Текст книги "Мастера детектива. Выпуск 10"

Автор книги: Джон Диксон Карр

Соавторы: Виктор Каннинг,Стэн Ривертон,Джуд Гаррисон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 41 страниц)

Откинувшись на спинку кресла, она повела плечами, словно сбросила с них какую–то тяжесть.

– Да!.. Нет, не знаю… Да, да! Но, видите ли, голос у него был не четкий. Теперь я понимаю, его приглушала маска. Почему люди такие коварные?.. – В глазах у нее сверкали слезы. – Я этого не понимаю. Я человек искренний. Если кто–то причиняет вам боль, это можно понять. Вы подстерегаете его и убиваете, а ваши друзья идут на суд и присягают, что в то время вы были в другом месте. Вы не надеваете подкрашенной маски, как делает Дреймен с детьми в ноябрьскую карнавальную ночь, не передаете визитную карточку, как тот ужасный человек, не идете наверх, не совершаете убийство и не исчезаете потом через окно… Это похоже на сказку, которую вам рассказывали в детстве… – Ее спокойствие сменилось истерикой. – О Боже! Бедный Шарль!..

Хедли спокойно ждал. Через минуту мадам Дюмон взяла себя в руки и сидела такая же безразличная, чужая и непонятная, как и большая, угрюмая уродливая картина у стены напротив. После вспышки эмоций женщина успокоилась, хотя продолжала тяжело дышать. Слышно было, как она царапала ногтями подлокотники кресла.

– Итак, посетитель сказал: «Передайте профессору Гримо карточку и спросите, сможет ли он меня принять», – напомнил ей Хедли. – Хорошо. А мисс Гримо и мистер Менген были в это время, как вы помните, внизу в гостиной, недалеко от входной двери?

– Странно, что вы об этом спрашиваете. Так… Да. Думаю, что да. Я не обратила внимания.

– Вы не помните, дверь в гостиную была открыта или закрыта?

– Не помню. Наверное, закрыта. Если бы она была открыта, в прихожей было бы светлее.

– Рассказывайте дальше, пожалуйста.

– Когда посетитель дал мне визитную карточку, я сказала: «Подождите, пожалуйста, я спрошу», – хотя и знала ответ. Я не могла оставаться наедине с тем… сумасшедшим. Я хотела пойти и попросить Шарля спуститься вниз, поэтому я сказала: «Подождите, я спрошу», – и быстро закрыла перед ним дверь. Замок сработал, и он не мог войти внутрь. Потом я подошла к свету и посмотрела на карточку. Она и теперь у меня, я не могла передать ее. Карточка оказалась чистой.

– Чистой?!

– На ней ничего не было ни написано, ни нарисовано. Я пошла показать ее Шарлю и попросить его спуститься вниз. Бедняга Миллз уже рассказал вам, что было дальше. Я сама собиралась постучать в дверь, когда услыхала.

что наверх кто–то поднимается, а оглянувшись, увидела, что это он – тот высокий, худой. Но я могу присягнуть на кресте, что дверь внизу я заперла. Нет, я не испугалась. Я еще спросила его, как понимать, что он идет наверх, а не ждет внизу. И все же фальшивого лица я не видела. Он стоял спиной к той яркой лампочке в нише на лестнице, которая освещала эту часть зала и дверь кабинета Шарля. Человек ответил по–французски: «Мадам, вы не можете меня тут держать», – потом опустил воротник и засунул кепку в карман. Уверенная, что он не посмеет войти в кабинет, я открыла дверь сама как раз тогда, когда Шарль открывал ее изнутри. Только теперь я увидела бледно–розовую, телесного цвета маску. Но не успела я что–то сделать, как он толкнул дверь, быстро шагнул в комнату и повернул в замке ключ. – Она помолчала, словно закончила первую часть рассказа и получила возможность дышать свободнее.

– И что было потом?

