Текст книги "Тепло твоих рук"
Автор книги: Джон Данн Макдональд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)
Таковы заботы и горести городской ночи. Чтобы сообщать о них читателям, там находился Стью Докерти. Прежде в Брук-сити выходили четыре газеты, если считать утреннее и вечернее издание, которое выпускал Хейнемэн. Когда конкуренция благополучно почила в 1952 году, Хейнемэн еще на протяжении года выпускал вечерку, а затем прикрыл ее. В полночь «Брук-сити: дейли пресс» подписывают в печать. Отвечающий в газете за уголовную хронику Стью Докерти освещает нашу деятельность, работу хозяйства шерифа, что в квартале отсюда, заседания уголовного суда.
Это сорокалетний щеголь, имеющий весь джентльменский набор тщеславного человека: туфли на высоких каблуках, офицерские усы, аккуратно выложенную волну густых седых волос, твидовый пиджак, фланелевые брюки, кашемировый платок на шее, массивные золотые побрякушки, томность в обхождении, легкий отзвук английского акцента. Новички в участке, как правило, совершенно неверно оценивали Докерти. Со временем им становилось известно о трех его браках, его талант к любым жестоким затеям, поразительную способность поглощать спиртное и особый дар превращать любую опасность в некую игру, затеянную для его удовольствия. В своих репортажах он точен, не ошибается в написании имен, дает высокую оценку, когда требуется, при этом защищает полицию от необоснованных нападок, даже со стороны его собственного издателя. Он обычно появляется после обеда, собирает все нужные ему сведения о происшествиях за минувшие двенадцать часов, при этом ни у кого не путается под ногами, садится за машинку в углу нашей дежурной части и печатает свою статью со скоростью, повергающей в оцепенение моих сотрудников. Когда с наступлением вечера он заканчивает, то приступает к изучению событий второй половины дня. Лишь поздним вечером звонит в редакцию, чтобы приехали за его материалом, сам же не опускается до того, чтобы отвозить его.
Еще он внештатник телеграфного агентства, пишет статьи для специализирующихся на криминальных делах журналов, готовит речи для местных политических деятелей, составляет тексты рекламных объявлений.
Мег я уже предупредил, что к ужину не буду, придав придуманному мной предлогу весомость и правдоподобность. Когда около восьми я выходил, чтобы перекусить, то увидел, как Докерти вкладывает свою статью в конверт.
Остановившись около него, я сказал:
– Ничего выдающегося сегодня, Стью.
Он пожал плечами.
– Человек, болтающийся на скакалке. Одна шпана, еще, еще и еще. Записанные с ошибками страсти-мордасти, старина. Избитый ребенок. Колченогий стрелок. Но старым заимодавцем я выдавлю из них слезу.
– Но ты же понимаешь, это не наше дело. Мошенничества там не было.
– Знаю. Дела любовные.
– Хочешь, выйдем вместе, посмотришь, как я ем, Стью?
– Погоди, вот только конверт приготовлю.
Мы устроились в кафе «Шиллигэнз кортхауз» за столиком, отгороженным загончиком из красного дерева, я взял сосиски с бобами, Стью потягивал бочковое пиво.
– Слышал, у тебя в доме теперь живет убийца, офицер Хиллиер.
– Никогда не знаешь, какого шурина тебе подбросит женитьба.
– Мои-то все были клевые парни. Прекрасненько ладил со всеми ними. Выяснилось, правда, что сестер их выносить не мог. Ни разу мне не подфартило найти такой бриллиант, как твоя мисс Мег, Фенн.
– Она вовсе не прыгает сейчас от радости. Угрюмый он что-то.
– Угрюмый? И только?
– Ожесточившийся, неисправимый, расчетливый, упрямый и источающий опасность.
– Назревают проблемы?
– Вероятно.
– Какого плана?
– Не знаю, но, наверное, что-то сулящее ему прибыль.
– И твой дом должен стать для него базой, так? Сам понимаешь, тебе трудно чем-либо помочь. Будущее твое от этого не станет безоблачнее.
– Но что, черт побери, я могу сделать?! Маленькому братцу нужна его старшая сестрица – так она считает.
