Текст книги "Тепло твоих рук"
Автор книги: Джон Данн Макдональд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)
– Я только хотел…
– Закройте рот и дайте мне немного подумать. Туда нам не добраться тем путем, как я собирался. Осторожно придется двигаться, вроде как босиком по стеклянной лестнице подниматься.
– Если они первыми не дернутся.
– Не думаю. Пока что все работает на них. В той записке ваша жена написала, что ничего им не расскажет. А ведь она, похоже, женщина сильная. Ей известно, что все намечено начать на рассвете. Возможно, ей удастся что-то быстро предпринять, когда мы этим людям передадим наши условия. Видите ли Хиллиер, люди, подобные Миллеру, Дэйтуоллеру и Костинаку, должны быть очень сильно огорошены, чтобы впасть в состояние беспомощности. Застать их врасплох можно лишь в первую десятую долю секунды, когда они ощутят себя столь же беззащитными, как таракан в ванне, когда ответить им будет нечем. Всякий раз, когда загнанный в угол бандит убивает блюстителя закона, меня начинает буквально мутить, потому что нет в том никакой необходимости. Получается это из-за ребяческого стремления проявить отвагу, или из-за того, что кому-то надоело постоянно быть начеку и он бдительность потерял. Нам следует все как по нотам разыграть.
Когда же мы вернулись назад, нас ожидал мрачный сюрприз. Россмэн и Рэглин провели расследование, и Россмэн проинформировал о его итогах Д. Д. Уилера и меня.
– Сегодня в десять утра мистер Теодор Перкинс сообщил об исчезновении его дочери Кэтрин. Он сказал, что она не спала в своей постели. Вначале он решил, что она еще не встала, поскольку накануне, как он предположил, поздно пришла домой и легла, когда он уже спал. Мы с детективом Рэглином провели расследование. Накануне вечером она вместе с приятельницей отправилась в кино. Мы это проверили. Примерно без четверти одиннадцать они в центральной части города сели на автобус. Первой сошла дочь Перкинса. Когда автобус тронулся, ее приятельница видела, как Перкинс направилась в сторону своего дома, находящегося в двух кварталах, а затем заметила, как автомобиль, по-видимому, следовавший за автобусом, притормозил, и Перкинс подошла к нему. Она утверждает, что машина выглядела новой, это был «седан», вероятно «форд», серый или светло-голубой, затем автобус отъехал, и она уже больше ничего не видела. Мистер Перкинс говорит, что около девяти часов его дочери звонила женщина, однако имени своего не назвала. Он сообщил, что сказал ей название фильма, на который пошла его дочь. Мы проверили дома в том районе, где остановился автомобиль. Мужчина, живущий во втором доме от угла, примерно в пять минут двенадцатого выпускал погулять кошку, и в этот момент услышал, как ему показалось, препирательства каких-то пьяных. До него донесся крик, затем звук возни, потом он услышал, как какой-то мужчина выругался. Вслед за этим хлопнула дверца машины, и он увидел, как она на высокой скорости отъехала.
Я рассказал Д. Д. Уилеру об отношениях между Макейрэном и дочкой Перкинса: В ответ он произнес ругательство – тихим голосом, но длинное и замысловатое.
– Мистер Перкинс сказал, что звонившая женщина говорила немного грубовато, – добавил Россмэн.
– Ясности это не вносит ни черта, – проговорил Лэрри.
– Ясность может быть лишь в одном случае, – тихо проговорил Джонни Хупер. – Предположим, Макейрэн сказал Миллеру, что решил послать за дочкой Перкинса после того, как дело будет сделано. Если эта затея Миллеру не понравилась и если после того, что Макейрэн рассказал ему о ней, он девушке не доверял, и если он не сумел отговорить от этого Макейрэна, то мог послать Макейрэна вместе с этой Фрэнкел в город, чтобы те ее тут взяли и отвезли туда, где бы она была у Миллера на глазах. Разве не из-за женщины он в прошлый раз погорел? К тому же, вероятно, у Фрэнкел был кое-какой опыт в том, как заманивать девушек в машину, что они сейчас и сделали.