– Я послушалась приказа Шарля, – проговорила она вяло. – Скандала я не устроила, но отошла недалеко. Я немного спустилась вниз, так, чтобы еще было видно дверь этой комнаты, и оставалась на своем месте столько же, сколько Стюарт. Это было ужасно. Понимаете, я же не девочка. Я была там, когда прогремел выстрел, когда к двери подбежал Стюарт и начал громыхать кулаками, даже когда явились вы. Но потом была вынуждена уйти отсюда. Я поняла, что произошло. Я еще успела дойти до своей комнаты под этой лестницей. С женщинами иногда такое бывает… – Она стеснительно улыбнулась. – Но Стюарт сказал правду, из этой комнаты никто не выходил. Бог свидетель, мы оба говорим искреннюю правду. Как это чудовище оставило комнату, если не через дверь?.. А теперь, будьте добры, разрешите мне пойти в больницу к Шарлю.

СЛОВА–ЗАГАДКИ

Заговорил доктор Фелл. Он стоял у стены под фехтовальными рапирами и щитом и был похож – черная шляпа, на носу криво нацеплены очки, по обеим сторонам книжные полки и белые статуэтки – на феодального барона, а не на безжалостного Фрон де Бефа. [10]10
  Персонаж романа Вальтера Скотта «Айвенго», жестокий рыцарь.


[Закрыть]

– Мада–ам, – протяжно, носовым, словно боевой клич, голосом, обратился он к женщине, надкусив сигару и деликатно откашлявшись в сторону, – мы вас долго не задержим. Хочу сразу заверить, что у меня ни малейшего сомнения в том, что вы, как и мистер Миллз, рассказали нам правду. Прежде чем перейти к делу, я докажу, что верю вам… Мада–ам, вы помните, в котором часу сегодня вечером перестал идти снег?

Мадам Дюмон посмотрела на него тяжелым, пытливым взглядом. Видно было, что о докторе Фелле она слышала.

– Это имеет какое–то значение? Кажется, около половины десятого. Да, помню, когда я пришла в кабинет Шарля забрать поднос с посудой, то посмотрела в окно и заметила, что снег перестал. Это имеет значение?

– И очень большое, мада–ам. Без этого у нас имеются только полкартины невозможной ситуации. Вы говорите вполне достоверно. Помните, Хедли? Снег перестал идти приблизительно в половине десятого. Правильно?

– Правильно, – согласился старший инспектор и тоже вопросительно посмотрел на доктора Фелла. Он уже научился не доверять безразличному выражению его лица с двойным подбородком. – Пусть так, в половине десятого, ну и что?

– Следовательно, снег перестал идти за сорок минут до того, как посетитель исчез из комнаты, – продолжал доктор Фелл. – То есть за пятнадцать минут до того, как он явился в этот дом. – Правильно, мада–ам? Э–э… Он позвонил около входной двери за пятнадцать минут до десяти? Хорошо. Правильно… Дальше, Хедли, вы припоминаете, когда мы сюда приехали? Вы обратили внимание, что до того, как вы, Ремпол и юный Менген вошли в дом, на лестнице и даже на тротуаре перед лестницей никаких следов не было? А я помню. Я нарочито отстал, чтоб убедиться.

– Боже мой! Правда! Тротуар был чистый. Это же… – Хедли выпрямился и громко засмеялся, а потом повернулся к мадам Дюмон. – Следовательно, Фелл, это и есть доказательство того, что вы верите рассказу мадам Дюмон. Вы что – тоже с ума сошли? Вам сказали, что посетитель позвонил и вошел в дом сквозь запертую дверь через пятнадцать минут после того, как перестал идти снег, и все–таки…

– Что вас так удивляет, дружище? – Доктор Фелл широко открыл глаза, и жилетка у него на груди заколебалась от смеха. – Он выплыл из комнаты, не оставив никаких следов, так почему вам не нравится мысль, что он так же и заплыл?

– Я не знаю почему, – нерешительно проговорил Хедли. – Но, черт его побери, из опыта расследования убийств я знаю: то, как убийца проник в запертую комнату и как исчез из нее, – далеко не одно и то же. Хорошо вы горите…

– Послушайте, пожалуйста… – На побледневшем лице мадам Дюмон более резко обозначились скулы. – Ей–Богу, я говорю правду. Господи, помоги мне!

– И я вам верю, – повторил доктор Фелл. – Вы не должны позволять, чтобы вас запугала обыкновенная шотландская рассудительность Хедли. Прежде чем я закончу, он тоже поверит вам. Что я хочу сказать? Я доказал, что верю вам до последнего слова, если вы сказали правду. Хорошо. Я хочу только предостеречь вас, чтоб вы не обманули моего доверия. Я не ставлю под сомнение то, что вы уже рассказали, но очень сомневаюсь в том, что вы скажете мне через минуту.

