Текст книги "Жизнь наверху"

Автор книги: Джон Брэйн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

14

– Долго еще будет продолжаться это смертоубийство? – спросил Хьюли. И ударил по столу кулаком. В свое время, когда он так ударял, все подскакивали, но сейчас это означало лишь то, что он подходит к концу своей речи. – Мы неоднократно просили министерство транспорта разрешить нам установить на этом перекрестке светофор. После нашего последнего обращения в министерство произошло уже три несчастных случая…

Я закрыл глаза, чтобы не видеть его лица. Обычно это было ничем не примечательное лицо человека среднего возраста, но сейчас оно все сморщилось, прорезанное горестными морщинами. Искривился не только рот, словно от чего-то кислого, горечь была в выражении глаз, в наморщенном лбе, даже в том, как свисала на него длинная непокорная прядь.

Хьюли сел, и я снова открыл глаза. Я был согласен со всем, что он говорил, как согласился бы на моем месте любой более или менее здравомыслящий человек, но только он своей речью ни в коей мере не повлиял на ход событий. Он мог бы с таким же успехом распевать шуточные песенки, – светофор установят только тогда, когда кто-нибудь из министерства транспорта заглянет в картотеку уорлийского муниципалитета или – что более вероятно – вытащит из шляпы фантик с названием перекрестка.

Я взглянул на Брауна. Как председатель муниципалитета, он восседал на возвышении в противоположном конце комнаты. Возвышение это было, пожалуй, чересчур высоким и находилось слишком далеко от длинного стола красного дерева, вокруг которого разместились остальные члены муниципалитета, а потому обычно создавалось впечатление, будто Браун не первый среди равных, а наш полновластный хозяин. Сегодня же вечером ему, казалось, неприятно было так выделяться: он читал тексты постановлений бесцветным невнятным голосом, совсем не похожим на его обычный громкий уверенный тон, и время от времени передергивал плечами, словно его раздражала тяжесть уставной золотой цепи.

– Пункт третий, подраздел первый! – провозгласил городской клерк. – Пункт третий, подраздел второй! Пункт четвертый. Пятый. Шестой. Седьмой…

Брауну не хватало воздуха – он приоткрыл рот, вытер платком лоб; я перевернул страницу повестки дня и заметил, что Браун даже не смотрит на лежащие перед ним бумаги. Клерк что-то шепнул ему – Браун нетерпеливо мотнул головой, и глотнул воды из стоявшего рядом стакана.

Клерк продолжал читать повестку дня, почти не делая пауз между пунктами. Обычно Браун хмурился, поднимал палец или просил клерка повторить название очередного пункта и тем самым заставлял его читать медленнее. Во-первых, он был убежден, что дела муниципалитета надо вести пристойно, а во-вторых, вообще недолюбливал Рейя Кемпетта; дай ему только волю, и он все приберет к рукам, – так думал Браун, и не без основания. Вот, например, сейчас Кемпетт наверняка считает, что он уже хозяин положения, мелькнуло у меня в голове, когда я смотрел на него, – он стоял перед нами высокий, подтянутый, свежий, дыша энергией и уверенностью. Едва ли он задержится надолго в Уорли – ему тридцать три, и муниципалитет маленького городишки лишь первая ступенька в его карьере.

Я вдруг почувствовал, что завидую ему. Работа его строго регламентирована: от и до и ни шагу дальше, но ведь то же самое можно сказать и об нанимателе – муниципалитете города Уорли. Жалованья Кемпетт получает вполовину меньше моего, свободных денег у него микроскопически мало, все ему приходится покупать самому – даже машину, но он свободный человек, а я нет.

Браун вынул из кармана стеклянный тюбик и проглотил две белые таблетки. И почти сразу же краска вновь прилила к его щекам. Он взял повестку дня и неторопливо перевернул страницы: перед нами снова был председатель муниципалитета города Уорли и заправила фирмы «Э. З. Браун и К°».