– Всем вам следует поступать так, как сказал Бринт, Фенн. Тебе стоит дождаться нарушения какого-нибудь пункта из наших муниципальных постановлений, за исполнением которых должны следить, причем нарушения достаточно явного, чтобы Мег не обвиняла тебя, когда его возьмут. А как Мег на самом деле к нему относится?
Я беспомощно пожал плечами.
– Когда она задумывается, то думает своим сердцем. Когда он попадал в переделки, она считала, что это от озорства. Мальчишеские проказы. Когда он у Кермера работал «утюгом», я попытался раскрыть ей глаза. Она отказалась в это поверить. Она, черт возьми, не захотела даже поверить, что он отделал дочку Хейнемэна – пока не услышала свидетельских показаний, так тогда она заявила, что он не мог ее слишком сильно ударить, не такой он, мол, парень. После того как его посадили, она на полгода совсем в себя ушла, и больше уже не смогла вернуться к себе той, прежней. Младший братец! Господи, посмотреть бы тебе на них вместе. Вроде как ребенок с любимым котенком, который вырос и превратился в тигра, а ребенок твердит, что это домашняя кошечка. Я не могу задеть ее струны, Стью. Как только я пытаюсь, она сразу же ощетинивается. Дорогому братцу так не повезло. Как только он придет в себя, найдет замечательную работу, встретит замечательную девушку, остепенится и станет с друзьями ходить по субботам играть в кегли. Она глядит на него и его не видит. Разгляди она его, поняла бы, как неверно думала о нем всю жизнь.
– Что хорошего в женщине, если она не следует велениям своего сердца? Кому нужна женщина, которая вещи вокруг видит такими, какие они есть?
– Но… это выйдет боком ей. И мне. А предотвратить это нет возможности. Как по уклону без тормозов.
С неожиданным сочувствием он взглянул на меня.
– Ты ведь счастлив, Фенн, и заслуживаешь этого счастья, так, может, что бы ни случилось, оно произойдет так, что ей удастся разглядеть его. И если она его разглядит, пелена у нее с глаз спадет. Она у тебя сильная. В начале своего пути оказалась в капкане, но вырвалась из него, и брата с собой прихватила. Людям, не таким сильным, как Мег, удавалось пережить более ужасные вещи. Как фамилия той четы – пять лет назад с ними была история? Кажется, Брамбек? Их единственное чадо, симпатичный такой мальчик, отличник, признался в двух изнасилованиях и убийствах и умер на электрическом стуле.
– Понимаю, что ты этим хочешь сказать, спасибо тебе. Да, они выжили после этого. Они продолжали существовать. Но какая радость в жизни у них осталась? Мег всегда была жизнерадостной женщиной. Всегда в доме что-то напевала и насвистывала, шутки глупые отпускала, подтрунивала над мужем и детьми, а иногда, когда ощущала себя особенно счастливой, смеялась просто так. Первое время, как его упрятали, было похоже, что в доме не раздавалось вообще ни звука. Вообще. Придешь, бывало, домой, и ощущение такое, что следует шепотом говорить. Ночью иногда проснешься и знаешь, что она там, в темноте, лежит без сна, совершенно неподвижная, совсем одинокая, и успокоить я ее не мог ничем.
Неожиданно возле барьерчика возник улыбающийся Рэглин, который спросил разрешения присесть с нами. Я пригласил его.
– Выгорело с этой парочкой, – произнес он. – В Толидо заинтересовались. Наезд автомобилем, повлекший смерть. Десять дней назад. Так неслись, что зацепили бензоколонку и сбили старушку, вылетев на тротуар. Камера лопнула от удара о бордюр, так они машину бросили и убежали. Мы с Россмэном этого парня попробовали вначале расколоть – ничего не знает, не ведает. Тогда из камеры девицу взяли, сказали, что ее приятель признался, что она за рулем была, она и решила, что нам все подробности известны, что приятель ее запел. Наверное, она так и не сообразила, что мы связывались с Толидо, вот и сломалась и, повопив чуток, все нам и выложила. Заявление она подпишет. Россмэн известил людей в Толидо.
