Текст книги "Мастера детектива. Выпуск 10"

Автор книги: Джон Диксон Карр

Соавторы: Виктор Каннинг,Стэн Ривертон,Джуд Гаррисон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 41 страниц)

О последних годах Диллинга в досье не было почти ничего. Он открыл небольшую компанию по промышленным исследованиям, капитала не хватило, компания была обречена – и за полгода до его смерти обанкротилась. Об этих шести месяцах в папке не было ни слова, сообщалось только о дне, когда он связался с Ведомством и в первый раз побеседовал с Копплстоуном.

«И все–таки, что это был за человек?» – рассуждал Гримстер. Для пущей безопасности спрятал то, что уже собирался продать. Диллинг не блефовал. На рынок он вышел с товаром. А спрятал его, чтобы обезопасить сделку, потому что не доверял людям Ведомства, и не без оснований. Они обвинили бы его во всех смертных грехах. (Если бы обыватели только знали, что происходит за кулисами! Время от времени такие сведения просачиваются в прессу, в парламенте разражается очередной скандал, но мало–помалу его всегда удается загладить. Так уж заведено.) Диллинг не доверил бумаги ни сейфу, ни банку. У него хватило ума спрятать их сверхнадежно».

Гримстер почувствовал азарт. Такие задания ему нравились.

На другое утро он встал в половине пятого. Спустился в огромный холл, где заспанный дежурный офицер поздоровался с ним, скрывая зевоту. Сел в машину, выехал за пределы усадьбы к лесистому обрыву. У реки Гримстер надел резиновые сапоги, взял легкую удочку – она вряд ли выдержала бы крупную форель. Из нескольких мушек, что всегда лежали в кошельке, Гримстер выбрал «Марка Брауна» собственного изготовления – с тельцем из коричневого с серебринкой перышка куропатки. Он спустился по крутому, местами укрепленному склону, прошел по камням у его подножия, легко перебрался вброд по обмелевшей старице на другой берег. Река текла спокойно; тумана, что стелился над полями, здесь уже не было. Гримстер знал эти места вдоль и поперек, он часто тут рыбачил. Закинул удочку на перекате, не надеясь поймать ничего, кроме форели или нескольких подлещиков. Удочка в руке, милый сердцу звон разматывающейся лески напоминали ему – так бывало всегда, когда он подолгу рыбачил, – об Ирландии, куда он каждый год в каникулы ездил с матерью; они останавливались в гостинице у реки, он вставал рано, а возвращался с уловом затемно; и все это, как вскоре выяснилось, благодаря неизвестному отцу – он желал воспитать из сына мужчину, достойного во всех отношениях, но боялся или стыдился из–за своей семьи и привилегированного положения в обществе делать это открыто…

На перекате клюнуло, вода на мгновение вскипела, но Гримстер замешкался подсечь. Ниже по течению суетилась с подобострастием карлика–официанта утка–нырок; летевшая навстречу Гримстеру цапля, едва завидев его, свернула к высокому ельнику.

Дважды или трижды вместе с Гримстером в Ирландию ездил и Гаррисон. Он лучше Джона рыбачил, стрелял и ездил верхом, и здесь, как во всем остальном, был безжалостен, оставляя законы тем, кто «достаточно глуп, чтобы им подчиняться». В рыбалке он не признавал закрытых сезонов, запретов на наживку, раскидывал сети, глушил рыбу, как ему вздумается, словом, охотился без пощады – лишь такая охота доставляла ему истинную радость.

Завидев мушку Гримстера или просто от скуки на середине реки высоко и неуклюже выпрыгнул лосось и плюхнулся в воду, как бревно. Когда круги разошлись и волны утихли, Гримстер увидел, как справа, далеко за деревьями, что–то мелькнуло, заметил лишь краем глаза, но и этого было достаточно. Украдкой поглядывая в ту сторону, он забросил удочку еще несколько раз, выяснил все, что хотел, убедился в том, о чем догадывался.

В тот день клюнуло дважды. Первая рыба стремительно повела вниз по течению, потом пошла вверх, да так скоро, что он не успевал сматывать леску, наконец выпрыгнула из воды и сорвалась. Через несколько минут другая попыталась проделать то же самое, но когда она ринулась вверх по течению, Гримстер побежал от нее, сумел натянуть леску и удержать рыбу на крючке, а потом, после долгой борьбы, вытащить на берег. Форель оказалась приличной, фунта на два с половиной.

