Текст книги "Мастера детектива. Выпуск 10"

Автор книги: Джон Диксон Карр

Соавторы: Виктор Каннинг,Стэн Ривертон,Джуд Гаррисон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 41 страниц)

Третий гроб
ЗАГАДКА СЕМИ БАШЕН

ПАЛЬТО–ХАМЕЛЕОН

К тому времени, когда они должны были обедать с Петтисом, настроение у доктора Фелла так упало, что Ремпол не мог поверить своим глазам, а тем более понять причину этого. Во–первых, Фелл отказался ехать на Рассел–сквер, хотя и настаивал, чтобы Хедли туда поехал. Он сказал, что ключ к разгадке этого дела должен находиться в комнате Флея, а Ремпола он задерживает для «грязной работы», которая требует усилий. Доктор Фелл так истово клял себя, что в конце концов даже Хедли стал его успокаивать.

– Что вы надеетесь найти в комнате Флея? – спросил он. – Соммерс там все осмотрел.

– Ни на что я не надеюсь, – буркнул в ответ Фелл. – У меня только надежда напасть на след брата Анри, черт бы его побрал.

Хедли заметил, что он не понимает, почему доктор Фелл неожиданно так рассердился на неуловимого брата Анри. Кроме того, Фелл немного задержал всех, пока разговаривал с хозяйкой дома мисс Хейк.

Доктор Фелл признал, что разговор с мисс Хейк ничего существенного не прибавил. Мисс Хейк была положительная незамужняя женщина пожилого возраста, склонная видеть в каждом жильце вора–взломщика или убийцу. Когда ее в конце концов уверили, что Бернаби не вор–взломщик, она все–таки кое–что рассказала. Накануне вечером дома ее не было. С восьми до одиннадцати она находилась в кино, а потом, почти до полуночи, у друзей на Грейс–Инн–роуд. Мисс Хейк не могла сказать, кто был в квартире Бернаби, но об убийстве она узнала лишь утром. Трое остальных ее жильцов – американский студент и его жена с первого этажа и ветеринарный врач со второго – накануне вечером также куда–то ходили.

Соммерс, возвратившись ни с чем с Блумсбери–сквер, остался на месте, Хедли, Розетта и Бернаби поехали в дом Гримо, а доктор Фелл, который так стремился встретиться с говорливой хозяйкой другого дома, нашел там… неразговорчивого хозяина.

Покрашенный в темный цвет дом под номером 2, в котором размещался табачный магазинчик, казался таким ветхим и безрадостным, будто служил декорацией на сцене в постановке музыкальной комедии. На звонок из глубины магазина не спеша вышел хозяин дома, табачного магазинчика и газетного киоска Джеймс Долбермен. Мистер Долбермен был маленьким, молчаливым старым человеком с длинными руками, одетым в засаленный черный миткалевый халат. То, что произошло, заявил он, его не касается. Он неохотно отвечал на вопросы, будто ожидая, что вот–вот кто–то отвлечет внимание, и можно будет вообще не отвечать. Да, у него был жилец, иностранец по фамилии Флей. Он занимал комнату на верхнем этаже. Заплатил за два месяца вперед. Нет, мистер Долбермен о нем ничего не знает и не желает знать. Ему известно только, что с ним не было никаких хлопот. У Флея была привычка разговаривать с самим собой на иностранном языке. Вот и все. Мистер Долбермен не знал о Флее ничего потому, что видел его очень редко. Нет, других жильцов у него нет. Нет, он. Долбермен, никому наверх горячей воды не носил. Почему Флей выбрал верхний этаж? Откуда, он, Долбермен, может знать? Лучше пусть они спросят у самого Флея.

Известно ли ему, что Флей убит? Да, известно. Уже был полицейский, задавал глупые вопросы и возил его опознавать тело. Но это, его, Долбермена, не касается. На вопрос о выстреле в десять двадцать пять накануне вечером хозяин, казалось, мог что–то сказать, но он только еще крепче сжал губы и стал еще пристальнее смотреть в окно. В то время он, мол, находился под лестницей в кухне. Работало радио, и он ничего не слышал, а если бы и услышал, то все равно бы не вышел. Приходил ли кто–нибудь в гости к Флею? Нет. А не общался ли Флей с какими–нибудь подозрительными иностранцами?..