Докерти приготовил лист бумаги, и я оставил их там, чтобы Рэгз изложил всю историю Стью. Я возвратился в участок, воскрешая в памяти, как эта оборванка билась в паническом страхе, вновь чувствуя ее тонкие запястья в моей руке. Когда ее выпустят на свободу, это будет запуганная темноволосая женщина, обрюзгшая от тюремной баланды, с лицом, огрубевшим и покрасневшим от многолетней работы в тюремной прачечной, возможно, уже не способная вспомнить черт лица своего Томми.
Домой я приехал в начале одиннадцатого. Дети уже были в постели. Мег сидела на диване, штопая брюки Бобби. Развалившись в моем кресле, Дуайт смотрел очередную часть телевизионного сериала. Подняв глаза, он пробормотал какое-то приветствие. Он и не подумал уступить мне кресло. Мег бросила обеспокоенный взгляд сперва на меня, затем на него. Она заметно расслабилась, увидев, что я сажусь на диван. Когда на экране появилась реклама, мы обменивались какими-то репликами. Дуайт к нам не присоединялся. Когда в половине одиннадцатого передача закончилась, он встал, потянулся, зевнул и, сказав «ну, покедова», отправился спать.
Я приглушил звук и сел с ней рядом.
– Как он вел себя?
– Все нормально. После обеда поспал. Ненадолго выходил на задний двор. За вычетом времени, что мы ели, он все время сидел у телевизора.
– Ты несклонна вдаваться в подробности.
– Было четыре телефонных звонка, дорогой. Звонили и… говорили гадости, потом бросали трубку.
– Черт бы их побрал!
– Не расстраивайся. У них просто не все дома.
– Но, должно быть, к телефону подходил кто-то из ребят…
– Я завела новое правило. Снимаю трубку только я. Да, было несколько раз, когда мимо проезжали машины, еле ползли, а люди в них разглядывали наш дом.
– Долго так продолжаться не будет.
– Сегодня днем я ему сказала, что если… он захотел бы рассказать, каково ему пришлось там… это принесло бы ему облегчение. Он ответил, что самое лучшее, чем я могла бы ему помочь, это слезть с его шеи.
– Обходителен до ужаса.
– Он так держал себя всегда, когда мы детьми были – если что-то не по нему было либо когда он затевал какое-нибудь дело, зная, что этого делать не следует. Я, наверное, не вынесу, если он опять во что-нибудь ввяжется. Дорогой мой, я просто не выдержу этого.
– Надо бы нам за ним присматривать.
– Милый, он попросту себе не представлял, что ты в этом кресле всегда сидишь.
– Не обязательно мне сидеть в каком-то определенном месте.
– Это твой дом. У тебя должно быть право…
– А что насчет детей?
– Дуайт к детям не привык. Возможно, они будут его раздражать.
– Ну не позор ли это?!
– По сути дела он практически их не замечал. Бобби держался очень скованно. Но вот Джуди приставала к нему как заводная. Ты же ее знаешь. Она так уверена, что все вокруг ее любят. Да, вспомнила. Та девушка еще раз звонила. Эта Кэти Перкинс. Он с ней довольно долго говорил. Я старалась прислушиваться, и мне показалось, что она хотела приехать сюда его повидать, а он ее отговаривал. Мы с Бетти Роблинг говорили совсем по другому поводу, и я ее спросила о Кэти Перкинс. Бетти сказала, что девушка она приятная, но странная немного и не очень управляемая. В прошлом году бросила колледж. Работает в управлении телефонной компании. Для Дуайта было бы так замечательно, если бы он смог… найти себе действительно милую девушку.
И снова у меня встало перед глазами лицо той девицы, что пыталась сбежать, – изможденное, с жесткими чертами. Она больше подходила для Дуайта Макейрэна.
В комнату боязливо вошла Лулу, тихо взвизгнула и устремила на нас немного сконфуженный взгляд.
– Что б ты лопнула, Лулу, – сказала Мег. – Каждый раз как она видит Дуайта, она с громким визгом куда-нибудь забивается.
– Потому что он пнул ее, – сказал я.
С недоверием она посмотрела на меня.
– Ты шутишь, Фенн?
– Да нет. Когда мы подъехали, как раз перед тем, как ты вышла, она стала прыгать вокруг него. Ты знаешь ее повадки. И тут он изо всей силы шарахнул ее коленом.
