Текст книги "Путь в рай (СИ)"

Автор книги: Джон Дори

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Пролог

Миры бывают всякие.

Предположим, существует мир, в котором изменён лишь один демографический параметр. А именно: соотношение женщин и мужчин. Предположим, это соотношение 1:5, то есть на одну девочку рождается 5 мальчиков. Это не краткий момент в истории цивилизации. Это сама история и культура, порождённая этим параметром. Представьте, что вы выходите из дому, оглядываетесь по сторонам и не видите ни одной женщины. "Как же так?" – спрашиваете вы, – "Должна же быть одна на пятерых!"

Нет, – отвечаю я вам. Вы не увидите женщин нигде. Ни на улицах, ни в общественных местах, ни на работе. Вы можете прожить всю жизнь и так и не увидеть женщину.

В этом мире женщина давно превратилась в предмет роскоши. Как яхта класса люкс. Нет, это ещё более значимый предмет. Это подлинная и высшая ЦЕННОСТЬ. Это сама жизнь. Но если вы думаете, что мужчина будет стелиться ей под ноги, то вы ошибаетесь. Мужчины готовы бороться, хотят ею обладать, беречь как зеницу ока, но делают это по-мужски, не считаясь ни с чем, особенно с женщиной. Чтобы закрепить за собой право на обладание ею они объявят её своей собственностью (а вы думали, что брак придумали женщины?)

Они лишат её юридических прав, наденут на неё паранджу, вуаль, саван, всё, что угодно, ибо желающих много, а избранных мало. Чтобы закрепить её зависимость они лишат её образования, объявят недееспособной, умственно отсталой... Ах, нет, это уже при 1:10. Вы скажете дикость. Но ведь и на Земле в архаичных сообществах мы можем найти следы подобной культуры. К дефициту женщин может привести плохая медицина, антисанитария, буйные нравы, полусвободное выживание, проклятье (как предложила одна моя подруга).

Высокая смертность женщин вызывает слишком ранние браки. Успеть попользоваться. Пусть успеет родить пока не померла. И желательно пусть родит девочку. И она рожает, и рожает – мальчиков, всё время мальчиков.

1:20

Добро пожаловать в дивный новый мир!

"Путь в рай" ждёт вас.

=====================================================

Восточная сказка

Посвящение:

это всё для одной девочки,

которую я хотел удивить и развлечь

* * *

Свет любви я нашёл

Лишь в руках,

Обнимающих Вечность.

* * *

Ты – капля мёда

Глава 1. На краю пустыни

О жёлтые барханы Хорама!

Жёлтые и бурые, как свалявшаяся шерсть двугорбого, рыжие при закате, дышащие зноем, горячие гряды сыпучих песков…

Амад любил их. Любил за то, что они всегда уходили за горизонт, где-то там связывая землю и небо в одно целое. Может быть, в тот самый рай, где текут реки воды и пляшут гурии. Гурий он представлял тонкобёдрыми юношами с обвитыми виноградными листьями чреслами, так, что восхищённому взору открывались только крепенькие зады, блестящие от масла.

Конечно, это было неправильно, Амад знал, что гурии на самом деле женщины, но он плохо представлял себе, как те два вида женщин, которые он знал, будут услаждать его взор.

Первым видом были женщины из простонародья, закутанные в выцветшие тёмные чарши*, так что видны были только сухие коричневые лодыжки, растрескавшиеся, как голодная земля Хабу, пятки да желтушечные глаза с синей сурьмяной полосой бровей.

Они пробирались неслышными тенями вдоль бесконечных дувалов со своими узлами и кувшинами по каким-то своим хозяйственным нуждам. Красы в них Амад не находил, только таинственное колыхание тяжёлых пыльных чарши слегка будоражило воображение.