Ну а я – я умный и энергичный молодой человек, для которого всегда найдется место в «Тиффилд продактс». И мне вовсе не обязательно скучать еще на одном заседании муниципалитета, мне вовсе не обязательно терзаться, дожидаясь, пока Браун примет решение по моей докладной записке о счетной машине. Тиффилд ведь вполне серьезно предложил мне работу и в самом письме даже указал сумму, которую собирается мне платить и которая на четыреста фунтов превышает ту, что платит мне Браун. Я получил это письмо неделю назад и в ответ пространно поблагодарил его за столь высокое мнение о моей особе, заверил, что работа в такой фирме, как «Тиффилд продактс», была моей всегдашней мечтой, и попросил дать мне время на размышления. Словом, я не сказал ни да, ни нет, на этом наша переписка и оборвалась.

Теперь, поднялся Джон Дейнтон – старейший член муниципалитета – и дрожащим фальцетом стал жаловаться на то, что владельцам участков, подлежащих принудительной продаже, выдается слишком ничтожная компенсация. Казалось, он начисто забыл, что сам на заседании комиссии одобрил постановление о принудительной продаже. Никто ему на это не укажет, а если бы такой человек и нашелся, то ведь Дейнтону все равно ничего не вдолбишь. Он приближался к восьмидесяти, был вдов и потерял единственного сына на войне – у бедного старика только и осталось радости, что заседать в муниципалитете. Он присутствовал на всех заседаниях, которые проводились здесь за последние сорок пять лет, и после каждого заседания проплешины в его черных волосах становились чуть больше, зубы расшатывались чуть сильнее, плечи сгибались чуть ниже, мускулы становились чуть дряблее. А сколько раз за эти сорок пять лет заново штукатурили потолок в зале, покрывали лаком дубовые панели, заменяли красный ковер на полу, пополняли новыми портретами сонм отслуживших свое председателей муниципалитета, чьи лики украшали две стены зала! Вот и я, если не попаду в тюрьму и буду голосовать, как мне скажут, – я тоже в один прекрасный день буду восседать на возвышении. И мой портрет повесят на стену, и мое имя выгравируют на дощечке под гербом Уорли.

Наконец, Дейнтон сел. Джордж Эйсгилл в качестве председателя комиссии по жилищному строительству сказал несколько мягких успокоительных слов о том, что комиссия всегда стремится поддерживать равновесие между благом частных лиц и благом общественным, хотя, по правде сказать, это отнюдь не легко…

Тут Нора, сидевшая среди публики, вынула свой блокнот. Грэффем, вырядившийся почему-то в синюю куртку на молнии, темно-серые фланелевые брюки, белую рубашку и синий галстук – совсем как в форме, только без погон, – тоже вынул блокнот.

Заседание приближалось к концу; оно прошло так, как и предполагалось: все – и прежде всего советник Лэмптон – проголосовали, как и должны были проголосовать. Грэффем минут десять сосредоточенно строчил в блокноте, затем сунул его в карман. Он дотронулся до руки Норы и что-то шепнул ей, она улыбнулась. Я в упор смотрел на нее; она заметила мой взгляд, и улыбка исчезла с ее лица. Я продолжал смотреть на нее, мне хотелось ее смутить: пусть думает, что у нее на щеке грязь или из-под юбки торчит комбинация. К моему удивлению, она не вынула зеркальца и не одернула юбки; она просто в ответ посмотрела на меня, и в ее больших серых глазах было такое выражение, какого я никогда прежде не видал. Теперь уже я почувствовал смущение и, опустив глаза, снова уткнулся в повестку дня.

Но вот Браун объявил заседание закрытым, и я взглянул туда, где сидели Нора и Грэффем. Их не оказалось на месте. Я заспешил к выходу, делая вид, будто не вижу ни Джорджа Эйсгилла, к которому я обещал зайти, ни миссис Фелвуд, которая протискивалась ко мне с кипой отпечатанных на машинке страниц, содержавших, уж конечно, не менее тридцати двух вопросов – или, вернее, жалоб – по поводу паркового района.

Выскочив на улицу, я стал озираться в поисках грэффемовского «форда» и обнаружил его в тупичке на той стороне улицы. Я подошел к машине и легонько постучал по боковому стеклу. Нора опустила его.

– Надеюсь, вы с пользой провели вечер, – заметил я.

