Текст книги "Мастера детектива. Выпуск 10"

Автор книги: Джон Диксон Карр

Соавторы: Виктор Каннинг,Стэн Ривертон,Джуд Гаррисон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 41 страниц)

Глава четырнадцатая

Перед отъездом из отеля Гримстер позвонил в Ведомство. Оказалось, сэр Джон уже уехал рыбачить в Девон. Копплстоуна тоже не было. Гримстер попросил сообщить сэру Джону – через Хай–Грейндж, что при первой возможности он привезет бумаги Диллинга.

Он отвез Лили в Лондон и оставил ее у миссис Харроуэй, пообещав вернуться через пару часов. Его потряс вопрос Лили: «Теперь уже ничего не случится?» Как раньше в Диллинга, так сейчас она свято верила в Гримстера. Она предпочитала не вмешиваться в мужские дела, если сами мужчины этого не хотели. Всю дорогу Лили болтала о пустяках. В гостинице пропустила мимо ушей новости – очередной выпуск. Она слышала лишь то, что хотела слышать, видела то, что хотела видеть, и всегда находила способ отмахнуться от того, что угрожало ее благополучию.

У себя дома Гримстер вскрыл чемоданчик. Пролистал бумаги, большая часть которых и прилагающиеся к ним чертежи были ему непонятны. Но небольшое рекламное резюме было недвусмысленным. Диллинг изобрел противопехотное оружие, основанное на сочетании электромагнитного и лазерного лучей, позволяющее облегчить ночную стрельбу и повысить ее точность. Установка была компактна, управлялась одним человеком и требовала минимума навыков. Гримстер не сомневался, что Ведомство ее купит. Лили разбогатеет, а с богатством, как известно, приходит благоразумие, более чем достаточное, чтобы сохранить человеку довольство и счастье.

Гримстер встретился с миссис Харроуэй после второго завтрака. Лили была у себя, отдыхала. Миссис Харроуэй, высокая, строгая, сидела в бархатном кресле с чашкой кофе в руке. Она предложила кофе и Гримстеру. Тот отказался и положил на стол запорошенный песком чемоданчик Диллинга.

Она посмотрела на чемоданчик так, будто хотела подчеркнуть, насколько он не вяжется с богатой обстановкой гостиной.

– Его содержимое принадлежало Диллингу, – начал Гримстер. – Он собирался продать документы Ведомству, а оно хотело получить их, не заплатив. Вы сегодня же должны положить бумаги в свой банк. Они стоят больших денег. Лили разбогатеет, а без вашей помощи ей не обойтись.

Миссис Харроуэй согласно кивнула. Она принадлежали к тем женщинам, которые понимают все с полуслова. Опыт и интуиция служили ей ключом ко многим ситуациям. Она ответила:

– Если Лили немного помочь вначале, она быстро научится. Лили сказала мне, что любит вас, а вы – ее.

– И то, и другое – ложь.

– Так я и думала. Но вы посчитали себя ее должником? – Она кивнула на чемоданчик.

– Да.

– С профессиональной точки зрения?

– Отнюдь. Ведомство отобрало бы у Лили бумаги, притворившись, что они не стоят ни гроша, и нашло бы способ избавиться от нее. Ведомство поступает так всегда, при малейшей возможности.

– Об этом мне часто говорил муж. Очень давно, когда мир был лишь слегка запятнан, мистер Гримстер. Сейчас он прогнил насквозь.

– Я снял с бумаг копии. И сообщу Ведомству, что оригиналы у вас, а вы на стороне Лили. Все будет в порядке. Коль возможность упущена, Ведомство хитрить не станет.

– А этот поступок не скомпрометирует вас?

– Мне уже нечего терять.

– Не стану спрашивать, что они сделали вам, – улыбнулась она, – но, вероятно, устроили какую–нибудь личную пакость.

– Им это раз плюнуть.

– Вы не попрощаетесь с Лили?

– Я обязан это сделать.