– И бедняжка Лулу думает, что он хотел так сильно ее стукнуть?
– Да, и я тоже так считаю. Она шлепнулась на землю в шести футах от него и убежала, чтобы забиться под гараж.
– Но… если он действительно нарочно ударил ее, то это потому, что он… оттого, что…
Она запнулась и отвела взгляд в сторону. Я коснулся ее руки. Но она отпрянула от меня, встала и медленно направилась в спальню. Я слышал, как дверь тихо прикрылась. В ногу мне ткнулась голова Лулу. Я почесал у нее за ушами. Она снова стала повизгивать. Ей не нравилось то, что произошло с ее домом. Мне тоже.
Но я был не в силах утешить Лулу. И Мег.
В отсутствие Мег я бы сделался тупым животным, действительно так – холодным и расчетливым малым. Я способен на любые логические построения. Но у нее щедрое сердце и способность делать счастливым каждый ее божий день. Сплошь и рядом у меня возникает ощущение, что мне не добиться с ней контакта, равно как и с другими людьми, кого я знаю, не передать мне, что я чувствую. Никогда я не в состоянии сказать ей вещи, которые должны быть сказаны. Мне лишь остается уповать на то, что инстинктивно она понимает меня, и пояснения не требуются.
Лулу уставилась на меня своими светло-коричневыми любящими глазами. Мне подумалось, не такой ли же беззащитный взгляд у Кэти Перкинс.
Спустя два дня я отправился в школу побеседовать с мистером Теодором Перкинсом, найдя его в кабинете, когда занятия уже окончились. Крупный, лысый мужчина с мягкими манерами, он выразил готовность поговорить, узнав, кто я.
– У меня хорошие девочки, лейтенант, – сказал Перкинс. – Две старшие замужем, одна очень счастлива, другая совсем несчастна. Их мать умерла семь лет назад. Ее родственники возражали против нашей свадьбы. Мы вместе с ней скрылись. У нас был прочный и счастливый союз. Сами понимаете, у нас нет права заставлять наших детей брать во всем с нас пример и разделять все наши взгляды. Каждое сердце имеет свою путеводную нить. Кэти исполнилось двадцать два. Теперь это женщина. Когда же все началось, она была ребенком, полным мечтаний и фантазий. Я верил, что у нее это пройдет. Мне казалось, что это наваждение, жертвой которого может стать любая юная девушка. Откуда мне было знать, что такое протянется пять лет?
Я ему не стал рассказывать, что это обычное явление, происходящее всякий раз, когда к тюремному заключению приговаривают более или менее приличного человека за преступление, замешанное на страсти и широко освещавшееся прессой. Женщины откликаются, пишут письма, стараются устроить встречи в тюрьме – в надежде, что в состоянии исправить его искалеченную жизнь.
– На протяжении последних шести месяцев, лейтенант, в ожидании освобождения Макейрэна Кэти как бы все сильнее напрягалась. Она думает, что любит его.
– Они никогда не виделись.
– Я знаю. Но они переписывались. Возможно… это будет ей на пользу. Можем ли мы быть уверены в обратном?
– Макейрэн никому не может принести пользы, мистер Перкинс.
– Он живет у вас в доме.
– Поскольку он сводный брат моей жены, а она – женщина очень ответственная, в известной мере он за это платит – заставляя меня чувствовать себя в этой ситуации максимально неуютно, я ведь полицейский. На мой взгляд, это жестокий, порочный, опаснейший человек.
Гримаса боли появилась у него на лице.
– Я старался убедить себя, что он не таков, лейтенант Хиллиер. Я… я не способен вести разговор на эту тему с Кэти. Она во власти наваждения. Не могли бы вы… побеседовать с ней?
– Думаю, попробовать можно.
Договорившись с ней заранее, я встретил ее, когда она в пять часов закончила работу в своей телефонной компании. Это была высокая блондинка с карими глазами на круглом, миловидном, полудетском лице. Держалась она отчужденно, немного с вызовом и явно чувствовала себя не в своей тарелке. Мы беседовали за кофе в небольшой закусочной, расположенной в полуквартале от ее конторы.
– Не стала бы с вами разговаривать, если бы отец не взял с меня обещания, что я с вами встречусь.