Со вторым видом женщин закавыка была ещё похлеще. В прошлом году, под зимние праздник Кара-Ажар – Долгой Ночи, он решил, как настоящий мужчина, нарушить все запреты и попробовать две вещи: женщину и вино. И то и другое было доступно в гунджаре старого Абу Бадира. Об этом промысле знали все, но делали вид, что никаких потайных покоев в постоялом дворе не существует, и не играют там в зернь хмельные удальцы, и не занимаются развратом с продажными красотками.

Красотка досталась Амаду какая-то не такая, как ему смутно мечталась.

Когда он, развалясь на истёртом ковре, выпил свой первый в жизни глоток хмельного, в комнату, откинув занавеску, вползла его женщина. По местным меркам она была вполне хороша. Толста, смугла в меру, видно, что под жарким солнцем не ходит, а просиживает дни во внутреннем дворике, разноцветные шаровары были пышны, на талии положенные три складки, в вырезе короткой кофточки колыхаются потные груди.

Мни ты себя хоть каким багатуром, а когда тебе всего шестнадцать и ты худ как тростинка, эдакая зрелая бабища способна вогнать в дрожь. Но Амад не опозорил славного, хоть и безвестного пока имени (фамилии у него не было, была кличка «Чёрный», но не из-за жестокого нрава, а из-за жгуче-чёрных глаз и тёмной от вечного загара кожи). Глядя на ползущую на четвереньках, демонстрирующую, как и положено, покорность женщину, Амад отхлебнул ещё кислого вина и смог успешно выполнить все развратные действия, взобравшись на раскинувшую ноги женщину и даже успев ощупать её бока – очень мягкие и липкие и понюхать её шею – пахло так приторно, что запах тоже показался липким.

Тем не менее дело было сделано, и Чёрный Амад, молодой главарь немногочисленной пока шайки малолетних дадашей, женщину познал.

Вовремя вспомнив разговоры бывалых бадри*, он не стал допивать вино из серебряного кувшина (не поскупился масляноглазый Абу Бадияр), а вымыл им уд, тоскливо свисающий после единственного подвига, и с чувством облегчения покинул шалман.

Теперь можно было с видом знатока ронять короткие замечания в разговорах с малышнёй, хмыкать и пожимать плечами, слушая их бредовые фантазии о женщинах. Уж теперь-то он знал всё!

Несмотря на этот сомнительный опыт, Амад всё же мечтал о женщине. Молодой и красивой, не такой толстой, как проститутка, а изящной, нежной и немного похожей на мальчика. Он мечтал, что свершится чудо и он добудет её в одном из набегов на те маленькие и беззащитные караваны, которые он пока решался считать своей добычей и где женщин никогда не было. Но он всё равно мечтал, как ссадит её с верблюда, завёрнутую в толстый шерстяной чарши поверх лёгкого, шёлкового, как посадит впереди себя и повезёт в Такаджи, на самый большой базар, где и продаст по самой выгодной цене.

По дороге он разок-другой попользуется ею, но только один он и больше никто!

Если сильно повезёт и женщина будет девственна (почему нет?), то цена будет вдвое больше. Целая куча золота ожидает Амада, не горстка серебра, не жалкие медяки!

Хорошо!

Сердце его замирало в сладком предвкушении.

Но он знал, что это хорошо. Хорошо не только с финансовой точки зрения.

Нет, Амад смотрел дальше, не зря же он был предводителем.

Такая знатная добыча укрепила бы его положение, принесла славу, к нему потянулись бы серьёзные люди, и со временем он смог бы стать одним из тех тарланов пустыни, которые и самого Сурхан-Саяды (да будет благословен оплот и повелитель!) могут ограбить, и ничего не боятся, и всех могут купить! Ай, как это здорово – жить без всякого страха, в уважении и почёте!

Сам Амад пока только угощал стражников в чайхоне у ворот, на большее денег не хватало.

Эх, ему бы немножко удачи!

Женщину!