– Во всяком случае, он не пропал у меня даром, – сказала она. – Я, например, выяснила, что вы намерены все же требовать принудительной продажи участка под «Паласом».

– Вот как!

– Вы же проголосовали за это, – вмешался Грэффем.

– Очень может быть. В зале была такая жарища, что меня все время клонило ко сну… – Рука Норы лежала на раме стекла. Я положил на нее свою руку. – Я просыпался лишь в те минуты, когда смотрел на вас, – добавил я.

Грэффем включил зажигание.

– Позвольте напомнить вам, Нора, что вы еще должны передать по телефону корреспонденцию, – сказал он. – Надеюсь, советник Лэмптон извинит вас.

Она пропустила его слова мимо ушей.

– Ну как, нагляделись, хватит? – спросила она, обращаясь ко мне.

– Нет, – сказал я. – Это еще только начало. Вы не согласились бы пойти со мной, скажем, в кафе, чего-нибудь выпить?

Она осторожно высвободила свою руку.

– Вы слышали, что сказал Питер. Мне надо работать.

– Но вы могли бы позвонить по телефону и от меня.

Грэффем нажал на педаль, и мотор взревел.

– Вашей жене может не понравиться, если вы приведете гостей в столь поздний час, – заметила она. – До свидания, советник Лэмптон. – И она закрыла окно.

– Зовите меня Джо, – сказал я, но машина уже отъехала.

Я снова пересек улицу и сел в свой «зефир». Заседание продолжалось сегодня дольше обычного: когда я ехал по Рыночной улице, солнце уже садилось. Над замком Синдрема по светлому небу протянулись розоватые полосы, и оно походило на мятные конфеты; я увидел в этом доброе предзнаменование: хотя вечер начался для меня неприятно, теперь все будет хорошо. Как бы дальше ни развернулись события, Нора признала мое существование, и ей уже не удастся от меня отделаться.

Доехав до Птичьего перекрестка, я с облегчением вздохнул: занавеси в передней спальне были задернуты, Сьюзен спит; с тех пор как мы разъехались по разным спальням, она уже шесть вечеров из девяти рано ложится. Значит, мне не придется выслушивать ее тирады, не придется на нее смотреть, не придется мириться с запахом ее проклятых турецких сигарет, не придется следить за каждым своим словом, чтобы избежать продолжения ссоры, которая началась перед моим уходом в муниципалитет.

Направляясь к черному ходу, я вспомнил обрывки того, что она мне говорила: «Он ничего из себя не изображает, он настоящий человек, он не боится последствий. А ты – ты вроде этих чертовых счетных машин, ты и на настоящего человека-то не похож…»

Я улыбнулся и вошел в кухню. Внезапно слова ее утратили всякую силу, они уже не могли меня задеть. Ведь не счетная же машина смотрела на Нору; не счетная машина сделала первый шаг к сближению с ней. И она не из тех женщин, с которыми стоит связываться, если ты боишься последствий. Мой ответ Сьюзен готов, и это будет ответ не словом, а делом.

Я нарезал несколько ломтиков хлеба с сыром и вынул из холодильника бутылку немецкого пива. За весь день я впервые по-настоящему ел и пил: завтрак мне испортило молчание Сьюзен, на ленч у меня не хватило времени, а за обедом – или, вернее, за ужином – мы поссорились, и я вышел из-за стола.

Насытившись, я с вожделением подумал о том, что неплохо было бы выпить стаканчик виски. Но тут же без труда отказался от этой мысли: сегодня мне было ни к чему сидеть и пить до зари, постепенно, по мере того как стакан следовал за стаканом, преисполняясь все большей злости и все большей жалости к себе. Сейчас мне достаточно было вспомнить, что на лбу у Норы крошечный шрам, которого я раньше не замечал, что волосы у нее вьются от природы, что, спросив меня, вдоволь ли я на нее нагляделся, она как бы спрашивала, понравилось ли мне то, на что я глядел. Сейчас я мог смотреть на творения Ларри Силвингтона и видеть в них лишь хорошо написанные картины. Ни они, да и вообще ничто в этом доме не могло больше причинить мне боль.