Миссис Харроуэй встала:

– Я сейчас пришлю ее. С ней, как вы знаете, лучше не откровенничать. Она кормится полуправдой, от рождения видит жизнь в розовом свете и считает, что удача всегда будет сопутствовать ей. На такое способен далеко не каждый.

– Она остановилась у двери, испытующе взглянула на Джона. – Могу я задать вам вопрос, мистер Гримстер?

– Пожалуйста.

– Сколько человек вы убили за свою жизнь?

Смахнув песчинку с чемоданчика, он ответил:

– После первого это уже не имеет значения.

– Вы не боитесь смерти?

– Я еще надеюсь пожить, – улыбнулся он.

– Знаете, что я вам посоветую?

– Знаю, но, боюсь, не смогу принять ваш совет.

Миссис Харроуэй слегка пожала плечами и вышла.

Через несколько минут на пороге появилась Лили. Она бросилась к Гримстеру с возгласом: «Джонни!», обвила его шею руками, прижалась к нему сначала щекой, а потом губами.

Отстранив ее от себя, он сказал:

– Дорогая, на несколько дней мне придется съездить в Девон. Ты останешься с миссис Харроуэй.

– Что ж, мне не грех переменить обстановку. По я буду скучать по тебе, Джонни, так что возвращайся скорей. – На столе, за спиной Гримстера, она заметила чемоданчик. – Это он, да?

– Да. Пока я не улажу дела с Ведомством, за ним присмотрит миссис Харроуэй.

Лили наклонилась и положила руку на чемоданчик:

– Таким я его и помню. Ведь эти чемоданы стоят дорого, правда?

– Довольно дорого.

Она повернулась и взглянула на Гримстера с искренней тревогой:

– Знаешь, Джонни, в тот первый раз… когда мы были вместе… Это не из–за него… – Она бросила взгляд на чемоданчик. – Ты догадался об этом, правда? То есть, я хочу сказать, ты это тоже чувствовал?

Он улыбнулся, взял ее за руку, поцеловал и ответил:

– Конечно, чувствовал. Несмотря ни на что, любовь превыше всего.

Лили улыбнулась и быстро продекламировала:

– «Но люби меня ради самой любви, и никогда не умрешь, потому что любовь бессмертна». Элизабет Барретт Броунинг, 1806–1861. Знаешь, Джонни, ведь это правда, истинная правда. Остальное не имеет значения. Просто всегда должна быть… любовь ради самой любви. Как, по–твоему, разве это не прекрасно?

Он дал ей выговориться, слушал вполуха и, когда она закончила, поцеловал на прощанье. Направляясь к выходу, он в точности представлял себе, что Лили сделает после его ухода. Она войдет в комнату, станет у чемоданчика и отдастся во власть грез… розовых грез. Миссис Харроуэй права. Лили родилась под счастливой звездой.

Гримстер поехал в Ведомство. У секретарши сэра Джона оставил конверт с катушкой непроявленной пленки, на которую сам переснял бумаги Диллинга, и с письмом, где сообщал, что оригиналы у миссис Харроуэй, которая поведет от имени Лили переговоры. Потом он прошел в свой кабинет и забрал четыре фальшивых паспорта, которые когда–то выписал себе для служебных целей, но в Ведомстве так и не зарегистрировал. Из сейфа он вынул весь личный запас английских денег и иностранной валюты, а также пистолет. За границей в банках у него лежало еще немало денег. Потом Гримстер позвонил в Хай–Грейндж и переговорил с Кранстоном. Объяснил, что задержится в Лондоне до завтрашнего утра и приедет в усадьбу не раньше полудня.

