Текст книги "Зыбучий песок (сборник)"

Автор книги: Джон Браннер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 50 (всего у книги 56 страниц)

Наконец, он не выдержал:

– Получается что–нибудь?

– Язык индоевропейский, это несомненно, – сказала Лаура.

Она наморщила лоб.

– Дайте листок бумаги.

– Вот!

Фолкнер протянул ей блокнот, и она достала из сумки авторучку. Вытянув шеи, они увидели, что она записывает слова знаками международного фонетического алфавита.

Наступила продолжительная пауза, ее лоб наморщился еще больше. Она прикусила кончик авторучки ровными белыми зубами и вывела еще целую серию замысловатых значков рядом с теми, которые записала.

Наконец, она подняла голову и обратилась прямо к нему. Ни Макс, ни Фолкнер не поняли, что она сказала, но лицо Смиффершона вдруг прояснилось, и он рывком приподнялся в кровати. Последовал хриплый ответ.

Что могло означать только одно: Смиффершон ее понял.

– Что он сказал? – одновременно вырвалось у Макса и Фолкнера.

– Нет, это же…, – сказала Лаура, обращаясь больше к себе, чем к ним. С побледневшим лицом она внимательно изучала свои записи.

Потом с внезапной решительностью стала сворачивать шнур. Уложив его в специальное углубление в корпусе, она громко хлопнула крышкой и встала.

– Лаура, не можешь же ты уйти сейчас, когда дело только пошло на лад! – сказал Фолкнер.

– Почему нет? Именно это я и собираюсь сделать.

Лаура взглянула на него искоса; ее ресницы дрогнули сами по себе.

– И объяснять вам я тоже ничего не собираюсь. Я намерена показать эти записи одному человеку, который сумеет в них разобраться, и потом передам вам, что он скажет.

– Но ведь вы уже во всем разобрались! – запротестовал Макс.

– Как раз этого я и не смогла сделать, – подчеркивая каждое слово, сказала Лаура и зашагала к выходу из палаты. Туго набитая сумка тяжело раскачивалась в такт ее движениям.

Макс был почти уверен, что Смиффершон бросится за ней: впервые за столько времени с ним заговорили на родном языке. Но тот откинулся обратно на подушки, словно последние силы оставили его.

Макс быстро переглянулся с Фолкнером. Потом, забыв о соблюдении всех правил и приличий, он что было сил бросился следом за Лаурой.

Он догнал ее в вестибюле и пошел рядом.

– Послушайте, вы не имеете права! – воскликнул он. – Этот человек серьезно болен, и мы уже целую неделю бьемся, чтобы установить с ним контакт. Вы обязаны сказать нам, что вам удалось узнать.

Она решительно вздернула подбородок и устремилась к выходу. Он шел следом, продолжая доказывать свое. Когда он не отстал от нее и на улице, Лаура поняла, что просто так от него не отделаться. Она остановилась и резко повернулась к нему.

– Хорошо, я вам скажу, – хмуро сказала она.

Макс с облегчением провел рукой по лицу:

– Так на каком языке он говорит?

– На английском.

– Что? Послушайте!..

– Вы спросили – я вам ответила.

Ее глаза, очень яркие на бледном лице, не отрываясь, пристально глядели на него.

– Но ведь он называет одеяло «ки–ура», это не английский.

Макс был озадачен: шутить Лаура явно не собиралась, и все–таки…

– Шкура, – сказала она. – Путем удлинения корневого гласного «шку–ура» с последующим его изменением. Законы фонетического развития для центральной группы индоевропейских языков установлены точно и я использовала их для разговора с ним, взяв звуки, которые могли бы возникнуть в английском языке, если бы он подвергся таким же изменениям, которые произошли в нем за период со времен Лэнгланда до наших дней. Что это такое, в конце концов? – вдруг вскипела она. – Мистификация? Какой бы талантливой она ни была, я не люблю, когда меня водят за нос.

– Вы хотите сказать, что он говорит на чем–то вроде будущего английского языка?

Макс оглянулся на прохожих вокруг, ему захотелось удостовериться, что все это происходит на самом деле.

