, как отвести женщину в ближайший закоулок и там, в тени чинара, использовать как только захочется, исключая, конечно, порчу девства, если таковое имеется. Но уединиться не получилось: везде горели костры, сновали люди, слышался смех и песни. Атмосфера в городе напоминала праздничную, что очень нравилось Амаду, но в то же время мешало его планам. Так и осталась пленница неосмотренной, если не считать мелькнувшей узенькой пятки, когда она усаживалась в арбу.

Там и просидела неподвижно всю ночь, глядела прямо перед собой – ресница не дрогнет. Пить и есть не просила. Но Амад всё равно дал купленную специально для неё миску тёплого супа-лапши, дал изюма, орешков, крепкого чая. Пусть женщина будет довольной и весёлой. Пусть сохранит товарный вид. А он удовольствуется чаем с лепёшкой.

Вот и сейчас женщина сидела в арбе неподвижным тёмным столбиком, завёрнутым в тёмную чарши, и глаз не поднимала.

Интересно, подумал Амад, как она делает свои дела? Ни разу не дала понять, что ей надо под кустик. Или у женщин так и положено?

Может быть, на привале ночью удастся всё выяснить? Эх, ему бы тёмный уголок и немножко времени.

Сначала он хорошенько ощупает её, изучит, потом, конечно, попользуется, но очень аккуратно, спускать семя внутрь не будет, это он точно решил. И конечно, не будет в неё мочиться, потому что лекарь Латип сказал, что моча разъедает внутренности и делать этого не стоит. Так же как не стоит совокупляться с животными – это не угодно Единому, и он может наслать дурную болезнь, от которой умрёт не только сам ослушник, но и все его родные. Хорошо, что у Амада нет никаких родственников! В общем, пользоваться овцами и осликами нельзя, даже если хочется. Некоторые, конечно, всё равно пользуются, Амад знал таких. Но нельзя. Даже с козами – нельзя.

Так что пусть женщина не беспокоится – ничего плохого ей Амад не сделает, а наоборот – всё будет культурно и быстренько, никто и не заметит.

Глава 7. Ночь

День тянулся долгий, какой-то серый, скучный. Давно кончились возделанные поля, снова по обеим сторонам дороги пошли барханы, но уже мелкие, негрозные, как будто укрощённые. Иногда из-за них появлялись всадники на вертлявых лошадках, но, приглядевшись и поняв, с кем встретились, быстро исчезали.

Караван шёл споро, пешим иногда приходилось ускорять шаг. Хадад и Казим, меняясь, по очереди отдыхали в повозке. Амад сперва ревниво поглядывал на них, но, убедившись, что те не смотрят в запретную сторону, пускал Ветерка вскачь.

Какое-то время ему было интересно разглядывать соседей, их повозки, верблюдов, но скоро надоело, и он просто ехал со своими в ожидании привала. Иногда пробовал затянуть песню, про барханы, например, но что-то не пелось.

К старинным развалинам вышли уже под вечер. От каменных стен некогда богатого дома остались руины, иззубренные проломами, да несколько колонн странного вида – таких уже давно не строили. Рядом в овраге обнаружилась цепочка лужиц – всё, что осталось от пересохшей речки. Но у самого дома были вырыты колодцы и росло несколько абрикосов. Несмотря на зловещий вид, развалины служили постоянным местом отдыха путников. Здесь напоили коней и верблюдов, разожгли на каменных плитах костры и принялись готовить ужин под открытым небом. Солнце село, медленно затихал лагерь, готовясь с утра пораньше двинуться в путь.

Момент показался Амаду подходящим. Он потянул тёмную чарши пленницы к себе и поймал взгляд Казима, но тот сразу же отвёл глаза, вроде ничего не заметил. Хадад спал как всегда крепко, и, не замеченный больше никем, Амад перебрался через низкий проём и увлёк за собой пленницу в заранее намеченное место. В углу между сохранившимися стенами росло несколько высоких кустов, там было особенно темно и тихо.

Он тянул женщину за собой, полный твёрдой решимости урвать от момента всё, что только можно. Конечно, Амад не был завзятым юбочником, но от опытных бадри – любителей женских сырых пампушек – знал, что пальцем туда лазить нельзя. Девственная плева так тонка, что её можно повредить, неосторожно ткнув. И тогда прощай двойной куш! Нет, сделать всё нужно очень осторожно: пристроившись у ней между ног, засунуть внутрь язык, и если где-то в глубине он упрётся в упругую преграду, значит, тебе повезло. Если же нет, то тоже хорошо: можно постараться доставить женщине небывалое удовольствие, и тогда в рот тебе упадёт маточный камень. Это большая ценность! Камень принесёт тебе богатство, удачу и неистощимую силу в любви. Последнее, впрочем, Амаду особенно и не было нужно, своих сил девать некуда, но гарантированное богатство и фарт никому не помешают.

Этим камнем женщина оделяет только раз в жизни, но Амад был уверен, что у него всё получится.

Он прижал её к стене, опустился на корточки и приподнял край тонкой белой рубахи. Сердце билось как сумасшедшее, руки тянулись погладить, и, ощутив под горячей ладонью тонкую цепочку, он оттолкнул металл: сейчас ему нужна была плоть, нежная кожа.

Щиколотки у женщины оказались тонкими, одетыми в те самые золотые браслеты, икры – удивительно крепкими, длинными, совсем не похожими на рыхлые телеса проститутки. Чем выше поднимались ладони Амада, тем сильнее кружилась у него голова – от запаха, от тепла чистого тела, от силы, которой был налит каждый мускул.

Он обхватил эти божественные ноги, потёрся щекой и не удержался, лизнул гладкую кожу, и дальше уже не мог оторваться, сходя с ума от терпкого тонкого запаха, от вкуса, наполняющего рот.

Поднималась шёлковая галлабия*, светлела в темноте, обнажая смуглые ноги всё выше и выше… В голове у Амада стоял звон, плыли огненные круги, и, не выдержав медленной пытки, ткнулся он губами – нетерпеливо – в самый низ живота.

Вай! Горе!

Вай! Радость!

Горе – прощай большой куш!

Радость – не надо никого продавать!

Амад засмеялся, тряхнул головой, отгоняя звон в ушах. Но звон продолжался. И пылали огненные отсветы. И послышались крики.

Это не у него в голове, нет!

Он вскочил, ринулся было к пролому, но оттуда выскочил мужчина и упал на камни, пронзённый копьём. Амад растерянно смотрел на дрожащее древко.

Этого же не может быть!

Заржали кони, и Амад бешено заорал:

– Насими! Я иду!

Но крепкая рука ухватила его за плечо, развернула, и в лицо тепло фыркнул Ветерок.

– Насими!

Одним движением он взлетел в седло, подхватил стоящего, и конь прянул вскачь, унося во тьму своих седоков.

–

Примечание:

* Галла́бия – длинная, до пят, просторная рубаха.