Этот вопрос имел неожиданное последствие. Мистер Долбермен, хотя и в дальнейшем говорил медленно, неожиданно стал достаточно многословным. Да, кое–что было, и полиция должна была бы об этом побеспокоиться, вместо того, чтобы зря растрачивать деньги налогоплательщиков. Околачивался тут один, все рассматривал, а однажды даже разговаривал с ©леем. Отвратительный тип. Наверно, преступник. Мистеру Долбермену не нравятся такие, которые крутятся рядом и все вынюхивают. Нет, описать этого типа он не может, это дело полиции. А кроме того, тогда была ночь.

– И все–таки хоть что–нибудь вам бросилось в глаза? – чрезвычайно вежливо спросил доктор Фелл, вытирая платком лицо. – Может, что–нибудь из одежды?

– Кажется, на нем было модное пальто, – переборов себя, отвел взгляд от окна Долбермен. – Из желтого твида в красную крапинку. Но это ваше дело. Хотите пойти наверх? Вот ключ. Вход с улицы.

Когда они поднимались по темной узкой лестнице этого крепкого, несмотря на его внешний вид, дома, Ремпола охватило волнение.

– Вы правы, сэр, когда говорите, что все дело поставлено с ног на голову, – обернулся он к доктору Феллу. – Мы искали зловещую фигуру в длинном черном пальто, а теперь появляется другая, в окровавленном твидовом пальто цвета, который можно назвать светлым. Что это? Уж не поворачивается ли дело из–за этого пальто в другую сторону?

– Нет, я, говоря, что все становится с ног на голову и что мы, возможно, ошиблись, об этом не думал, – с некоторым колебанием ответил доктор Фелл, попыхивая трубкой. – Но в какой–то степени все зависит от пальто. Мужчина и два пальто. Да, я считаю, он и является убийцей.

– Вы сказали, что у вас есть собственная мысль о том, кто убийца.

– Я знаю, кто убийца. – Решительно заявил доктор Фелл. – Понимаете, что заставляет меня спорить с самим собой… Не только то, что он все время торчал у меня перед носом. Дело в том, что он все время говорил правду, а у меня не хватило здравого смысла это понять. Он был очень откровенен, и мне даже больно вспоминать, что я ему не поверил и считал его невиновным.

– А как он исчез?

– Этого я не знаю. Ну, вот мы и пришли. На верхнем этаже была только одна комната. Лестницу освещал бледный свет, который проникал сквозь застекленную крышу. Дверь комнаты, сделанная из грубых досок и покрашенная в зеленый цвет, была открытой, окна, очевидно, давно не открывались. Доктор Фелл нащупал в темноте газовый светильник, на котором едва держался абажур. В неровном свете перед их глазами предстала уютная, но запущенная комната, оклеенная дешевыми голубыми обоями, белая железная кровать, письменный стол, на котором лежал, прижатый чернильницей, сложенный вдвое лист бумаги. Все тут напоминало о Пьере Флее. Казалось, они увидели его в порыжевшем вечернем костюме и цилиндре, готовым к выходу на сцену. Над зеркалом висело написанное витиеватым почерком и вставленное в позолоченную рамку библейское выражение: «Мне отмщенье, и я воздам». Но висело изречение почему–то вверх ногами.

Дыша с присвистом, доктор Фелл неуклюже подошел к столу и взял бумагу. Ремпол увидел написанное витиеватым почерком почти официальное заявление.

«Джеймсу Долбермену, эсквайру.

Я не предупредил вас за неделю о том, что освобождаю комнату, поэтому оставляю в качестве платы за нее свои небогатые пожитки. Мне они больше не понадобятся. Я возвращаюсь в свою могилу.

Пьер Флей».

– Почему так решительно: «Я возвращаюсь в свою могилу»? – спросил Ремпол. – Будто это и в самом деле имеет значение, разве что… Думаю, Флей и в самом деле существовал. Именно Флей, а не кто–то другой, кто выдавал себя за него.