– Я этого боялся, – прищурив один глаз, сказал Хедли. – Меня всегда пугает, когда вы начинаете щеголять своими проклятыми парадоксами.

– Продолжайте, пожалуйста, дальше, – вяло отозвалась женщина.

– Гм… Благодарю. Следовательно, мада–ам, вы давно работаете экономкой?.. Подождите! Я поставлю вопрос по–другому. Вы давно живете у профессора Гримо?

– Больше двадцати лет. Я была больше, чем его экономкой… когда–то… – Женщина подняла взгляд от сцепленных пальцев, словно спрашивая, не много ли она отважилась сказать. Сейчас это был взгляд человека, что ждет нападения из–за угла и приготовился к защите. – Я говорю вам об этом с надеждой, что вы пообещаете ничего не разглашать. Все можно найти в архивах на Боу–стрит. Хотя к делу это отношения не имеет, вы можете причинить ненужные неприятности. Конечно, не мне. Понимаете, Розетта Гримо – моя дочь. Она родилась в Англии, и там должна быть соответствующая запись. Но она об этом не знает. Никто не знает. Пожалуйста, прошу вас, вы можете пообещать, что будете молчать? – спросила она тихо, но настойчиво.

– Почему же нет, мада–ам? – наморщил лоб доктор Фелл. – Я считаю, что это вообще не наше дело. Конечно, мы будем молчать.

– Вы обещаете?

– Мада–ам, – учтиво ответил доктор Фелл, – я не знаком с девушкой, но держу пари, что вы волнуетесь напрасно. Вы обе уже много лет волнуетесь напрасно. Она, наверное, уже знает. Дети о таких вещах всегда знают. И она старается держаться так, чтоб вы об этом не догадались. Весь мир идет кувырком из–за того, что нам нравится делать вид, будто тех, кому до двадцати, ничего не будет волновать в будущем, а тех, кому за сорок, ничего не волновало в прошлом. – Он усмехнулся. – Впрочем, довольно об этом. Я хочу спросить вас: где вы познакомились с Гримо? Еще до того, как приехали в Англию?

– В Париже, – тяжело дыша, однако спокойно, ответила женщина, словно думала о чем–то другом.

– Вы парижанка?

– Э–э… Что? Нет, нет. Я из провинции. Но познакомились мы в Париже. Я работала там костюмершей.

– Костюмершей? – переспросил Хедли, подняв взгляд от своих заметок. – Вы хотите сказать, портнихой, да?

– Нет, нет. Я хочу сказать то, что сказала. Я была одной из тех, кто делал костюмы для опер и балета. Мы работали в самом здании оперного театра. Об этом можно найти записи. А чтобы сберечь ваше время, скажу, что я никогда не выходила замуж и зовут меня Эрнестина Дюмон.

– А Гримо? – резко спросил доктор Фелл. – Откуда он?

– Кажется, с юга Франции, но учился в Париже. Вся его семья умерла, поэтому вам это ничего не даст. Он унаследовал их деньги.

Небрежные вопросы доктора Фелла, казалось, не отвечали напряженной атмосфере в комнате. Следующие три вопроса были такие странные, что Хедли снова забыл о своем блокноте, а Эрнестина Дюмон неспокойно задвигалась на месте.

– Какую вы исповедуете религию, мада–ам?

– Я унитарианка, а что?

– Гм, так… Гримо когда–нибудь бывал в Соединенных Штатах? У него есть там друзья?

– Никогда. И, как мне известно, друзей у него там нет.

– Слова «семь башен» что–то вам говорят, мадам?

– Нет! – побледнев, воскликнула мадам Дюмон.

Доктор Фелл бросил на нее сквозь дым сигареты острый взгляд, грузно поднялся, обогнул диван (женщине при этом пришлось отступить) и, показав на большую картину, старательно обвел концом своей палки очертания гор на заднем плане.

– Я не буду спрашивать вас, знаете ли вы, что тут изображено, – продолжал он. – Но поинтересуюсь, не говорил ли вам Гримо, почему он купил эту картину. По крайней мере чем она его привлекла? Каким образом картина должна была защищать его от пули или иного зла?