Я сполоснул стакан и тарелку и поставил их сохнуть. Когда я поднимался по лестнице, у меня было такое ощущение, точно я совсем один в доме. Я даже не вспомнил о Барбаре. Внезапно я с удивительной отчетливостью ощутил теплую руку Норы в моей руке. Если бы я знал подходящую молитву, я, наверно, тут же, на ступеньках, опустился бы на колени. «Боже, будь милосерд ко всем пленникам и узникам…» Но ведь я уже не пленник.

Лишь только я открыл дверь в комнату Гарри, как раздался голос Сьюзен:

– Это ты, Джо?

– А кто же еще? – отозвался я. И прикусил губу: когда я наконец запомню, что не надо так с ней говорить.

– Поди сюда, – позвала она.

Я подошел к двери, и мне вдруг стало жаль, что я никогда уже не смогу назвать эту спальню «нашей». Дверь была приотворена, и в комнате горел свет.

– Что тебе?

– Не глупи. Не могу же я разговаривать с тобой через всю комнату. Поди сюда, ты разбудишь Барбару.

Я вошел в спальню. Сьюзен лежала в постели, голова ее покоилась на двух подушках. Она натянула одеяло до самого подбородка и спрятала под него руки. Одеяло было ярко-желтое – я видел его безусловно впервые.

– Как ты поздно пришел, – заметила Сьюзен.

– Заседание очень затянулось.

Я присел на край постели и закурил сигарету.

– Я волновалась, – сказала она.

– Очень мило с твоей стороны. Только для этого не было никаких оснований. – Я провел рукой по одеялу. – Когда ты это купила?

– Вчера, чтобы на душе было веселей. Ты что-нибудь ел?

– Я сделал себе несколько сэндвичей.

– А ты, оказывается, вполне можешь сам себя обслужить.

– Стараюсь. – Я взял кончик одеяла двумя пальцами и пощупал его. – Оно мне нравится. Даже комната выглядит как-то иначе…

– Ты случайно не выпил?

– Ты же видишь, что нет. А вообще не все ли тебе равно?

– Я знаю, сколько вы заседаете в муниципалитете. Самое большее – час. – Она нахмурилась. – У тебя такой вид, точно ты развлекался с какой-нибудь бабенкой. Это просто чувствуется.

– Я ведь сказал тебе. Я просидел весь вечер на заседании. А потом приехал домой.

– А вид у тебя, как у кота, нализавшегося сметаны, – заметила она. – Неужели ты считаешь меня такой уж дурочкой?

Я поднялся.

– Я устал. Спокойной ночи, Сьюзен.

– Подожди, – остановила она меня. – Я должна кое-что сказать тебе. Звонила Сибилла.

– Что? Неужели она узнала?

– Нет. Но у нее могут возникнуть подозрения. Нельзя же без конца уклоняться от встреч с ними.

– Я могу уклоняться сколько угодно. – Я снова сел.

– Джо, если бы ты мог сейчас себя видеть! Тебя всего перекосило от ненависти!

– А ты думала, я буду улыбаться?

– Но ведь все кончено, Джо. Мы через это с тобой прошли. И надо начинать жизнь сначала – ради детей. Неужели ты не понял, почему я так рассердилась сегодня? Неужели не понял?

– Очевидно, совесть не дает тебе покоя.

На фоне подушки волосы ее казались особенно черными.

– О господи, – вздохнула она. – Неужели недостаточно всех этих оскорблений, которыми ты меня осыпал? Ты ненавидишь меня и ненавидишь его…

– Давай прекратим этот разговор, – сказал я.

– Я ведь вовсе не хотела тебя обидеть. Ты не желаешь понять…

– О господи. Я понял тебя. Отлично понял. Я вульгарный толстый слюнтяй, до смерти надоевший тебе. Я даже не мужчина. Вот Марк – тот другое дело. Ты же не желаешь спать со мной…

– Я не желаю? – переспросила она. – Я? Да кто все это начал, если не ты?

– Теперь уже неважно, кто начал. – Я зевнул. – Право же, Сьюзен, я с ног валюсь.

– А тебе известно, что Джин Велфри вернулась?

– Нет, неизвестно. И мне на это ровным счетом наплевать, и это правда.

Впервые с тех пор, как я вошел в спальню, она улыбнулась.

