Текст книги "Кеплер"

Автор книги: Джон Бэнвилл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

И все же – какой блистательный и смелый исследователь! О, если бы я мог отправиться в Италию, увидеть этого титана! Я б не позволил, знаете, над ним смеяться в моем присутствии. Вот вы поминаете, как Мадзини и этот жуткий Хорки (миленькое имечко), и даже сами вы были восхищены тем местом в Dissertacio,где я пишу, что основы телескопа были заложены тому как двадцать лет еще делла Портой [37]37
  Делла Порта, Джамбатиста (1535–1615) – итальянский физик, изобретатель камеры-обскуры.


[Закрыть]и в собственной моей работе об оптике. Но Галилей ведь и не посягал на честь изобретениясего инструмента! Да те соображения к тому же были сплошь теоретические и ничуть не умаляют славы Галилея. Уж я-то знаю, как долог путь от теоретической догадки до решения практического, от упоминания антиподов у Птолемея до Колумбова открытия Нового Света, тем более от двухлинзового инструмента, здесь употребляемого, до орудия, каким проникнул небо Галилей.

И лучше я без экивоков, прямо вам скажу, что Dissertacioмоя отнюдь не верх иронии, каким столь многие ее вообразили (куда мне до такой тонкости!), но открытая и явная поддержка Галилею. Благодарю за апельсины. Хотя, с прискорбьем признаюсь, упаковка была дурна, и все они испортились.

Покорнейший слуга ваш

Иог. Кеплер.

_____

Прага

Сентябрь года 1610

Проф. Дж. Мадзини,

в Болонью

Прекраснейшие новости, любезный друг: курфюрст Эрнст Кельнский, мой патрон, все лето здесь проведя на княжеском совете, а на той неделе воротясь из недолгой поездки в Вену, привез с собою телескоп, тот самый, что Галилей преподнес эрцгерцогу Баварскому. Так жадный падуанец посрамлен великодушием моих друзей и покровителей. Есть справедливость, кажется, на этом свете.

Вот уж натерпелся я от Галилея (отец его, пожалуй, был поблагородней: читали вы его?). [38]38
  Винченцо Галилей (ок. 1520–1591) – композитор, теоретик музыки, лютнист, скрипач.


[Закрыть]В обыкновенной своей манере он шлет мне чрез земляков своих при нашем дворе прямо-таки приказы, чтоб поддержал его высказывания об Юпитере, мало ему Dissertacio, я должен снова, еще решительней твердить, какой он гений, – но, несмотря на все мои мольбы, он не присылает того самого инструмента, который мне и дал бы возможность увериться в его правоте. Ссылается на расходы, на трудности изготовления, но я-то знаю, что меж тем он дарит свой телескоп направо и налево. Чего же он боится, зачем исключил меня? Признаюсь, чуть ли не готов поверить тем врагам, которые его честят бахвалом и шарлатаном. Я прошу назвать мне имена свидетелей, своими глазами видевших то, что описывает он в Sidereus nuncius,как он уверяет. Он отвечает, что великий герцог Тосканский и еще кто-то из несчетных Медичи за него может поручиться. Великий герцог Тосканский и в святости дьявола поручится, буде подопрет. Где ученые, которые подтвердили бы открытия? Он отвечает, что собратьев своих не ставит ни во что, они Юпитера не отличат от Марса, даже и от Луны, где уж им распознать новую планету, ее увидев?

Так или иначе, теперь все это позади, благодарение курфюрсту Эрнсту. После 30 августа, с того дня, как вернулся он из Вены, с помощью телескопа свидетельствовал я дивные новые феномены собственными глазами. Несходно с падуанцем желая заручиться поддержкой надежных свидетелей, я пригласил к себе юного математика Урсина и еще кое-каких светил, чтобы, глядя и отмечая отдельно друг от друга, получить наконец доказательство неопровержимое Галилеевой правоты. Во избежание ошибки и чтобы отвести все подозренья в заговоре, каждый, по настоянию моему, мелом чертил таблицу того, что видел в телескоп, а после мы сравнили наблюдения. Все получилось как нельзя лучше. За чашею доброго вина и с целою корзиною еды – пироги с дичиной и сосиски в изобилье – мы провели весьма приятный вечер, хоть, признаюсь, вино, в сочетании с моим слабым зрением, странно искажало и окрашивало феномены. Однако же все показания приблизительно сошлись, и в последующие дни я мог их снова и снова поверять наедине с собою. Он прав был, этот Галилей!

