Текст книги "Жизнь наверху"

Автор книги: Джон Брэйн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

Я криво ухмыльнулся.

– Вы просто хотите сказать, что я начал с таких низов, откуда любой шаг кажется движением вверх.

– Вы все-таки удивительно обидчивы. Марк был с детства избалован, все давалось ему чересчур легко. А вам пришлось во всем полагаться только на себя. И с этой точки зрения ваше детство было гораздо счастливее, чем детство Марка. Я знала его отца. Это был очень плохой человек, и это не пустые слова.

– Меня не интересуют его переживания в раннем детстве, – заметил я. – Вы ведь пришли сюда не для того, чтобы рассказывать мне об этом, не так ли?

– В детстве он, право же, немало настрадался, – сказала она. – Но, конечно, вас это никак не может интересовать.

– Так что же случилось? – спросил я. – Кто-то рассказал ему, да?

– Никто ничего ему не говорил. А если б и сказали, то он словом бы не обмолвился. Он для этого слишком джентльмен. – Она произнесла это не без известной гордости.

– Значит, наша тайна в надежных руках. Ведь что бы ни случилось, он джентльмен, а я не джентльмен. И я не собираюсь говорить ему, каким он меня выставил дураком. Скандала не будет. Или, может, вы боялись, что будет? И потому приехали?

Она вздохнула.

– Вы, очевидно, не читали письма Эйба.

– Не читал. Я сжег его.

– О господи! – Лицо ее исказилось страданием, стало почти уродливым. – Как вы нас ненавидите. Вы действительно нас ненавидите. Но почему, Джо, почему? Ведь в письме не было ничего такого, что могло бы вас оскорбить. Эйб жалеет вас. Он чувствует себя в известной мере ответственным за то, что произошло…

– А он и должен чувствовать себя ответственным, – сказал я.

– Да, должен. Мы оба должны. Но не требуйте от нас сразу слишком многого, Джо. Никто не собирается запирать перед вами дверь. Эйб понимает, что вам нужно время, чтобы все обдумать…

– Так он тоже знает?

Она покачала головой.

– Всему есть предел, – и он не все может выдержать. Я не считаю, что ему необходимо об этом знать.

– Не бойтесь, – сказал я. – От меня он этого не узнает.

– Этого я никогда не боялась, – мягко сказала она.

– Я не вернусь в Уорли. Я ведь вижу вас насквозь. Вы считали, что у меня не хватит решимости, а я вот взял и уехал, и начинаю жизнь сначала. Мне ничего от вас не нужно. Все вы до смерти мне надоели… – Слезы снова обожгли мне глаза.

Она ласково погладила меня по руке.

– Ваша новая жизнь, как видно, не принесла вам большого счастья, – сказала она. – Знаете, о чем я думала, когда вы женились на Сьюзен? Вы мне тогда не нравились. Мне не нравилось то, как вы обошлись с Элис Эйсгилл, не нравилось, как вы поступали со Сьюзен – вы явно использовали ее, чтобы достичь своей цели. Но что-то было в вас такое… Были ли вы счастливы или нет – не знаю, но вы верили в то, что будете счастливы. А сейчас вы в это не верите, правда?

– Как же я могу в это верить? – пробормотал я.

– Не сердитесь, что я вас об этом спрашиваю, но убеждены ли вы, что в самом деле любите Нору?

– А почему же тогда я, по-вашему, ушел из дому?

– Не ради нее, – сказала она.

– А она считает, что ради нее. И этого вполне достаточно.

– Этого не будет достаточно, если она когда-нибудь узнает о Барбаре.

– Со временем я сам скажу ей об этом.

– А вы очень изменились, мой дорогой.

Спускались сумерки, и в полумраке глубокие морщины на ее лице стерлись, исчезли, а седина мягких блестящих волос казалась следствием кокетства, но не возраста.

– Я не замечаю в себе никаких перемен, – сказал я.

– Нет, изменились. Куда девалась вся ваша решимость! А ведь вы не привыкли ничего откладывать в долгий ящик.

Из-под юбки у нее выглядывал краешек комбинации, очень белой по сравнению с черным платьем. Миссис Браун заметила это и слегка нахмурилась, но не стала одергивать юбку.

– Я просто хочу немного отдохнуть от жизни на передовой, – сказал я. – Это жилище временное. Скоро мы переедем в Хэмпстед.