– Значит, две теперь там, – задумчиво произнес Д. Д. Уилер.
– Чтобы им совсем нам работу не облегчить? – прорычал Лэрри. – Что бы им в детском саду не окопаться?
– Дело делать надо, – жестко произнес майор Райс.
12
Моя жена с холмов не вернулась, и я понимал, что не вернется. Уже когда я прочел ее записку, мне стало ясно, что нам ее не остановить и что она не возвратится назад. Позвонив Фрэн Уэст, я попросил ее подержать детей еще одну ночь. В ее голосе чувствовались слезы, и я понял, что Чак ей рассказал о Мег.
Всю середину дня в нарастающих количествах прибывали журналисты. Газетных сообщений мы долее не опасались, однако информация, переданная по радио, могла поставить под удар весь наш замысел. Нам удалось договориться о брифинге не для печати, рассказав, что жизнь Мег зависит от того, будет ли или нет нарушено молчание.
С наступлением сумерек я уже был не в состоянии сдерживать свою острую тревогу о Мег. Меня охватило какое-то оцепенение, мне казалось, что я вообще утратил способность что-либо ощущать, что все, происходящее вокруг, нереально.
Когда совсем стемнело, руководство направило пять патрульных автомобилей к заранее намеченным точкам, в каждой находилось по два работника, машины же без маркировки должны были вернуться с холмов. Два автопатруля заняли позиции у въезда на лесную дорогу, хотя нашли ее не без труда. Они сообщили, что эта заброшенная дорога недавно была расчищена, что росшие посередине нее деревья высотой более трех метров были срублены и оттащены в сторону. Осторожно использовав свет, они обследовали отпечатки от протекторов. По их сообщению, дорога была столь узкой, что своей машиной Мег почти стерла следы шин проехавших раньше автомобилей, однако имелись признаки того, что недавно тут проезжали две машины, причем одна из них оставила отпечатки шин, стоящих на автомобиле Макейрэна.
Погасив свет, они въехали на эту дорогу и остановили одну машину в том месте, где был крутой поворот. Устроив там наблюдательный пункт, они заготовили сигнальное световое устройство, которое можно было включить, потянув за прикрепленную к нему проволоку, и приготовились к длительному ожиданию. Остальные машины разбросали так, чтобы они перекрывали другие пути, о которых мы могли не знать, а также дороги, куда эти проезды вели бы. В восемь вечера мы получили из проявки снимки, сделанные с самолета. Великолепная оптика и мелкозернистая пленка обеспечивали высокое качество увеличенных отпечатков. Был охвачен весь район Кипсейфа. Глядя на эти фото, ты ощущал себя подвешенным в воздухе метрах в тридцати над землей над небольшим плато, где когда-то находился этот поселок.
Некогда, как рассказывала Мег, был там магазинчик, небольшая церквушка, школа с единственным классом для занятий и четыре дома. Магазин, церковь и один из домов одновременно сгорели, когда возник пожар. Невозможно было представить, как они выглядели. Контуры их прямоугольных фундаментов скрыли заросли ольхи, сорной травы и кусты ягод. Из уцелевших один дом превратился в хаотическое нагромождение полусгнивших досок. Еще один был готов вот-вот развалиться. Было там еще несколько ветхих сарайчиков и каких-то хибар. Все это выглядело так, как будто здесь уже не жили поколений десять, а не двадцать лет. Заросшая дорога окаймляла остатки поселка. Несколько высоких деревьев отбрасывали тень на дворы, покинутые людьми. Поселок был окружен примерно сотней акров открытого пространства, с островками ольховника, низкорослыми кленами, вечнозеленым кустарником и ягодниками. Южная часть плато была чуть ниже. В его северной части возвышалась громада горы Берден. В южной стороне земля плавно переходила в заросшую лесом долину. К востоку и западу от расчищенного участка также начинались заросли. Специалисты по фотографии подогнали увеличенные снимки один к другому, так что получилось как бы одно огромное, шесть футов на четыре, фото, склеенное липкой лентой сзади на сгибах.