Удовлетворенный, Гримстер вновь перешел речку вброд и направился в лес, к дереву, где что–то мелькнуло. Никаких следов слежки не обнаружил, но был уверен – кто–то сюда все–таки приходил. Ведь заметил же он краешек рукава голубой рубашки.

Кранстон вышел к завтраку в высоких замшевых ботинках, саржевых брюках, шейном платке и голубой рубашке. К правому ее рукаву в дюйме от плеча прилип крошечный кусочек зеленого мха – таким мхом была покрыта кора дуба, к которому прислонился майор, наблюдая за Гримстером.

Что же, по их мнению, задумал Гримстер, идя на рыбалку? Тайно встретиться с Гаррисоном и что–нибудь ему передать? Нет, он, Гримстер, не пойдет на это ни за что и никогда… Разве что когда подтвердятся живущие в нем подозрения.

Глава четвертая

Лили переселилась в номер на втором этаже южного крыла усадьбы. Высокие окна и низкий балкон ее гостиной выходили на запад – к лесу на берегу реки, к засеянным полям по другую сторону долины. Голубизну неба в то утро не омрачало ни одно облачко, лишь пара канюков кружила в восходящих потоках воздуха. Гостиная радовала глаз: драпированная ярким ситцем мебель, песочного цвета ковер, на стенах две хорошие репродукции с картин Штаббса из серии о лошадях.

Лили позавтракала у себя, теперь сидела напротив Гримстера, и ее светлые волосы ярко выделялись на фоне леса за окном. На ней были зеленые брюки и легкая водолазка. Сначала она немного нервничала, откровенно удивилась магнитофону, который принес Гримстер, но, когда прослушала запись собственного голоса, пришла в восторг, заставила Джона прокрутить ее снова, спрашивала: «Это честно я? А не похоже… Как–то не так». Вскоре Гримстер сумел рассеять тревогу Лили, она почувствовала собственную незаменимость, и это ей понравилось. «Им нужна моя помощь. Без меня им не обойтись», – думала Лили. Такие мысли, как заметил Гримстер, льстили ее самолюбию.

– Ну, хорошо, – сказал он наконец. – Начнем, и пусть для вас это будет игра. Игра в детектив. Представьте, перед вами – мозаика, и неизвестно, какую картинку надо выложить.

– На мозаику у меня никогда терпения не хватало, – призналась Лили.

– А сейчас должно хватить, потому что, когда мы закончим ее, у вас окажется гораздо больше денег. Главное вот в чем: Диллинг собирался что–то продать государству. Вам не нужно знать, что…

– Я и не знаю. Он не посвящал меня в свои дела. Говорил, я не пойму, даже если попытаться объяснить.

– Верю. Я бы тоже, наверно, ничего не разобрал в его работах. Диллинг до заключения сделки спрятал чертежи, эскизы или формулы в каком–то надежном месте. К несчастью, он неожиданно умер, и никому не известно, где находятся бумаги.

– Уж мне–то точно неизвестно.

– Я знаю. Но мы вдвоем, возможно, доберемся до них.

– Как, Джонни?

– Потом расскажу. Сперва нужно узнать от вас, что Гарри был за человек и как вы жили вместе.

– Любопытно, да? – засмеялась Лили. Неожиданная реакция. Гримстер понял, что, назвав Диллинга по имени, он как бы приблизил ее к себе, у них словно появился давний общий друг.

– Точно, любопытствую. Но с благими намерениями. Поэтому начинаю задавать вопросы. Не удивляйтесь, если они покажутся вам бессвязными или бессмысленными. В конце концов вы все поймете.

Лили поерзала на стуле, протянула руку к сигаретам, замешкалась с зажигалкой. Наконец, после первой затяжки, спросила:

– А если ничего не получится, Джонни, мне все равно заплатят, не так ли? Вы же сами говорили.

– Заплатят.

– Сколько?

– Из вас вышел бы приличный бизнесмен. Думаю, не меньше тысячи.