– Вы собираетесь поступить на работу к Эдгару Тиффилду?

– Не знаю еще.

– Эйб не станет вам мешать.

– Это очень великодушно с его стороны.

– Он куда великодушнее, чем вы думаете. Только я одна и знаю, как он великодушен. А быть может, и не я одна.

Сейчас было просто необходимо держать ее руку в своей, но в наступившей тишине трудно было решить, кто же кого утешал. Я не стал ни о чем спрашивать, да это было и не нужно, но я знал, что мы, хоть и по-разному, пережили одно и то же.

– Но я имею в виду не того, о ком вы думаете, – спокойно добавила она.

Я на секунду прижал ее руку к своей щеке.

– Самое трудное – жить вместе, – сказал я. – Я не могу к ней вернуться. А она хочет, чтобы я вернулся?

– Это вам придется выяснить самому.

– А Барбара спрашивала обо мне?

– У вас ведь есть сын, не только дочь. Вот Гарри о вас спрашивал.

– Но ведь он в школе.

– Он убежал из школы. И не говорит почему.

– Отошлите его обратно, – нетерпеливо бросил я.

Она выпустила мою руку.

– Минуту тому назад вы все моментально схватывали и все понимали, – сказала она. – Вам было очень больно?

– Оставим это. Неужели никто не может повлиять на него? Неужели вы не можете? Или его мать? Или его любимый дедушка?

– Судя по всему – нет, – сказала она. – Он хочет видеть отца. – Она поднялась. – Не буду больше отнимать у вас время, Джо. Между прочим, Сьюзен не посылала меня к вам. Меня послал к вам Гарри.

– Я не могу вернуться, – сказал я. – Это просто невозможно.

– Он хочет, чтобы вы приехали повидаться с ним, – сказала она. – А я лишь передаю вам его просьбу.

Я помог ей надеть пальто.

– Вам придется проявить некоторую твердость, – сказал я. – Сейчас я не могу приехать в Уорли.

– Как хотите, – бесстрастно сказала она. – Никто не может заставить вас встретиться с сыном, если вы этого не желаете.

– Я сейчас позвоню и вызову вам такси, – предложил я.

– Дождь уже перестал. Я с удовольствием прогуляюсь.

– А вам непременно надо идти?

– Меня ждут. Но это очень мило с вашей стороны – предложить старой женщине посидеть вместе. До свидания, Джо.

– До свидания, Маргарет, – сказал я, в первый и последний раз в жизни называя ее по имени.

Она улыбнулась и неожиданно поцеловала меня в щеку.

– Вы славный, – сказала она. – Будьте таким и дальше, Джо. Вы и представить себе не можете, как это важно. – И она стремительно вышла из комнаты.

25

Насупившись, Ник Холбертон проверял счет. Наконец лицо его просветлело, и он что-то нацарапал на бумажке; официант поклонился и попятился с таким довольным видом, как будто ему вложили в руку пригоршню пятифунтовых банкнот.

– Прелестно, – сказал Холбертон. – Надо совершать такие эскапады почаще, как можно чаще. – Он поднялся из-за стола. – Нет, нет, вы еще не допили коньяк. – Он поцеловал Нору. – И не забудьте позвонить мне завтра, Джо.

Официант отодвинул столик, чтобы он мог пройти, и он направился к гардеробу, кивая направо и налево своим знакомым.

Шел он жесткой, подпрыгивающей походкой – результат шрапнели, засевшей, по его словам, у него в животе под Анцио. Но сейчас, когда он взял портфель и надел темно-синее пальто, я подумал, что он похож на горожанина из набора фигурок, который я подарил Гарри на рождество: пальто на нем было такое же длинное, а плоское лицо – такое же землистое. И у меня мелькнула мысль, что у него, как и у той фигурки из набора Гарри, внизу, наверно, такая же прозрачная пластмассовая подставка, на которой он стоит. И кто-то его двигает, подталкивает. Всех нас подталкивают. Холбертона, например, толкнуло на этот завтрак то, что он учился в Лидском университете вместе с Норой; меня толкнуло на этот завтрак то, что Норе хотелось положить конец моему безделью, привязать меня к Лондону и к себе самой. Словом, все старо как мир.