Какое влияние могла иметь она… – Он замолчал, словно припомнив что–то очень странное, потом, тяжело дыша, одной рукой поднял картину, повернул ее несколько раз в разные стороны и воскликнул – О Боже! Просто невероятно!

– Что такое? – подскочил Хедли. – Вы что–то видите? – Нет, я ничего не вижу, – проговорил Фелл. – В этом все дело! Так что, мада–ам?

– Такого чудака, как вы, я, наверное, еще не встречала, – дрожащим голосом ответила мадам Дюмон. – Нет, я не знаю, что на ней изображено. Шарль мне не объяснил. Он только что–то бормотал и смеялся своим гортанным смехом. Почему вы не спросите об этом у художника? Ее рисовал Бернаби. Он должен знать. Но вы же ничего разумного не делаете. Наверное, такой местности, как на картине, вообще нет.

– Боюсь, что ВЫ правы, мадам, – кивнул доктор Фелл. – Думаю, что нет. А если там захоронены трое мужчин, то узнать, кто они, наверное, нелегко, не правда ли?

– Вам не надоело говорить нелепости? – не выдержал Хедли, но вдруг заметил, что Эрнестина Дюмон съежилась от этих «нелепостей», как от удара.

Скрывая свое волнение, женщина поднялась на ноги и проговорила:

– Я пойду. Вы не имеете права меня задерживать. Вы все сумасшедшие. Сидите тут, выдумываете Бог знает что и даете… даете возможность Пьеру Флею скрыться. Почему вы не задержите его? Почему ничего не делаете?

– Видите ли, мада–ам, Гримо сам сказал, что Пьер Флей тут ни при чем. – Пока женщина смотрела на него, Фелл опустил картину, и она с глухим стуком ударилась о диван.

Несуществующая местность с тремя могилами среди покореженных деревьев навевала на Ремпола жуткое ощущение. Не успел он оторвать взгляд от картины, как на лестнице послышались шаги.

Ремпол вздохнул с облегчением только тогда, когда увидел сержанта Бейтса важным выражением на удлиненном, угловатом лице; он помнил сержанта по делу «Лондонский Тауэр». С ним вошли два бравых парня в штатском с приспособлениями для фотографирования и снятия отпечатков пальцев. В зале появились Миллз, Бойд Менген и Розетта Гримо. За ними виднелся полисмен в униформе. Девушка протиснулась сквозь эту толпу и вошла в комнату.

– Я собиралась поехать с каретой скорой помощи в больницу, но Бойд сказал, что вы хотите меня видеть, – нерешительно заговорила она тихим голосом. – Тетенька Эрнестина, вам лучше поехать туда как можно быстрее. Говорят, что…

Даже своей манерой снимать перчатки она старалась показать деловитость и независимость, но это ей не удавалось. У нее была та зыбкая уверенность, которая появляется после двадцати лет в результате недостатка жизненного опыта и препятствий. Ремпол с интересом разглядывал ее светлые, коротко подстриженные и отведенные за уши волосы, правильное, с немного выдающимися скулами и широкими, накрашенными темно–красными губами, лицо, некрасивое, но такое, что вынуждает вас с трепетом вспоминать о древних, даже совсем неизвестных вам временах. В противовес решительному выражению лица ее большие карие глаза были неспокойны. Быстро оглянувшись, девушка подошла к Менгену и, нервно дергая меховой воротник, нетерпеливо воскликнула:

– Пожалуйста, спрашивайте быстрее, что вам нужно! Он умирает, вы понимаете? Тетенька Эрнестина…

– Если эти джентльмены меня отпустят, я пойду, – вяло ответила Дюмон. – Вы же знаете, я сразу собиралась это сделать.

Она вдруг стала покорной, но в ее покорности был какой–то полувызов. Между двумя женщинами словно пробежал ток. В глазах у Розетты Гримо усилилось беспокойство. Обе быстро посмотрели друг на друга, не встречаясь взглядами. Казалось, они пародировали движения друг друга, а когда заметили это, притихли. Хедли тоже молчал, словно проводя в Скотленд–Ярде очную ставку двух подозреваемых.

– Мистер Менген, – быстро сказал он, – вы не могли бы пойти с мисс Гримо в комнату мистера Миллза? Через минуту мы тоже придем туда. Мистер Миллз, подождите немножко… Бейтс!