Было четыре часа дня. Гримстер сел за стол и стал вязать мушку под названием «Роял Соверен» – такую подарили самой королеве, а теперь способ ее изготовления напечатали в лежавшем у Гримстера на столе журнале по рыболовству. Но руки Джона двигались автоматически. Теперь, попрощавшись с Лили и написав письмо, дожидающееся теперь преемника сэра Джона (им, скорее всего, станет Копплстоун, не лишенный честолюбия, несмотря на презрение к Ведомству и определенные профессиональные недостатки), Гримстер мог думать только о собственных планах. Он понимал: чтобы осуществить убийство такого человека, как сэр Джон, нужно действовать осмотрительно, не дать ему ни малейшего повода для подозрений. Ведь сэр Джон и Гримстер мыслят одинаково. Сейчас сэр Джон следит за тончайшими оттенками в поведении Гримстера. А Гримстер может чем–то себя выдать, хотя бы бессознательно. И если это «что–то» проявится хотя бы на кратчайший миг, сэр Джон отнесется к нему серьезно. Сэр Джон рисковать не станет. Гримстер тоже. Даже то, что сэр Джон уехал на рыбалку, а не остался в Лондоне дожидаться донесений от него, Гримстера, могло означать, что шеф решил сам выбрать место встречи с ним. А могло и ничего не означать. Впрочем, лучшего места для встречи, чем Хай–Грейндж, не найти. Гримстер аккуратно оплел мушку золотой нитью и решил, что место схватки должен выбрать сам. В усадьбе его ждали завтра к полудню. А приедет сегодня вечером. Сэр Джон в Хай–Грейндж никогда не останавливается. Он всегда снимает номер в гостинице «Лиса и гончие» в Эггсфорде и каждое утро проводит одинаково: встает рано, едет по дороге в Барнстейпл до стоянки у железнодорожного переезда, оставляет там машину, идет до реки пешком и час рыбачит. Потом возвращается к машине, кружной дорогой добирается до Хай–Грейндж и работает там час. Завтра, когда сэр Джон выедет на стоянку у железной дороги, Гримстер уже будет ждать его. Если повезет хоть немного, тело обнаружат только через пару часов, а большей форы и не нужно. У Гримстера, как и у большинства его коллег, есть связи, Ведомству неизвестные. Через шесть часов после убийства Гримстер уже будет за границей…

Гримстер сплел мушку, уложил «дипломат», пошел в диспетчерскую и попросил дежурного офицера, если что–нибудь придет на его, Гримстера, имя из Хай–Грейндж, послать к нему домой рассыльного, но не позже половины восьмого утра – в это время он уедет в Девон.

Дежурный кивнул и спросил:

– Вы ведь знали Гаррисона?

– Да.

– Только что получено сообщение. В человеке, которого вчера в Уоберне загрыз лев, опознали Гаррисона.

Гримстер притворился изумленным:

– Гаррисона? Как его туда, черт возьми, занесло?

– Не знаю, – рассмеялся дежурный, – верно, охотился за бабой.

Через полчаса Гримстер уже ехал на запад. По радио передавали легкую музыку. Пепельница все еще была до половины завалена испачканными губной помадой окурками Лили. Изредка до Гримстера доносился запах ее духов. Лили и Гарри, потом Лили и Джонни, а в будущем Лили и… мало ли еще мужчин? Диллинг, будь он жив, в конце концов оставил бы ее – ведь тело его так же искало перемен, как и душа. Диллинг был умен, хитер и практичен. Доверял лишь немногим, да и то с оговорками. И правильно делал, миссис Харроуэй права – мир прогнил насквозь. Прогнил и сам Гримстер. Его, холодного и прогнившего, по–настоящему лишь раз, в образе Вальды, коснулись теплота и человечность. С Вальдой сэр Джон допустил промах. Но ошибаются даже самые лучшие. На его месте Гримстер поступил бы точно так же. Он убьет сэра Джона. Это нужно сделать, потому что Гримстер должен освободиться от сэра Джона, как уже освободился от Лили, и продолжал жить, а страницы памяти пусть желтеют, пусть выцветают на них чернила.