Все старо как мир, если не считать того, что мой сын хочет меня видеть. Впервые на моей памяти он хочет видеть меня, а меня с ним нет. Я не поехал в Уорли вчера, потому что у Норы были билеты в театр; а сегодня я не поехал потому, что завтракал с Ником Холбертоном. И завтра я тоже найду какую-нибудь причину, которая помешает мне поехать. А когда я наконец приеду в Уорли, у Гарри уже отпадет потребность во мне. Он никогда не забудет моего предательства, и напрасно стану я объяснять ему потом, что никак не мог не пойти на «Пигмалиона» или что нельзя было не позавтракать с Ником Холбертоном. Ему будет важно лишь одно: он нуждался во мне, а меня в эту минуту с ним не было.

Нора перегнулась ко мне через столик.

– По-моему, ты ему понравился, Джо.

– Кому?

– Нику, глупенький.

– Не думаю, чтобы ему кто-нибудь мог всерьез понравиться, – сказал я.

– А я сразу могу сказать, понравился ему человек или нет. Ник шагает далеко и быстро, и ему нужны подходящие люди. Он не так уж глуп, чтобы делать все самому. Ему нужны подходящие люди, и он готов платить им по высшей ставке. Он справедлив, великодушен, но если кто-то не оправдает его доверия…

– Я знаю. Он абсолютно безжалостен. Все это я уже слышал. Ты, видимо, немало размышляла, пытаясь его понять. Ты и сама не отказалась бы работать с ним, не так ли?

К моему удивлению, она смутилась. Это очень ей не шло: глаза ее сразу как-то вылезали из орбит и становились жесткими, румянец – искусственным, платье с глубоким вырезом – вульгарным.

– Он предлагал мне работу. Но это была подачка. Должность была уж очень ничтожная. Он перестал бы меня уважать, если бы я согласилась. Место было без всяких перспектив. – В голосе ее послышались пронзительные нотки. – А мне приходится думать о таких вещах. Я вынуждена сама о себе заботиться. Ведь никто больше не станет этим заниматься. Муж мой, например, никогда обо мне не заботился. Да и мой отец тоже…

Она помолчала, затем, видимо овладев собой, продолжала:

– Джо, так больше продолжаться не может: нельзя тебе целый день шататься по квартире и только и делать, что пить. Меня не интересует, сколько у тебя денег, но все равно навеки их не хватит. Внезапно деньги приходят к концу, и тогда человек вынужден работать, просто чтобы не умереть с голоду. И приходится браться за любую работу, от которой все отказываются. Думаешь Ник заинтересовался бы тобой, если б знал, что тебе нужна работа? Он бы сразу учуял, что ты нуждаешься, вспомнил бы, что куда-то опаздывает, повернулся бы к тебе спиной и был таков. Почему, как ты полагаешь, я так старалась устроить этот завтрак? Ты думаешь, это было легко? А знаешь, сколько это потребовало всяких уловок, сколько звонков по телефону, ожиданий, настойчивости? Ты думаешь, мне приятно просить об одолжении? Приятно?

И тут мне вдруг вспомнилась другая фигурка из набора Гарри – уже не горожанин, а сидящая женщина. На сидящей женщине была плиссированная юбка, и она прижимала к груди сумочку. Под полосатым джемпером отчетливо проступали острые груди, и выражение лица у нее было совсем как сейчас у Норы – довольно злое. У нее не было подставки, потому что она ей не требовалась. Но, как и горожанин, она не могла передвигаться сама, как, впрочем, не мог и я. Некая рука толкнула меня в ее объятия; некая рука оттолкнула меня от моего сына. И как бы ни назвал я руку, которая двигала Норой, как бы ни назвал я руку, которая двигала мной, это была не любовь.

– Джо, – сказала Нора, – ты меня не слушаешь.

– Я думал.

– Ты позвонишь ему завтра?

– Позвоню, если смогу, – сказал я.

– Пойми, Джо: когда Ник говорит, чтобы ему позвонили завтра, значит, надо позвонить завтра. Если ты этого не сделаешь, можешь не звонить ему вообще. Он вычеркнет тебя из списка своих знакомых.

– Это будет ужасно, – сказал я. – Я никогда не оправлюсь от такого удара.

– Неужели ты не хочешь получить работу?

– Мне еще никто ничего не предложил.

– Уже предложили, глупенький. Завтра Ник попросит тебя зайти к нему в контору и сдаст тебя кому-нибудь с рук на руки; отстукают две-три бумажки, и ты будешь устроен. Вот как он действует.