– Можно сказать и так. Правда, на достаточно необычном будущем. Собственно, об этом и речи не может быть. Такие сильные изменения происходят только в периоды ограниченной связи между отдельными группами носителей языка, чаще на более ранних этапах развития, чем на более поздних. Открытие звукозаписи, радио с его подавляющим диалекты эффектом привело к тому, что английский язык никогда больше не сможет измениться так сильно, как предполагает липовый язык вашего бродяги. Знаете, я чертовски разозлилась, когда поняла это.

Показалось свободное такси, она бросилась ему навстречу, оставив Макса в полной растерянности. У него было такое ощущение, будто Земля стала вращаться в другую сторону.

6

Он был так занят своими мыслями, что сначала даже не заметил, как автомобиль, который немного раньше притормозил на другой стороне, пережидая поток транспорта, пересек улицу и остановился рядом с ним.

До него донесся полный иронии, ядовито–нежный голос.

– Так вот что это за бродяга! – сказала Диана.

– Что? Что? – он тотчас же вернулся к действительности. – О, хэлло, дорогая. Извини, я задумался.

– Такая кого хочешь заставит задуматься. Особенно меня.

Теперь он посмотрел на нее внимательнее. Ее лицо в квадрате водительского окошка машины было перекошено от ярости, суставы пальцев на руке побелели от напряжения. Он не сразу нашелся, что ответить, и она продолжала:

– Я приехала вовремя, правда? В самый раз. А то сегодня ты бы снова вернулся домой поздно и снова сказал бы, что задержался из–за бродяги, а я бы так и не узнала, о каком бродяге речь.

– Послушай, о чем ты говоришь? – медленно сказал Макс.

– Сам знаешь, можешь не притворяться! – она бы топнула сейчас ногой, если бы не сидела в машине. – Заметила меня – и только ее и видели!

– Не кричи на меня, – сказал Макс, увидев, что на них стали оборачиваться прохожие. – Ты имеешь в виду девушку, с которой я только что разговаривал? Которая села в такой? Она филолог, из Лондонского университета, Гордон Фолкнер попросил ее попробовать разобрать, что говорит Смиффершон.

– Отлично придумано! – с притворным восхищением сказала она.

– Послушай, с меня довольно, – глубоко вздохнув, сказал Макс. – Сейчас мы зайдем с тобой в клинику, и ты спросишь у Гордона сама. Пошли.

– Ну, конечно, он уже знает, что ему говорить, – согласилась Диана. – В конце концов, выдавать своих коллег – это дурной тон. Не нужен мне ни твой драгоценный Гордон, ни твоя подружка, ни ты сам!

Она повернулась на сидении: хотела включить зажигание и уехать.

Как все получилось на самом деле, Макс так до конца и не понял. Это произошло настолько быстро, что он не успел запомнить последовательность событий: просто сознание его вдруг помутилось от ужасного света, внезапно вспыхнувшего в мозгу – сначала от слепой ярости, потом от боли.

Он хотел открыть дверцу машины и не дать Диане уехать. Макс рванул ручку к себе, однако ладонь у него была скользкой от пота, и, когда она резко выбросила руку, и, ухватившись за нижнюю кромку открытого окна, потянула дверь на себя, его рука соскользнула, и дверь захлопнулась.

Но к этому моменту он успел уже ухватиться другой, левой, рукой за стойку двери. Дверь лязгнула как гильотина.

Каким–то чудом он удержался, чтобы не закричать: все закончилось так быстро, что он не успел среагировать. Инстинкт заставил его распахнуть дверь и освободиться; что–то выпало из щели между створкой двери и стойкой и упало вниз, в канализационный люк, проскочив между прутьями решетки. Как будто издали до него донесся полный ужаса крик Дианы.

Он потерял сознание не от боли и не от шока, и не от вида хлынувшей крови, которая брызнула вверх, в рукав, красной перчаткой заливая ему кисть. Он потерял сознание, когда увидел свою руку и понял, что с ней произошло на самом деле.

Аккуратно, как лезвие топора, острая кромка двери отделила верхнюю фалангу среднего пальца, пройдя точно между костями сустава.

Верхнюю фалангу среднего пальца на левой руке.

Кровавое пятно вздулось у него перед глазами, стало разбухать, заливая весь мир. Он услышал крики и топот бегущих ног. Красное сделалось черным.