– Похоже, Кэти, я встреваю во что-то, что меня вовсе не должно касаться.
Частично это ее обезоружило.
– Похоже, – сказала она.
– Во-первых, зачем вы ему стали писать?
– Потому что все были против него! – с жаром воскликнула она. – Это было несправедливо. На его стороне никого не было. На него все набросились, как свора собак. Теперь как никогда он нуждается в поддержке.
– Как случилось, что вы так увлеклись мужчиной, которого никогда не видели?
– О, я с ним виделась. Отец этого не знает. Дуайт не помнит, но я-то помню. Быть может, он вспомнит, когда меня увидит. Это случилось, когда он работал в магазине спортивных товаров. Я тогда была ребенком. Я зашла купить кроссовки. Он был такой милый и смешной, даже заставил меня рассмеяться. И так обходительно себя вел. У меня денег тогда не хватало, так он столько изъянов навыдумывал в той паре, что я выбрала, что тут же их уценил. Это было еще до того, как он с той ужасной женщиной связался. Она жизнь ему разрушила, и я не сомневаюсь, что он ее не убивал. Мне кажется, что из-за того, что он такой большой и сильный, из зависти к этому, всякие карлики и отправили его за решетку. И еще не хотели, чтобы он возвращался сюда, но в письмах он мне обещал, что вернется. Вы и представить себе не в состоянии, что за чудесные письма он мне писал. Никто на свете его по-настоящему не понимает.
– Он всегда умел очаровывать, особенно симпатичных девушек.
Она покраснела.
– В письмах он не стремился очаровывать. Они были искренними.
– Итак, каким будет следующий шаг?
– Не знаю. Хотела бы помочь ему, сделать все для этого, что он мне позволит, буквально все. Но мне остается ждать, когда у него появится… желание меня увидеть. Как… как он себя держит, а?
– Ест, спит и смотрит телевизор. Иногда выходит на задний двор. Дальше от дома не уходит.
– Я умираю от желания побыть с ним, поговорить. Но не в силах этого сделать, пока он не почувствует, что… готов увидеться со мной.
– А что, если вы обнаружите, что это не тот человек, каким вы его себе представляете, Кэти?
– Но мне известно, что это за человек. Сейчас он чувствует себя тяжело оскорбленным, он обозлен, но в душе это мягкий человек, вот если бы окружающий мир дал ему возможность проявить свою мягкость…
– Послушайте меня. Этот мягкий человек пошел в услужение к Джеффу Кермеру за две сотни наличными в неделю. Джефф и послал его мягко урезонить человека по имени Дэвид Морриса, рост пять футов шесть дюймов, вес сто сорок фунтов. Самым мягким образом Дуайт сломал Дэвиду оба запястья, вывихнул плечо и переломал половину ребер, и Джефф остался доволен работой, поскольку как раз за это он ему и платил.
Ее широко раскрывшиеся карие глаза наполнила боль.
– Вы все это сочиняете!
– С какой стати?
Она медленно покачала головой.
– Не знаю. Наверное, есть какая-то цель. – Она была тонкой, явно ранимой девушкой, хорошо сложенной, миловидной, с мягко очерченным ртом, небольшой грудью, хрупкими руками, от нее исходил приятный аромат. – У вас должна быть какая-то цель. Может, вы и не были у моего отца. Может, это он к вам приходил попросить встретиться со мной.
– Нет. Причина в следующем. Мне попросту не хочется, чтобы вам раз за разом приходилось извиняться за то, что говорит или делает Макейрэн. Я не хочу, чтобы в этом романе на расстоянии вы, Кэти, продолжали проявлять жертвенность. Мне хотелось бы, чтобы вы непредвзято допустили вероятность того, что все написанное вам является частью сложнейшей лжи, что в нем ни намека на мягкость нет, что вас он просто хочет использовать.
– Но все это не так, – прошептала она.
– Просто оставьте возможность для маленького сомнения. И дайте ему возможность эти сомнения рассеять либо – упрочить их. Присматривайтесь, и – только. Если же он посвятит вас в свои планы и они покажутся вам не слишком симпатичными, дайте мне знать. Знаете, он всегда был мастером использовать женщин, заставляя их верить любому его слову.