– Вот здесь свежие следы шин, идущие от зарослей в западном направлении, – проговорил майор Райс. – Они поворачивают на дорогу и появляются прямо здесь. В том, какое строение используется, секрета нет. Вот тут протоптаны дорожки в высокой траве – они ведут к ручью в северной части. Судя по направлению отпечатков колес, машины укрыты в сарае. Вот следы ног на мокрой земле возле ручья. А здесь места, где они разводили костры. Нигде не висит стираное белье, не валяются использованные банки и бутылки, никого нет вне помещений – по их мнению, они действуют осторожно, однако с тем же успехом они бы могли на крыше написать собственные имена. Вот это строение – центр пересечения всех следов.
– Можем ли мы с уверенностью допустить, что они все еще скрываются в этом доме? – задал вопрос Уилер.
– А зачем им уходить оттуда? Не думаю, что самолет сильно их всполошил. Если бы появление этой женщины их серьезно встревожило, они бы не стали перебираться в другое место в этом же районе. Ночью они могут решить перебазироваться в другой район километрах в двадцати отсюда. Мы готовы к этому – если они двинутся на машине. Но на мой взгляд, они останутся тут. Они чувствуют себя уверенно. Они бы не зацапали эту Перкинс, если бы это было не так. Возможно, их несколько озаботило появление сегодня утром жены лейтенанта, однако Макейрэн наверняка знал – и мог в этом убедить остальных, – что ей было гораздо легче их обнаружить, чем кому-либо другому. Но не станем сбрасывать со счетов самое главное обстоятельство, джентльмены. По всей видимости, они готовы действовать, иначе бы не пошли на риск, задержав миссис Хиллиер, не стали бы рисковать, похищая Перкинс. Возможно, планировали использовать дочь Перкинса в качестве заложницы – если бы у них что-то сорвалось с их затеей. Теперь у них две.
После нескольких секунд молчания Уилер сказал:
– Давайте наметим на карте места размещения трех наших групп. В каждой по десять человек.
– Хочу быть включенным в группу, которая будет ближе всего к тому дому, – сказал я.
В то время как и Уилер, и Райс посмотрели на меня с сомнением, Лэрри Бринт проговорил:
– Фенн это заслужил, и для него правильно будет находиться там. Он станет действовать согласно приказу. К тому же у него больше, чем у каждого из нас, оснований, видеть, что все происходит, как было задумано.
…В полночь я ускользнул от засевших в засаде репортеров, спустившись по другой лестнице и выйдя из боковой двери позади муниципалитета на темный тротуар. Пройдя в кромешной тьме к монументу героям первой мировой войны, я присел на его постамент. Зажег сигарету и повернулся в сторону не видимых сейчас холмов, представляя себе, как вершина горы Берден выглядит при солнечном свете.
Вспомнились слова Мег.
– По горе Берден вверх вилась тропинка, и ясными летними днями я любила одна карабкаться по ней. Над Брук-сити всегда был дымный туман. Я верила, что здесь самая высокая гора в мире. Иногда я видела, как внизу пролетали ястребы. Мне нравилось придумывать всякие разности, мечтать о прекрасных принцах и великолепных замках, о чем обычно думают маленькие девочки. Между корнями старой сосны, уцепившимися в каменистую землю, я хранила свое тайное богатство. Держала его в маленькой квадратной жестяной баночке – китайскую монетку с дыркой посередине, настоящую морскую раковину, кусочек красной шелковой ленточки и пуговицу, в которую был вставлен зеленый камень. У меня не было сомнений, что это изумруд. Одно время держала там записку. Я ее написала печатными буквами. В ней говорилось: «Я вас люблю». Она не была кому-то адресована, не предназначалась и мне. Просто что-то такое должно было храниться в тайнике с сокровищем. Когда я уезжала, не было времени забрать баночку. Она, должно быть, и сейчас там. Иногда я вспоминаю о ней. Наступит день, когда я вернусь ее забрать.
– Ты одна?
– Можешь отправиться со мной.
Чей-то голос заставил меня вздрогнуть.