Макс очутился в травматологическом отделении клиники. Он лежал на обитой войлоком кушетке под красным одеялом, поверх которого была брошена белая простыня, вся в пятнах крови. Гордон Фолкнер заканчивал накладывать на палец простую повязку: он был так бледен, будто пострадавшим был он сам.

– Ну, как… как? – спросил Макс, проведя по губам кончиком языка. Боль пронзила все тело, медленно, как замерзшая молния, поднималась по нервам от пальца в мозг. Фолкнер вздрогнул, сиделка, помогавшая ему, торопливо поставила поднос с бинтами и, забежав с другой стороны, осторожно уложила голову Макса обратно на подушки.

– Лежи спокойно! – приказал Фолкнер. – Я еще не закончил.

Макс лежал, покорно глядя прямо в потолок перед собой. Затянутый мутью страшной боли мозг работал ясно и четко.

– Верхнюю фалангу отрубило, да? – спросил он.

– Да, к сожалению.

Фолкнер завязал концы бинта и встал, отодвинув свой стул.

– Но рана, скорее всего, не будет тебя особенно беспокоить: срез чистый, как от скальпеля. Есть, конечно, и ушибы. Но не очень сильные.

– Ты не искал… э-э… обрубок?

– Конечно, искал, – Фолкнер подошел к раковине в углу и стал мыть руки. – К сожалению, Макс, мы его не нашли. Наверное, он упал в канализационный люк.

Иначе я бы сразу же пришил его на место, и он бы зажил.

– Так вот, значит, как, да? – Макс закрыл глаза и попробовал пошевелить левой рукой.

– Что ты сказал? – Фолкнер взял полотенце и стал энергично вытирать им руки.

Макс хотел было ответить: «Я ждал чего–нибудь в этом роде», но, подумав немного, понял, что особым смыслом эта фраза не отличается. Он решил промолчать.

– Теперь припоминаю. Я видел, как что–то упало в люк.

– Кошмарный случай, – пробормотал Фолкнер. – Мне очень жаль, Макс, очень.

– Чего? – Макс попробовал открыть глаза – зрение было в полном порядке. В ушах гудели громкие удары сердца.

– А… где Диана?

– Ждет в соседней комнате. С ней сиделка, – Фолкнер замялся, потом заговорил снова, понизив голос:

– Она ужасно расстроена, Макс. Она не думала, что так получится, уверяю тебя.

– Да? – прошептал Макс. – Не знаю, не знаю. Ты не спрашивал у нее, из–за чего мы поссорились?

– Конечно, нет.

Фолкнеру явно было не по себе.

– Это ведь не мое дело.

– Она увидела меня на улице, когда я разговаривал с Лаурой и тут же пришла к очень неприятным выводам.

Фолкнер ничего не ответил; он стоял, уныло глядя себе под ноги.

В одну из дверей постучали, и сиделка вышла на стук. Повернув голову на подушке, Макс успел заметить в приоткрытую дверь одного из рентгенотехников. В руках он держал несколько снимков большого формата. Посовещавшись с ним пару секунд, сиделка повернулась и сделала Фолкнеру знак, чтобы тот подошел.

– Это снимки Смиффершона? – спросил Макс.

– Помолчи, Макс, – бросил Фолкнер через плечо. – Тебе нельзя вставать. Полежи еще полчасика.

– Я спрашиваю, это снимки Смиффершона? – повторил Макс. Он отбросил одеяло в сторону и рывком поставил ноги на пол. – Я жду их с самого утра, черт побери!

– Да, извините, доктор Хэрроу, – сказал техник, заглядывая в дверь. – В первую очередь нам пришлось сделать снимки мистера Фитцпрайера.

– Вот как? Черт бы побрал господина мясника Фитцпрайера!

Макс встал; он чувствовал себя нормально, только слегка кружилась голова. Свирепым взглядом он остановил встревоженную сиделку, которая бросилась было к нему.

– Макс… – начал Фолкнер.

– Я хочу на них взглянуть. А потом лягу, если тебе так хочется. – Макс провел ладонью по лицу. – Давайте!

Фолкнер сердито вздохнул.