Ах, с каким трепетом приближал я лицо мое к великолепному инструменту! Что, если новые открытия докажут всего-навсего, что я ошибался в столь дорогих сердцу догадках об истинной природе вещей? Напрасно я тревожился. Да, у Юпитера есть луны; да, в небе куда больше звезд, нежели видим мы невооруженным глазом; да, да, материя Луны та же, что и Земли. И однако все вместе обстоит так, как всегда мне представлялось. Земля занимает особенное место во Вселенной, ибо вращается вокруг Солнца в срединном положении между планет, Солнце в свою очередь покоится в сферическом пространстве, окруженное звездами. И всем правят законы геометрии, которая едина, вечна, соприродна божественному разуму. Все это видел я, и я покоен – правда, не Галилея мне следует благодарить.

В какие странные, в какие дивные мы времена живем – так меняется взгляд наш на природу вещей. Однако не будем забывать, что только взгляд наш меняется и ширится – отнюдь не самая природа. Забавно, как легко мы, мелкие созданья, склонны путать, где всего-навсего у нас глаза раскрылись, а где явилось новое творение: так малым детям кажется, будто каждое утро мир создается заново, стоит открыть глазки.

Преданный вам

Иоганнес Кеплер

_____

Крамеровы строения

Прага

Апрель года 1610

Фрау Катарине и Генриху Кеплеру,

в Вайльдерштадт

Скверные, пугающие вести доходят до меня, не спрашивайте, через кого, о Вашем поведении, матушка. Я уж с Вами толковал о сем предмете, верно, придется снова, да порешительней. Или сами Вы не знаете, что говорят о Вас в Вайльдерштадте и в окрестностях? Если не важно Вам собственное благополучие, подумали бы хоть о семье Вашей, о моем положении, о судьбе сыновей Ваших и дочери. Вайль, знаю, местечко тесное, и языки трепаться будут, подлинный ли скандал или злая выдумка, но ведь тем более нужно остерегаться. Что ни день, слышу о новых сожженьях в Швабии. Не обманывайтесь: от угрозы сего пламени ничто не защитит.

Урсула Рейнолд, жена стеклодува, распустила слух, якобы, чего-то выпив в Вашем доме, занемогла, и было у нее кровотечение, и Вас она винит, будто опоили ее колдовским зельем. Знаю, она взбалмошная, и слава у нее дурная, и занемогла она, верно, оттого, что вытравила ребеночка, – но как раз такие-то вот и распускают сказки, а потом уж добрым людям все правдой кажется. Другие, понаслушавшись этой Рейнолдши, тоже думают, что от Вас пострадали. Подлинно, общее безумие царит в такие времена, при неблагоприятном расположении звезд. Ну что Вы сделали этой стеклодувше? Она уверяет, будто Вы ее испортили, и теперь питает, думаю, глубокую ненависть ко всей нашей семье. Еще мне говорили, будто Кристоф с ней как-то там связался – о чем только думает юный лоботряс, что с такой бабой путаться?

И еще. Бойтельшпахер, школьный учитель, говорит, что ему тоже давали Вы питье, и от этого питья он, мол, и охромел. (Да что за питье такое, в котором, можно подумать, утопили Вы весь город?) Бастиан Майер говорит, вы дали жене его притирку, она помазалась, а после захворала и умерла. Кристофер Фрик, мясник, уверяет, будто у него чресла заболели, когда шел мимо Вас по улице. Даниель Шмид, портной, винит Вас в смерти двоих своих детей, Вы, мол, ни с того ни с сего ходили в дом и шептали над колыбелью заклинанья на незнакомом языке. Еще Шмид говорит, что, когда дети болели, Вы обучили жену его молитве, чтоб читать под открытым небом, в полнолуние, на кладбище, и дети исцелятся, а они все равно умерли. И самое дикое, мне говорили, будто ты, Генрих, свидетельствовал, что наша мать загнала теленка до смерти, а из туши собиралась жаркое приготовить! Да что же это делается?И – ах да, матушка, еще: один могильщик в Элтингене говорит, будто на могиле нашего отца Вы попросили парня этого откопать череп, с тем чтоб оправить в серебро и поднести мне, как чашу для вина. Да неужто же это правда? С ума Вы, что ль, сошли? Генрих, что тебе о том известно? Я сам не свой от беспокойства. Думаю, не приехать ли мне в Швабию, самому порасспросить. Дело, боюсь, нешутошное. Молю Вас, матушка, сидите дома, ни с кем не говорите, а главное, перестаньте Вы врачевать и зелья раздавать. Посылаю письмо мое прямо к герру Распе, и впредь так поступать буду, ибо меня известили, что прежде, невзирая на мои распоряжения, вы ходили к Бойтельшпахеру, чтобы читал вам письма – нашли к кому ходить!