Доктор Фелл помолчал. Чем внимательней он приглядывался к ковру на полу, тем становился все более хмурым.

– Ничего, – пробурчал он. – Ни автобусного билета, ничего. Не подметено и никаких следов. Его имущество я не буду осматривать. Его, думаю, осмотрел Соммерс. Идем! Присоединимся к Хедли.

Хмурые, как погода, они направились на Рассел–сквер. Хедли, увидев их в окно, встретил в роскошной прихожей. Маска на щите с коллекцией японского оружия у него за спиной казалась карикатурой на его лицо. Дверь в гостиную была закрыта, за нею слышались тихие, неясные голоса.

– Догадываюсь, у вас снова какие–то неприятности, – достаточно весело сказал доктор Фелл. – К черту неприятности! Мне тоже нечего сказать. Я знал, что меня может постичь неудача, но из–за этого мне не легче. Что нового у вас?

– Это пальто… – возмущенно начал Хедли и кисло усмехнулся. – Если Менген говорит неправду, то я не понимаю, зачем ему это нужно. Но пальто… Совершенно новое! В карманах нет даже обычных потертостей, которые бывают в ношеном пальто. Сначала у нас была загадка с двумя пальто, теперь это можно назвать загадкой пальто хамелеона.

– Что произошло с пальто?

– Оно изменило цвет, – ответил Хедли.

Доктор Фелл, прищурившись, с любопытством смотрел на Старшего инспектора.

– Как бы там ни было, но я не думаю, что это дело совсем помутило ваш разум, – сказал он. – Изменило цвет? Не хотите ли вы сказать, что теперь оно изумрудно–зеленое?

– Я хочу сказать, что с тех пор оно изменило цвет… Пойдемте!

Они вошли в очень богато обставленную гостиную, выдержанную в старинном стиле. Бронзовые статуи держали подсвечники. Портьеры на позолоченных карнизах из–за чрезмерного количества тюля были похожи на замерзшие водопады. Горели все лампочки. В комнате стояла напряженная тишина. На диване небрежно сидел Бернаби. Розетта мерила пол быстрыми нервными шагами. В углу, около радиоприемника, стояла Эрнестина Дюмон. Закусив верхнюю губу, она смотрела на всех насмешливым взглядом. И, наконец, здесь был Бойд Менген. Он стоял спиной к камину, поворачиваясь к огню то одним, то другим боком, будто его припекало. Но в самом деле его припекало нетерпение или возбуждение.

– Я знаю, это проклятое пальто – как раз на меня, – говорил он сердито. – Пальто мне подходит по размеру, но оно не мое. Во–первых, я всегда ношу плащ. Он и теперь там висит. Во–вторых, такое пальто я не могу позволить себе никоим образом. Оно стоит, наверное, больше двадцати фунтов. В–третьих… – Увидев доктора Фелла и Ремпола, Менген замолчал.

– Вы не могли бы повторить то, что сказали? – повернулся к нему Хедли.

Менген закурил сигарету. Пламя спички осветило его немного покрасневшие темные глаза. Он бросил спичку в пепельницу, затянулся и с обреченным видом проговорил:

– Не понимаю, почему все–таки виновным хотят видеть меня! Это может быть чье угодно пальто, хотя я не понимаю и того, почему люди бросают свою одежду, где попало. Тед, я вам все объясню! – Схватив Теда за руку, Менген потянул его к камину, будто хотел предъявить вещественное доказательство. – Когда я пришел сюда вчера вечером, я решил повесить плащ. Вообще я не включаю свет, а нащупываю первый попавшийся свободный крючок и вешаю. Но вчера у меня в руках был сверток с книгами.

Я хотел положить его на полку, поэтому включил свет и сразу же увидел в дальнем углу чужое пальто. Оно было, я бы сказал, такого же размера, как и желтое твидовое, какое на вас, только оно было черного цвета.

– Черного? – переспросил доктор Фелл, Он вытянул шею и с любопытством смотрел на Менгена. – А почему вы говорите «чужое»? Если в чьем–нибудь доме вы видите несколько пальто, то разве вам приходит в голову мысль о чужом пальто? Ведь вы даже не задумываетесь о том, что одно из пальто на вешалке может быть вашим.