– Тяжелый денек, Фенн?
Резко обернувшись, я увидел Стью Докерти, ясно вырисовывавшегося на фоне освещенного полицейского участка.
– Никаких комментариев. Приказ свыше. Никаких комментариев ни о чем.
– Я собственноручно отвез последние граммы своего сырья и просто прогуливался, когда заметил твое лицо, Фенн, ты в тот момент закуривал. – Он присел возле меня на потрескавшийся черный мрамор и, как и я, откинувшись назад, прислонился к выбитым именам давно усопших. – Как только они отдаляются немного во времени, все войны делаются похожими друг на друга.
– Что? А, да, наверное.
– Романтические, благородные, немного непонятные.
– Должно быть, так.
– Ни у одного из этих парней не было каких-то таких личных проблем, какие бы ты или я не смогли в минуту понять, Фенн. Мир меняется, но все остается по-прежнему.
– Скажите мне, доктор, что со мной?
– Неужто я так прозрачно намекнул? Теряю хватку. Твоя проблема, дорогой мой лейтенант, заключается в том, что ты боишься теплоты. У тебя, думаю, есть ее немного, но ты чересчур глубоко ее запрятал. Ты отказываешься доверять чувствам. Пытаешься убедить себя, что ты можешь существовать в мире рационализма. Ты, друг мой, похоже, считаешь теплоту слабостью. Из-за этого ты начинаешь смахивать на педанта. Ты лишаешь жену того, что ей должно принадлежать, отчужденно держишься со своими детьми. И между прочим, не думаю, что от этого ты работаешь лучше.
– В последнее время меня осуждают, кажется, все. Знаешь, пользы это может и не принести. Вскоре, наверное, не останется никого, перед кем бы мне не следовало бы извиниться.
– В патетику впадаешь, да? Что тебя заморозило, Фенн? Трагическая юность?
– Пока я рос, ничего особенно трагического со мной не происходило. Обычная история. Очень тривиальная.
– Вовсе никакой драмы?
– Отец у меня работал на фабрике. Ты это знаешь. Мамины родичи считали, что она вышла замуж за человека ниже нее. Но она была очень счастлива. Целыми днями смеялась и напевала. Была очень эмоциональной, Стью. Рассказывают, что карточные фокусы могли довести ее до слез. Для нее все становилось немного похожим на увлекательную забаву или какое-то приключение.
– До тех пор, пока…
– Пока все это не кончилось.
– Как же это кончилось?
– Возможно, она стала жертвой одной из своих причуд или авантюр. Быть может, все вокруг ей немного наскучило. Что именно произошло – не знаю. Дольше с нами она оставаться не хотела. Влюбилась в соседа на пять лет моложе нее. Отец на развод согласия не давал. Еще целый год – грустное это было время – она жила с нами, а затем уехала с ним в Кливленд. Оба они погибли во время пожара. Жилой дом загорелся, погибло еще много народу. Когда это произошло, мне было четырнадцать. Брату исполнилось шестнадцать. Год спустя он уехал. Попросту исчез. Когда мне было семнадцать, у отца случился удар. Мы получили немного денег. Страховка, компенсация. Я о нем заботился. Помогали соседи. Он прожил еще два года. Из Орегона одна женщина написала о моем брате. Он умер на лесопилке от простуды.
– Обычная история? – мягко спросил Докерти.
– А разве нет?
– Мег, конечно, известно об этом.
Я не веду разговоров о моей жизни. Особенно с людьми вроде Докерти. Это никого не касается. Я не нуждаюсь в сочувствии, похвалах, осуждении или участии. Но стояла тихая ночь, в долине теплая, холодная на возвышенности. И оттого, что со мной происходило, я впал в какое-то оцепенение. Мне уже не казалось столь важным хранить молчание.
– Психология на любительском уровне, – сказал он, – это легкий способ для человека ощутить свое превосходство над знакомыми. Должно быть, миллион лет назад какой-нибудь шутник, сидя вечером в пещере, втолковывал своим друзьям, отчего от них отвернулась удача на охоте – небольшая небрежность при определении направления ветра, плохо отцентрованное копье, неверной формы наконечники стрел.