Будьте осторожны, заклинаю вас, и молитесь за меня,

Любящий вас

сын Иоганн

(Герр Распе, благодарю за сведения. Что же мне делать? Ведь ее сожгут, сожгут, о Господи! Вкладываю всегдашнее вознаграждение.)

_____

Прага

Ноябрь года 1609

Е. Рослину,

в Бухсвайлер, что в Эльзасе

Много мыслей мне приходит после твоего письма, но большую их часть оставлю при себе, чтоб, не дай Бог, еще сильней тебя не прогневить. С унынием я замечаю враждебость в отношении твоем к Antwort auff Röslini Discurs: [39]39
  Ответ на рассужденья Рослина (нем.).


[Закрыть]поверь, у меня и в мыслях не было переходить на личности. Язык мой порой бывает груб и неловок, особенно если устал, а то и просто увлечен рассматриваемым предметом, как в этом случае и было. В моей статье хотел я поясней определить собственное отношение к астрологии. По-моему, я не чернил и не обелял науки, которой ты столь ревностный защитник. Неужто в последнем моем письме я назвал ее темной дурью? И что на меня находит и зачем я так! Прошу меня простить. Сейчас я постараюсь исправиться, и, сколько возможно, коротко и ясно объяснить истинное мое сужденье о сем предмете.

Тебе ведь интересно будет узнать, что именно сейчас я занят составлением нового «Ответа», и на сей раз в защиту астрологов! Фезелий, лейб-медик при том, кому посвятил ты твой Discurs,яростно напал на всю астрологию и свирепо ее ниспровергает. Ты, верно, удивишься, но в последнем своем «Ответе» я выступаю против оголтелой сей атаки! Ибо, разумеется, вопреки тому что ты решил, я вовсе не считаю всю эту науку бесполезной. Фезелий, к примеру, утверждает, что звезды и планеты Богом учреждены лишь для определения времени, и, стало быть, пророча с помощью звезд, астрологи навязывают Богу намерения, каких вовсе Он не имел. Еще считает он, что теория Коперника противна разуму и Священному Писанию. (Тут уж, думаю, ты с ним согласишься? Прости мне, друг, не мог удержаться от глупой колкости.) Все это, разумеется, вздор. Фезелий – дурак надутый, ужо я с ним расправлюсь. Его упоминаю лишь для того, чтоб показать тебе, что твои взгляды мне не вовсе чужды.

Меня заняла твоя мысль, что за миром видимым есть мир невидимый, магический, от нас сокрытый, исключая тех редких случаев, когда нам дано въяве видеть чудеса. Не могу согласиться. Неужто ты не видишь, Рослин, что вся-то магия, к примеру, так называемого магического квадрата только в том, что числа можно так расположить, чтобы они составили удивительные сочетанья – но не более того? На мир наш магия эта нисколько не влияет. Истинное волшебство и чудо отнюдь не в том, что числа могут влиять на явления (они не могут!), но в том, что они отражают природу вещей; в том, что мир, огромный, разнообразный, по видимости управляемый случаем, в главных законах своих подчинен строгому и точному порядку математическому.