Гримстер остановился пообедать в придорожном кафе, поэтому въехал в Тонтон около полуночи. Именно в этом городе, пересев в другой, взятый напрокат автомобиль, который он сейчас вел, Гримстер вдруг понял, что думает о Гаррисоне; вновь вспоминает, теперь уже бесстрастно, гигантский прыжок льва. Гаррисон любил женщин. Возможно, даже слишком любил. Гримстеру захотелось узнать, была ли в его жизни та «одна–единственная». Он мысленно перенесся в прошлое, к дням, прожитым в Веллингтоне, к каникулам, проведенным вместе… У Гаррисона были и отец, и мать, но он ненавидел их обоих. Гримстер не знал отца вообще и давно потерял к нему всякий интерес. Они с Гаррисоном, в сущности, не уживались друг с другом, но что–то их все–таки связывало. Что? Может, по сути, их необычная дружба была плодом открытого презрения к себе и к собственному занятию. Джон мрачно усмехнулся, вспомнив, как волновался, когда впервые, кандидатом в сотрудники Ведомства, предстал перед сэром Джоном… Боже, то был другой Гримстер, не тот, кто сидит сейчас за рулем и собирается убить шефа. Да, сэр Джон отлично его выдрессировал, сделал из него то, чем он стал – хладнокровным разумным животным…

Гримстер так глубоко задумался, что не заметил в зеркале полицейскую машину. Она вдруг вывернула вправо, поравнялась с ним, сверкая мигалкой, полисмены обогнали его, жестом приказали остановиться, и сами притормозили в нескольких ярдах впереди. В этот поздний час других машин на дороге не было.

Гримстер выключил мотор и стал ждать. Из машины вышли двое полисменов и не спеша направились к нему. Один, высокий, подошел к автомобилю спереди, остановился, нагнулся, проверил номер. Другой стал у двери водителя. Гримстер опустил окно и сказал:

– Добрый вечер.

Полисмен улыбнулся, кивнул и ответил:

– Добрый вечер, сэр. Обычная проверка. Будьте добры, назовите номер своей машины.

Такие проверки на самом деле случались. Гримстер заметил, что верхний левый карман у полисмена расстегнут. Джон назвал номер автомобиля.

– Благодарю, сэр. Это ваша машина?

– Нет, я взял ее напрокат.

Высокий полисмен подошел ближе и приложил руку к козырьку:

– Будьте любезны, скажите, куда вы направляетесь?

– В окрестности Барнстейпла. А еду из Лондона.

– Вы знаете, что у вашей машины не горит один задний габаритный фонарь?

– Нет, не знаю.

– Стоит выйти взглянуть, сэр. Может, лампочка перегорела или контакт отошел. Если сами не исправите, неподалеку есть гараж.

Он опустил руку и открыл Гримстеру дверь. Гримстер снял ноги с педалей, повернулся да так и замер. Полисмены расступились, чтобы оказаться по обе стороны от него. И тогда, уже слишком поздно, Гримстер почувствовал, что это не обычная проверка, что эти люди не просто хотят вежливо указать ему на неисправность, и понял, что если это так, его положение безнадежно. Сэр Джон не отставал от него ни на шаг, а теперь, судя по всему, обогнал.

Поставив ноги на землю и усевшись боком, Гримстер сказал:

– Это не просто проверка.

– Да, сэр. – Высокий полисмен шагнул вперед и заслонил дверь, чтобы ее нельзя было закрыть. Мимо прогрохотал громадный рефрижератор, и, когда шум затих, второй полисмен сказал:

– Вытяните руки, сэр. Надеюсь, вы понимаете, зачем.

Гримстер понял все прекрасно и сообразил: сопротивляться пока бесполезно. Ему ни за что не добраться до пистолета, ни за что не ускользнуть. У машины их двое, за рулем полицейского автомобиля еще один, и это наверняка не простые полисмены или, во всяком случае, прошедшие специальную подготовку. Он и сам не раз проводил подобные операции, а потому обо всем догадывался.

Гримстер протянул руки, высокий умело надел на них наручники. Это, видимо, сняло небольшое напряжение, еще остававшееся у полисменов. Наручники надеты, задание выполнено, а больше их ничто не интересует.

Тот, кто был пониже, вежливо попросил:

– Будьте добры, сэр, пересядьте на заднее сиденье. Мы надели наручники спереди, чтобы вы могли курить, если захотите.

Гримстер вышел, ему открыли заднюю дверь, он забрался на заднее сиденье. За руль сел высокий, другой обошел автомобиль и занял место рядом с Гримстером.