–

Примечания:

* Чарши – верхняя накидка

* Бадри (нескл.) – молодой человек; молодые люди

Глава 2. Благие вести

Кипарисы Амад видел издали, они торчали из-за стены дворца. Там властитель Тара собрал половину сокровищ Вселенной, вторая половина разбросана по всей земле, от края до края, её можно брать себе. Но упаси Создатель связываться с имуществом самого Сурхан-Саяды – величайшего из великих, могучего льва пустыни, отца народов, защитника верных, опоры благоденствия и… немножко забывал Амад полное именование высокой особы. «Опору благоденствия» выучил, а дальше путается. А ведь каждый раз Вагиф-заде, писец с площади, напоминал ему. Говорил, что знание полного именования повелителя однажды спасло жизнь незадачливого дадаша. Воззвал он, заклиная небеса высочайшим именем, и судьи не посмели сдавить ему горло, отправили на рудники, откуда он наверняка сбежал и жил потом долго и счастливо.

Как же его дальше – «защитник верных, опора благоденствия, неугомонный истребитель…» Нет, опять ошибся, не «неугомонный», какой-то другой. Неупокоенный? Ой, нет, это уж совсем… Неуёмный? Какой же он истребитель? Неустанный! Точно!

«Неустанный истребитель раздоров, вершитель мира» – вот как!

Довольный собой, Амад залез в платок на поясе, там, в складке, нащупал несколько монет и вприпрыжку отправился в чайхону, но вовремя вспомнил, что он уже почти тарлан пустыни, и пошёл важно, вперевалку, стараясь выпятить впалое пузо и расправить тощую грудь.

Как почти все дети Тара, он жил на улице. В ливневые месяцы, конечно, нужна была крыша, да и в любую из ночей хорошо укрыться от пронизывающего холода. И такая крыша у него долгое время была, как и у многих беспризорных мальчишек, с криками гоняющих по улочкам Тара и бывших сущим его бедствием.

Балахши-баба денег на жену скопить не смог, но не держал за то обиды на Единого. Малышей-сирот, беспомощные комочки жизни, ползавшие в пыли, зачастую рядом с трупами родителей, он подбирал и в самом городе, и на окраинах, приносил в свой скромный дом и как умел учил, лечил, кормил.

«Позови-ка Балахши», – часто велел десятник стражнику, носком сапога отгоняя очередную малявку, тянущую ручонки к чужому человеку, не поняв ещё, что больше никто из взрослых ему не отец и не мать.

Разбойничьим гнездом на краю пустыни называли Тар. И не зря.

Амад был таким найдёнышем и долго жил под кровом доброго бабы, пока не понял, что в маленьком домике уже слишком тесно и пора кому-то уходить. Конечно, он не забыл старого бабу, конечно приходил, когда были подарки или невеликие деньги – кормить ораву надо каждый день, не то пойдут сорванцы воровать, а так и до виселицы или столба недалеко.

Но в прошлом году Балахши-баба умер, и Амад лишился даже такого дома, теперь уже навсегда.

С тех пор появилась у Амада ещё одна мечта: о доме. Будет Амад богат и знатен, построит просторный дом с большим садом и водоёмом, купит себе трёх (он долго колебался, трёх или семь) жён, к ним ещё служанок, чтобы детей обихаживали, и тоже будет подбирать маленьких сирот, чтобы не затоптала их жизнь.

И имя себе возьмёт Валихан-Амад. Хотя имя для предводителя большого отряда, отважного и удачливого повелителя пустыни, грозы караванов ему нравилось больше Амад-Резам-Гярай. Хоть и нескромно самому себя называть героем, но ничего, главное начать, а остальные привыкнут.

Но мечты о доме и почтенном Валихад-Амаде оставались неуверенными и пока не сильно его интересовали. Это была дальняя перспектива, когда ему будет много-много лет. И когда будет много-много денег.

В чайхоне повезло: Жёлтый Курши, сильно жёлтый из-за больной печёнки, сообщил, медленно роняя важные слова:

– С солончаков идёт караван. Всего два стражника.

– Совсем плохой. Совсем бедный – всего двое, – щепотно поджал губы Амад.