– Продолжай, если считаешь нужным.
– Когда ты ощущал тепло и любовь, Фенн, ты считал это проявлением истинных чувств. Затем ты решил, что все это – фальшь, и вот с тех пор ты никогда до конца не доверял этим чувствам, ни собственным, ни чьим-либо еще.
– Но она же ушла, так ведь?
– Ты много о ней думал? Постараешься вспомнить?
– Я помню, как стало после ее ухода.
– Вспомни, было в этом и нечто хорошее. Она не фальшивила.
Я не знал, к чему он клонил. Меня это не трогало. Разговор для меня не имел смысла. Развели тут… Внезапно у меня из глаз потекли слезы, покатились прямо по щекам. Я не мог взять в толк, что происходит. К горлу подкатывали рыдания, готовые вырваться отвратительным звуком, так что мне пришлось быстро подняться и прокашляться, отвернув при этом лицо от неверного света. Когда я уверился, что голос меня не подведет, произнес:
– Мне надо вернуться в кабинет. Предстоит проинструктировать людей, которых мы берем с собой.
– Я тоже в те места отправляюсь. Не до самого конца, разумеется. Вместе с крупняком из средств информации будем ждать, как вы станете подбираться туда, а затем как назад возвращаться. Они на холмах аппаратуру установили для киносъемок, ну а я не буду у них под ногами путаться, стану перышком царапать, как уж умею. Удачи тебе, Фенн.
– Это единственное, о чем я могу просить, не так ли?
Я был придан группе Райса, хотя впрямую и не подчинен ему. Мы расположились на Чикенхок-роуд, возле черного грузовика, стоявшего у поросшего травой кювета. Я сидел чуть в стороне от людей Райса, и все мы ожидали рассвета наступившего понедельника. Разговаривая вполголоса, они прятали в своих крупных ладонях огоньки сигарет.
Какой-то здоровяк говорил:
– Сейчас нам бы обратно возвращаться, чтобы к рассвету дома быть. Охотников среди нас шибко много. Кому радость с кем-то связываться или рваться больше того, что тебе приказано. Живым ведь охота вернуться. Был ведь случай – лопухи из патруля подошли метров на шесть к тому месту, где…
– Разговорчики, – бросил из темноты майор Райс.
Взглянув наверх, я не смог различить очертаний лесистой вершины на фоне неба, хотя она, как обычно, была очень темной. Первым повел своих людей в черный зев лесной дороги Д. Уилер. Лэрри Бринт решил, что не сможет поддерживать необходимый темп продвижения, поэтому вторую группу возглавил один из заместителей Уилера. Третью, и последнюю, группу составляли национальные гвардейцы.
Мы прикинули, что расстояние должно составлять четыре мили. Поначалу допускалась масса промахов, сплошь и рядом люди спотыкались и падали, запутывались в кустарнике, когда дорога делала неожиданный поворот. Звук от автомобильных моторов разнесся бы очень далеко по холмам в этой ночной тиши, к тому же было бы немыслимо двигаться без включенных фар. Срубленная ветка больно расцарапала мне щеку. Дважды я спотыкался и падал на одно колено.
Однако когда первая миля была пройдена, сквозь листву забрезжил слабый сероватый свет, это позволило каждому видеть идущего впереди него, что облегчило нам продвижение.
Перед тем местом, где лесная просека сливалась со старой дорогой, что вела к Кипсейфу, мы наткнулись на мою машину. Очень странное и жутковатое ощущение – обнаружить столь знакомую тебе вещь при подобных обстоятельствах. Мег приехала на ней при свете дня и была остановлена срубленным молодым деревом, перегораживающим дорогу на высоте пояса. Мы обогнули автомобиль, протиснулись под этим шлагбаумом и вскоре вышли к опушке, где Райс и остановил группу. Видимость была меньше тридцати метров, даже на открытом пространстве. На востоке небо начинало заметно бледнеть. Сквозь поднимавшийся от земли туман проступали черные силуэты невысоких кленов. В тихом и безветренном утреннем воздухе раздавались первые трели птиц. Я расслышал тонкое завывание собаки где-то на дальней ферме. Четвероногие охотники пробуждались, двуногие – уже приступали к делу. Райс провел пятиминутный инструктаж с первыми двумя группами. Охота задевает у человека какие-то струны, находящиеся под сердцем. И человек сам наполняет значением эту игру. В данном случае было ощущение, что люди отдыхают, многие перепроверяли свое оружие, подтягивали пояса, перевязывали шнурки на обуви.