– Но ты же был у нее в гостях в Лондоне?

– Ну и что же? В этом нет ничего особенного, – заметил я.

– А у меня другие сведения, – сказала она. – Или, может быть, тебе неизвестно, что между Уорли и Лондоном существует телефонная связь? И не только телефонная, но и почтовая? – Она приподнялась в постели. – Но я вовсе не осуждаю тебя, мой дорогой.

Она откинула одеяло. Я посмотрел на нее и стал раздеваться. Сьюзен выпрыгнула из кровати, прошлепала босиком к двери, заперла ее и вернулась ко мне.

– Джин ведь крашеная блондинка, да? – спросила она и принялась расстегивать мне рубашку.

Я не мешал ей. Потом, ухватив за волосы, оттянул ей голову назад.

– Мне было очень одиноко, – сказала она. – Очень одиноко, Джо.

Я поцеловал ее.

– Ты это заслужила, – сказал я.

Глаза ее расширились.

– Сделай мне больно, Джо. Я это заслужила. Можешь мучить меня. Можешь убить – я не стану сопротивляться.

И, рыдая, она опустилась на пол у моих ног.

– Я тебя измучаю, – сказал я. – Еще как измучаю.

Никогда в жизни я еще не был так возбужден, и никогда в жизни я так себя не презирал.

15

Завидев меня, Хезерсет, уже взявшийся было за ручку большого белого автомобиля «порш», остановился. В легком сером шерстяном костюме и темных очках он выглядел весьма импозантно – как раз так, как и должен выглядеть владелец спортивной машины, стоящей около трех тысяч фунтов. Фунт стерлингов за фунт веса, подумал я; да, эта машина, конечно, вдвое дороже брауновского «бентли». Я смотрел на нее, и у меня росло недовольство собой.

– А я думал, вы отдыхаете, – заметил я.

– Совершенно верно, старина. Завтра чуть свет улетаю в Испанию на большой серебряной птице. Мне просто надо было завязать один узелок с вашим тестем. Сделать это так и не удалось, но совесть моя теперь спокойна.

– А вот я не могу этого сказать о моей совести, – заметил я. – Как раз сегодня я собирался начать день пораньше.

И я взглянул на свои часы, потом на большие квадратные, висевшие над входом в главную контору. На часах этих вместо цифр стояли буквы, составлявшие название фирмы, – дурацкая выдумка с целью рекламы, неизменно вызывавшая у меня раздражение. Стрелка часов указывала сейчас на «Л», а минутная – на «Р»; пока я высчитывал время – а сразу мне никогда не удавалось сообразить, который час, – настроение у меня стало еще хуже. Я не обязан был являться ровно в девять, и никому не пришло бы в голову вычитать из моего жалованья, даже если бы я прибыл в двадцать минут одиннадцатого, но до сих пор я никогда не опаздывал.

– Вы что-то неважно выглядите, – заметил Хезерсет. – А вечеринка получилась на славу. Очень мило, что вы пригласили меня. Я не собирался никуда идти – думал, что весь вечер буду укладываться, потом смотрю: восемь часов, а мне уже делать нечего. Воскресными вечерами в Леддерсфорде скука смертная.

– Мы были рады, что вы зашли. И надеемся еще не раз увидеть вас у себя – теперь вы дорогу знаете…

Гости разошлись только в три часа утра; я провел языком по пересохшим губам и пожалел, что мы с Сьюзен решили именно так отметить первую неделю нашего примирения.

– Я решил подыскать себе квартиру в Уорли, – заметил Хезерсет. – В той части Леддерсфорда, где я живу, полно проституток и цветных…

Он взглянул на часы.

– Что значит эта буква «З»? Сколько ни думал, никак не могу понять.

– Захария, – пояснил я. – Это второе имя Брауна, которым он, кстати, никогда не пользуется.

Хезерсет улыбнулся.

– Однако оно очень подходит ему.

Он распахнул дверцу машины.

– Мне пора. Желаю здравствовать, как говорят тут у вас.

– Развлекайтесь хорошенько, – пожелал я.