На стол поставили свежий чай, блюдо со сладостями и сушёной дыней, которую лекари предписали есть Курши. Ради такого уважения к своей печени со стороны Амада он не поленился открыть рот и добавить:

– Мало стражи потому, что хотят здесь, в Таре, присоединиться к налоговому каравану.

– Ах вот оно что! Спасибо, Курши-ага, долгих лет жизни тебе, пелламб* благих известий, милостей Всеблагого! Прими скромный дар. – Амад достал монетку, положил между собой и Жёлтым. Поймал косой равнодушный взгляд, добавил ещё одну – больше не было. Теперь Курши кивнул, загрёб оба медяка и придвинул к себе блюдо с дыней.

–

Примечание:

*пелламб – голубь

Глава 3. Грабь корованы!

Ночи в эту пору густые, чёрные, но короткие. Не успеет земля остыть, как уже летит аяз – ветер, вестник скорого восхода, нарастает холодной волной, шуршит песчаной позёмкой, будит пустыню.

Вот и теперь, не успели храбрые дадаши залечь по обе стороны караванной тропы, едва оседлали они ближние барханы, дунул первый порыв, принёс лязг колокольчика да рёв упрямого ишака, не желающего тащить поклажу.

Среди барханов показался небольшой караван

Правду сказал посланный вчера на разведку Джеваншир («сияющий царь»), вытопорщив три пальца и округлив для убедительности глаза: «Три! Три ишака, на них поклажа – много! Тяжёлая! И хурджины есть, и тюки с материей есть, и мешки с солью есть!» «А верблюды, охрана?» – спросил Амад. Верблюда было два, но молодые, красивые, ступают гордо, а погонщик сильно злой и глаз с них не сводит. Сильно злой, драться будет. Охрана же плохая, то есть очень хорошая: два толстых бадри, кряхтят на весь Хорам, еле ноги волочат. Плёвая охрана. Он сам, Джеваншир, едва удержался, чтобы не пощекотать одного, когда тот отошёл по нужде. «Но-но! Приказ был – только смотреть и быстро скакать, зачем я тебе Насими одолжил? Мне его уговаривать пришлось, ты его знаешь, мой Ветерок с норовом, чужого не подпустит!»

«Сияющий царь» это знал, как знали многие мальчишки, мечтавшие погладить Ветерка-Насими. Он не кусал всерьёз, но зубами клацал на волосок от чумазой ладони. Терпел только молчаливого Казима, тот лишь чистил коня, не пытаясь лишний раз приласкаться, дотронуться. А мальчишки пытались. Они вообще ко всему пытались приласкаться, прилепиться, надо всем посмеяться. Жались друг к дружке, любились, тёрлись постоянно, ругались и визжали от ревности и обиды, бывало, и ножом махнут – что сделаешь, молодая кровь бурлит.

Он, Амад, всегда выбирал дружка на ночь с умом. Вот Ариз («мужчина-воин») совсем мал, брать его нельзя, невыдержанный, чуть что не по нём – в слёзы, на стену кидается, зубами скрипит. А вот Аббаса можно. Он хоть и «суровый», но ласковый и покорный, как козлёнок. Гямаль («красивый») совсем некрасив, и его не всегда хочется. И потом, слишком уж он серьёзен, смотрит пристально, что увидеть хочет?

Так вот во всём: каждый шаг надо взвешивать, за каждым словом следить, каждый взгляд, каждый шепоток успеть поймать.

Нелегка ты, доля атаманская, вздыхал иногда Амад.

Но не зря труды – вот они, его молодцы, пусть называют крысёнышами, пусть, – у этих крысёнышей острые зубы. Не первый караван в этом убеждался, не один запоздалый путник входил на рассвете в Тар едва не голым, если вообще входил. Так-то, знай крысёнышей!

Идут. Два верблюда, погонщик, и вот они, два воина. Два толстых ленивых аскера, которым сколько ни заплати – всё мало.

– У них пики, – опасливо шепнул Максуд, лишь недавно прибившийся к шайке.

– А у нас камни. С пращой упражнялся? Я велел. Сейчас покажешь!