– Я знаю пальто всех, кто живет в этом доме, – ответил Менген. – Я подумал, что это пальто Бернаби.

Бернаби снисходительно смотрел на Менгена. Теперь он был не похож на того человека, который сидел на диване на Калиостро–стрит.

– Менген – человек молодой, но очень наблюдательный, доктор Фелл, – сказал он и сделал театральный жест рукой. – Ха–ха–ха! Особенно когда дело касается меня…

– Я что–нибудь не так сказал? – миролюбиво спросил Менген.

– Пусть лучше он расскажет обо всем сам, – продолжал Бернаби. – Розетта, дорогая, хочешь сигарету? Между прочим, заверяю вас, пальто не мое.

– Так или иначе, я заметил это пальто, – рассердившись без видимой причины, обернулся Менген к доктору Феллу. – А когда сегодня утром Бернаби пришел сюда, он увидел на том месте светлое пальто с пятнами крови. Объяснение тут возможно только одно: было два пальто. Черт побери!.. Но я клянусь, что вчерашнее пальто никому из жильцов дома не принадлежит. Что же получается: на убийце было одно пальто, или оба, или ни одного? Кроме того, черное пальто имело странный вид…

– Странный вид? – переспросил доктор Фелл так резко, что Менген вздрогнул. – Что вы имеете в виду?

Скрипнув туфлями на низких каблуках, Эрнестина Дюмон отошла от радиоприемника на шаг вперед. В этот день у нее был осунувшийся вид, выступали скулы, заострился кос, а веки были припудрены так сильно, что придавали всему облику загадочное выражение. Взгляд ее блестящих черных глаз был решительным.

– Зачем слушать всякие глупости? – начала она. – Мне об этом известно больше, чем ему. Разве не так? – взглянула мадам Дюмон на Менгена и наморщила лоб. – Нет, нет! Думаю, вы стараетесь рассказать правду, но, по–моему, немного запутались. А все, как говорит доктор Фелл, очень просто. Желтое пальто было там вечером. Оно висело на том месте, где, как вы уверяете, видели черное. Я его тоже видела.

– Но ведь… – попытался возразить Менген.

– Успокойтесь, успокойтесь, – прогудел доктор Фелл. – Попробуем в этом разобраться. Когда вы видели пальто, мэм, вам не бросилось в глаза, что оно какое–то необычное? Это немного странно. Ведь вы знаете, оно тут никому не принадлежит.

– Ничего странного тут нет, – возразила мадам Дюмон и кивнула в сторону Менгена. – Я не видела, когда он пришел, и подумала, что пальто его.

– Между прочим, кто открывал вам дверь? – равнодушно спросил доктор Фелл.

– Энни. Но плащ я вешал сам. Я клянусь…

– Лучше позовите сюда Энни, если она в доме, – предложил доктор Фелл, обращаясь к Хедли. – Загадка пальто–хамелеона меня заинтриговала. Гм… Мадам Дюмон, я верю вам не меньше, чем вы – Менгену. Недавно я говорил Теду Ремполу, каким откровенным был один человек. Гм… Между прочим, вы разговаривали с Энни?

– Да, – ответил Хедли. – Вчера вечером ее тут не было, она вернулась только в половине первого. Но о пальто я ее не спрашивал.

– Не понимаю, зачем так суетиться?! – воскликнула Розетта, направляясь к звонку, чтобы вызвать Энни. – Вам больше нечего делать? Какая разница – черное пальто или желтое?

– Большая разница, и вы это знаете, – обернулся к ней Менген. – Я его не видел и не думаю, чтобы видела его Энни. Но ведь кто–то должен сказать правду. И Энни, допускаю, возможно, знает ее. Я же не знаю ничего.

– Совершенно справедливо, – кивнул Бернаби.

– Идите к черту! – выругался Менген.

Хедли встал между ними и стал их успокаивать. Бернаби, побледнев, снова сел на диван. Напряжение достигло кульминации, но когда появилась Энни, все затихли. Энни была спокойной и серьезной длинноносой девушкой. Ей, похоже, приходилось много работать. Ссутулившись у двери, девушка спокойно смотрела карими глазами на Хедли. Чепец, казалось, прирос к ее голове. Вид у нее был немного грустный, но ничуть не взволнованный.