– Класс! Хорошо, стреляйте, – Лили перевела взгляд с Гримстера на магнитофон, стоявший на низком столике. «Легко сказать, стреляйте, – подумал Гримстер. – А куда? Нужно глубоко заинтересовать Лили этой игрой в допросы, доказать ей, что она, игра, важна для нее не меньше, чем для него самого. Придется заходить с разных сторон, иногда застигать ее врасплох. Ведь возможны лишь два варианта. Первый: сейчас она не лукавит и в конце концов выложит все, но не сможет рассказать ничего существенного, потому что ничего существенного и не знает. Второй: она знает очень много, но по неизвестным еще причинам молчит». Гримстер собирался отталкиваться именно от этой версии.

– Гарри много курил? – спросил он.

– Не очень. Две–три сигареты в день. Но любил иногда затянуться моей. Я, бывало, говорила: «Если хочешь курить, кури по–человечески».

– Чем он любил заниматься в свободное время? Хобби, знаете ли, и прочее.

– Ничем особенным. Пустяками. Много читал. Иногда мы ходили гулять. Он немало знал о природе, о птицах, о цветах, обо всем таком.

– Какие книги он читал?

– Я толком не знаю. Всякие. Но больше – с сексом, в мягких обложках.

– Вам он нравился? – Впервые вопрос касался лично девушки, и Гримстер заметил, как в ней зашевелилось пока еще слабое сопротивление.

– Конечно, нравился! Что за глупый вопрос? Иначе меня бы с ним просто не было.

– Не волнуйтесь. Временами я буду задавать глупые вопросы. Вы любили его?

Лили обдумала вопрос уже без негодования – ее затмило ощущение собственной значимости.

– Да, наверное, любила. В любви с налета не разберешься, правда? Конечно, я не была от него без ума, но все же любила.

– А он вас?

– Без сомнения. Он по мне с ума сходил, по–другому не скажешь. Он дал бы мне все, что я пожелаю. Все бы для меня сделал. Ах, как это было здорово! С ним я чувствовала, что чего–то стою. Для него, во всяком случае.

– А вы бы для него пошли на все?

Лили улыбнулась:

– Конечно! Разве что с горы бы не спрыгнула.

– Разница в возрасте вас не смущала?

– Никогда. Он был для меня просто Гарри.

– До него вы кого–нибудь любили?

– Да. Кое–что у меня с двумя–тремя парнями было, но совсем не то, что с Гарри.

– Он был первым, с кем вы переспали?

К удивлению Гримстера, Лили отнеслась к этому вопросу без негодования.

– Практически, да.

– Что вы имеете в виду?

– Ну, знаете, уединиться с парнем на заднем сиденье машины или в парке. Но я всегда вовремя останавливалась. Кстати, вы, наверно, одногодки с Гарри?

– Я на несколько месяцев старше.

– Вы женаты или, может быть, помолвлены?

– Нет.

– А любимая девушка есть?

Гримстер передвинул пепельницу поближе к Лили и сказал:

– Здесь вопросы задаю я.

– Может быть, – усмехнулась Лили. – Но если вы не станете отвечать мне, то ничего не добьетесь. – В ее речи послышалось чуть заметное кокетство.

– Нет у меня любимой девушки, – произнес Гримстер. – А теперь расскажите, где и когда вы познакомились с Гарри.

Гримстер сразу понял, что Лили охотно ухватится за эту ниточку, ведь вопрос касается важного эпизода ее жизни, перехода ее существования в новое качество, расцвета личности, вызванного теплом, любовью, заботой Диллинга. Ему останется только время от времени подстегивать ее нужным вопросом, и Лили, откинувшись на спинку кресла, расскажет все, превратит воспоминания в слова, и простенькая жизнь ее уложится на одной кассете магнитофона «Грюндиг».

Лили родилась в Акфилде, маленьком городке в графстве Суссекс. Ее мать была дочерью фермера, отец – стюардом в пароходной компании «Юнион Кастл». Младший брат Эрик погиб при взрыве на лондонской ярмарке, куда он однажды приехал на выходные со всей семьей. Смерть сына потрясла отца и мать, их совместная жизнь расстроилась, отец стал надолго уходить в рейсы. Тогда Лили было семнадцать, она уже закончила школу и работала в универмаге в Акфилде.