По мне так важно, что не только чувства наши подвластны небесам, но и разум человеческий. В поисках знаний повсюду мы наткнемся на геометрические соотношения в природе, которую Господь, создавая мир, состряпал, так сказать, из того, что у Него было под рукой. Изучать природу – значит прослеживать в ней соотношения геометрические. Поскольку Господь, в неизреченной благости Своей, не мог Себе позволить отдых от трудов, Он играл со свойствами вещей, мир творя по Своему подобию. Вот я и думаю: не вся ль природа, не вся ли красота мира отражена в геометрии? (Собственно, это и есть основа всей моей веры.) И так, невольно или умышленно, творение подражает Творцу, Земля – вырабатывая кристаллы, планеты – распуская листья и цветы, человек – в творческом своем труде. И все это – как детская игра, без плана, без цели, подчиняясь лишь внутреннему порыву, во имя чистой радости. Дух же созерцающий находит и заново узнает Себя в Своем творенье. Да, да, Рослин: все – игра.

Vale

Иоганнес Кеплер

_____

Прага

День поминовения усопших,

Год 1608

Д-ру Михаэлю Мэстлину,

в Тюбинген

Получил милое и трогательное письмо Ваше, за каковое премного благодарен, однако ж, признаюсь, был им и сильно огорчен. Долгое время я то и дело к Вам писал, а от Вас ни ответа, ни привета, и вот вдруг, будто пришпоренный раздраженьем и обидой, Вы шлете мне эти странные слова прощального благословенья. Да разве «достиг я ступени столь высокой, положения столь заметного», что мог бы, ежели б и захотел, «смотреть на вас сверху вниз»? Да что Вы такое говорите, сударь? Вы – первый мой учитель и наставник, и, себя надеждой льщу, мой самый старый друг. Как же мог бы я смотреть на Вас сверху вниз, зачем бы мне пришло такое в голову? Вы говорите, что вопросы мои порою слишком мудрены и, чтобы их понять, Вам недостало знаний и способностей. Однако ж я уверен, дорогой магистр: если Вы чего не поняли, в том вина моя, мой способ выражения темен и неловок, а то и сами мысли путаны. Ах, Вы «понимаете только скромное свое ремесло»? На сей счет одно могу Вам возразить: Вы оценили труд Коперника в то время, когда иные, чьи имена потом наделали столько шума в мире, даже и не слыхивали ни о самом эрмландце, ни о теориях его. Полноте, милый доктор, будет Вам, и с меня довольно!

И однако, на кое-что в письме Вашем мне нечего и возразить. Всему виной несчастный мой характер. Всегда со мной так было: как ни старался, я не умел завести друзей, а если заводил, не мог их удержать. Когда встречаю того, кого, душа подсказывает, полюблю, я, как песик, виляю хвостиком, вываливаю язык, выкатываю глаза; но рано или поздно сорвусь и зарычу. Я зол, я людей кусаю своим сарказмом. Ах, да я ведь даже люблю глодать что-нибудь твердое, отбросы, косточки, сухие хлебные корки, и я всегда, как пес, боялся ванн, притираний, омовений! Ну как мне ждать от людей любви, раз я таков, раз я так низок?

Тихо Браге, датчанина, да, я его любил, хоть, думаю, он так и не узнал об этом – я, разумеется, и не пытался ему сказать, слишком был занят тем, что норовил куснуть ту руку, что меня кормила, – его руку. Он был великий человек, имя его останется в веках. Зачем же я не сказал ему, что признаю его величие? С самого начала мы с ним бранились, да так и не помирились, даже в тот день, когда он умер. Правда, он все хотел, чтобы мою работу я основал на его системе мира, не на Коперниковой, а уж такого я не мог; но почему б не притвориться, не прилгнуть ему в угоду, не утишить его опасения? Разумеется, он был надменен, двоедушен, зол, и он со мною дурно обходился. Но теперь я вижу: что делать, просто-напросто нрав его был таков, как у меня – мой нрав. Да, но себя-то не обманешь, знаю, будь вдруг он воскрешен и послан опять ко мне, пошли бы только новые раздоры. Я не умею себя выразить. Я все стараюсь объяснить, каков я: рычу и огрызаюсь, только чтоб защитить то, что мне драгоценно, а мне куда приятней было б вилять хвостом и дружить со всеми.