– Я хочу спросить у вас кое–что о вчерашнем вечере, – обратился к ней старший инспектор, – Э–э… Вы открывали дверь мистеру Менгену? Не так ли?

– Да, сэр.

– В котором часу?

– Этого я не могу сказать, сэр, – озадаченно ответила девушка. – Не могу сказать определенно.

– Вы видели, как он вешал свои шляпу и плащ?

– Да, сэр. Он никогда не отдаст их мне… Конечно, я могла бы…

– А вы заглядывали в гардеробную?

– А, понимаю… Да, сэр, заглядывала. Видите, я открыла ему и пошла в столовую, а оттуда мне надо было вниз, на кухню. Проходя по вестибюлю, я обратила внимание, что он не выключил свет. И я выключила сама.

– Теперь будьте особенно внимательны, – наклонился вперед Хедли. – Вы видели светлое твидовое пальто, которое нашли сегодня утром? Видели, не так ли?… Хорошо. Вы помните, на каком крючке оно висело?

– Да, сэр, помню. Сегодня утром, когда мистер Бернаби нашел его, я была в вестибюле. Потом пришли другие. Мистер Миллз сказал, что мы не должны его трогать, так как полиция…

– Правильно. А теперь, Энни, поговорим о цвете этого пальто. Вчера вечером там было светло–коричневое пальто или черное? Вы можете вспомнить?

– Да, сэр, – внимательно глядя на Хедли, сказала Энни. – Я могу припомнить… Светло–коричневое или черное, сэр? Вы это имеет в виду? Вообще, сэр, если быть точной, то ни то ни другое. Вчера вечером там не висело никакого пальто вообще.

В гостиной поднялся шум. Менген был вне себя от ярости, Розетта почти истерично смеялась, Бернаби весело усмехался. Только Эрнестина Дюмон молчала. Минуту Хедли изучал серьезное лицо Энни. Девушка, стиснув руки, удивленно вытянула шею. Хедли молча подошел к окну.

– Ну, успокойтесь, – ухмыльнулся доктор Фелл. – По крайней мере это не обернется для нас третьим цветом. Уверяю вас, этот факт подает нам большую надежду, хотя я, выражаясь так, и обрекаю себя на опасность получить стулом по голове. Гм… Значит… Пойдемте, Хедли! Время обедать. Обед!

ЛЕКЦИЯ ДОКТОРА ФЕЛЛА

Вино было выпито, сигары выкурены, кофе подан. Хедли, Петтис, Ремпол и доктор Фелл сидели у настольной лампы под красным абажуром в ресторане отеля, где жил Петтис. Кроме них, в зале сидело еще несколько посетителей. В этот час зимнего дня, когда за окном падал пушистый снег, самое уютное место было около затопленного камина. В тусклом свете, под потемневшим гербом с каким–то девизом доктор Фелл еще больше напоминал феодального барона. Глядя на кофейные чашки с таким пренебрежением, будто был способен проглотить их, он взмахнул сигарой, прокашлялся и провозгласил:

– Сейчас я прочитаю вам лекцию об общем механизме и развитии ситуации, известной в детективной литературе как «герметически закрытое помещение».

– Может, когда–нибудь в другой раз… – простонал Хедли. – После такого чудесного обеда нам не нужны никакие лекции, особенно когда нас ждет дело. Как я сказал минуту назад, теперь…

– Я прочитаю лекцию, – неумолимо продолжал свое доктор Фелл, – лекцию об общем механизме и развитии ситуации, известной в детективной литературе как «герметически закрытое помещение». Гм… Кто хочет, тот может этот раздел опустить. Начну, джентльмены, с того, что я, пополняя свои знания знакомством с детективной беллетристикой за последние сорок лет, могу…

– Если вы собираетесь анализировать невозможные ситуации, – перебил его Петтис, – то при чем тут детективная беллетристика?

– А при том, – отозвался доктор Фелл, – что мы с вами имеем дело, откровенно говоря, с детективной историей, и не стоит делать вид, будто это не так. И хватит выдумывать важные причины, чтобы не говорить о детективной истории. Давайте открыто гордиться самым благородным из всех возможных увлечений персонажей детективных произведений.