Ближе, ещё чуть ближе. Молодые глаза хорошо видят в темноте, но надо ещё подпустить, чтобы наверняка.

– Бей!

Не успел смолкнуть крик Амада, как засвистели камни, взвизгнули верблюды от промахов, заорал, хватаясь за лоб, один стражник, второй встал было в боевую стойку. Но куда там: воин против стаи крысёнышей, раз за разом обрушивающих град камней. А стоит взрослому упасть, тотчас визжащая куча-мала облепит его, раздерёт на горячие кровавые куски, и копьё не поможет, и меч не успеешь выхватить. Вот уже хрипит, булькает злой погонщик, один солдат оказался смельчаком, и на песке застыл коротенький труп Азиза, – много ли мальчишке надо – ткнул в висок, вот и вся недолга. Но взял в руки оружие, ты уже не мальчишка, и счёт с тобой на равных. Второй солдат убежал с подбитым глазом, а этот, окружённый, тычет пикой, успевает отбиваться, не даёт навалиться скопом. Ах ты!.. Тянет время, совсем светло!

Амад спрыгивает сверху за толстую спину, успевает ткнуть под колено кинжалом, отпрыгивает как кошка, да нет, быстрее кошки! Но воин уже упал на колено, а это смерть. Его ещё добивали, когда Амад взглянул на добычу.

Три ишака превратились в одного, но зато с полной поклажей, так что едва копыта видать. Два верблюда стояли поодаль, на одном то ли куль, то ли человек. Нары были хороши. Амад языком поцокал от восхищения

Мда… Жаль ишачков, не стали их хозяева ждать окончания схватки, удрали. В этом слабость его отряда – против многочисленного противника они бессильны. Две, самое большее три цели – это предел. Праща хорошее оружие, но коварное, если рука дрогнет и камень не придёт точно в цель, надеяться можно только на товарища, который вовремя метнёт свой камень.

Задержались! Амад хотел уйти в Убежище до света, но нет, уже первые лучи над горизонтом… Вот и выкатилось!

Амад похлопал первого верблюда: хорош! Любой будет рад купить такого. Подошёл ко второму. Ну, кто это тут расселся? Соляной Хозяин, большой ага? Слезай, господин! Амад дёрнул золочёную туфлю и… окаменел.

Ножка была узенькая, изящная, солнце скользнуло по ней, заблестела золотая цепочка, идущая от браслета на лодыжке, там, в тени подола пряталась тонкая косточка, а цепочка бежала к колечку, надетому на средний пальчик, там ноготок… Амад сглотнул. Ноготок как росинка. Ступни розовые как цветы. Разве бывают у людей такие ступни?

Блестел ноготок. Блестело золото. Блестела гладкая кожа.

Это…

Это женщина?!

Потрясённый Амад поднял глаза, и мир перестал существовать.

Он встретил взгляд…

Если при виде ножки он ослеп, то при встрече взглядов его как молния ударила.

Вай, пропал! Вай, всё пропало! Нет больше Амада! Нет тарлана пустыни, нет Валиде-Амада, благодетеля детей, нет жизни! Вай, зачем? Зачем послал Всемогущий эту беду?! Что делать бедному Амаду? Где искать защиты и спасения?!

Рука его судорожно шарила в прорехе на груди, отыскивая амулет.

Долго собирал его Амад, долго. Хорошие камни собрал он, гладкие, блестящие, разноцветные. Был у Амада камень чёрный – и Амад не боялся чёрного глаза. Был тёмный зелёный – и такие глаза бывают у злыдней – и Амад смеялся над ними. Был камень коричневый, как у многих, и был редкий коричневый с зелёными крапинками. И был Амад спокоен и счастлив – никто его не сглазит, пока есть у него такой замечательный оберег.

Но глаза, сейчас смотревшие свысока, были совсем другими.

Ай-вай! Совсем не такие, как камни!