Машина тронулась. Сосед Гримстера снял фуражку и пригладил волосы. Он был пожилой, с изрезанным глубокими морщинами коричневым лицом, с седыми, словно запорошенными инеем бровями, с темными, в сетке мелких морщин, глазами.

– Сигарету? – предложил он.

– Нет, спасибо.

Полисмен закурил. Водитель снял фуражку и бросил на сиденье рядом с собой.

– Вы из Ведомства? – спросил Гримстер.

Его сосед кивнул:

– Вы, наверно, меня не помните. Я был на трех ваших лекциях. Четыре года назад. Извините, мистер Гримстер.

Гримстер улыбнулся, пытаясь скрыть свои мысли:

– Только на трех?

– Меня интересовало, трудно ли научиться заметать следы.

– А мне на это наплевать, – заявил водитель. Одной рукой он расстегнул полицейский мундир и пожаловался: – Ужасно неудобная штука.

– В ящике лежит фляжка с коньяком, – сказал Гримстер. – А я теперь не за рулем.

Его сосед перегнулся через сиденье, достал фляжку из ящичка. Отвернув пробку, он передал коньяк Гримстеру. Тот отхлебнул глоток и возвратил фляжку полицейскому, который сразу завинтил пробку.

– Если захотите еще, скажите, – предупредительно сказал он и улыбнулся, собрав морщинки возле глаз веером. – Мы повинуемся, а не распоряжаемся.

– Я это понял. А настоящая полиция вам помогала?

– Она следила за вами до Тонтона, – сообщил водитель. – Местные отделения, скрипя зубами, помогали нам. Вы же знаете, как они относятся к Ведомству. В Тонтоне за вас взялись мы. Ходят слухи, вы обставили Гаррисона.

– Возможно.

Эти люди были коллегами Гримстера. Они знали правила, уже испытали нагрузки, после которых наступает хладнокровное безразличие, а сверх того, умели убедительно притворяться сочувствующими и подкреплять свое притворство теплыми словами. К Гримстеру у них не было никаких чувств. И очень мало любопытства. Каждый был надежно защищен от любой слабости, способной привести к предательству. Эти люди высоко ценили Гримстера. Возможно, теперь его репутация пострадает, – он ошибся. А ошибки не прощают. Он настолько был поглощен замыслом убить сэра Джона, что не услышал свою интуицию.

Словно откликаясь на его мысли, водитель заметил:

– Систему не перехитрить. Даже если начать с головы.

Сосед Гримстера, не обратив на это внимания, сказал:

– Я просматривал досье на Гаррисона. Порядочная сволочь. Со своим весом он, при желании, мог ускользнуть, как тень. Тут одних способностей мало. Нужен талант. А он у него был.

– Да вот удача отвернулась, – вставил водитель.

Гримстер промолчал. Он слыхал и худшие надгробные речи. И ни в одной не было правды. А эта к истине все же немного приближалась.

Они пробирались сквозь ночь. Снова пошел дождь. Уже неделю не проходило дня без ливня. Вода в реке должна подняться. Без жалости, без всякой тревоги Гримстер подумал, что ему уже, возможно, не доведется порыбачить, не доведется испытать «Роял Соверен» ни в Англии, ни за границей, не доведется взять в руки удочку и ощутить, как разматывается леска, ведомая уходящей по течению рыбой, не доведется увидеть, как сделала стойку гончая, чтобы не спугнуть стаю куропаток… Что ж, чему быть, того не миновать. Но как бы там ни было, сначала он расправится с сэром Джоном. Каждый может ошибиться, ошибся и он. Это лишь доказывает, что непогрешимых нет, в чем Гримстер никогда не сомневался. Впрочем, на нем еще рано ставить крест.

Копплстоун и Кранстон неподвижно стояли на верхней ступеньке и смотрели на подъезжающий автомобиль.

Гримстер выбрался из машины в сопровождении охранников, один из которых нес его чемоданчик, встал между ними и взошел на крыльцо.

Копплстоун слегка заплетающимся языком приветствовал Гримстера: «Добрый вечер, Джонни», – и взял у охранников «дипломат».