Итак, пойдем дальше. Я, джентльмены, не собираюсь излагать тут какие–нибудь правила. Я хочу говорить о личных вкусах и симпатиях. Мы можем согласиться с утверждением Редьярда Киплинга с том, что существует 96 способов выдумать запутанный сюжет об убийстве, и каждый из них будет соответствовать действительности. Если бы я заявил, что каждый из них мне интересен, то, мягко выражаясь, я бы соврал. Но суть в другом. Если я скажу, что рассказ о преступлении в закрытой комнате в детективной беллетристике интереснее других, то это будет каким–то образом просто предубеждением. Мне нравится, когда убийства происходят часто, когда они кровавы и нелепы. Мне по вкусу яркие цвета и фантазия, потому что, разве может быть интересным что–нибудь лишь потому, что оно подано так, будто произошло на самом деле? Меня не интересуют примеры повседневной жизни, я предпочитаю слушать смех великого Ано [15]15
  Персонаж детективного произведения А. Э. Мейсона (1865–1948).


[Закрыть]или монотонный звон колоколов собора святого Петра. Я допускаю, что все эти вещи – веселые, умные, рассудительные и не требуют более или менее талантливого критического рассмотрения. Но это необходимо делать, так как те, кому не нравится трагичное, требуют, чтобы их суеверия были признаны принципами. В качестве клейма для осуждения они используют слово «неправдоподобно» и начинают сами верить, что «неправдоподобное» – плохо. Если А убит, а на Б и В падает большое подозрение, то неправдоподобно, чтобы преступником мог быть совершенно невинный на первый взгляд Г, хотя преступником является именно он. Если у Д имеется безукоризненное алиби, и он клянется каждой последующей буквой алфавита, что он невиновен, то неправдоподобно, что Д совершил преступление, но он его все–таки совершил. Когда детектив собирает на берегу моря угольную пыль, то неправдоподобно, что такая незначительная вещь может иметь какое–нибудь значение, однако она его имеет. Следовательно, мы приходим к выводу, что слово «неправдоподобно» становится нелепым, превращается в этакую насмешку. Правдоподобие, случается, не вырисовывается до самого конца расследования, и тогда убийство, если хотите, можно приписать кому–нибудь, кто вам несимпатичен, как это делают некоторые старые чудаки, при этом они не жалуются на то, что это менее вероятно и бесспорно, чем то, что преступление совершил человек, на которого подозрение падало с самого начала.

Когда появляется лозунг «Этого не может быть!», когда вам не нравятся убийцы–маньяки или те, кто оставляет визитные карточки, вы просто заявляете: «Такие рассказы мне не нравятся». Это вполне понятно. Когда не нравятся, говорить об этом можно с полным правом. Но когда мысль о вероятности или даже качестве рассказа зависит от вкуса, то говорят: «Этого не может быть, потому что это мне не нравится».

В чем же истина? Это можно выяснить, взяв в качестве примера герметично закрытую комнату, ведь такие ситуации люди критикуют чаще, чем какие–нибудь другие, по той причине, что считают их неубедительными.

Я рад отметить, что большинству читателей ситуации в герметично закрытой комнате нравятся. Но – и в этом вся суть – даже эти читатели часто колеблются. Сказать по правде, я тоже. Почему люди так подозрительно относятся к разговорам о закрытой комнате? Не последней причиной является недоверие, но до определенной степени – и разочарование. Поэтому, и это вполне естественно, легко сделать ошибочный шаг и назвать все дело неправдоподобным, пли невозможным, или нелепым.

– Одним словом, – продолжал доктор Фелл, размахивая сигарой, – это то, о чем нам сегодня рассказывал О'Рурк, – обман чувств в повседневной жизни. Господи! Джентльмены, что уж говорить о рассказе, когда насмехаются даже над действительностью! Когда такое случается в детективном романе, заявляют, что это неправдоподобно, а когда в повседневной жизни и не поверить нельзя, то обычное объяснение разочаровывает людей. Дело в том, что они и в том и другом случае ожидают чего–то большего.