Кое–что о Лили Гримстер уяснял, когда она отвлекалась от основной темы. Например, в школе ей лучше всего давалась математика, поэтому работу продавщицы она освоила быстро. Когда Лили исполнилось восемнадцать, родители решили эмигрировать в Британскую Колумбию–там жил брат отца, владелец фруктовой плантации. Лили тоже предложили ехать, но она решила остаться в Англии. Жизнь на ферме ее не привлекала. Она сняла квартиру вдвоем с подружкой Адой Лемни, парикмахершей, и зажила самостоятельно. Какое–то время ее жизнь ничто не омрачало. На выходные они с Адой ездили к морю, летом ходили в кино, зимой катались на коньках, знакомились с мужчинами, но, если те становились слишком назойливыми, Лили умела от них избавиться. «Как только они начинают воображать что–нибудь серьезное, я ставлю их на место», – говорила она. Потом Ада завела любовника, стала приводить его домой, иногда оставлять на ночь. Лили чувствовала себя лишней, ее потихоньку выживали из квартиры. Как раз тогда Гарри Диллинг, приехавший в Акфилд отдохнуть вместе с другом (Лили не знала, что это за друг), однажды субботним утром зашел в универмаг за куском мыла, взглянул на Лили и влюбился. Через неделю он приехал снова и поселился в ближайшей гостинице, встречался с Лили, когда в универмаге был обеденный перерыв, поджидал ее по вечерам и провожал домой. Сперва Лили над ним втихомолку посмеивалась – он был гораздо старше ее, а влюбился и поначалу вел себя, как мальчишка. Но вскоре оказалось, что за ребячеством стоит твердое желание заполучить ее саму, а не одно ее тело, – постель пришла гораздо позже, – ее, Лили Стивенс. Диллинг разглядел в ней характер, пришедшийся ему по душе, решил сделать ее, Лили, непременным дополнением к собственной личности. В конце концов такое обхождение начало нравиться Лили, льстило ей, убедило в искренности Диллинга, и девушка отдала Гарри всю себя, полностью ему подчинилась, позволила ему заботиться о ней, лелеять и воспитывать ее, да так, словно это было желанно для нее.

– Что вы сказали родителям? – спросил Гримстер.

В ответ Лили пожала плечами.

– Написала, что стала его секретаршей и по роду работы должна жить в его доме. Но они, конечно, докопались до правды. У них в Акфилде остались друзья, те им все и выболтали. Мама настрочила мне ужасное письмо. Но Гарри помог ответить и, знаете ли, она мало–помалу успокоилась. Я дала ей понять, что мы собираемся пожениться.

– Разве он обещал жениться на вас?

– Совсем наоборот. Сразу сказал, что не женится. Он в формальности не верил. Мы решили так: останемся свободными, но заключим соглашение, которое сможем разорвать, если дела пойдут плохо. Честно говоря, – улыбнулась Лили, – я в это не поверила, но и не расстроилась. У Гарри вечно возникали бредовые идеи, но мне было ясно, что рано или поздно ему захочется оформить наши отношения. Я вот что имею в виду: чем больше я стала бы ему нравиться, тем сильнее он захотел бы сделать все как полагается.

Эти слова удивили Гримстера. Ева вертит Адамом. Гримстер решил спросить о вилле в Беркшире, которую снимал Диллинг. По просьбе Гримстера Лили описала ее, но лишь в общих чертах.

– Вы бывали в его лондонской квартире? – спросил Гримстер.

– Нет. В столицу с ним никогда не ездила. Он оставлял меня на вилле, – ответила Лили без обиды.

– А друзья у него там могли останавливаться?

– Нет.

– Вы уверены?

– Конечно. Во–первых, там только одна спальня. Нет, есть еще комната, но без кровати. Послушайте, Джонни, куда вы клоните? Ведь все это не связано с тем… ну, о чем вы хотите узнать.

– Как знать… Скажите вот что: в последний день, когда вы поехали в Лондон, а оттуда во Флоренцию, как вы договорились встретиться с Диллингом?

– Он говорил, что у него важное дело, на нем можно заработать кучу денег. Он еще неделю назад купил мне билет на самолет и забронировал номер в гостинице. Я должна была остановиться во Флоренции и дожидаться его.