– Не хотел бы я иметь тебя в качестве пациента каждый день, черт возьми! – с раздражением сказал он. – Ладно, Томас, давайте их сюда. Я думал, после того, что случилось с доктором Хэрроу, снимки могут и подождать.

– В том–то и дело, сэр, – техник выглядел почти сконфуженно. – Мне кажется, что они не могут ждать. Взгляните.

Он передал Фолкнеру первый снимок, и тот поднес его к окну. Макс заглянул через плечо Фолкнера и нахмурился.

Странное, размытое изображение едва походило на знакомые очертания черепа.

– Он же засвечен! – сердито сказал Макс.

– Да, сэр, – Томас подал следующий снимок. – И этот. И все остальные тоже. Я сейчас проверял оборудование, думал, там что–нибудь не так. Оборудование работает отлично – снимки мистера Фитцпрайера получились очень четко.

– Так в чем же дело? – нетерпеливо переспросил Фолкнер.

– Причина может быть только одна, – ответил Томас. – Видите ли, нам пришлось с ним немного повозиться, прежде чем мы заставили его лежать спокойно, и некоторое время его голова находилась в контакте с пластинками. Э-э… вот тогда, должно быть, они и засветились. Ему ведь не вводили никаких изотопов? Нас об этом никто не предупреждал…

У Макса внезапно возникло такое ощущение, будто у него земля уходит из–под ног. Он посмотрел на Фолкнера и, чтобы не упасть, схватился рукой за косяк двери.

– Нет, – медленно сказал Фолкнер. – Нет, никаких изотопов ему не вводили. Вы хотите сказать, что он радиоактивен?

– Другого объяснения я не вижу, – кивнул Томас.

– Но у него ни малейших признаков лучевой болезни! – вспылил Макс. – А для того, чтобы так засветить снимки – да он бы уже одной ногой в гробу был!

– Ну, это не так уж серьезно, сэр, – возразил Томас. – Я хочу сказать, что, пока мы пытались заставить его лежать спокойно, его голова, наверное, минут пять находилась в контакте с первой пластинкой, и то пластинка засветилась не полностью, только изображение получилось размытым. Следующие снимки мы сделали гораздо быстрее, и они вышли довольно четко. Остается только вот этот очаг в мозгу да это светлое пятно.

Он показал на снимок, который держал Фолкнер.

– Это щитовидная железа, она видна на всех снимках.

– Есть у нас счетчик Гейгера под рукой? – быстро спросил Фолкнер, сунув снимки Томасу в руки.

– Да, сэр. Два.

– Принесите их. Нет, подождите. Так мы наделаем паники. Поднимитесь в отделение Б и скажите сестре, что мы переводим Смиффершона в отдельную палату.

– У нас нет ни одной свободной комнаты, – сказал Макс.

– Если понадобится, выбросим вон этого, как его, Фитцпрайера.

На лбу Фолкнера выступила испарина.

– Макс, ради бога, ляг на свое место и лежи. В таком состоянии ты будешь только путаться под ногами. О, господи, кошмар какой–то!

И когда Макс не двинулся с места, он набросился на него:

– Марш на кушетку! – рявкнул он. – Ты понимаешь, что это ЧП? Или ты будешь делать, что тебе говорят, или…

Макс повернулся и пошел обратно на кушетку. Здравый смысл подсказывал ему, что Фолкнер совершенно прав. Но после всех сегодняшних потрясений открытие Томаса так подействовало на него, что у него все поплыло перед глазами. Какой тут отдых, когда в голове все смешалось?

– Макс! – это заговорил Фолкнер, стоя с Томасом уже на пороге. – Полежи здесь полчасика. Пусть Диана отвезет тебя домой. Если она не захочет – вызови такси. И я тебя очень прошу, не выходи завтра на работу. Твоя рана не такой уж пустяк.

– Разве я не имею права узнать о Смиффершоне? – Макс услышал в своем голосе капризные нотки.

– К черту Смиффершона! – вспылил Фолкнер. – У нас в клинике лежит девятьсот человек, и они заботят меня гораздо больше, чем один какой–то замызганный бродяга!

Дверь захлопнулась. Макс и сиделка остались вдвоем. Она хотела уложить его обратно на кушетку, но он обошелся и без ее помощи; тогда она заботливо укрыла его одеялом.