– Я не смогу встретиться с ним завтра. Я уезжаю в Капую.

– Ты уезжаешь в Капую?

– Ведь мы, кажется, так называем Уорли?

– Тут что-то не так, – сказала она. Она выпрямилась, словно ожидая оглашения приговора. – Я бы предпочла, чтобы ты сказал мне все напрямик. Я обещаю, Джо, что сцен не будет.

– Да для сцен, собственно, и повода нет, – сказал я. – Гарри сбежал из школы. Он хочет меня видеть. Вот и все.

– И ты должен немедленно ехать? Этого нельзя отложить хотя бы на один день?

– Мне следовало поехать еще два дня назад, – сказал я. – Не удивлюсь, если теперь он уже не пожелает меня видеть. Несчастный мальчишка… – Я прикрыл рукой глаза.

Она взяла мою руку и отвела ее от глаз.

– Нечего стыдиться, – сказала она. – Я еще ни разу не видела, чтобы ты плакал. Для меня это не слабость, Джо. Ведь я плакала без тебя. Каждую ночь плакала, после того как уехала из Капуи. Но тогда я принималась мечтать о том, как мы заживем вместе, когда ты приедешь ко мне, и слезы высыхали. – Она похлопала рукой по розовой скатерти на столе. – И вот это тоже было в моих мечтах. Мне всегда нравилось это место. Сама не знаю почему. Я ведь могла бы завтракать здесь и раньше, но никогда этого не делала. Я приберегала это для какого-то особого случая. – Она окинула взглядом комнату. – Этот розовый свет, эти ковры, эти розовые стены… словно ты в коробке из-под дорогого шоколада. Здесь слишком хорошо для делового завтрака. Когда Ник предложил позавтракать здесь, я сочла это хорошим предзнаменованием. Хорошим предзнаменованием. И все шло так гладко…

– Да все и идет гладко, – сказал я.

– Нет, мой дорогой. Закажи мне еще коньяку.

Я поманил официанта. Заказав коньяк, я сжал ее руки.

– Я вернусь, – сказал я. – Ведь ты же сама хотела, чтобы я поехал в Капую!

– Ну как ты не понимаешь, – печально промолвила она. – Ведь я хотела, чтобы ты поехал, когда будет подходящее время. А сейчас время самое неподходящее.

– Но ведь Гарри еще совсем маленький, – умоляюще сказал я. – Я его отец. Я должен поехать.

– Но ты и отец Барбары тоже, – сказала она. – Я ведь знаю, как ты к ней относишься. Ты разговариваешь во сне, Джо. Ты выкрикиваешь ее имя во сне, но никогда не произносишь наяву.

– Барбара не… – начал было я и осекся.

Она покачала головой.

– Не так близка тебе? Неправда, Джо. Она тебе гораздо ближе, чем Гарри. И значит она для тебя гораздо больше, чем работа у Ника, гораздо больше, чем я. Или чем наши будущие дети. – Она рассмеялась. – Эрлз-Коурт, Глочестерское шоссе. Южный Кенсингтон… Они еще не родились, наши дети. – Она тихонько оттолкнула мою руку. – Поезжай-ка ты лучше к своим детям, Джо, – сказала она.

– Нора, – пробормотал я. – Я скажу тебе всю правду. Все обстоит совсем не так, как ты думаешь… – Я умолк. Время сказать ей правду прошло: сейчас эта правда могла лишь непоправимо ранить ее гордость.

– Не говори ничего больше, дорогой, – сказала Нора. – И не волнуйся обо мне. Никаких глупостей я не наделаю.

– Я люблю тебя, – сказал я.

– И я тебя люблю, – сказала она. – От этого мне, конечно, не легче.

– Нора, – сказал я. – Я не хочу, чтобы наши отношения так кончились. Я позвоню сегодня вечером по телефону…

– Я же просила тебя не беспокоиться, – сказала она. – Я выхожу из игры. Я видела твое лицо, когда упомянула имя Барбары. Этого с меня довольно, мой дорогой. С этим соперничать я не могу.

Когда я налил коньяку в рюмки, она чокнулась со мной.

– Желаю тебе приятно провести время в Капуе, – сказала она.

– Я вернусь, – сказал я.

– Из Капуи не возвращаются, – сказала она.

26

– Если ты не объяснишь мне, в чем дело, зачем же мне было приезжать?