– В доме для вас накрыт стол, – обратился к охранникам Кранстон. – Но сначала обыщите машину. Все, что найдете, несите ко мне в кабинет. – Он перевел взгляд на Гримстера, потрогал повязку на глазу и бросил: – Ты круглый идиот, Джонни. – В его словах неожиданно прозвучала грусть.

Охранники вернулись к машине, а Гримстера увели в дом. Дежурный за столом резко, словно птица, вскинул голову, взглянул на вошедшего и вновь склонился над журналом, который читал. Копплстоун обыскал Гримстера, отнял все, что было у него в карманах, даже перстень с корольком снял, и объяснил:

– Сэр Джон приказал. – Потом с улыбкой добавил: – Наверное, он считает, что ты нас всех загипнотизируешь.

Они прошли холл, спустились по пологой лестнице в подвал к тиру. Гримстер знал, куда они направляются. За тиром была маленькая клетушка по прозванию «губа»; ею пользовались редко, хотя она была вполне надежна. Башмаки гулко стучали по каменным плитам. Кранстон отпер железную дверь и вошел первым. В клетушке не было окон. По углам висели забранные решеткой лампы. Стены были сложены из огромных гранитных глыб. В пяти футах от двери поперек камеры от пола до потолка возвышалась железная решетка со столь мелкими ячейками, что сквозь них не пролезала рука. Копплстоун отпер обитую железом дверь посреди решетки, и Гримстер вошел в камеру. Там стояли стул, стол, койка, под которой был горшок, по задней стенке тянулась узкая деревянная полка с четырьмя или пятью книгами в мягкой обложке. Сколько помнил Гримстер, они валялись там всегда. Увидев на столе бутылку бренди, ящик с сигарами и зажигалку, Гримстер спросил:

– Это что, любезность шефа?

Копплстоун кивнул. Кранстон на мгновение смутился, но скрыл это – торопливо отвернулся, чтобы закрыть дверь. Вот почему майора не выпускали из усадьбы. Он так и не заматерел, слишком легко поддавался печали и стыду.

Копплстоун взял у Кранстона связку ключей, и тот молча ушел, оставив дверь в тир широко распахнутой. Копплстоун сел на низенькую табуретку у самой решетки. Гримстер подошел к столу и взялся за бутылку. Она уже была откупорена. Он налил себе, сел на койку, бережно держа стакан в скованных наручниками руках, согревая его.

– Когда приезжает сэр Джон?

– Завтра. Как обычно, – Копплстоун положил «дипломат» Гримстера себе на колени, открыл его, заглянул внутрь и тут же закрыл. – Чего тут только нет! Не многовато ли для обычного визита сюда? А что стряслось с Гаррисоном?

– Он объявился, когда я выкопал бумаги Диллинга.

– Где бумаги?

– Оригиналы у миссис Харроуэй. Я переснял их и оставил пленку в приемной сэра Джона.

– То есть мы будем вынуждены заплатить?

– Да.

– Великодушно, ничего не скажешь.

– Я бы назвал это по–другому.

– Что толкнуло тебя на измену? Факты или домыслы? Ты так много размышлял о Вальде и тебе было так горько, что ты задумал порвать с нами?

– Я просто пришел к определенному решению. – Гримстер улыбнулся и почти опорожнил стакан бренди.

Копплстоун встал с «дипломатом» в руках:

– Ты попал в беду, Джонни. Но все будет сделано честно – по нашим понятиям.

– Когда?

– Завтра. Или послезавтра. Точно не знаю. Лично я против тебя ничего не имею. Все дело в Ведомстве. Ты же понимаешь.

– Конечно.

У порога Копплстоун обернулся и добавил:

– Давно я не напивался так, как напьюсь сейчас. Ты крепко огорчил меня, Джонни.

Он вышел и запер за собой дверь.

Гримстер допил бренди и улегся на койку. Через полчаса он уснул.

На другое утро, в семь, к нему пришли те двое, что его арестовали, теперь они были в штатском. Один, с пистолетом в руке, остался у входной двери, другой принес Гримстеру воду и бритвенный прибор.