Вы вообразили, будто я себя считаю возвышенной особой. Ничуть. Высоких почестей никогда я не имел и важных мест не занимал. По сим мирским подмосткам хожу я простым и незаметным. Удастся выжать часть жалованья при дворе – я и доволен этому подспорью. А впрочем, я считаю, что не императору служу, а всему роду человеческому и потомству. В сей скромной надежде я с тайной гордостью презрел почести и важные места, равно как и все, что могут они за собой повлечь. Единственной же честью полагаю я то обстоятельство, что божественным произволеньем был приближен к наблюденьям Тихо.

Сделайте милость, простите мне невольные обиды, какие я Вам причинил

Ваш друг

К.

_____

Дом Венцеля

Прага

Перед Рождеством года 1606

Гансу Георгу Герварту фон Хоенбургу,

в Мюнхен

Salve. [40]40
  Здравствуйте (лат.).


[Закрыть]Боюсь, у меня получится только коротенькая записочка, пожелание всяческих благ к празднику Вам и семье Вашей. Двор занят приуготовлением торжеств, следственно, я забыт, ненадолго предоставлен самому себе и могу предаваться беспрепятственно собственным моим занятиям. Не странно ли, как в самые нежданные минуты ум наш, приземлясь после изнурительного долгого полета, вдруг снова расправляет крылья и стремится к еще большим высотам? Недавно кончив свою Astronomia novaи собравшись годик-другой передохнуть, опять я с новым жаром взялся за изучение мировой гармонии, которое прервал семь лет тому, дабы разделаться с мелкой задачкой основания новой астрономии!

Коль скоро я считаю, что разум изначально в себе содержит основные и главные формы бытия, ничуть неудивительно, что, еще не зная точно, о чем в ней будет речь, я уж задумал форму будущей моей книги. Всегда со мною так: в начале образ! И вот я предвижу труд, разделенный на пять частей, соответственно промежуткам между пяти орбит, тогда как число глав в каждой части основано будет на значащих величинах каждого из пяти правильных выпуклых многогранников, или тел Платоновых, каковые, согласно MysteriumВашего покорного слуги, должны этим промежуткам соответствовать. Вдобавок, ради украшения и дабы принести почтительную дань, я намерен так начинать каждую главу, чтобы акростихом читались имена некоторых знаменитых мужей. Впрочем, не исключаю, что в пылу работы этот великий замысел будет отставлен. Ну и Бог с ним.

Эпиграфом я взял слова Коперника о дивной гармонии мира и гармонии в соотношениях движений и размеров планетарных орбит. Я задаюсь вопросом, в чем же сия симметрия? Как может человек постигнуть сии соотношения? Последний вопрос, полагаю, легко решить – сам же я миг тому назад дал на него ответ. Душа в самой себе содержит внутреннюю свою гармонию и прообраз чистых гармоний, чувствами постигаемых. А коль скоро гармонии сии суть вопрос пропорций, то должны существовать и фигуры, одна с другой сопоставимые: таковы круг и те части круга, что из него вырезаны по дуге. Круг есть нечто существующее в уме нашем: тот круг, что вычерчиваем мы циркулем, есть лишь неточное отображение идеи круга, изначально существовавшей и объемлемой умом. Тут я решительно не согласен с Аристотелем, который считает, что ум наш – tabula rasa, [41]41
  Чистая доска (лат).


[Закрыть]на коей записываются чувственные представления. Не так, совсем не так! Ум сам собою постигает все идеи математические и формы; опыт только напоминает ему о том, что он и прежде знал. В идеях математических – самое существо души. Разум сам собою постигает равную удаленность от некоей точки и так рождает образ круга, без всякого подспорья чувственного опыта. Выражусь иначе: не ведай разум глаза, ему для постижения вещей, расположенных вне его, пришлось бы завести глаз, и он бы подчинил его собственным своим законам. Ибо опознание величин, разуму соприродных, определяет, каким быть глазу, и глаз именно таков, потому что таков разум. А не наоборот. Геометрия не глазом постигнута: она и без него уже была.

Вот такие у меня теперь соображения. О них я еще много расскажу Вам в будущем. А теперь супруге моей угодно, чтобы великий астроном отправился в город и купил жирного гуся.

Fröhliche Weihnachten! [42]42
  Счастливого Рождества! (нем.)