– Но на этот раз он…
– Если, по вашему мнению, между вами могут возникнуть какие-то прочные отношения, немного здорового скептицизма в начале не повредит, Кэти.
– Скажите мне, зачем вы все это затеяли?
– Потому что я стольким рискую, что не вправе допустить ни малейшей промашки. Разыгрывается решающая игра, и я поставил все на кон. Мою жену, мой брак, мою работу, мою репутацию и репутацию моих друзей.
– Ясно. Когда, по вашему мнению, он захочет со мной повидаться?
– Понятия не имею.
– По телефону я говорю с ним каждый день. Мне кажется, до встречи со мной он хочет немного прийти в себя. Стать таким, каким он был до того, как его упрятали за решетку. Наверное, оба мы ощущаем смущение и неловкость. Я имею в виду, после того, как пишешь другому о чем-то очень личном, очень волнуешься, когда то же самое предстоит сказать в глаза.
– Извините, но мне сложно представить его смущение в связи с чем бы то ни было.
– Поскольку вы по-настоящему его не знаете.
– А вы знаете?
Она вздернула подбородок.
– Уж я-то знаю.
– Я мог бы рассказать вам кое-что еще, но вы ведь мне не поверите?
– Нет.
– Но не отбрасывайте саму идею поставить что-то под сомнение, тогда вы так быстро и так глубоко не увязнете, Кэти.
– Попытаюсь, – ответила она. – А теперь мне пора. Вы… оказались симпатичнее, чем я предполагала. Вы не такой, каким он вас описал в одном из писем. Он назвал вас холодным, эгоистичным праведником, которому наплевать на людей и которого заботит лишь соблюдение буквы закона. Он еще писал, что удивляется, как его сестра вас выносит.
– Я сам этому удивляюсь.
Снова вспыхнув, она произнесла:
– Мне казалось, что когда мужчина выходит из заключения, он должен хотеть… увидеть девушку. – Она вздохнула. – Очень он странный.
– В этом, Кэти, я с вами согласен.
Когда мы вышли из закусочной, я проводил ее взглядом. Она шла к автобусной остановке на углу. Ветер трепал ее светлые волосы и нижнюю кромку обтягивающей юбки. Она двигалась, как настоящая леди. Я знал, что это следующая жертва. Макейрэн нанизывал их как бусины на нитку.
Шли дни, и меня охватывало все большее нетерпение, все большее раздражение. Без всякой радости я возвращался домой, однако когда я беспричинно задерживался, то испытывал чувство вины. Даже когда он находился в той комнате, что прежде принадлежала Бобби и дверь была закрыта, я все равно ощущал его присутствие. Для меня это было вроде едкого запаха, исходящего невесть откуда, запаха, который поселяет в вас тревогу, поскольку с ним связана возможность возникновения пожара.
Мне вновь пришлось потолковать с Бобби. У нас с ним был долгий разговор перед тем, как я привез Макейрэна из Харперсберга – в то время как раз соседские дети стали дразнить Бобби. Мег мне сказала, что ведет он себя весьма странно. И вот в ближайшее субботнее утро, а оно выдалось погожим, мы отправились на игровую площадку и уселись на лавочку. Он был очень скован. Я надеялся, что дети получатся похожими на мать, но у обоих цвет лица был, как у меня, желтоватый, волосы постоянно лоснились, черты лица скрывали какую-то печаль, хотя у Джуди из-за ее жизнерадостности это не бросалось в глаза.
– Должно быть, от ребят тебе достается, – начал я.
– Терпеть можно.
– Помнишь, я тебя учил, что нужно про себя повторять, чтобы полегче это переносить?
– Ясное дело.
– Помогает?
– Да вроде, – произнес он с деланным безразличием.
– Бобби, для матери это очень тяжелый момент. Она нас любит, но любит она и своего брата. А знает она его гораздо дольше, чем нас. И нам следует облегчить ей жизнь, делая… делая вид, как если бы все шло прекрасно, хотя это и не так.
– Не представляю, как она может любить его так же, как нас.
– Любовь, Бобби, не подчиняется логике.
Он надолго замолк, затем повернулся ко мне – его побелевшее лицо было искажено гримасой, глаза превратились в узкие щелочки.