– Раньше вы за границей бывали?

– Дважды. Один раз ездили с Гарри в Париж отдохнуть. А в другой раз были в Берлине.

– В Берлине?

– Да. На обратном пути пару дней провели в Гамбурге. Германия понравилась мне больше Парижа.

– Гарри объяснил, почему решил отослать вас за рубеж?

– Да, более или менее. Он сам не хотел оставаться в Англии после заключения сделки. Мы собирались жить за границей. Он поговаривал о том, чтобы купить где–нибудь дом. К тому же срок аренды виллы истекал, а ему не хотелось ее продлевать… Вот и получилось, что я должна уехать. Да и список не ждал.

– Какой список?

– Список того, что я должна посмотреть во Флоренции. Картины там всякие, галереи и замки. Его мне Гарри написал. Флоренция входила в мою образовательную программу. – Лили прыснула. – Я Гарри чуть–чуть обманывала. По церквам и музеям, конечно, не ходила, там скучно и затхлым пахнет. Но магазины во Флоренции классные. Вот что я купила в лавке под названием «Феррагамо». – Она вытянула ноги, напрягла мышцы и, словно делая упражнение утренней зарядки, оторвала ступни от пола и продемонстрировала Гримстеру тупоносые коричневые туфли с медными пряжками на красных бархатных ромбах.

– Вы однажды обмолвились, что за виллой следил какой–то человек.

– Да.

– Вам об этом сказал Гарри?

– Да. Он как–то показал его мне и заверил, что волноваться не стоит. Те, с кем заключается сделка, прислали его якобы для нашей же безопасности.

– Это вас не насторожило? Ведь такое объяснение могло означать, что жизни Гарри кто–то угрожает.

– Нет. Гарри заверил, что так бывает всегда, когда заключаешь крупную сделку с правительством.

– Он так и сказал «с правительством»?

– По–моему, да. А разве это не правда?

– Правда. Тот человек ходил за вами повсюду?

– Старался. Но когда нам хотелось побыть одним, мы от него отрывались. Мы забавлялись, ускользая от него на перекрестках. Или заходили в пивную, выбирались через черный ход и дворами шли к автобусной остановке. Шпик был не очень умен… А может быть, просто ленив.

«И то, и другое», – подумал Гримстер. Сэр Джон приставил к ним далеко не лучшего филера – он не считал, да и теперь, наверно, не считает, эту затею серьезной. Так, работает для очистки совести. Гримстер взглянул на стенные часы. Без четверти двенадцать. Он встал, подошел к серванту, налил две рюмки хереса. Час назад Лили отказалась от кофе. Джон подал ей выпивку, сел, держа свою рюмку между ладонями.

– Как вы считаете, у вас хорошая память?

– По–моему, нормальная. А кое на что очень даже приличная.

– На что именно?

– Да так, на всякую ерунду. К примеру, в парикмахерской мне запоминается болтовня девушек. Они говорят только о своих делах: что сказал ее любовник или кто к ним приходил на прошлой неделе. Кстати, кто здесь позаботится о моей прическе?

– В Чалмлее есть салон красоты. А можно и в Барнстепл съездить.

– С удовольствием. Там мы пообедаем, походим по магазинам. Вот на магазины и цены у меня тоже хорошая память. Это, по–моему, оттого, что я сама в универмаге работала.

Гримстер потягивал херес. Пока, по его мнению, – а он не сводил взгляда с глаз и рук Лили, этих лучших выразителей человеческих чувств и характера, она вела себя предельно естественно, говорила совершенно искренне и раскованно, думала, лишь как бы помочь делу.

– У вас хорошая память на стихи? – спросил он.

– Вообще–то – нет, – рассмеялась Лили. – Тут есть одна хитрость. Я не вспомню ни строчки, пока вы не скажете нужное слово.

– Слово?

– Да, какое–нибудь. Вы говорите его, и я что–нибудь вспоминаю. Как вчера, когда вы упомянули жаворонка. Жаворонок – и мне пришли в голову стихи. Так меня Гарри учил… Бедный Гарри. Он очень хорошо ко мне относился. Хотел сделать для меня так много, а теперь мы сидим и рассуждаем о нем, словно он герой романа или пьесы.