Бедный Амад! Сглазила его злая женщина, дышать нечем, коленки трясутся, руки ходуном ходят… Неужто кончена жизнь храброго багатура?!

Что делать?

Глава 4. Страшный сглаз

У пустыни свои приливы и отливы. То она наступает и окраины города заметает песком, то отходит назад, обнажая иссохшую землю, белые кости камней и древние развалины.

В одной из таких руин возле разрушенной башни и устроили маленькие дадаши своё вольное гнездо, своё ненадёжное Убежище.

Несколько раз оно подвергалось разграблению другими удальцами, но убедившись, что хлопот много, а добычи мало, их пока оставили в покое, видно, дожидаясь, пока подрастут и накопят побольше добра, чтобы было что взять кроме глиняных черепков да дырявой ослиной шкуры.

Сюда-то, в Убежище, и погнал Амад двух своих красавцев-наров и ослика с поклажей. Мальчишки весело трусили позади, полные предвкушений.

Эх, опаздывали они! Сильно опаздывали! Амад рассчитывал управиться до света, чтобы ничьи глаза из тех, что жадно шарят по пустыне, не заметили ни их маленького отряда, ни мёртвых тел, брошенных среди барханов.

Но вот задержались, и чувствовал Амад, что всё пойдёт наперекосяк.

Да ещё этот сглаз!

«Ай, – вздыхал Амад. – Совсем нехорошо!» Уже сейчас он чувствовал всю силу вредоносных чар: в голове всё смешалось. Вместо мыслей о том, как лучше сбыть награбленное да как уберечься от возможного следствия, у него все мысли о чудных глазах пленницы, о тонкой коже… Ай, плохо! Плохо Амаду, тошно! Солнце не светит, добыча не радует!.. Зачем так смотрела, зачем дал Всевышний такие глаза, каких не бывает?

Когда-то давно, может быть, год назад, попал к Амаду перстень. Простой, медный, в нём, обкатанный гладкой оправой, светлел полупрозрачный камень, голубой, с зеленью, как небо, как трава в ливневый месяц. Сквозь него не было видно, но свет он пропускал и был на ощупь… мягкий, что ли? Недаром Амад иногда пробовал его лизнуть.

Носить перстень Амад не мог – размер был великоват, но некоторое время таскал на верёвочке, вместе с амулетом. Нет чтобы оставить, так продал же через неделю-две, хоть и жалел потом. А уж как жалел сейчас! И деньги выручил небольшие, и подарок Единого утратил…

В Убежище разобрали долгожданную добычу. Тюки с материей, столь обнадёжившие вначале, оказались кипой старых халатов, ношеных, но всё ещё годных. Некоторые дадаши отобрали себе те, что покрепче, и теперь, подвернув слишком длинные – не по росту – рукава, щеголяли друг перед другом, ревниво сравнивая обновки, щупали ткани и отделку.

Среди них попался и один роскошный: малиновый бархат вытерся местами, золотая нить вышивки кое-где расползлась, но всё же халат был хорош! Мальчишки без лишних слов оставили эдакую драгоценность вожаку, только у Ариза дрожали губы да кривилось лицо – мальчик едва не плакал от досады и желания. Но Амад отказался от халата. Он предпочитал куртку и холщовые штаны, подпоясанные простым платком. Одежда должна быть добротной и не привлекать внимания. Так будет до поры, пока Амад не войдёт в силу.

Соблазнительный халат было решено продать, как и все те, которые никому не приглянулись.

– А если спрятать его тут, в Убежище? – подал голос Ариз.

– Придут чужие и украдут, ты же знаешь.

– А закопать?

– Испортится, съедят его песчаные блохи.

Амад только что придумал этих песчаных блох, но Ариз умолк, впечатлённый поедателями халатов.

Небо вознаградило труды маленькой шайки: в мешках нашёлся изюм и миндаль, а также зелёные сухие листики чая. Правда, ни мяса, ни хлеба не было, но сладкий изюм – тоже очень хорошо!