Я окинул взглядом комнату в поисках пепельницы и уже в пятый раз с девяти часов вечера потушил сигарету, раздавив ее каблуком.

– Лучше бы ты ушел, – сказал Гарри. И он натянул одеяло на голову.

– Это твоя комната, – сказал я.

Я неловко поерзал на стуле, который, садясь, придвинул к его кровати, и снова меня поразила мысль, что это самая неуютная комната в доме – пожалуй, не многим лучше той, где я жил мальчишкой. И кучка окурков на черном линолеуме никак не делала ее привлекательной. Я осторожно потянул за одеяло. Гарри отвернулся.

– Почему ты не можешь оставить меня в покое?

– Ты же сам просил, чтобы я приехал.

– Это было три дня назад.

– Не говори этого больше, прошу тебя, Гарри.

Он сел в постели.

– Я думал, что ты здесь, когда вернулся домой, – сказал он. – Никто не говорил мне, что ты уехал. Никто вообще мне ничего не говорит. А потом бабушка сказала, что собирается в Лондон, и я попросил ее передать тебе, чтобы ты приехал. А ты все не приезжал.

– Но ведь я же здесь, – сказал я.

Я хотел было взять его руку.

– Пусти меня, – сказал он. – Я знаю, почему ты не приезжал. – Лицо его сморщилось, словно ему стало больно от груза этих знаний, предназначенных для взрослых. – Я слышал, как мама говорила с бабушкой. Она сказала, что эта самая Хаксли схватила тебя и держит, как в тисках. Она сказала, что ты живешь с ней…

– Ты не должен слушать то, что не предназначается для твоих ушей, – сказал я.

– И потом, ты спал в моей комнате. Я спросил маму, правда это или нет, а она сказала – нет. Я спрашивал ее, когда был здесь на каникулах, и она сказала, что ты у меня не спал. А я знаю, что спал, потому что мой коврик прожжен сигаретой.

– Я куплю тебе другой, – сказал я, и мне стало так стыдно, словно я отобрал у него единственное его достояние и продал, чтобы добыть денег на выпивку.

– Не хочу я другого, – сказал он. – Ты все испортил. – Он принялся грызть ногти. – Почему ты спал у меня в комнате?

Я вынул его руку изо рта.

– На свете существуют вещи, которых тебе еще не понять, – сказал я. – Дело в том, что люди совершают ошибки. Я совершил ошибку, и твоя мама тоже.

– А дядя Марк тоже совершил ошибку? – спросил он, не отнимая у меня руки.

– Он совершил очень много ошибок.

– Ты мне делаешь больно, папа! Ты так сжал мне руку…

– Извини.

И вдруг я почувствовал, что не в силах больше видеть это выражение на лице Гарри – он выглядел таким одиноким. Упоминание имени Марка вызвало к жизни застарелую ненависть и жажду разрушения. Я никогда не избавлюсь от этой ненависти, но сейчас мне было не до того. Мой сын чувствует себя брошенным, покинутым, и на коврике у него дырка от сигареты. Я обнял его за плечи.

– Послушай, Гарри, ты считаешь, что я тебя бросил. А я вовсе не собирался отказываться от тебя, сынок. Мне стало трудно, и я сбежал. Взрослые ведь тоже убегают. А вернулся я потому, что ты, как мне казалось, нуждаешься во мне. Ты ведь мой сын. Если я тебе нужен, я всегда буду с тобой.

– Ты бы мне еще чего-нибудь пообещал! – фыркнул Гарри. – Ты же не приехал, когда я просил тебя. Ты даже не написал мне ничего. И ни разу не заехал в школу. Ты был слишком занят с этой миссис Хаксли. Я знаю, чем ты с ней занимался, только не скажу. Я сказал маме, а она дала мне пощечину…

– Можешь сказать, если тебе так хочется. Какое бы слово ты ни употребил, оно мне знакомо. Но делу-то ведь этим не поможешь, правда?

Он отодвинулся от меня.

– Ну вот, скоро ты рассердишься, – сказал он. – На меня все сердятся. Скоро ты начнешь на меня кричать. Впрочем, ты всегда кричишь. Ничего я тебе не скажу. Никому из вас ничего не скажу, потому что все вы глупые и плохие, и никому я не нужен, даже Барбаре и той не нужен…

– Она ведь еще маленькая, – мягко заметил я.

– Я ей не нужен. Никому я не нужен. И ну вас всех к черту!