Через полчаса они вернулись и вынесли парашу. Тот, что был постарше, сказал: «Удивительно, как вам удалось побриться в наручниках», а младший не смог удержаться от восхищения: «Здорово».

Гримстер сел и развернул «Дейли Мейл», которую они ему оставили. В газете была фотография – длинная вереница машин у львиного загона и расплывчатые контуры ямы, вырытой Гримстером. Благородный герцог будет в восторге. Какой директор зоопарка не обрадовался бы такому случаю? Английская знать всегда была главным поставщиком зрелищ, впитывала эксцентричность с молоком матери. Трагическая смерть Гаррисона превратилась в сенсацию. Сэр Джон со своей стороны позаботится, чтобы Гримстер умер без шума. Его смерть будет картиной без цвета, мыслью без чувств. Джон отчетливо представил письмо, которое напишут матери. В досье погибших было полдюжины светокопий подобных похоронок… «Глубоко сожалеем… длительная служба… великая преданность… он был незаменимым… мы скорбим… " Длительная служба – только эти два слова не будут ложью. Мать сохранит письмо, станет оплакивать сына, превратит память о нем в еще одну тему для разговоров. Но сначала он убьет сэра Джона. Эта идея, холодная и твердая, как кремень, стала навязчивой. Ничто не остановит Гримстера.

Кранстон, сопровождаемый охранником, принес ему завтрак и остался стоять у внешней двери. Он более не смущался. Если бы он не смущался вообще, то далеко продвинулся бы по службе. Тоном доброй няни он проговорил:

– Бекон и сосиски, Джонни. Мы порезали их, чтобы тебе было легче есть. Мы бы сняли наручники, да сэр Джон не велел.

Гримстер завтракал один. Есть было трудно. Допив чай, он закурил сигарету и стал терпеливо дожидаться сэра Джона. Гримстер знал, когда он придет, с точностью до десяти минут: сэр Джон жил строго по распорядку. Теперь он в отпуске, поэтому приятное – то есть утренний рыболовный ритуал – в первую очередь, а все полезное – после завтрака. Гримстер представил, как сэр Джон рыбачит. Для мушки вода, пожалуй, слишком мутна. Сэр Джон был плохой рыболов, суетился, спешил, неумело подсекал, но, как это часто бывает, ловил больше, чем иные опытные.

Он появился за пять минут до срока, мысленно назначенного Гримстером. Вошел один, прикрыл за собой внешнюю дверь, не заперев ее, сел на табурет и сказал:

– Доброе утро, Джонни.

На нем был твидовый костюм темно–шоколадного цвета, к левому лацкану пиджака было приколото несколько мушек. На ухоженном строгом лице появилась и тут же исчезла улыбка. Сидя на низком табурете, скрестив ноги, сложив руки на коленях, он был похож на карлика–портного из сказки, который вот–вот примется латать платье.

Гримстер спросил:

– Как вы порыбачили, сэр Джон? Удачно?

– Поймал лосося на восемь фунтов. Река сильно поднялась. А рыба только что из моря. В этом году ловится лучше, чем в прошлом. Какой–то парень из «Лисы и гончих» поймал вчера в Нерзери Пуле рыбину на двадцать фунтов. Не рыба – красавица. Словно слиток серебра. Знаешь Нерзери Пул?

– Я рыбачил там пару раз. Но неудачно.

Сэр Джон сочувственно кивнул и сказал:

– И теперь тебе не везет, Джонни.

Гримстер не поддался ни любезному тону, ни тому, что сэр Джон, как бывало в конце их встреч, называл его по имени. Сэр Джон не ликовал, не торжествовал. Он лишь тактично и ненавязчиво разыгрывал доброту, потому что этикет требовал сцены прощания. Гримстер однажды уже видел, как сэр Джон прощался с обреченным агентом.

– Ты понимаешь, что провалил нам сделку с Диллингом, Джонни?

– Боюсь, это так. Ведомству хоть раз придется поступить честно.