Видите, если возникает впечатление какой–то магии, люди считают, что причина также должна быть магической. А когда оказывается, что это не колдовство, говорят: «Глупости». Вряд ли это справедливо. И уже в последнюю очередь можно критиковать поведение убийцы. Вся суть вот в чем: может ли такое быть? Если да, вопрос, было ли это, не возникает. Преступник исчезает из закрытой комнаты. Поскольку преступник, к нашему удовольствию, нарушает закон природы, то он, видит Бог, имеет право нарушить закон возможного. Если у кого–то возникает намерение встать на голову, то вряд ли целесообразно требовать, чтобы он стоял на ногах, раз он и так на них стоит. Примите это во внимание, джентльмены. Если хотите, назовите такой вывод неинтересным или как–нибудь иначе – это дело вкуса, – но не спешите делать нелепое заявление, будто такое невозможно или заходит слишком далеко.

– Хороню, хорошо! – отозвался Хедли, заерзав на стуле. – Я в этом не очень разбираюсь, но если вы так настаиваете на этой лекции, она, наверно, имеет какое–то отношение к нашему делу?

– Да.

– Тогда при чем тут герметично закрытая комната? Вы сами сказали, что убийца Гримо – это самая сложная наша проблема. Главная загадка – убийство посреди улицы…

– Эх… – Доктор Фелл так пренебрежительно махнул рукой, что Хедли удивленно поднял на него глаза. – Вы имеете в виду эту сторону дела? Я понял все, как только услышал звон церковных колоколов. Я говорю это совершенно серьезно. Меня волнует это исчезновение из комнаты. И я, чтобы выяснить, может ли быть у нас какая–нибудь ниточка, собираюсь дать в общих чертах классификацию некоторых способов убийства в запертой комнате. Несмотря на их отличия, у некоторых из них есть нечто общее.

Гм… Так вот, мы имеем комнату с одной дверью, с одним окном и крепкими стенами. Говоря о способах исчезновения, когда дверь заперта, и окно герметично закрыто, я не буду брать очень распространенные в наши дни вульгарные случаи, когда запертая комната имеет тайный выход. Автор, который себя уважает, вряд ли вспомнит о том, что такое возможно. Нет необходимости оговаривать и второразрядные разновидности грубого нарушения этого закона, скажем, занавеска, открыв которую, можно просунуть руку, или отверстие в потолке, через которое опускают нож, а крышку ставят на место, и пол на верхнем этаже покрыт пылью, так, будто там никто не ходил. Это та же самая непорядочность, только в миниатюре. В принципе не имеет значения, какого размера будет отверстие: маленькое, как наперсток, или такое большое, как дверь в кладовой. Что касается классификации, то некоторые положения, мистер Петтис, можете записать…

– Хорошо, – улыбнулся Петтис. – Рассказывайте дальше.

– Во–первых, если преступление совершено в комнате, которая герметично закрыта, то убийца из нее не исчезал, потому что на самом деле никакого убийцы в ней и не было. Объясняю.

Первое. Перед нами не убийство, а стечение обстоятельств, которое привело к несчастному случаю, хотя все напоминает убийство. Поскольку комната была закрыта, и все свидетельствует о том, что произошло нападение, ограбление, ранение, повреждение мебели, то появляется мысль о драке и убийстве. Жертва убита или оглушена позже, но люди думают, что все произошло в закрытой комнате. В таком случае причиной смерти всегда считают удар по голове, вероятней всего палкой. Но на самом деле смерть наступила от удара об угол стола или острый край стула, а чаще всего – о железную решетку камина. Кстати, каминная решетка была причиной смерти, которая выглядела убийством в деле Шерлока Холмса «Горбун». А наиболее тщательно подготовлено такое преступление в романе Гастона Леру «Тайна желтой комнаты», самом лучшем детективном произведении вообще.

Второе. Убийство. Но жертва, не желая того, убивает сама себя или умирает вследствие несчастного случая. Это намек на то, что в комнате появились привидения. На самом же деле туда пускают газ, и жертва, приходя в неистовство, разбивает в комнате все в щепки, будто там происходила драка, и умирает от нанесенной себе ножевой раны. Другие варианты: пробивает себе голову острым канделябром, вешается на проводе или даже душит себя собственными руками.

