Текст книги "Супружеские пары "

Автор книги: Джон Апдайк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 30 страниц)

– После заката Маккарти все настоящие волки сосредоточились на левом фланге, – высказался Фрэнк.

– А я в одном уверен: он действовал не один, – сказал Фредди. Многовато выстрелов для одного! И уж больно удачное покушение.

На Фредди дружно зашикали.

– Ты повсюду видишь заговоры, – сказала ему Джанет.

– Более того, – подхватила Анджела, – он считает, что все мы заговорщики: спасаем друг дружку от смерти.

– Я говорил, что мы отодвигаем ночь.

Пайт удивился, что Фредди помнит его слова. Бесформенность шла в рост, воруя кости из вялой и бесцельной жизни самого Пайта. В последнее время Фредди смотрел на Пайта слишком пристально, с непонятной значительностью.

– Давайте-ка я посвящу вас в еще один заговор, – расщедрился Гарольд Литтл-Смит. – Когда заработает биржа, бросайтесь покупать акции. Бизнес опасался Кеннеди, а в Джонсона влюбится без задних ног. Это как раз тот самый старый негодяй, необходимый бизнесу для полного счастья.

Кэрол содрогнулась всей своей долгой голой спиной.

– Этот старый мрачный грубиян? Это то же самое, как если бы старостой класса стал хулиган-двоечник, всех застращавший и не умеющий связать двух слов. Так мы будем танцевать, Фредди?

– Гости приказывают, хозяин исполняет. Но, если честно, я в растерянности: у меня еще не убивали президентов. Когда шлепнули Линкольна, я был еще дитя. Бедный Эйб!

Бен Солц пришел на серьезный разговор. Его бледное бородатое лицо показалось Пайту улыбающимся огрызком прошлого.

– Тем не менее, – обратился он к Фредди, – с 1865 года в этой стране процветает политическое насилие. Четыре убитых президента, плюс покушения на Трумена и на обоих Рузвельтов… Кстати, Тэдди Рузвельта ранили во время его проигранной предвыборной компании 1912 года, не говоря о Хью Лонге. Такого нет ни в одной стране к западу от Балкан. Например, английскому премьер-министру хватает одного телохранителя.

– Недаром мы боролись за право носить оружие, – сказал Фрэнк.

– Потанцуешь со мной, Бен? – предложила Кэрол. – Или ты не хочешь?

Он улыбнулся, как декоративный лев на крыльце, но глаза остались человеческими, испуганными. Кэрол вцепилась в руку Гарольда.

– Раз Бен такой трусишка, то, может быть, ты, Гарольд? Потанцуешь со мной? Джанет тебя заклеймила своей политикой, а я развеселю. Включай музыку, Фредди! – И она повернулась к Пайту холодной бледной спиной.

Бен, щеголявший, как и Пайт, в смокинге с чужого плеча, тоже отвернулся и заговорил с Анджелой. Пайт услышал обрывок ее вопроса: «…понравилось преподавать?» Бен страдальчески отвечал:

– Меня радует, что она после стольких лет сумела заняться интересным для нее делом.

Джорджина стояла посреди комнаты с видом хозяйки, не решившей, за что схватиться в первую очередь. Пайти подошел к ней, позволил отпить из своего бокала.

– Кэрол уже набралась, – сообщил он.

– Ну и тащи ее в постель. Ты знаешь, где это.

– Как можно! Она стала бы царапаться. Кому пришло в голову опять свести вместе Солцев и Константинов?

– Фредди, кому же еще?

– А ты его поддержала. У Фредди куча идей, но ты обычно давишь их в зародыше.

Джорджине не удалось долго продержаться в роли праведной светской дамы.

– Какая это скука, Пайт, когда люди выставляют свою частную возню на всеобщее обозрение! – Подразумевалось, что они-то вели себя иначе, отважно хранили тайну, не то, что эти развратники. Запустив пальцы в свои седеющие волосы, словно с намерением вычесать оттуда иглы лиственницы, она продолжила: – Кажется, я теперь единственная, у кого осталась хотя бы капля скромности.

– Какое интересное признание.

– Не обращай внимания.

– Милая Джорджина, как ты поступаешь со своей скромностью, когда рядом нет меня?

– Мне не дают скучать: то один мужчина, то другой… Всех не упомнишь. Ходят табуном. Тебе неприятно?

– Еще как! Мне было с тобой хорошо.

– Что же тебе помешало?

– Я испугался. Почувствовал, что Фредди в курсе.

– Что с того? С Фредди я бы разобралась.

– Наверное, я не говорю всей правды.

– Знаю. Ты и раньше не был до конца честен. – Эта фраза была, как выигрышная карта в партии: произнеся ее, Джорджина улизнула. Дай женщинам волю – и они никогда не перестанут читать нотации, подумал Пайт. Педагогика влечет их с момента грехопадения Евы. Женщины мнят себя богинями.

Следующим собеседником Пайта стал Роджер Герин. Его брови были нахмурены, белая рубашка с причудливым ворота ничком, галстук-бабочка, рубиновые запонки были данью последней легкомысленной моде.

– Ты уже спрятал клюшки для гольфа? – спросил он.

– Может быть, тепло продержится еще немного? Подошел Эдди Константин, почему-то бочком, и пожелал поделиться своим весельем.

– Кто-нибудь заглядывал Марсии за корсаж? У нее сиськи до пупа!

– Ты сомневался? – отозвался Пайт.

– Одно дело – представлять, другое дело – увидеть собственными глазами. Мы болтали на кухне о всяких сальностях – загрязнении воздуха и так далее, а я знай себе любовался, как они у нее болтаются. В итоге у меня так встал, что мне пришлось удрать, чтобы не опозориться.