– Знаете, доктор Хэрроу, доктор Фолкнер совершенно прав, – сказала она.

– Да, я знаю, знаю, – Макс сжал под одеялом правую руку в кулак. – Оставьте меня в покое, ладно?

– Хотите, я позову сюда вашу жену? Или пусть она подождет, пока вы сможете ехать?

– Мне все равно, – устало сказал Макс.

Он чувствовал, что запутался в последних событиях, как муха в паутине. Тенета странных совпадений окружали его со всех сторон. В них трудно было разобраться: он был слишком взбудоражен для этого, но теперь он чувствовал, что они складываются каким–то определенным образом, и последний ключ к разгадке он получил только что.

Сиделка подошла к двери в другом конце палаты и открыла ее. Минуту спустя в комнату вошла Диана. Щеки у нее были мокрые от слез, глаза напухли и покраснели. Сначала она не могла выговорить ни слова – рыдания душили ее. Потом взяла себя в руки.

– Макс, я не думала, что так получится! – простонала она.

В ответ он пробормотал что–то утешительное и попросил, чтобы ему дали полежать спокойно. Сиделка принесла для нее стул и поставила возле кушетки. Они долго молчали. Наступившую тишину нарушал только монотонный гул рабочего дня клиники.

Наконец, когда положенные полчаса закончились, и Максу нужно было уезжать, в комнату зашел Томас и, немало напугав Диану, тщательно проверил одежду и руки Макса на радиоактивность. Когда она спросила его, зачем он это делает, он не стал ничего объяснять, кратко сославшись на обычные меры предосторожности.

7

Диана отвезла его домой. Глаза у нее уже высохли, только губы дрожали от ненависти к самой себе. Не говоря ни слова, она устроила его на кушетке поудобнее и вышла на кухню приготовить ему горячего сладкого чаю.

Как только она вышла из комнаты, Макс встал с кушетки. Он не знал, как бы она отнеслась к тому, что он собирался сейчас сделать, но ему не хотелось изворачиваться и придумывать этому объяснение, что хотя бы ему самому оно и казалось безумием.

Кость пальца, которую нашли у Смиффершона, когда бродяга лежал на той же самой кушетке, Макс держал пару дней в кармане пиджака, показал ее Фолкнеру в клинике, потом носил некоторое время с собой и, наконец, бросил в один из ящиков письменного стола. Это была обыкновенная, высохшая, серовато–белая кость, она нисколько не помогла разгадать тайну появления Смиффершона.

Он нашел ее довольно быстро, достал из ящика и, держа на вытянутой ладони перед собой, стал рассматривать. В памяти с ужасающей отчетливостью возникла сцена из регулярно повторяющегося кошмара: точно так тот, который стоял на коленях, смотрел на…

Та же самая кость?

Глупости! Зажав крохотную находку в кулаке, Макс вернулся на кушетку. Он полулежал на целом ворохе подушек, чувствуя, как царапают кожу холодные коготки пота. У него возникло то же ощущение, которое он испытал недавно в клинике, только сильнее: показалось, будто он находится во власти враждебной и неведомой силы, сплетающей вокруг него свою безжалостную сеть.

Он долго смотрел на кость. Потом, помимо собственной воли – его пальцы двигались сами по себе – он повертел ее в раненой руке и осторожно, так, чтобы не задеть живую рану, приложил кость к верхней фаланге среднего пальца на правой. Убери мясо, и обе кости, одна живая, другая – мертвая, окажутся похожими, как две капли воды. Пара.

Откуда эти кошмарные совпадения, почему они опутывают его с разных сторон? Иначе их не назовешь – именно совпадения, игра случая, ничего больше. Но в глубине души он не мог себя заставить поверить в это. Суеверный ужас застыл, заворочался в темном закутке его сознания.

Потом на пороге появилась Диана, он торопливо сунул кость в карман и встретил жену неискренней и виноватой улыбкой.