– Слушаю, сэр!

– Я хочу дать вам одно опасное задание. Менген передал, чтоб вы прихватили веревку и электрический фонарик?.. Хорошо. Поднимитесь на крышу и обследуйте каждый дюйм – не найдутся ли там следы от ног или какие–нибудь еще, особенно над этой комнатой. Потом осмотрите двор этого дома и два прилегающих. Возможно, какие–то следы найдутся там.

В комнату быстро вошел остроносый юноша – сержант Престон, большой специалист в выявлении потайных мест.

Именно он нашел за панелью решительное доказательство в деле «Часы–смерть».

– Ищите потайной выход из этой комнаты! Понятно? Разберите комнату па кусочки, если хотите. Посмотрите, нельзя ли выйти через дымоход… А вы, ребята, возьмитесь за отпечатки пальцев и фотографирование. Но не трогайте сгоревшей бумаги в камине!.. Констебль!.. Куда, черт возьми, подевался констебль?

– Я тут, сэр.

– Вы выяснили на Боу–стрит адрес человека по фамилии Флей, Пьер Флей?.. Хорошо. Найдите его, где бы он ни находился, и приведите его сюда. Если не застанете дома, ждите! В театр, где он работает, послали кого–то? Хорошо. Все. Всем выйти из комнаты! – Он еще что–то проворчал и ушел в зал. За ним, впервые с таким видимым рвением, вперевалку направился доктор Фелл.

– Слушайте, Хедли, – коснулся он своей широкополой шляпой руки инспектора, – вы идите и начинайте разговор. Хорошо? Я, наверное, принесу больше пользы, если останусь тут и помогу этим недотепам с фотографированием…

– Нет! Я повешусь, если вы испортите негативы! – раздраженно возразил Хедли. – Во–первых, материалы стоят денег, а во–вторых, нам нужны доказательства. Я хочу поговорить с вами откровенно. Что это за бессмысленные разговоры о семи башнях и о людях, похороненных в местности, которой никогда не было? Я знал, что вы и ранее увлекались всякими тайнами, но чтобы до такой степени? Что там еще? – недовольно обернулся он, ибо в это мгновение уже Миллз коснулся его руки.

– Э–э… Прежде чем провести сержанта на крышу, – невозмутимо проговорил Миллз, – я хочу сказать следующее: если вы пожелаете увидеть мистера Дреймена, то он тут, в доме.

– Дреймена?.. А–а, так. Когда он возвратился?

– Как я понимаю, – насупился Миллз, – ему не было надобности возвращаться. Он вообще не выходил из дома. Я только что заглянул в его комнату….

– Зачем? – оживленно спросил доктор Фелл.

– Из любознательности, – спокойно ответил секретарь. – Я увидел, что он спит, и разбудить его будет нелегко. Мистер Дреймен часто принимает снотворное. Я не хочу сказать, что он пьяница или наркоман, но снотворное принимать любит.

– Такой странной компании я еще не видел, – ни к кому не обращаясь, проворчал Хедли после паузы. – Что–то еще?

– Да, сэр. Внизу ждет приятель профессора Гримо. Он только что пришел и хочет вас видеть. Я не думаю, что это очень важно, но он член общества, которое собирается в ресторане «Уорвик». Его фамилия Петтис, Энтони Петтис.

– Петтис? – переспросил доктор Фелл, почесав подбородок. – Это не тот ли Петтис, что собирает истории о привидениях и пишет к ним чудесные предисловия? Гм… Конечно. Наверное, все–таки тот. Чем он может быть полезен?

– Чем он может быть полезен? – сам себя спросил Хедли. – У меня нет времени на разговор с ним, если только он не хочет сообщить нам что–то важное. Возьмите у него адрес и скажите, что я заеду к нему утром. Благодарю. – Он обернулся к доктору Феллу. – Рассказывайте далее о семи башнях и несуществующей местности.

Доктор Фелл подождал, пока Миллз довел сержанта Бейтса до дверей в противоположном конце большого зала. Слышны были лишь приглушенные голоса, доносившиеся из комнаты Гримо. Из–под арки лился, освещая весь зал, ярко–желтый свет. Доктор Фелл грузно прошелся несколько раз по залу, глядя то вверх, то под ноги, и осмотрел все три завешанных коричневыми шторами окна. Отодвигая шторы, он убедился, что изнутри окна плотно закрыты, потом качнул головой и позвал Хедли и Ремпола на лестницу.