Он поглядел на меня, проверяя, какое это произвело впечатление. Я улыбнулся.

– Не кипятись, Гарри, – сказал я. – Ты не хочешь ничего мне рассказать, и я не настаиваю. Что бы там ни было, я всегда буду на твоей стороне. Запомни это. – Я поцеловал его. – А теперь постарайся заснуть.

Я встал. Когда я был уже у двери, он окликнул меня. Я улыбнулся ему.

– Завтра увидимся, – сказал я.

– Поди сюда, папа.

Я присел на край его постели.

– Правда, папа? Ты в самом деле будешь на моей стороне, чтобы я ни сделал?

– Правда, – сказал я.

Он вцепился мне в плечо.

– Значит, ты не рассердишься на меня? Ты обещал!

Право, было жаль, что такие большие голубые глаза и длинные темные ресницы достались мальчику, – так, во всяком случае, всегда говорила Сьюзен, да и все прочие. Пристально глядя ему в глаза впервые за последние два месяца, я подумал, что нетрудно догадаться, почему ему не сидится в школе. Уж очень он красивый малый – черты лица у него, если присмотреться, были куда тоньше, чем у Барбары. Я почувствовал, как во мне снова закипает злость, но на этот раз я злился на себя. Какую отчужденность допустил я между собой и собственным сыном!

– Послушай, Гарри. Что бы ты ни натворил, обещаю тебе: ты не услышишь от меня ни слова упрека. Все мы совершаем ошибки, мальчик. Но ошибка – это еще не конец света.

– Они объявили мне бойкот, – сказал он. – Я не мог этого вынести. И я так ненавижу эту проклятую школу.

– Ты мог бы сказать мне об этом, – заметил я. – Но сейчас это уже не имеет значения. Почему же они объявили тебе бойкот?

Он исподлобья посмотрел на меня.

– Ты не станешь со мной больше разговаривать, – сказал он. И вдруг громко всхлипнул. Я крепко прижал его к себе и вытер ему глаза. Он высморкался и вернул мне платок.

– Размазня я, – сказал он. – Вот уж и нюни распустил! – И он стряхнул с плеч мою руку.

– О господи, – сказал я. – Да плачь себе сколько влезет. Какой толк глотать слезы? К чему они тебя готовят в этой чертовой школе? К участи краснокожего?

– Меня хотели побелить известкой, – сказал он. – А я не дался. Это у них такой обычай – называется церемония посвящения: всех второклассников белят. – Он взял у меня платок и вытер себе глаза.

– Это довольно глупо звучит, – сказал я. – Правда, я никогда не был в таких условиях. Что это значит – побелить?

– Мажут известкой… ну… то самое, – сказал он. – Всем мажут.

– А учитель знает об этом?

– Конечно, не знает. – Он отнял от глаз платок. – Но ты ему не скажешь?

– Нет. Но не потому же тебе объявили бойкот, что ты не позволил произвести над собой этот обряд, если можно так выразиться. Что ты все-таки натворил?

– Их было десять человек, – сказал он.

– Прекрасно, пусть будет десять. И что же ты сделал этим десяти героям?

– Я полоснул одного из них ножом.

– И это все? Из-за этого и поднялся весь шум?

– Я полоснул его по руке. Но не сильно. У меня ведь был только перочинный ножик, который ты подарил мне.

– Надо было всадить ему этот ножик в живот, мерзавцу, – сказал я, улыбаясь с облегчением.

– Ты не сердишься, папа?

– Сержусь? А что тебе еще оставалось делать?

– Они сказали, что я убийца. Они сказали, что я не англичанин. – Слезы снова полились у него из глаз.

– Да черт с ними! Ты ведь правильно поступил, Гарри. Если кто-то вздумал тобой помыкать… – Я умолк, по его лицу я понял, что на сей раз он исчерпал весь запас мужества.

– Ты не отошлешь меня обратно, правда, папочка?

– Мы поговорим об этом утром, – сказал я. – И если ты не захочешь возвращаться туда, обещаю тебе, что ты не вернешься.

– Папочка! Твой платок! – И он протянул мне его.

– Ты уверен, что он тебе не понадобится?

– У меня же есть свой. – Он шмыгнул носом. – А этот очень уж пахнет, папочка.