Мощный мотор самодовольно и сыто кашлянул; я отвернулся, чтобы не смотреть, как отъедет машина, или, вернее, чтобы меня никто не увидел за этим занятием.

Поднимаясь по ступенькам, ведущим в центральный вестибюль, я вспомнил о журнале фирмы «Тиффилд продактс», который получил утром. Это была первая весточка от них после того, как я написал им неделю тому назад. Сам по себе журнал не представлял особого интереса: как и все журналы подобного рода, он изображал все в слишком уж розовом свете. Но меня интересовало не это, а страница, посвященная будущему предприятия. На карточке, приложенной к журналу, Тиффилд пометил номер страницы, сопроводив его тремя восклицательными знаками и своей подписью. Не удовольствовавшись этим, он написал наверху и внизу колонки: «Это только начало!!!» И больше ни слова, но это был единственно возможный ответ на мое письмо. Фирма «Тиффилд продактс» расширялась, строились новые заводы, переоборудовались старые, а «Э. З. Браун и К°» закоснела, и история со счетной машиной лишний раз доказывала это. Так в какой же фирме работать неглупому молодому человеку, где применять свою энергию? Я потешился немного, представляя себе новую жизнь на новом месте, хотя уже и тогда понимал, что это невозможно. Слишком многое связывало меня с Уорли и с фирмой «Э. З. Браун и К°». Я отлично сознавал, что Сьюзен никогда не расстанется с Уорли, а значит, не сможет уехать и Барбара. Тут уж ничего не поделаешь, и этой причины вполне достаточно, чтобы отказаться от предложения Тиффилда.

Однако мой кабинет – особенно по сравнению с тем, какой, видимо, могла предоставить мне фирма «Тиффилд продактс», – был в числе причин, побуждавших меня медлить с отказом. Я с отвращением оглядел комнату. Меня наградили самым тесным и плохо проветриваемым помещением во всем здании. Моя должность, обозначенная на табличке, прикрепленной к двери, очевидно, не требовала ковра на полу – хватит и вытертого мата и поцарапанного дубового письменного стола с незакрывающимися ящиками.

А вот на Хильду, мою секретаршу, я посмотрел уже с меньшим отвращением. Это была маленькая пухленькая девушка лет двадцати с небольшим, круглолицая, кудрявая, рыжеволосая. Она никогда не представляла для меня особого соблазна, но обладала бесспорными достоинствами: отличалась неизменной веселостью, была довольно грамотна и, что самое главное, знала все сплетни.

– Привет! – сказал я. – Что новенького?

– Да вот эти цифры надо просмотреть, – сказала она.

Я вынул содержимое из корзинки для «Входящих бумаг». Там было по крайней мере на четыре часа работы. Я схватился за голову.

– А это не может подождать?

– Они нужны мистеру Рэбину к трем часам. И кроме того, вы назначили встречу с мистером Смизерзом на половину четвертого.

– Он ведь в Уэйкфилде, – сказал я. – Ему ни за что не успеть к этому времени.

– Ну так я передвину его на полчаса, – сказала она и, порывшись в сумочке, вручила мне тюбик с аспирином. – Я сейчас велю принести вам чаю. – И она сняла телефонную трубку.

Заказав чай, она внимательно поглядела на меня, вздохнула и снова принялась печатать.

– Ладно, – сказал я. – Признаюсь. У меня сегодня не все шестеренки гладко работают.

Она усмехнулась.

– Мистер Хезерсет так и предполагал.

– А ему что здесь надо было?

Она надула щеки и, изменив голос, процедила:

– «Привет, детка. А не мог бы я перекинуться словцом с мистером Лэмптоном?..» Я сказала ему, что вы еще не пришли, он ухмыльнулся, заметил, что в этом нет ничего удивительного, и прошел в кабинет мистера Миддриджа.

Я взял чашку чая, принесенную мальчиком-посыльным.

– А мне он сказал, что заходил к мистеру Брауну.

– Ничего подобного, – заявила она.

Я проглотил четыре таблетки аспирина и запил их чаем.

– А вы, как видно, не очень-то любите мистера Хезерсета, – заметил я.

Она скорчила гримасу, делая вид, будто ее тошнит.