– Прежде чем разговаривать с другими свидетелями, желательно, по–моему, немного сопоставить факты. И пока что ни слова о башнях! Я подведу вас к этому постепенно, Хедли, несколько бессвязных слов – это единственное достоверное свидетельство, которое мы ищем, ибо получено оно от мертвых. Я имею в виду слова, которые тихо и без Эмоций проговорил сам Гримо перед тем, как потерял сознание. Надеюсь, мы все их слышали. Помните, вы спросили, стрелял ли в него Флей? Он отрицательно покачал головой. Потом вы спросили, кто это сделал. Что он сказал? Хочу спросить каждого из вас по очереди. Что, по–вашему, вы услыхали? – Он посмотрел на Ремпола.

Американец растерялся. У него была цепкая память, но перед глазами у него все еще стояла кровавая рана в груди и выгнутая от боли шея. Какое–то время он колебался, потом ответил:

– Первое, что он сказал, как мне послышалось, было слово «холод»…

– Глупости, – перебил его Хедли. – Я все записал. Он сказал «сумка», хотя я и не пойму, какого дьявола…

– Спокойно! – остановил его доктор Фелл. – Ваши бессмыслицы хуже, чем мои. Говорите дальше, Тед.

– Ну, я не могу утверждать определенно, потом мне как будто послышалось: «не самоубийство… не мог с веревкой». И еще отдельные слова: «крыша», «снег», «роща». А последнее, что я услышал, было: «очень яркий свет». Но сейчас я не могу утверждать, что все было сказано именно в такой последовательности.

– Все у вас перепутано, – снисходительно сказал Хедли. – Даже если два–три слова и имеют какой–то смысл. В то же время должен признать, что мои записи значат немного больше. После слова «сумка» он сказал «соляная» и «ужас». Вы правильно запомнили «веревку», хотя о самоубийстве я ничего не слыхал. Была и «крыша»… и «снег». «Очень яркий свет» было позднее, а потом – «револьвер», «роща» и, наконец, «не обращайте на беднягу…» Вот это и все.

– О Господи! – воскликнул доктор Фелл, переводя Взгляд с одного на другого. – Это ужасно. Джентльмены, я отпраздную над вами победу. Я объясню, что он сказал. Я не слышал всего его бормотанья, но смею заметить, что оба вы далеки от истины.

– Ну, а что услышали вы? – спросил Хедли.

– Я услыхал несколько первых слов, – прохаживаясь по комнате, проговорил Фелл. – Только они имеют значение, если я не ошибаюсь. А все остальное – пустое…

– Пустое? – переспросил Ремпол. – А разве про самоубийство никто не вспоминал?

– Не вспоминал и не собирается вспоминать! – подняв блокнот, воскликнул Хедли. – Чтоб придать всему этому какой–то порядок, Ремпол, я для сравнения записал все, что, как кажется, вы услышали. Вот ваш список: «холод», «не самоубийство», «не мог по веревке», «крыша», «снег», «роща», «очень яркий свет». А это мой список: «сумка», «соляная», «ужас», «не мы с веревкой», «крыша», «снег», «очень яркий свет», «револьвер», «роща», «не обращайте на беднягу…». Вот что мы имеем. И, как всегда, Фелл, с вашей буйной фантазией вы больше всего верите в самое бессмысленное. Я мог бы свалить все в кучу. Но что, черт возьми, подсказывает нам умирающий, говоря про сумку, соль и ужас?

– Так–так, – начал доктор Фелл, глядя на свою погасшую сигарету. – Давай–ка кое–что выясним. Загадок много. Надо разобраться не торопясь… Во–первых, мой друг, что произошло в этой комнате после того, как прогремел выстрел и Гримо был убит?

– Откуда, черт побери, мне знать? Если нет тайного выхода…

– Нет, нет, я не имею в виду фокус с исчезновением. Вас это дело страшно увлекло, Хедли, и вы ни перед чем не остановитесь, пока не выясните, как оно все было. Но сперва рассмотрим три вещи, которые можно объяснить, а от них пойдем дальше… Итак, что произошло наверняка в этой комнате после убийства Гримо? Как видите, все следы сконцентрированы вокруг камина…

– Вы хотите сказать, что преступник исчез через дымоход?