Со дня смерти Джимми он никогда еще не чувствовал себя так плохо. Весь вечер Диана ходила по дому на цыпочках, отчего он становился похожим на морг, а Макс лежал на кушетке, невидящими глазами смотрел перед собой. В его мозгу, в хаосе беспорядочных мыслей, царил ужас. Напрасно он успокаивал себя, твердил, что это нервы, что он сам довел себя до такого состояния под влиянием неожиданного появления Смиффершона, который попал сюда, в его дом, все по той же случайности, и что впоследствии его мозг выработал целый ряд аналогичных ассоциаций, вершиной которого стала эта нелепая реакция подсознания на отрубленный палец.

Ему не удалось убедить себя.

Когда он лег спать – рано, потому что лежать на кушетке, заставляя себя заснуть, оказалось делом более изнуряющим, чем отработать целый день в клинике, – ему снова приснился тот же сон. На этот раз все выглядело гораздо четче, чем когда–либо раньше, ему даже показалось, что он сам находится внутри убогого строения с бревенчатой крышей, задыхаясь от едкого дыма и дрожа от холода, потому что спертый воздух нисколько не защищал от жестокой стужи за стеной.

Все шло как обычно. Тот, на коленях, склонился над маленькой костью, которую держал в ладонях, а стоящие рядом с надеждой и страхом ждали чего–то… чего? Успеха в каком–то предприятии, но Макс не мог понять, в каком. Его сознание раздвоилось, он знал, что в одно и то же время находится здесь, в зловонном холоде развалин, и там, дома, лежит на боку в своей постели, и в правой руке, которую он сунул под подушку, снова крепко зажата кость. Он не знал, что заставило его положить кость под подушку, но, когда перебрал в уме все возможные объяснения, ему стало страшно.

И, наконец, там, во сне, у него, как всегда, сместилась точка наблюдения и оказалось, что он смотрит в лицо стоящему на коленях прямо с его ладоней.

Вот тогда он громко закричал и проснулся.

– Макс! Макс! – стонала над ним Диана, пытаясь его разбудить. – Господи, что с тобой? Почему ты так кричишь?

Сквозь туман боли и страха в мозгу ясно вспыхнула мысль: надо солгать. Он глотнул пересохшим от беспричинного страха ртом.

– Э-э… Я потревожил рану. Должно быть, повернулся во сне и лег на левую руку. Извини. Я попробую спать на спине.

– Ох–х–х, Макс! – Диана прижалась к нему всем телом, ее волосы щекотали ему лицо. – Я, наверное, совсем с ума спятила, что наделала, такой ужас! И все только потому, что у меня было плохое настроение… Знаешь, утром в городе я так ужасно себя чувствовала, и мне, наверное, захотелось сорвать свою злость на ком–нибудь, и потом… потом… ну, надо же было!

Он обнял ее здоровой рукой, погладил по голове.

– Ты тут ни при чем, дорогая. Просто так вышло.

– Нет, при чем, при чем! – она спрятала лицо у него на груди и заплакала.

Он успокаивал Диану, а сам смотрел поверх ее головы на противоположную стену спальни. Да, пожалуй, он правильно сделал, что солгал, не сказал ей, почему кричал во сне. Мог ли он рассказать ей всю правду: что впервые с тех пор, как его стали мучить кошмары, он узнал человека, стоявшего на коленях?

Это был Смиффершон.

В голове у него начал понемногу складываться план на следующий день. Пора покончить с этими глупостями раз и навсегда.

А если ничего не получится?

Он вздрогнул. О такой возможности думать не хотелось.

Утром он позволил Диане подать завтрак ему в постель и нехотя поковырял вилкой. Но он и слушать не захотел, когда она стала его уговаривать никуда не ходить целый день. Он встал, оделся и спустился к телефону в прихожую.

Покалеченный палец совершенно закоченел и перестал сгибаться, он с трудом удерживал трубку левой рукой. Но прежней жгучей боли уже не было, осталась только тупая, ноющая пульсация; вскоре он сам сможет сменить повязку. Заставив себя не думать о боли, Макс сосредоточил все внимание на телефоне.

Сначала он позвонил в клинику и попросил доктора Фолкнера. Телефонистка нерешительно помолчала, потом, наконец, спросила:

– Это доктор Хэрроу?

– Да.

– Доктор, у меня для вас записка от профессора Ленша. Одну минутку.

Зашелестела бумага.