Первая группа ушла в левую сторону, вторая – в правую.
– Пошли, – сказал Райс, и мы двинулись вперед, пересекли старую дорогу и направились через поля с истлевшей от ржавчины изгородью, затем метрах в тридцати от дороги взяли вправо и пошли вдоль нее, двигаясь на расстоянии метров трех друг от друга. Я шел четвертым, считая Райса.
Казалось, что светает чересчур быстро. Белесость на востоке обрела золотистую каемку. По мере того как становились различимы листья, деревья переставали быть просто силуэтами. Мы прошли быстрым шагом метров сто – сто пятьдесят. От обильной росы на траве промокли ноги, отсырели брюки.
Мы свернули с дороги, и нам дали отмашку замедлить движение, после чего мы какое-то время шли пригнувшись, прячась за малинником, чтобы нас не заметили обитатели дома. Затем поползли на животе по сырой траве, стараясь не касаться крапивы, буйно разросшейся на бывшем пастбище, двигались медленно, соблюдая интервалы. Остановились, и к нам подполз Райс. Немного изменив интервалы между нами, он направил нас в сторону дома.
Я продвигался осторожно, как было приказано. Вскоре прямо передо мной поверх травы я увидел верхушку крыши. Темно-серый треугольник на фоне светло-серого утреннего неба. Прижимаясь изо всех сил к земле, я продолжал ползти. По правую руку метрах в трех заметил что-то возвышающееся над кромкой травы. Придвинувшись, обнаружил, что это полуразвалившийся остов старой повозки, какими когда-то пользовались фермеры. Мне она позволила лучше ориентироваться. Она хорошо вышла на снимке, сделанном с самолета, и от нее до заднего крыльца дома было метров двадцать пять. Оно заросло вьюном, а вокруг буйно разрослась трава. Я двинулся в сторону дальнего конца дома и осторожно огляделся. Сквозь завесу травы мне отчетливо был виден дом с полуразвалившимся крылечком и нависающей над ним продавленной крышей, задняя дверь, два окна первого и два второго этажа.
Я немного отполз и взглянул налево – небо на востоке было лимонно-розового оттенка, а в других частях постепенно из серого делалось голубоватым. Закрыв глаза, я прислушался. Все сильнее раздавалось щебетанье птиц. Издалека донесся тонкий жужжащий звук, и мне потребовалось несколько секунд, чтобы сообразить – где-то в отдалении грузовик на первой передаче едет вниз по дороге. Других звуков не было слышно, однако я знал, что по обе стороны от меня находились люди, продвигающиеся к цели, люди, использующие любое прикрытие или ямку в земле. Люди Уилера должны занять позицию в восточной и южной части поля, держа дом под наблюдением. Третья группа располагалась к югу и к западу.
Повернувшись на бок, я передвинул кобуру так, чтобы было удобно расстегнуть ее и выхватить револьвер, который я решил взять с собой. Это был кольт 38-го калибра с 20-сантиметровым стволом, тяжелой рукояткой, удобной для моей крупной ладони. Будучи помешанным на стрелковом оружии, я сознаю, что кольт этот выглядит несколько опереточно, однако сколько раз я участвовал с ним в стрелковых соревнованиях, даже дважды менял в нем ствол. И в руке хорошо лежит. Я не должен, как в случае с любым другим оружием, столь тщательно прицеливаться: похоже, пуля летят туда, куда я хочу, лишь неожиданно чувствуешь легкий толчок отдачи. Я снял оружие с предохранителя. Острый сладковатый запах оружейной смазки смешался с ароматом сочной травы. Я отполз к тому месту, откуда был виден дом. Чуть передвинувшись еще, обнаружил, что могу разглядеть происходящее внутри сарая, расположенного к востоку от дома. Там стоял фургон Макейрэна, загруженный так и не использованными досками и брусками. Подле него стоял серый «форд» – седан, выглядевший совсем новеньким. В тот момент, когда я пытался рассмотреть номер на «форде», заметил, что позади сарая происходит какое-то движение.