Вскипятили воду, достали из своих запасов высохшие куски лепёшки, расстелили красивый платок вместо достархана… Эх, хорошо прихлёбывать горячий ароматный чай да кидать в рот сморщенные ягоды: бледные с кислинкой, чёрные, сладкие, терпкие. Хорошо…

Да только чувствует Амад, спиной чувствует, куда ни повернись, взгляд пленницы.

В ливневый месяц не только дожди обрушиваются на благословенную землю Тара. Гремят громы, сверкают страшные змеи-молнии в полнеба и летят с высоты белые круглые камешки. Тают потом, растекаются лужицей воды, но до того много вреда успевают причинить. Могут даже убить. Так говорят.

Возьмёшь такой камешек в руки – красиво, глазу приятно, но пальцы обожжёт холодом.

Вот так и зелёно-голубые глаза женщины – режут душу Амада, жгут и леденят. Небывалое колдовство!

Но мужчина должен преодолевать свою боль и не показывать свой страх.

Амад поднимается с места, идёт в дальний угол, где сидит закутанная в чарши тёмная фигура. Надо же посмотреть на товар! Нет ли изъяна? Амад честный человек, он не будет обманывать покупателей, тем более что всё равно потребуют осмотреть её всю. При мысли об этом у Амада гневно вздрогнуло что-то внутри, глухо заворочалось и затихло. Ужас! Вот что проклятый сглаз с человеком делает!

Мальчишки у костра примолкли.

Но вот Казим что-то сказал, отвлекая их, и снова загалдели звонкие голоса.

Ничего не слышит Амад.

Он протягивает руку, чтобы открыть лицо женщины.

Тянет тонкую ткань шарфа вниз.

Замирает.

Тихо. Так тихо теперь во всём мире…

Ничего не понимает Амад. Понимает только, что изъяна нет в лице – но красиво ли оно, сказать не может. Нет, он не ослеп от неземной красы, он просто не в состоянии оценить то, что видит.

Узкие скулы, прямой нос, губы, изогнутые как лук, как даманский кинжал, и этот кинжал вонзён в сердце Амада.

Он даже пошарил по груди, пытаясь вырвать смертоносное оружие.

Но нет, какое там!

Пусто. Нет ничего.

Но то ли воздуха не хватает, то ли наоборот, задыхается Амад от избытка – не всё ли равно? Теперь уж точно смерть пришла к храброму дадашу. С такой болью сердце не живёт – обречённо понимает он.

– Амад! Амад! – кричит Бегим, стоя у порога. Аж пальцы ног поджал от нетерпения. – Амад! Налоговый караван завтра поутру уходит!

Услышал Амад. Ахнул! Как завтра?! Слух был – через три дня только!

– Завтра, завтра, – тараторит Бегим. – Ещё до света выйдут. С ними купцы идут – несчитано!

Конечно, купцы стараются попасть в этот караван! Грозен властитель Тара, каждый знает, что за попытку нападения он вырежет всех в роду, никого не оставит. Сожжёт дома, засыпет колодцы – следа не останется от преступника, только рассказы о долгой и мучительной смерти будут ходить среди непричастных. Кому хочется подыхать на колу с обваренными внутренностями? Солнцеподобный Сурхан-Саяды (именование) пожалеет разве что о том, что только одна жизнь у человека и только один раз его можно замучить до смерти.

Потому и шли налоговые караваны из Тара в Такаджи спокойно.

Эх, попасть бы туда!

Но для этого за один день нужно успеть так много! Продать наров, пусть и задёшево, продать халаты, ещё разную мелочь; ослика оставить, купить арбу – везти пленницу нужно в комфорте, пусть будет довольна, пусть улыбается до самого Такаджи. Амад на неё за злой глаз обиды не держит. Потом проведёт обряд очищения, купит прозрачный зелёный камень, и всё пройдёт.

Но самое главное – надо исхитриться и добыть место в неприкосновенном караване.

Эх, бегом бежать! Бегом целый день! Милостью Всемогущего – до ночи управимся. А там и утро!