– Он какой-то скользкий, – сказала она. – Из тех типов, у которых словно три руки, и никогда не знаешь, где эта третья рука сейчас находится…

– Да, с ним не мешает держать ухо востро, – сказал я. И зевнул. – О господи, до чего же я ненавижу это время года. Хоть сегодня ушел бы в отпуск…

– Вы ведь, кажется, собираетесь в Корнуол?

– Да, мы сняли там домик.

Я развязал тесемки на папке с бумагами, и тут взгляд мой упал на экземпляр моей докладной записки, лежавшей в ящике «Исходящее». Я потянулся было за ней.

– Можете не смотреть, – заметила Хильда. – Тут все в порядке. Отшлифовано, как бриллиант. Произведены все подсчеты и ясно сказано, что именно «Э. З. Браун и К°» должна делать. Так что теперь нам остается только ждать.

– Я жду уже две недели, – сказал я. – Он не вызывал меня сегодня?

– Я бы сказала вам, если б вызывал.

– Соедините меня с ним.

– С мистером Брауном?

– А с кем же еще?

– Ей-богу, я бы этого не делала на вашем месте.

– А, черт, Хильда, да не спорьте вы со мной. Слишком много я попотел над этой докладной, чтоб позволить ему забыть о ней.

Она показала мне язык.

– Его сейчас нет в кабинете, – сказала она.

– Неважно. Найдите его, где бы он ни был.

Она снова показала мне язык, но через полторы минуты я уже разговаривал с Брауном.

– Какого черта тебе от меня надо?

– Да я насчет докладной…

– Какой еще докладной?

– Моей докладной по поводу счетной машины.

– И ради этого ты меня тревожишь? – презрительно фыркнул он.

– Это очень важно.

– То, чем я сейчас занимаюсь, тоже очень важно. Я просмотрю твою докладную, когда у меня будет время.

– Да ведь она лежит у вас уже две недели, – сказал я. – А положение нисколько не изменилось к лучшему.

– Не твоего ума дело, дражайший. За счетную машину отвечает мистер Миддридж, а не ты. Ясно?

– Вы не понимаете… – в отчаянии начал я, но он повесил трубку.

От злости и я швырнул трубку.

– Я бы мог с таким же успехом порвать эту чертову докладную, – сказал я.

– Я ведь предупреждала вас.

Она погладила меня по лбу. Рука у нее была прохладная и от нее приятно пахло туалетным мылом.

– Не надо волноваться, – сказала она. – Лучше думайте об отпуске. Вы берете с собой и детей?

– Да, обоих, – сказал я.

Она слегка поглаживала мне лоб, и я закрыл глаза. У меня не было на нее никаких видов, и все же ее маленькая ручка, мягкая, прохладная и так приятно пахнущая жасмином, уничтожила нараставшее во мне чувство никчемности.

– Вот это хорошо, – сказала она. – Представляю себе, сколько радости доставит вам Гарри.

Я открыл глаза. Она тотчас сняла руку с моего лба и вернулась к своему столу.

– Я ведь почти не вижу его, только по праздникам, – сказал я.

– Он прелестный мальчик, – не оборачиваясь, заметила она.

– Еще изменится, – рассеянно сказал я.

Думал я в эту минуту не о Гарри, а о Тиффилде: я вдруг понял, что власть Брауна надо мною кончилась – ему не удастся больше меня унизить. Приму я предложение Тиффилда или не приму, но я теперь знаю цену себе, и Брауну не запугать меня. И я улыбнулся Хильде: если я когда-либо приму предложение Тиффилда, подумал я, может быть, мне удастся уговорить ее поехать со мной…

– Он очень обидчивый, – тем временем продолжала Хильда. – У меня братишка точно такой же. С ним надо бережно обращаться.

– Это с Гарри-то? Вы говорите про Гарри?

– Гарри очень остро все воспринимает…

Я расхохотался.

– Дорогая моя, Гарри – кремень. Самонадеянный мальчишка, которого ничем не проймешь. Кто-кто, а уж он, поверьте в обиду себя не даст.

– Что ж, в таком случае, его можно только поздравить, – сказала она и повернулась ко мне вместе со стулом.

Меня поразило сострадание, которое я прочел в ее глазах.