Нора вчера вечером выстирала и выгладила мой платок, а утром, вставляя мне его в боковой кармашек, исполнила одну из своих причуд – надушила его одеколоном. На платке были вышиты мои инициалы, и, когда платок был воткнут в кармашек, буква «Д» сразу бросалась в глаза. И платок этот и одеколон были подарками Норы; мне не хотелось носить его ни в надушенном, ни в ненадушенном виде, но она настаивала. Я сунул платок в карман брюк.

– Я выстираю его потом, – сказал я. – Спокойной ночи, Гарри.

– Папочка, поди сюда.

– Ты прямо как Барбара, – сказал я. – Ну, что еще?

– Папочка, мне не придется работать у дедушки, а?

– Я думаю, что мы еще несколько лет можем не решать этой проблемы, – заметил я. – Что это тебе вдруг взбрело на ум?

– Не знаю, – сказал он. – Я думал, что тебе очень этого хочется.

– А я считал, что это тебе хочется, – сказал я.

– Ты считал, что я и эту проклятую школу тоже люблю, – с упреком сказал он. – Ну, просто все лучше меня знают, что я люблю и чего не люблю.

Я поправил ему подушки.

– Поговорим об этом завтра, – сказал я. – Мы с твоей матерью что-нибудь придумаем. – Я взъерошил ему волосы. – Спи, сынок.

Когда я вошел в гостиную, Сьюзен писала письмо. При моем появлении она повернула голову.

– Ну как, удалось тебе проникнуть в эту тайну? – спросила она.

Я вкратце рассказал ей обо всем.

– Какой ты ловкий, проницательный.

– Мне бы очень хотелось быть проницательным, – невесело заметил я.

Она закурила.

– Итак, ты преуспел там, где все мы потерпели поражение. – Она с шумом выдохнула дым. – Это письмо его учителю. Теперь, очевидно, мне надо его разорвать.

– Я обещал Гарри, что он больше не вернется в школу.

– Обещать легко. Тем более что они отнюдь не стремятся взять его обратно.

– Я обещал, – повторил я.

Она посмотрела через плечо на карту мира восемнадцатого века, висевшую на стене слева от меня. Затем подошла к ней и разгладила. Придерживая пальцем краешек карты, она холодно спросила:

– Ты что же, уже надоел ей?

– Еще сегодня во время завтрака она пыталась устроить мое будущее.

Сьюзен отступила на несколько шагов от карты и, склонив голову набок, посмотрела на нее.

– А заодно и решить вопрос о твоей новой семье?

– У меня не будет новой семьи, – сказал я. – У меня уже есть семья.

– Ты хочешь остаться?

Она стояла очень стройная, подтянутая, еще более подтянутая, чем обычно, лишь плечи ее слегка поникли, словно на них легло новое бремя.

Я сел.

– Это не так легко для меня, – сказал я.

– Ты хочешь остаться?

И вдруг я вспомнил, как она протянула мне ключи от машины. Этого я не должен забывать. Она была тогда на моей стороне. Она была тогда на моей стороне, точно так же как я сегодня вечером был на стороне Гарри.

– Да, я хочу остаться, – сказал я.

Она опустилась на колени и принялась расшнуровывать мне ботинки.

– Ты в самом деле хочешь остаться или это только благородный жест?

– Не знаю, благородный или нет, знаю только, что иначе я поступить не могу.

Она принесла мне ночные туфли.

– Он так на тебя похож, – сказала она.

– Кто на меня похож?

– Гарри. – Она подсунула мне под ноги шлепанцы. – Он хочет всем угодить и в то же время быть сам себе хозяином.

– Я еще очень плохо знаю его. Да и тебя тоже.

Она улыбнулась.

– Теперь мы оба знаем друг друга лучше, не так ли?

Из спальни наверху донеслось хныканье, которое тут же перешло в отчаянный рев.

– Это наша дочка, – сказал я. – Она знает, что я здесь?

Сьюзен отрицательно покачала головой.

– Помолчи, Джо. Может быть, она снова уснет.

На лестнице послышались шаги. Сьюзен, нахмурившись, подошла к двери. На пороге, с пуделем под мышкой и вся в слезах, стояла Барбара. Как только дверь отворилась, она кинулась к Сьюзен.

– Я хочу соку, мамочка.

Я опустился на колени и обнял их обеих.

– Где ты пропадал, папочка?

– Денежки зарабатывал.

– Много, много денежек, – сонным голосом пробортала она. – Много, много денежек.