– Да, ничего уж не поделаешь. Хорошая девушка, эта мисс Стивенс, как мне сказали. – Он выудил из кармана портсигар и замолчал. Закурив, пару раз затянулся и брезгливо вынул сигарету изо рта. Гримстер улыбнулся, сэр Джон заметил это. – Вредная привычка, но бросить не могу, – признался он и, поерзав, сказал: – Нам придется немного поговорить о деле, Джонни.

«Нет, – подумал Гримстер, – он не карлик–портной, а мудрый старый дрозд, чистящий перышки, перед тем, как усесться на насест».

– Как вам угодно, сэр.

– Хорошо. Настало время кое в чем признаться. Мне, разумеется. У тебя есть неопровержимые доказательства того, что мы убили мисс Тринберг?

– Для меня – достаточные.

– То есть лишь догадки. Но все равно я знал, что когда–нибудь ты начнешь действовать. Я совершил ошибку и до сих пор сожалею о ней. Поэтому я и солгал тебе, поклялся, что это был несчастный случай. Я хотел спасти тебя, Джонни. Одно время я прочил тебя в преемники.

– Кто станет им, когда меня не будет?

– Наверное, Копплстоун. На его пьянство я смотрю сквозь пальцы. При нашей работе человеку нужна хоть какая–то отдушина… Последние месяцы я каждый день по полчаса размышлял, как, где и когда ты начнешь. Позволь сказать вот что: я понимал, что Гаррисону не удастся завербовать тебя. Ты станешь действовать в одиночку. Жаль Гаррисона. Славный, способный малый. Однажды я предложил ему присоединиться к нам. Он предпочел жизнь бродяги.

– Кому он служил на сей раз?

– Моя откровенность имеет свои пределы. Во всяком случае, я рад, что не твой труп сейчас собирает толпы в Уоберне.

– Да, на мою долю придется лишь скромная фотография в «Вестерн Морнинг Ньюс».

– Боюсь, что так. Но ты мог бы этого избежать – встал бы на мое место и в конце концов заслужил некролог в четверть колонки в «Тайме».

– Моя мать гордилась бы мной.

– Все это очень печально. Но, к счастью, всегда можно найти компромисс и избежать щекотливого положения.

– Вы предлагаете сделку, сэр Джон?

Шеф мрачно усмехнулся.

– Если пожелаешь. Карьере твоей крышка. Но ты можешь найти себе другое занятие. Ты человек слова. Обещай выбросить из головы мысль о моем убийстве, перестань работать на кого бы то ни было и никогда не рассказывать ничего о Ведомстве. Это великодушное предложение – другому я бы его не сделал.

– К тому же оно спасет вам жизнь, когда я выйду отсюда.

– Если выйдешь, спасет. Но своей жизнью я не очень дорожу… Дай слово, и ты свободен.

– Чтобы тут же нарушить его и прийти по вашу душу?

– Если бы я считал тебя способным на подлость, я бы ничего тебе не предложил. Дай только честное слово. Ну?

Гримстер покачал головой:

– Все очень просто, сэр Джон. Вы убили мою возлюбленную, и я отомщу вам. Я задумал убить вас. И убью. Все очень просто и недвусмысленно.

– Ты так меня ненавидишь?

– Я хочу лишить вас жизни. И все. – Гримстер ясно представил выезжающий из–за поворота автомобиль, который обгоняет другая машина. Увидел аспидный блеск озера далеко внизу, голубое небо с валами гигантских облаков, вообразил, как падает автомобиль, катится, корежась, среди вереска и гранитных валунов.

Сэр Джон встал и направился к выходу:

– Жаль, что все так получилось.

Он ушел, заперев дверь. Гримстер взял бутылку обеими руками и налил себе бренди. Сэр Джон дал ему шанс, от которого он отказался. Никаких торгов между ними быть не могло. Сэр Джон уже ничем не откупится. Гримстер обязан выполнить свой долг перед памятью Вальды. Никто и ничто его теперь не сдерживает. Справедливость восторжествует только со смертью сэра Джона. А потом Гримстер устроит себе сносную жизнь.

Он глотнул бренди и закурил сигару.