[Закрыть]

Иоганнес Кеплер

_____

Площадь Лорето

Градчаны, Прага

Светлое Христово воскресенье, год 1605

Давиду Фабрицию,

во Фрисландию

Я так долго откладывал обещанное письмо свое, что не помешает в сей праздник искупления грехов наших сесть и написать Вам о моей победе. А еще о том, милый мой Фабриций, какой же я был болван! Разгадка тайны Марсовой орбиты давно была бы у меня в руках, стоило только правильно взглянуть на вещи. Четыре долгих года минули с тех пор, как я признал свое поражение из-за ошибки в 8 минут дуги, прежде чем снова взялся я за эту задачу. Тем временем, конечно, я поднаторел в геометрии и придумал много новых приемов математических, бесценных в новом моем походе против Марса. Последний приступ занял еще два, нет, почти три года. Будь обстоятельства мои полегче, дела, быть может, шли бы побыстрей, но я страдал заражением желчного пузыря, возился с Novaв 1604-м, и у меня родился сын. Впрочем, истинной причиной проволочки была собственная моя глупость и близорукость. С печалью признаюсь, что даже и тогда, когда решил задачу, я не понял, что передо мной решение.Так продвигаемся мы, мой милый доктор, ощупью, впотьмах, как умный, но неразвитый ребенок.

Снова начал я приспосабливать круговую орбиту к Марсу. Ничего не вышло. Простое заключенье было, что путь планеты вгибается с обеих сторон и выпирает на противоположных своих концах. Овальная фигура эта, готов признать, меня перепугала. Она противоречила той догме о круговом движении, которой астрономы придерживались от самого рождения науки нашей. Однако очевидность, открывшуюся мне, нельзя было и отрицать. А то, что верно для Марса, я знал, верно окажется и для других планет, включая нашу с вами. Как может не страшить такое? Кто я таков, чтоб посягать на перекройку мира? И какой вдобавок труд! Разумеется, я вычистил конюшни от эпициклов, устарелых движений и прочего и вот теперь остался с единственной навозною тележкой, этим вот овалом, – но какая от нее шла вонь! Оставалось только самому зайти в оглобли и волочить зловонный груз!

После кое-какой предварительной работы пришел я к выводу, что овал сей яйцевидной формы. Разумеется, вывод этот предполагал некую геометрическую ловкость рук, но до иного средства навязать планетам овальную орбиту я не додумался. Все мне казалось чудо как правдоподобно. Чтоб найти площадь сомнительного этого яйца, я вычислил 180 расстояний между Солнцем и Марсом и все это сложил. Сорок раз я поверял расчеты. И опять ничего из этого не вышло. Далее решил я, что форма истинной орбиты – нечто между яйцом и кругом, то есть как бы совершенный эллипс. К тому времени, разумеется, я был уж вне себя и хватался за соломинку.

А дальше случилось странное и непостижимое. Два серпика, две лунки, лежащие меж сплющенных сторон овала и идеально круглой орбитой, в самой широкой своей части составили 0,00429 от радиуса этого круга. Число мне показалось непонятно отчего знакомо (не знаю, уж не мелькнуло ли предвестием в забытом давнем сне?). Далее заинтересовался я углом, образуемым положением Марса, Солнцем и центром орбиты, которой секущая, я к собственному удивленью обнаружил, составила 1,00429. Повторное появление .00429 меня тотчас надоумило, что существует постоянное отношение между сим углом и расстоянием до Солнца, и оно будет действенно для всех точек на пути планеты. А значит, в моей власти вычислить орбиту Марса, используя это постоянное отношение.

Думаете, на этом все и кончилось? Есть еще последний акт комедии. Попытавшись воспроизвести искомую орбиту, используя уравнение, какое только что открыл, я сделал ошибку в геометрии, и снова ничего у меня не вышло. Отчаявшись, я отбросил эту формулу, чтоб попытать новую гипотезу, а именно что орбита собой являет эллипс. Воспроизводя эту фигуру средствами геометрии, я, разумеется, заметил, что два метода рождают один итог, а уравнения мои, собственно, не что иное, как математическое выражение эллипса.Вообразите, доктор, изумление мое, радость и смущение. Пялясь на решение, я его не опознал! Теперь я мог все это определить, как закон – простой, красивый, истинный: Планеты движутся по эллипсам, в одном из фокусов имея Солнце.

Господь велик, а я слуга Его, равно как Ваш

преданный друг

Иоганнес Кеплер