Он выкрикнул:
– Ненавижу этого убийцу, эту грязную сволочь!
– Ты что? Ну-ка полегче!
– Ненавижу его! Если бы его застрелили вот сейчас, я бы животики надорвал от смеха.
– Отшлепать бы тебя надо, старина.
– Давай. Мне без разницы. Ничего от этого не изменится.
– Что, в конце концов, он такое тебе сделал?
Я видел, как переменилось выражение его лица, черты на нем разгладились и обрели некую таинственность.
– Мне он ничего не сделал.
Я провел слишком много допросов, чтобы не заметить, что легкое ударение было сделано на слове «мне».
– Значит, Лулу?
– Нет.
– Джуди?
– Нет.
– Твоей матери?
– Я обещал не говорить.
Вытянуть все это из него не заняло много времени, потому что он сам не слишком хотел держать данное им слово. Для него это было чересчур трудно. Ей не следовало просить этого у него. В тот день он возвратился из школы. Мег и Дуайт о чем-то спорили в кухне, причем так громко, что не слышали, как он вошел. Он видел, как Дуайт ударом кулака в живот свалил Мег на пол, затем направился в свою комнату и с грохотом захлопнул дверь. Бобби расплакался. Она медленно, морщась от боли, поднялась, ее стошнило в раковину, после этого она увела Бобби в нашу спальню. Она легла на постель, обняла его обеими руками, и они так лежали, пока оба не выплакались, потом она взяла с него обещания, что он не станет об этом рассказывать. Рассказывая это, он глотал слезы, стараясь делать это тайком. Я бы обнял его, но ему было уже восемь лет, и на игровой площадке мелькали его приятели.
Подняв на меня влажные от слез глаза, он произнес:
– Она, наверное, знала, что если скажет тебе об этом, ты его тут же в тюрьму отправишь. Наверное, лучше бы ты его посадил. Он больно ей сделал. Он сделал ей ужасно больно, папа. Совсем… совсем другое дело, если кто из парней тебя с ног свалит. А это – просто жуть. Ты его отправишь теперь в тюрьму?
– Твоей матери не хотелось бы, чтобы он снова очутился в тюрьме. Это тоже причинит ей боль, хотя и совсем другую.
– Но… он портит наш дом!
Я понимал, что Бобби имеет в виду. Приятели уже несколько раз его окликали. Он не обращал на них внимания.
– Вскоре все утрясется. Потерпи. Постарайся держаться как обычно, чтобы мать о тебе не волновалась. А теперь беги играть с твоими приятелями.
– Ты собираешься ей сказать о том, что я тебе рассказал?
– Как ты решишь.
Он насупился и оставался таким некоторое время.
– Думаю, пусть лучше она знает, что тебе все известно, папа. А ты его ударишь так же, как он ее ударил, а, пап?
Мне надо было с честью выбраться из затруднительного положения.
– Если она мне позволит, – ответил я, – он ей брат.
Я еще немного посидел, наблюдая, как он вместе с друзьями носится по площадке. Встал и пошел домой. Мег пошла за покупками. Дуайт был в своей комнате. Когда Мег вернулась, я помог ей внести продукты. Из комнаты Дуайта доносились звуки радио. Я присел на край столика, наблюдая, как она выкладывает купленное. Мне нравится смотреть, как она движется. Она тонко ощущает чувство баланса, есть в ней какая-то ловкость, движения четкие и определенные.
– Живот все еще ноет? – спросил я ее.
Она застыла, рука так и осталась лежать на холодильнике. Затем медленно обернулась ко мне.
– Бобби же обещал.
– Ты знала, отчего он так странно себя держит.
– Наверное… я знала.
– И все же ты хотела, чтобы я из него это вытягивал? Если тебе будет от этого легче, скажу, что сделать это было не просто.
– Милый, я не знаю! Не знаю!
– Ты вложила очень много душевных сил в своего брата. В детей мы оба вложили очень много души. И вот здесь я не отступлюсь. Я не хочу, чтобы с детей пылинки сдували, оберегали от всех неприятностей этой жизни. Но Бобби увидел нечто, выходящее за пределы всего, что он когда-либо себе представлял. И в нем это застрянет надолго. Дело это… грязное… Мег.