Слегка переместившись в сторону, я увидел, как сквозь траву, подобно змее, ползет один из гвардейцев. Он исчез за сараем, а затем через приоткрытые двери я заметил слабое движение уже внутри него и понял, что гвардеец спрятался там между автомобилями. Задумано было неплохо. Он мог незаметно вывести их из строя, одновременно готовый перехватить каждого, кто попытается приблизиться к машинам.
Появился краешек солнца, и все серые утренние тона исчезли. Появились длинные утренние тени, а на открытых местах заиграли серебристо-белые блики, предвещавшие жаркий день. В низине этот свет был бы более золотистым, более рассеянным.
Перед глазами у меня странным образом возникла картина того, что происходило сейчас там, в низине. Фенн Хиллиер вместе со своей женой спали в широкой двуспальной постели, ее рука покоилась у него на груди. Вот-вот донесутся звуки улицы. Она поднимется, подойдет к окну и взглянет на утреннюю улицу. От звука воды в ванной проснется и он. Услышит, как она собирает детей в школу, что-то напевая в кухне.
Это было реальностью. Предрассветная вахта была абсурдом. Моя Мег не могла находиться в этом затаившемся развалившемся доме, с людьми, несущими в себе такую опасность, какая только может исходить от человека.
Солнце поднималось, но Кипсейф продолжал оставаться сонным. Туман рассеялся. Становилось все жарче, засвиристели какие-то насекомые. Парил ястреб, вертя головкой из стороны в сторону в поисках мыши на завтрак.
Внезапно с шумом отворилась задняя дверь, и на крыльце появился мужчина. Я понял, кто это, по тем фото, которые нам показывали. Джордж Костинак. Грудь и плечи покрыты светлой растительностью. В тех местах, где тело не прикрывала одежда, кожа обгорела и была болезненно красного цвета.
Он зевнул, издав впечатляющий звук, почесал голову костяшками пальцев, передернул плечами и, обхватив себя руками, прищурился на утреннее солнце. Перепрыгнув через поломанные ступеньки, он спустился вниз, прошел пару метров и, расставив ноги, стал мочиться на спекшуюся грязь заднего двора.
Как только он закончил, сквозь оставленную им открытой дверь появилась крупная, мускулистая белокурая женщина. На ней был свободный свитер кричащего ярко-голубого цвета и обтягивающие брюки лимонного оттенка. Хотя волосы у нее не были уложены, а лицо в отсутствии косметики выглядело тестообразным, в ней чувствовалась жизненная сила, странным образом делавшая ее привлекательной. В ней ощущалась целеустремленность и скрытая яростная энергия обитателя джунглей из семейства кошачьих. Она излучала волю, решимость, она была сама опасность.
– Сказала же тебе, Джордж, отойти подальше от дома, – проговорила она. В руках она держала зубную щетку, пасту и картонный стаканчик с водой.
– Сказала. Конечно же, Эйнджи. Ты мне говорила. Но мы же не век тут жить будем.
– Свинья – она всегда свинья.
В ответ он рассмеялся.
– Кто кого называет свиньей, дорогуша!
Она сошла с крыльца. Окинула его уничтожающим взглядом.
– Ты вычеркнул себя из списка моих друзей, приятель.
– Ну ладно, Эйнджи, – произнес он заискивающим тоном. – Не надо, Эйнджи, пошутить что ли нельзя? Только ведь и всего.
– Объявились еще две шлюхи, и я уже не так хороша?
– Да мне и в голову ничего такого не приходило.
– А может, все-таки намылился попытать счастья с одной из них?
– Да чего там…
Она с презрением посмотрела на него.