– Ага, вот она. Я буду читать так, как здесь написано. «Макс, черт подери, сидите дома, пока не оправитесь от шока. Я распорядился, чтобы вас не пускали в клинику и не соединяли ни с Фолкнером, ни с кем другим. Завтра я приеду готовить Фитцпрайера к операции. Если хотите, можете явиться тоже, я вас посмотрю. Искренне сочувствую вашему несчастью».

Он услышал, как телефонистка снова складывает записку.

– Кстати, доктор, мы все тоже, – добавила она. – Мы вам очень, очень сочувствуем.

Макс раздраженно хмыкнул.

– Я совершенно здоров, – сказал он. – Можно подумать, мне голову отрубило, а не палец. Как Смиффершон, что выяснили насчет его радиоактивности?

– Извините, доктор, мне приказано ничего вам не говорить.

Диана прошла мимо на кухню с подносом, на котором стояли остатки его завтрака, и посмотрела на него печальными широко открытыми глазами.

– Черт! – сказал он и швырнул трубку на рычаг. Но тут же схватил ее опять, потому что телефон тотчас же зазвонил.

– Хэрроу слушает!

– О, это Лаура Дэнвилл, – сказал знакомый голос. – Я звонила вам в клинику, но мне сказали, что вы сегодня дома.

– Кто это? – отозвалась с кухни Диана, перестав на мгновение мыть посуду.

Макс не удержался от искушения. Вместо ответа он нарочито громким голосом сказал в трубку:

– Говорите осторожнее. Жена думает, что вы – моя любовница.

Он ясно услышал, как Диана громко всхлипнула на кухне.

– Что она думает? – опросила Лаура. – Очень жаль, если она меня сейчас не слышит. Передайте ей, что одного вида мужчины и кровати одновременно еще недостаточно, чтобы сделать меня его любовницей. Особенно, когда кое–кто, кажется, пытается меня одурачить.

– Я не собираюсь вас дурачить, – резко сказал Макс.

– О, не вы, не вы. Этот тип, Смиффершон. Помните, я говорила, что покажу наши записи более сведущему человеку?

– Да!

У Макса вдруг бешено заколотилось сердце, правой рукой он нащупал в кармане сигареты и вытряхнул одну на телефонный столик.

– Так вот, я была вчера у доктора Ислера, вам, может быть, знакомо это имя, он автор многих популярных книг о языке. Ислер – один из наиболее признанных в мире авторитетов.

– Что он сказал?

– Что ваш таинственный бродяга скорее всего какой–нибудь спятивший филолог, или что–то в этом роде. Мой первоначальный вывод оказался совершенно верным. То, что записано на пленках, полностью соответствует результатам применения известных законов фонетического развития к английскому языку в условиях неиндустриального общества. Но имейте в виду, чтобы утверждать это наверняка, мне придется свести Ислера со Смиффершоном с глазу на глаз. Впрочем, другого объяснения все равно не видно.

– Вы хотите сказать… – Макс задумался и сделал затяжку, – вы хотите сказать, что он, специалист по языку, сошел с ума, вероятно, во время исследования возможных путей развития английского языка, и теперь отказывается говорить на английском, который отлично знает, и признает только свой гипотетический «будущий» английский?

– В общих чертах, да.

Диана вышла из кухни и стала в прихожей, глядя на него пустыми, ничего не выражающими, глазами. Он покосился на нее и затянулся еще раз.

– Ясно. Но не мог же такой талантливый ученый пропасть без следа. Не было слышно в последнее время об исчезновении какого–нибудь известного филолога?

– Я спрашивала у Ислера, он ничего не знает.

– А сам он не сможет приехать к нам и посмотреть Смиффершона?

– Нет. Он улетает завтра в Рим на какой–то конгресс и вернется, в лучшем случае, недели через две.

– Ч-черт. Ну, большое вам спасибо, что дали мне знать.

– Не за что, – она весело хихикнула. – И не обижайтесь, что я тогда окрысилась на вас. Это действительно очень интересно. Я, пожалуй, хотела бы выяснить, до какой степени разработан псевдоязык Смиффершона, хотя, судя по пробелам в его словаре, он до болезни недалеко успел продвинуться.

– О, еще одну минутку! – сказал Макс, которого вдруг осенило. – Нет ли у вас знакомых среди археологов?