– Я абсолютно уверен, что нет, – возразил доктор Фелл. – Дымоход очень узкий, в него едва ли можно протянуть кулак. Подумайте спокойно. Диван отодвинут от камина. На нем много крови, словно Гримо потерял равновесие и склонился над ним. Коврик перед камином отодвинут или отброшен ногой, и на нем тоже пятна крови. Кресло тоже отодвинуто. Наконец, я нашел пятна крови не только на камине, но и в камине. Они ведут к куче сожженной бумаги.

Теперь вспомните поведение искренней мадам Дюмон. Войдя в комнату, она не отводила взгляда от камина и ничуть не впала в истерику, когда заметила, что я смотрел туда же. Помните, она даже допустила большую ошибку, попросив разжечь огонь, хотя должна была знать, что полиция не поступит так глупо только для того, чтоб свидетелям на месте преступления было уютно. Нет, мой друг, кто–то пытался сжечь письма или иные бумаги. И эта женщина хотела быть уверенной, что они сожжены.

– Выходит, она обо всем знала? – медленно проговорил Хедли. – А вы же заверяли, что верите ей.

– Да, я верил и верю ее рассказу о… посетителе и преступлении. Но не верю тому, что она рассказала про себя и Гримо. Подумайте еще раз, что случилось! Посетитель стреляет в Гримо, но тот, еще не потеряв сознания, на помощь не зовет, убийцу задержать не пытается, никакой тревоги не подымает и даже не открывает Миллзу дверь. Однако что–то же он делает. Он прикладывает к чему–то такие усилия, что, как уверяет врач, разрывает себе простреленные легкие.

И я скажу вам, что он делал. Гримо знал, что умирает и что в комнату войдет полиция. Он должен был многое уничтожить, и это было важнее, чем задержать того, кто стрелял, чем даже сохранить собственную жизнь. Сжигая бумаги, он, шатаясь, ходил около камина, отодвигая в сторону диван, скомкал коврик. Отсюда и пятна крови… Теперь понимаете?

В большом холодном зале повисла тишина.

– А эта женщина, Дюмон?

– Она, конечно, все знала. Это была их общая тайна. И она любила его.

– Если это так, то он уничтожил что–то чрезвычайно важное, – высказал предположение Хедли. – А откуда черт возьми, вы это знаете? Наконец, какая у них могла быть тайна? И почему вы считаете, что эта тайна вообще опасна?

Доктор Фелл прижал руки к вискам, взлохматил свои волосы и продолжил:

– Кое–что я могу объяснить, хотя есть и такое, что сбивает меня с толку. Видите ли, и Гримо, и Дюмон французы не больше, чем я. У женщины с такими скулами и таким твердым выговором буквы «г» романский язык не может быть родным. И он, и она венгры. Его настоящее имя – Кароль, или Чарлз, или Шарль Гримо Хорват. Возможно, мать у него была француженкой. Он родом из Трансильвании, что когда–то входила в Венгерское королевство, а во время войны была аннексирована Румынией. В последние годы девятнадцатого столетия, а может, в начале двадцатого, Кароля Гримо и его двух братьев посадили в тюрьму. Я уже говорил, что у него есть два брата? Одного из них мы не знаем, а второго зовут Пьер Флей.

Кто знает, какое преступление совершили братья Хорваты, но наказание они отбывали в тюрьме Зибентюрме и работали в соляных шахтах города Трауш в Карпатах. Шарлю удалось совершить побег. Эта тайна его жизни, как и его побег, никакого значения не имеют. Венгерское королевство распалось, и его органы власти теперь уже не существуют. Очевидно, он совершил что–то чрезвычайно жестокое в отношении своих братьев, что–то ужасное, и это как–то связано с теми тремя могилами и заживо похороненными людьми. Поэтому, если бы это преступление было раскрыто, его повесили бы даже сегодня… Пока что сказать больше я не решаюсь. У кого–нибудь из вас есть спички?

СЕМЬ БАШЕН

– Вы шутите, или тут замешана черная магия? – спросил Хедли после длительной паузы, подавая доктору Феллу спички и недружелюбно на него поглядывая.