– Дуайт же не знал, что он где-то тут поблизости…
– Какая разница? Вся эта затея никуда не годится. И для тебя она плоха, и для детей. Тебе его не переделать. И жить мы так не можем.
Придвинувшись поближе, она взглянула на меня с некоторым испугом. Я старался говорить спокойно и логично, один Бог знает, чего мне это стоило. Она выдавила улыбку.
– Думаю, у многих мужей возникают проблемы с родственниками жены.
– Не об этом речь, и ты прекрасно это понимаешь, Мэг. Ты не можешь представить это как… как обычное что-то. Мы сейчас пойдем к нему и скажем, чтобы он выметался. Ты передала ему его деньги. Почти три тысячи долларов. Если ты еще что-то ему должна была, то он все перечеркнул.
– Фенн, послушай меня. Пожалуйста. Он не хотел этого делать. Сказал мне потом, что очень извиняется.
– Как это мило с его стороны.
– Послушай, прошу тебя. Я знаю, что ты очень зол. Но послушай. Не обвиняй его так сильно. Животное, Фенн, даже животное, если его держали на цепи и били, а потом отпустили на волю, может укусить того, кто его соберется покормить. И не следует придавать этому значение. Надо набраться терпения, имея дело с…
Я поймал ее за руки и притянул к себе.
– Скажи мне одну вещь, Мег. А как раньше было у вас с ним? Расскажи об этом животном. Он в первый раз тебя ударил?
– Ну… да.
– Мег!
– Так – впервые. Я имею в виду, с тех нор, когда мы были совсем детьми. Детские ссоры, милый. Сам понимаешь. Он делался иногда таким… раздражительным. Порой казалось, что против нас весь мир. И я… оказывалась под рукой, чтобы выместить злость. Это ничего особенного не значило. – Она попыталась высвободиться, но я не отпускал ее.
– Ради Бобби, ради Джуди, ради тебя, милая, пусть он уйдет отсюда.
В задумчивости она устремила взгляд мимо меня, и в какой-то момент я решил, что добился победы, столкнув ее жажду защищать детей с ее верностью Макейрэну, но я увидел, как губы ее обретают жесткое выражение, выдавая ее внутреннюю силу.
– Разве я просила слишком много? Я выдвигала какие-то требования, Фенн?
– Нет.
– Он чего-то дожидается. Не знаю, чего. Просто он здесь ждет, как люди на автобусных остановках. С тех пор, как ты его привез, он дальше заднего двора не уходил. Он даже не признается, что ожидает чего-то. Когда я попыталась расспросить его об этом, ссора и вспыхнула. Когда я отвечаю на телефонный звонок, он оказывается рядом, смотрит на меня. Когда узнает, что звонит кто-то из моих знакомых, поворачивается и уходит. Когда приносят почту, он уже ждет в прихожей… Когда неподалеку останавливается автомобиль или грузовик, он оказывается у окна. Фенн, что обычно предпринимает человек после пяти лет в тюремной камере?
– Ну, делает все то, чего он был лишен возможности делать. Гуляет по улицам. Ездит на машине. Еду покупает. Ходит в кино. С девушкой встречается. Многие просто бродят, день за днем, миля за милей, привыкая к возможности ходить туда, куда им хочется. Городские парни бродят по улицам, сельские – по полям и лесам.
– Уж не опасается ли он выходить из дому?
– Нет. Ты же знаешь, я сообщил ему об обещании Лэрри Бринта. Никаких преследований.
– Значит, он здесь чего-то дожидается. И делается все более беспокойным, Фенн. Что бы это ни было, но произойдет это скоро. И вот прошу тебя об одном. Позволь ему дождаться, чтобы это произошло – что бы это ни было. Обещаю тебе, что не совершу ничего, что бы… его расстроило. Я буду знать, когда то самое произойдет, потому что он перестанет вести себя так, как сейчас. И если он и тогда не уйдет, я думаю, мы… сможем попросить его удалиться. – Рывком она высвободила свои руки. – Но я помогу ему найти жилье и стану навещать его, а если он заболеет, приведу его опять сюда, если же он попадет в беду, буду рядом с ним, стану ему помогать.