Слушая ее, Гримстер размышлял, какие же стихи Гарри заставил ее заучивать, а потом вспоминать по ключевому слову.

– Давайте поэкспериментируем, – предложил он. – Возьмем, к примеру, слово «ласточка». – Лили отрицательно покачала головой. – «Золотая рыбка»? – Снова тот же жест. Гримстер ворошил память в поисках стихотворных штампов, вспомнил комнату общежития, раскрытый на сером одеяле потрепанный том «Оксфордского сборника английской поэзии» и произнес: – «Радуга».

Лили улыбнулась. Вероятно, лук ее памяти разогнулся и выпустил стрелу:

Вновь я на радугу гляжу

И на душе светло.

Так было в детстве и потом,

Когда я взрослым стал,

Так будет в старости моей,

Иль лучше умереть!

Закончив, она засмеялась от радости, и он улыбнулся вместе с ней, вспомнив следующие строки:

Ты сын и будущий отец,

Так тоже должно быть.

А потому не забывай

Родителей почтить.

«В наши дни родителей так мало почитают», – подумал Гримстер и спросил:

– Вы вспоминаете стихи только по ключевому слову?

– Чаще всего. Но некоторые, любимые, могу прочесть в любое время.

Гримстер допил херес и попросил:

– Вы хорошо знали Гарри, поэтому подумайте, какое место он выбрал бы для тайника. Если бы спрятать нужно было что–то не очень громоздкое. Скажем, чемоданчик.

– Боже, ну и вопрос! Понятия не имею. Скажу одно – он поступил бы не так, как все. Гарри обожал загадки и головоломки, разгадывал кроссворды лучше всех. И штучки всякие любил мастерить. Он, бывало, говорил: «В нашем будущем доме я сделаю так: нажимаешь одну кнопку – раздвигаются шторы, другую – наполняется ванна, третью – на сковородку выливаются яйца». Для него, по–моему, было бы не очень сложно все это придумать, ведь он ученый.

– Значит, к тайнику он бы отнесся со всей серьезностью?

– Конечно.

Гримстер помедлил, пытаясь задать самый важный вопрос так, чтобы он не показался главным.

– Давайте вспомним последний день, который вы провели на вилле перед отлетом в Лондон. Пятницу, двадцать седьмое февраля нынешнего года. Что вы с Гарри делали?

– Думаете, он спрятал бумаги именно в тот день?

– Не обязательно, Лили. Но вспомните его от начала до конца. Для меня.

«Тогда он их и спрятал, – думал Гримстер. – Он сам об этом сказал, да и результаты наблюдения за ним и Лили это подтверждают. Лили и Диллинг оторвались тогда от хвоста и пропали на целый день».

– Мы встали поздно, позавтракали. Пока Гарри читал газеты, я прибиралась. Так, постель убрала да посуду вымыла…

Лили удобнее устроилась в кресле, чуть склонила голову набок, уставилась на картину с лошадьми, висевшую на стене, и говорила спокойно – ничего не выдумывая, не колеблясь, она вспоминала события того далекого дня. Они никуда не уезжали. На улице было холодно, сильно подморозило. Перед обедом Лили собрала чемодан, но не закрыла его – нужно еще было выгладить блузки и белье. Поели они просто: опорожнили бутылочку вина, закусили чеддерским сыром и салатом из помидоров, потом выпили по чашке черного кофе. После обеда… Вот тут она чуть–чуть замешкалась. Склонила голову ниже, заглянула Гримстеру в глаза, открыто улыбнулась и в первый раз за все время знакомства в ее поведении появился оттенок интимности, словно Лили поняла: они с Гримстером достаточно близки, чтобы не стесняться друг друга.

– Вы пошли в спальню? – подсказал Гримстер.

– Да. Я хотела гладить, но он и слушать не стал. «У тебя еще уйма времени», – сказал он. А когда Гарри выпьет, пропустит, скажем, лишний стаканчик после завтрака, его не уймешь. Ему хочется в постель, и точка. Впрочем, я и не пыталась его остановить.