– Ничуть. Я хотел бы шутить. Три гроба, черт возьми, Хедли! – воскликнул доктор Фелл, ударив себя кулаком по виску. – Хотел бы я видеть хотя бы проблеск надежды… хотя бы…

– Вы, кажется, успели довольно много. Достали какую–то информацию… Но откуда вы все это знаете?.. Минуточку! – Хедли заглянул в свой блокнот, – «холод»…, «сумка…», «соляная…», «ужас». Следовательно, вы считаете, что Гримо сказал «Хорват» и «соляная шахта»? Спокойно… Если это так, тогда нам придется хорошо поломать голову и над другими словами.

– Ваша озабоченность покалывает, что вы со мной согласны. Как вы сами, кстати, заметили, умирающий просто так о сумках не говорит. Он в самом деле сказал именно так, Хедли. Я хорошо слышал. Вы спросили его, кто стрелял, правда же? Не был ли это Флей. Он возразил. А на ваш вопрос, кто же тогда, ответил «Хорват».

– Это ведь его собственная фамилия, вы сами сказали.

– Да, – согласился доктор Фелл. – И если это вас успокаивает, то скажу, что это не была чисто детективная работа, и я не показывал вам источников моей информации в той комнате. Я покажу их сейчас, хотя, Бог свидетель, я уже один раз пытался сделать это.

А суть вот в чем. Мы узнаем от Миллза о страшном посетителе ресторана, который угрожает Гримо и многозначительно намекает на «похороненных живыми». Гримо воспринимает угрозу серьезно. Он знает посетителя, знает, о чем тот говорит, и после того зачем–то покупает картину, на которой изображены три могилы. Когда вы спросили у Гримо, кто в него стрелял, он ответил: «Хорват», – и добавил что–то про соляные шахты. Не кажется ли вам странным то, что в комнате французского профессора над камином висит щит, а на нем какой–то странный герб с непонятной надписью?

– Думаю, геральдику мы оставим на потом, – саркастически усмехнулся Хедли. – Что еще?

– Это герб Трансильвании. Конечно, тот, кто умер еще до войны, вряд ли хорошо известен в Англии, да и во Франции тоже. Сначала славянская фамилия, потом славянский герб. Далее – те книги, которые я вам показывал. Знаете, что это за книжки? Переводы с английского на венгерский. Я не мог делать вид, что читаю их…

– Слава Богу!

– …но мог по крайней мере распознать сборник произведений Шекспира, «Письма Йорика к Эльзе» Стерна и «Опыт о человеке» Поуна. Меня это очень удивило, и я их просмотрел.

– Почему удивило? – поинтересовался Ремпол. – Такие диковины есть в любой библиотеке, в вашей собственной тоже.

– Конечно. Но допустим, что ученый француз желает читать произведения английских писателей. Он будет читать их в переводе на французский язык или же в оригинале, но, думаю, не будет ожидать, чтобы их сначала перевели на венгерский. Одним словом, это были произведения не венгерских писателей и даже не французских, и француз не мог усовершенствовать по ним свой венгерский. Это были книги английских авторов. А это означает, кому бы эти книги ни принадлежали, его родной язык – венгерский. Я просмотрел их все с надеждой найти имя и на титульной странице одной все–таки нашел: «Кароль Гримо Хорват, 1898». Этого было достаточно.

Если его настоящая фамилия была Хорват, то почему он ее так долго скрывал? Вспомните слова «похоронены живыми» и «соляная шахта». В них есть намек. И когда вы спросили, кто в него стрелял, он сказал «Хорват». В такую минуту на себя никто не будет наговаривать. Он имел в виду не себя, а кого–то другого по фамилии Хорват. Пока я об этом думал, старина Миллз, рассказывая о посетителе ресторана по фамилии Флей, заметил, что раньше он его никогда не видел, он ему очень кого–то напоминал, а когда разговаривал, то словно пародировал Гримо. Не напоминал ли он доктора Гримо? Брат, брат, брат! Видите, было три гроба, но Флей вспоминал только о двух братьях. Не был ли профессор Гримо третьим?

Пока я размышлял об этом, вошла мадам Дюмон, безусловно, славянка. Если бы мне удалось выяснить, что Гримо – выходец из Трансильвании, то легче было бы узнать о его прошлом. Но делать это надо было деликатно. Вы обратили внимание на фигурку буйвола на столе у Гримо? О чем она говорит?