Третье. Убийство механическим устройством, спрятанным в каком–нибудь невинном на вид предмете мебели. Возможно, это западня, поставленная кем–нибудь давно умершим. Она срабатывает или автоматически, или этому способствует новый, теперешний убийца. Это может быть и произведением современной науки. Существует, например, спрятанный в телефонной трубке механизм, который стреляет пулей в голову жертве, когда та берет трубку. Существует пистолет, к спусковому крючку которого прикрепляют струну, эта струна натягивается, если замерзает и расширяется вода. Существуют часы, которые стреляют пулей, когда их заводят. Есть будильник с неприятным звонком, и когда его накрывают рукой, чтобы остановить, Выскакивает лезвие, которое распарывает жертве живот. Бывает, жертве раскалывает череп гиря, падающая с высокой спинки стула или с потолка. Есть постель, которая выпускает отравленный газ, когда ее согревает человеческое тело, отравленная иголка, которая не оставляет следа…

– Видите, – делая выпады сигарой во все стороны, продолжал доктор Фелл, – рассматривая способы использования всех этих механических устройств, мы имеем дело скорее с невозможными ситуациями, чем с ситуацией запертой комнаты. Можно говорить об убийстве электрическим током, когда его подключают к шнуру перед выставленными картинами, к шахматной доске или даже перчаткам. Смерть может таиться даже в чайнике. Но в наше время эти примеры, как мне кажется, не используют, а поэтому отправимся дальше.

Четвертое. Самоубийство с намерением выдать его за убийство. Жертва закалывает себя ледяной сосулькой, сосулька тает, никакого оружия в замкнутой комнате не находят и считают, что это убийство. Или жертва стреляет в себя из пистолета, прикрепленного к резиновой ленте. После выстрела пистолет исчезает в дымовой трубе. Или – правда, здесь уже речь идет не о замкнутой комнате – пистолет прикрепляют к грузу пружиной, и после выстрела он падает через перила моста в воду. Или вылетает через окно запертой комнаты и падает в снег.

Пятое. Такое убийство, когда считают, что жертва жива, а на самом деле она уже лежит мертвой в комнате, с двери которой не спускают глаз. Убийца, или одетый, как его жертва, или похожий на нее, входит в комнату, избавляется от маскировки и так быстро выходит из комнаты, что со стороны кажется, будто он разминулся в дверях с тем, кто туда входил, то есть с самим собой. В любом случае у него есть алиби, и потом делается вывод, что убийство произошло после того, как «жертва» вошла в комнату.

Шестое. Убийство произведено за пределами комнаты, но создается впечатление, что его кто–то совершил в комнате. Я отношу такое убийство к тем, которые называют «дистанционными» или «ледяными». Говоря о ледяной сосульке, я имею в виду, что дверь комнаты закрыта, окно слишком маленькое, есть жертва и нет оружия. Ледяная пуля делает свое дело и тает, не оставляя следа. Мы уже говорили о тайных газах. В детективной беллетристике этот способ впервые описала Энн Кэтрин Грин в рассказе «Одни инициалы». Между прочим, эта американская писательница стала зачинательницей ряда традиций. В ее первом детективном романе, созданном свыше пятидесяти лет назад, кровожадный секретарь убивает своего работодателя, и статистика, думаю, доказала бы, что сегодня секретарь – самый банальный убийца в литературе. Дворецкие давно вышли из моды, инвалид в кресле на колесах не вызывает доверия. Давно отказались и от мании убийства, якобы присущей незамужним женщинам среднего возраста. Врачи ведут себя теперь лучше, если, конечно, не становятся сумасшедшими учеными. Адвокаты, оставаясь традиционно непорядочными, только иногда становятся в действительности опасными. Но все повторяется. Эдгар Аллан По восемьдесят шесть лет назад назвал своего убийцу Гудфеллоу, то есть хороший парень, и самые знаменитые современные авторы детективных романов поступают так же, давая имя Гудмен, то есть хороший человек, заклятым негодяям, а секретари продолжают оставаться наиболее опасными.