Они сыграли в любовь, потом Гарри решил на часок прилечь, а Лили занялась глажением, приготовлениями к отъезду. Между четырьмя и пятью часами она принесла ему чашку кофе; как обычно, в шесть он вымылся и переоделся. Вечер прошел за книгами и телевизором, обед Лили приготовила из того, что было в холодильнике. Зная, что скоро уезжать, она подчищала все запасы. На обед были томатный суп – любимое блюдо Гарри, жареная камбала с картофелем фри (все консервированное) и кофе. В одиннадцать они легли спать. Словом, обычный, ничем не примечательный день.

– Тот человек следил за вами с утра до вечера? – спросил Гримстер.

– Гарри сказал, что весь день. Я его не видела. Честно говоря, Гарри подтрунивал над беднягой, над тем, как тот переминается на холоде с ноги на ногу. Заявил, что в наш век научных чудес такая слежка – примитив.

Гримстера озадачило явное противоречие между словами Лили и фактами, но он решил пока не нажимать, сделать вид, будто ничего не произошло.

– Ну что ж, – сказал он. – Благодарю за откровенный рассказ. А что Гарри любил смотреть по телевизору?

– Все. Включал его и просто глазел. Не важно, что. Будто сидел у костра и грелся. Бывало, конечно, он засыпал перед телевизором. – Лили подняла рюмку и спросила: – Может, еще по одной перед обедом? Столько подряд я в жизни не говорила. – Когда Гримстер направился к серванту, она продолжила: – Вы правда встали сегодня в четыре утра и пошли на рыбалку?

– Правда. Кто вам сказал?

– Дежурный в холле у телефона. Мой отец иногда тоже рыбачил. В местечке под названием Баркомб Миллз неподалеку от нашего дома. На реке Уз. Не помню, чтобы он хоть раз принес домой стоящий улов, зато из сарая часто несло зловонием – отец оставлял там червяков и забывал про них. Мне нравился папа, когда только он не выпивал лишнего. Впрочем, у женщин он все равно имел успех. Но, должна сказать, никогда не водил их домой. Занимался ими только в рейсах. А кто ваш отец, Джонни?

Гримстер уверенно и невозмутимо приближался к ней с двумя рюмками хереса. Он уже давно продумал, как отвечать на подобный вопрос.

– Просто хороший человек. Ничего особенного.

Лили взяла рюмку с хересом, отсалютовала ею Гримстеру и сказала:

– Путь к сердцу мужчины лежит через его желудок.

– Это вы узнали от Гарри?

– Да, и не только это. Гарри помнил массу пословиц. Пересказывал мне даже соленые. А в общем, он был очень добрый. Боже, какой хороший был человек. Бедняга. Другого такого не будет.

Гримстер молча выпил за Гарри. Он понимал, что включился через Лили в интеллектуальную борьбу с мертвецом. Эта мысль обрадовала Гримстера. Рассказ Лили о пятнице, 27 февраля, – неправда от первого слова до последнего. Между тем Лили не лжет. Вот где головоломка со множеством закавык, рассчитанных на интуицию, – и подсунул ее Гримстеру Гарри.

Лили тронула Гримстера за локоть.

– Что вы стоите, как деревянный? Сядьте и ответьте мне. Вот миссис Пилч. У нее с майором… что–то есть, да?

После обеда Гримстер спустился в ту часть подвала, которая была переоборудована под тир и спортзал. Он расписался в книге за две обоймы к автоматическому пистолету «беретта» устаревшей модели образца 1953 года и выпустил в мишень шестнадцать пуль, – целился в глаза, нос и рот, отгоняя мысль о том, что на месте стилизованного фанерного щита может оказаться человек. В спортзал Гримстер не зашел, решил поплавать в бассейне. Под пестрым пляжным зонтиком сидели миссис Пилч и Лили. Они помахали Гримстеру, вернулись к прерванному разговору, засмеялись и, вероятно, тут же забыли о Джоне. Гримстер переплыл бассейн несколько раз и вспомнил, что купался в последний раз вместе с Вальдой в ледяной воде Шотландского озера, и над поросшими вереском холмами плыли клочья осеннего тумана, а у береговых скал, высматривая падаль, кружились вороны. Воспоминания, связанные с Вальдой, всякий раз причиняли Гримстеру боль, поэтому он безжалостно изгонял их из памяти.