– Есть, а что?

– Мне нужно установить одну дату радиоуглеродным методом.

– Гм–м–м! Вы понимаете, надеюсь, что это не значит просто поместить предмет в какую–то машину и снять со шкалы показания?

– Разумеется.

– Н-ну, тогда кто бы мог это устроить? – задумалась Лаура. – О, знаю. Зайдите в колледж Виктория, к доктору Джерри Андерсону. Мы с ним встречались несколько раз, он очень славный человек, почти все время копается в Скандинавии в своих торфяниках, но сейчас, как я думаю, он в Лондоне.

– Благодарю вас, – сказал Макс и положил трубку.

Он увидел, что Диана все так же пристально смотрит на него, и в нем внезапно вспыхнуло раздражение.

– Это была моя подружка, та самая, – сказал он. – Ты довольна?

– Я это заслужила, – тихим голосом сказала Диана. – Я только хотела предупредить, что тебе придется побыть немного одному. Я иду в магазин.

– Не беспокойся, – сказал Макс и повернулся к вешалке, чтобы взять пальто: сегодня на улице было холоднее, чем вчера. – Мне нужно встретиться в колледже Виктория с одним человеком. До вечера вряд ли вернусь.

– Макс, ну что ты…?

– Что я? Мне ведь не ногу отрубило, черт возьми!

Он неуклюже натянул пальто: мешала раненая рука.

Раздражение его улеглось настолько, что, уходя, он даже поцеловал ее в щеку. Она не ответила. И, когда дверь за ним закрылась, она долго еще стояла, не двигаясь с места.

8

– Надеюсь, вы понимаете, что это не значит просто нажать кнопку и снять со шкалы показания? – сказал Андерсон и криво усмехнулся.

Наверное, то же самое он когда–нибудь говорил и Лауре, подумал Макс, поэтому она и повторила сегодня эту фразу почти дословно.

У Андерсона был свежий цвет лица, большие голубые глаза, светлые, вьющиеся волосы. Ему, должно быть, было уже за тридцать, но выглядел он моложе. Макс сразу проникся к нему симпатией.

– Я знаю, что это очень сложно, – сказал он, нащупывая в кармане кость. – И, наверное, очень дорого. Но я готов заплатить сколько потребуется. Мне нужно определить возраст вот этого.

Он передал кость Андерсону. Тот рассматривал ее некоторое время.

– Человеческая? – спросил он наконец.

Макс кивнул.

– Откуда она?

– Ее нашли у одного из моих пациентов. Нам необходимо установить его личность, и эта кость – наша единственная зацепка, – объяснил Макс. Ему вдруг пришло в голову, что это не совсем так. Надо заполучить еще и нож, подумал он.

– Понятно. Я должен предупредить вас еще вот о чем: предметы очень древнего или совсем недавнего происхождения поддаются датировке с большим трудом. Но, я полагаю, у вас есть особые причины считать эту кость не совсем обычной?

Он внимательно посмотрел на Макса.

– Не исключено, что наш пациент – филолог, – сказал Макс. – В таком случае, эта кость может оказаться археологической находкой, которую он подобрал где–нибудь на раскопках. Иначе трудно объяснить, откуда она у него.

– Вполне возможно, – кивнул Андерсон и встал. – Во всяком случае, я могу вам сразу сказать, стоит ли пробовать вообще. Вы, наверное, знаете, что С-14, выпадающий в процессе ядерных испытаний, сводит на нет метод радиоуглеродной датировки, который состоит в измерении уровня распада природного С-14. Если объект заражен, приборы дают ложные показания, и его возраст оказывается незначительным. Подождите немного, я проверю ее уровень. Может, не стоит и пробовать.

Он вышел в одну из дверей, ведущих в глубь здания, и закрыл ее за собой. Макс услышал неясные голоса, бессвязные отрывки разговора. Он откинулся в кресле и осмотрелся; рука болела, не переставая.

Комната была маленькая, но уютная, со светлыми стенами, сплошь заставленными полками, на которых стояли книги и археологические сувениры. На столе в углу он увидел целую кипу оттисков из какого–то научного журнала – видимо, Андерсон раскладывал их по конвертам, собираясь отправлять куда–то.