– Фантазер ты, Джордж. Почему всегда слюнтяи вроде тебя считают себя могучими любовниками?
– Да ну все это к черту, Эйнджи, я только…
– Бедненький Джордж. Бедненький уродливенький Джордж.
Отвернувшись от него, она выдавила пасту на щетку и стала энергично чистить зубы. Я почувствовал, как комок в груди начинает потихоньку рассасываться. Мег была жива. Она находится в этом доме, живая.
Костинак подошел к блондинке вплотную. Они заговорили очень тихими голосами. Мне не было слышно, о чем они говорили. Искоса взглянув на дом, Костинак взял ее за руку и отвел подальше, прямо к тому месту, где был я. Мне захотелось врасти в землю. Они остановились метрах в трех от меня.
– Морг ведь главный, а? – сказала Эйнджела Фрэнкел. – Есть жалобы – поговори с Моргом.
– Да я только хочу сказать, дорогая моя, и сказать это тебе, а не Моргу, что все гладко шло до субботнего вечера. Клево все было, пока ты с Макейрэном не привезли сюда девицу эту.
– Нервишки сдают, Джордж. Сцепился из-за Кермера. Получилось же, так ведь?
– Да, выгорело это. Обещал это Морг Дуайту. Можно считать, частью плана было. Но сейчас мы все дальше от задуманного отходим. Фрэнк Келли мертв. И тебе бы надо было быть единственной женщиной. Трех никто не ожидал. И мы чересчур гоним картину. И ты, и Херм, и Морг, господи, да вы так держитесь, как будто все идет как по нотам, но я-то чую, все к чертям собачьим катится.
– Может, ты слишком дерганый для такой работы?
– Тебя что, вовсе не колышет, что баба этого полицейского вдруг объявляется?
– Ничего, Джордж, меня не колышет.
– Если она нас так запросто нашла…
– Смоемся мы отсюда раньше, чем кто-нибудь сюда заявится. Намного раньше.
– Конечно, Эйнджи, да только куда мы денемся? Ведь жарко-то как будет. Не пойму, чего вы с Моргом в толк этого не возьмете. Слишком много народу, черт побери, знает об этом слишком много. Они тебя вконец окрутят, как только с этими бабами потолкуют.
К моему облегчению, они повернулись лицом к дому.
– Думаешь, Морг теряет хватку? – в ее вопросе чувствовалось некое утверждение. – Думаешь, он наследить за собой может?
– Ты это о чем?
– Могу сообщить кое-что такое, чего ты не знаешь. Тебе, может, от этого получшает.
– Чего это?
– Макейрэн ошибся насчет девчонки Перкинс.
– И чертовски ошибся!
– Морг по-другому теперь относится к Макейрэну, Джордж.
– Но… он нам нужен. По тому, как все задумано, нужен он нам.
– Но сколько еще он нам будет нужен?
– Чего?
– Ты должен был узнать об этом позднее, когда мы в мотеле разделим то, что возьмем. Там-то и найдут Макейрэна – он как бы во сне жмуриком стал, а фургон его так и припаркован у входа. И никакой туфты не потребуется вроде отправки открытки мужику этой Мег – где тот может найти свою связанную женульку.
– Сделаешь Макейрэна, как ты сделала Кермера?
Голос у нее стал грудным.
– С помощью маленького шампура, Джорджи. Когда я кольнула им Кермера, он только «ой» и успел сказать, ко мне повернулся, бледный весь, а я ему и скажи: «Приветик от Макейрэна». А он покачнулся, будто устал здорово, и к бару поковылял. Клево получилось, Джордж.
– У меня от тебя по коже мурашки, Эйнджи.
– Третьим он у меня был. С одним побыстрей вышло, со вторым подольше, но быстро это получается или нет, у тебя такое чувство появляется, что ты распоряжаешься очередью на тот свет, что твоя очередь отодвигается. Вроде достаточное число раз повторить это – и ты жить вечно будешь.
– Жутковато делается, как о твоем перышке подумаешь.
– Да не перо это, милок. Простой шампур.