Вернувшись в дом, Гримстер взял ключ от чердака и со списком вещей Диллинга в руках пошел взглянуть на имущество умершего.

Оно лежало в очерченном мелом углу большого чердака. В другом углу грудой были навалены стулья, столы, конторки – все с ярлычками Министерства обороны. Они предназначались для различных совещаний, столь редких, что на мебели толстым слоем скапливалась пыль.

Вещей у Диллинга набралось немного. Его квартира состояла из гостиной–спальни, ванной и маленькой кухни. Кухонная утварь лежала отдельно, на столике: чистые тарелки и кастрюли. Диллинг, как понял Гримстер, привык поддерживать в чистоте все, чем пользовался. Как это ни странно, Гримстер в нем до конца еще не разобрался. Казалось, будто мертвец избегает его, не хочет открываться, даже через Лили.

Здесь же стояли низкий диван–кровать с грудой одеял, простыней и другого постельного белья; письменный стол с простой крышкой – его ящики и полки были пусты, содержимое в двух картонных коробках стояло на столе; пара кресел, одно с большим пятном на сиденье («Чай или кофе», – решил Гримстер); книжный шкаф длиной футов шесть с тремя полками, на которых так и остались книги; пишущая машинка – Гримстер открыл ее проверить, есть ли лента: если лентой пользовались, ребята из лаборатории смогут на ней что–нибудь прочитать, – но лента оказалась совершенно новой, на белом металлическом корпусе машинки остался лиловый отпечаток пальца того, кто заправлял ее; мусорное ведро со сценой охоты на боку; два маленьких недорогих персидских ковра; пустой буфет – бутылки, графин и стаканы перекочевали в картонный ящик; высокий дубовый комод (внизу ящики, вверху вешалки), наполненный одеждой Диллинга, которую – хотя он и знал, что Копплстоун уже сделал это, – Гримстер основательно обыскал, но не обнаружил ничего, даже какую–нибудь старую пуговицу или завалившийся в уголок кармана билет – платье было чистое, хорошо выглаженное, ни у одной рубашки не обтрепались рукава; обувь в нижнем ящике блестела от крема. На маленьком кофейном столике лежали вещи, найденные у Диллинга в день смерти: часы на белом матерчатом ремешке, кожаный кошелек с несколькими фунтами, немного мелочи, связка ключей, наполовину использованный билет «туда и обратно» от Оксфорда до Паддингтона (неужели Диллинг собирался возвращаться к себе в Беркшир в тот же вечер?), золотой перстень, шелковый шейный платок, чековая книжка, в которой осталось всего три чистых бланка, вязаный галстук из темно–красной шерсти, дешевые запонки, шариковая ручка, одежда, включая пиджак и брюки, бывшие на нем в тот день, – словом, на площади двенадцать на пятнадцать футов лежало все оставшееся от Гарри Диллинга.

Не было только того, что интересовало Ведомство.

После поверхностного осмотра Гримстер принялся за настоящий обыск. Обыск уже провели – по его результатам и была скрупулезно составлена опись, но Гримстер хотел порыться в вещах сам, для себя. Он перебрал книги в шкафу, отмечая в памяти их названия, вынимал и встряхивал каждую. В них не было ничего, кроме пометок на полях. Пометки позабавили Гримстера: «Неужели! Ради всего святого! Одумайся – взгляни на стр. 91, где ты утверждаешь обратное». А чаще всего попадалось просто: «!!!». По–видимому, Диллинг был требователен к книгам, не терпел плохо состряпанного чтива. Пометки попадались в беллетристике (не часто), в многочисленных научно–популярных трудах, в Шекспире, стихах, например, в потрепанном томе «Оксфордского сборника английской поэзии», в старинной книге по соколиной охоте, нескольких медицинских брошюрах, включая сборник «Домашний врач» без обложки. Но ни одного чисто научного труда или книги по собственной специальности у Диллинга не было.

Закончив осмотр, Гримстер услышал, как кто–то вошел в оставленную открытой дверь на чердак. Он обернулся и увидел Лили. Поверх бикини девушка набросила купальный халат, а широкополую шляпу от солнца держала в правой руке.