Сьюзен уложила ее на диван.

– Побудь здесь с папочкой, детка, пока я схожу тебе за соком.

– Нет. Пусть папочка принесет сок! – распорядилась она. – И положит в него ледушку. И соломинку.

Я пошел на кухню, открыл холодильник и только тут вспомнил, что Барбара не пьет на ночь апельсиновый сок. Я налил немного лимонаду в ее разрисованную кружечку и понес ее в гостиную.

Барбара сидела у Сьюзен на коленях, глаза ее были закрыты. Она открыла их, когда я вошел в комнату. Я подал ей кружку, и она жадно, звонко причмокивая, осушила ее до дна. Придерживая кружку, я наблюдал за выражением лица Барбары – не промелькнет ли на нем тень благодарности. Но для нее сейчас ничего не существовало, кроме Сьюзен и лимонада. Она выпустила из рук кружку – я еле успел подхватить ее.

– Отнести тебя наверх, малышка? – спросил я Барбару.

Но она лишь сильнее прильнула к плечу Сьюзен. Я поцеловал ее в лоб.

– Папочка вернулся, – сказал я. – Спи спокойно, маленькая.

Но она и так уже спала. Я не видел ее лица, мне был виден лишь затылок, который, как у всех маленьких детей, казался непомерно большим по отношению ко всему телу.

Пусть она будет чьим угодно ребенком, подумал я, – не в этом суть. Но дальше этого мои мысли не пошли. Сьюзен унесла Барбару. Решение мое было принято: любовь поймала меня в конце концов. Я не ожидал, что она примет именно такое обличье, не думал, что требования ее будут столь безоговорочны, я так надеялся на снисхождение, на отпущение грехов, пусть даже не очень заслуженное. Но все осталось по-прежнему, и я не изменился, не стал лучше, и у меня не прибавилось сил. Я был один в большой гостиной с кремовыми в золотую полоску обоями и паркетным полом, в гостиной, где, несмотря на безукоризненный вкус, веяло грустью, какою веет от поля брани.

Сьюзен вошла в комнату и присела на ручку моего кресла.

– Не обижайся, что она мало обращает на тебя внимания, Джо, – мягко заметила она. – Ведь тебя не было больше месяца. А для такого крошечного человечка, как Барбара, это все равно что десять лет.

– Да я и не обижаюсь, – сказал я. – Она скоро снова ко мне привыкнет.

Сьюзен просунула палец под мой ремешок.

– А ты похудел, – заметила она. – Мама говорила, что ты плохо выглядишь… Джо, что она тебе сказала?

– Очень много всего, – сказал я.

– Я не посылала ее, Джо. – Она села мне на колени. – Что же она все-таки сказала?

– Она сказала мне, что Барбара не дочь Марка.

Сьюзен вся напряглась.

– О господи, – вздохнула она. – Зря я сказала тебе правду, Джо, но теперь отрицать это бессмысленно. Теперь уж…

Я крепко обнял ее за талию.

– Мне понадобилось немало времени, чтобы все это осознать, – сказал я. – Но она права. Дети не выбирают своих родителей, это родители выбирают детей. Я знаю, что ты сказала мне правду. Но я люблю Барбару и не в силах перестать ее любить. Она мое дитя в такой же мере, как и Гарри. Я стал ее отцом. Тебе легко сказать, который ребенок твой, а для меня критерием может служить только любовь. Возможно, Гарри до сегодняшнего вечера вовсе и не был моим сыном.

Она погладила меня по голове.

– Ты не отступишься от того, что сказал сейчас, Джо? Горечь не возьмет в тебе верх?

– Нет, я не отступлюсь от того, что я сказал. Не знаю, буду ли я испытывать горечь, но постараюсь, чтобы ее у меня не было.

– Хочешь, уедем из Уорли? Я готова, если это сделает тебя счастливым.

– Никто не уезжает из Капуи, – сказал я.

Она вопросительно посмотрела на меня.

– Есть такое выражение.

– Я знаю, чье это выражение, – сказала она. – Мы оба должны быть очень осторожны, должны следить за тем, что говорим, не так ли? – Она встала с моих колен. – Сейчас ты устал, мой дорогой, мы обсудим все завтра. – Она зевнула. – Ты не хочешь чаю?

– Я сейчас приготовлю, – сказал я. – Ты ведь тоже, наверно, устала.

Глаза ее наполнились слезами.