Роджер засмеялся. Слишком громкий смех для такого миниатюрного ротика, как будто он поздно научился смеяться. Пайт смекнул, что ему нечего делать рядом с ними, потому что Эдди старался развеселить именно Роджера. «Представь себе мой член, – словно говорил Эдди Роджеру, – размером с фюзеляж! Плюнь ты на баб!»

– Ay Джанет? – подхватил Роджер. – Видал ее лямки? Эдди придвинулся к нему вплотную, все еще боясь выпрямиться.

– Они у нее так стиснуты, будто это и не сиськи вовсе, а запасная задница – на случай, если первая сотрется. – Красота двойственности, вселенная дуализма! – Слушай, Роджер, представляешь, что вчера выкинула Кэрол? Мы с ней… ну, в общем, сидит она у меня на коленях – и вдруг как засунет ногу мне в рот! Советую попробовать. Ты подбей Би.

Пайт отошел и осторожно, проявляя терпение, отделил Джанет от Литтл-Смитов и Фредди Торна. В ее бокале звенели недотаявшие кубики льда. Он забрал у нее бокал, она не сопротивлялась, глядя в пол. В тесном пространстве, отгороженном их телами, он спросил:

– Как дела, Джан-Джан? Как поживает твой психоаналитик?

– Негодяй, сукин сын, – отвечала она, не поднимая глаз. – Не хочет запретить мне встречаться с Гарольдом.

– А мы все думали, что ты давным-давно с ним не встречаешься! С тех пор как ты встала на праведный путь соблюдения режима.

Теперь она подняла глаза.

– Ты хороший, Пайт. Наивный, но хороший.

– Почему ты ждешь от психиатра, что он запретит тебе встречаться с Гарольдом?

– Потому что он сам говорит, что это его работа. Потому что я его люблю. Это старый толстый хромой немец, но я все равно его люблю. Страшный прохвост, а я его обожаю. Если бы ему было до меня дело, он бы запретил мне спать с Гарольдом. Но он не собирается, мерзавец.

– Что же он тебе говорит?

– Я таскаюсь к нему уже пять месяцев, а слышала пока только одно: что, из-за нашего семейного фармацевтического бизнеса, всякий раз, принимая какую-нибудь таблетку, я как бы вступаю в половое сношение со своим папашей, потому что таблетка – его семя. Что же мне делать при головной боли? Не глотать аспирин, а творить молитву?

– Милая Джанет, только не плачь! Лучше скажи, стоит ли Анджеле начать сеансы? Когда ты этим занялась, ей тоже захотелось. Каков мой долг как супруга?

– Не пускать! Найди ей любовника, отправь ее в Югославию, все, что угодно, только не это! От этого страшно деградируешь. Это перевернет ее вверх тормашками, а она у тебя – само спокойствие. То есть сама не знает про свою неврастению. Так там ее живо просветят.

– Она сама потихоньку просвещается. Твердит, что чувствует отстраненность, как будто уже умерла.

– Мне это чувство знакомо. Мы с Анджелой в чем-то похожи.

– Она тоже так говорит. Мол, у вас обеих большая грудь и оттого меланхолия.

– Пускай отвечает за себя. Не желаю быть ничьим близнецом! Ты нальешь мне, наконец, еще виски?

Пока Пайт возился у стола с напитками, к нему подошел Фредди Торн.

– Давай поговорим. С глазу на глаз.

– Видишь, как я воодушевлен, Фредди! Как мужчина с мужчиной?

– Обрати внимание, я серьезен.

– Я вижу, как улыбается твой череп.

– Сколько ты выпил?

– Никогда не задавай такой вопрос ирландцу на поминках. Рюмка, выпитая в печали – не рюмка, так кажется, у них говорится? Ну, что ты с таким зловещим видом рядом торчишь? Дай, отнесу Джанет выпивку. Кажется, я сейчас влюблюсь в Джанет.

Но, вернувшись, он застал Джанет погрузившейся в беседу с Гарольдом, поэтому был вынужден отойти с Фредди в уголок.

– Пайт, – сказал, вернее, сплюнул Фредди, – у меня для тебя новость. Жди ломки. Я знаю про тебя и Джорджину.

– Ломка? Я думал, это то, через что проходят наркоманы, решившие завязать.

– Я предупреждал тебя у Константинов: кончай с этим. Помнишь?

– Это когда ты был Чан Кайши?

– А теперь ты стоишь и болтаешь с ней посреди комнаты, у всех на виду. Как это понимать?

– Мне наплевать, что говорят в Государственном департаменте. Считаю, что тебе надо предоставить свободу рук. «Дайте волю Фредди Торну!» – всегда твержу я, можешь спросить у любого из наших общих друзей.

На это Фредди ничего не ответил. Его молчание испугало Пайта больше слов.

– Откуда ты это взял? – спросил он. – Что ты вбил себе в голову?

– Она сама мне сказала, что вы с ней любовники.

– Джорджина?

– Она солгала?

– Вполне в ее духе – чтобы за что-нибудь тебя проучить. Или ты сам мне врешь. Когда это у нас было, по-твоему?

– Не морочь мне голову! Ты сам знаешь, когда.

– Хорошо, слушай мое покаяние. Это случилось прошлым летом. Мы были партнерами по теннису, и я потерял голову от ее беленького платьица, веснушек и всего прочего. Я повалил ее под сетку, и мы проиграли сет со счетом ноль-шесть. Мне ужасно, ужасно, ужасно стыдно!

У него пересохло в горле, стакан с третьим по счету мартини стал в руке пушинкой, зеленая оливка на дне показалась яичком, снесенной вылетевшей на волю птицей. Фредди попытался изобразить зловещую тучу, и это ему отчасти удалось: его узкий безволосый череп вызывал сейчас уважение, даже трепет. Когда он хмурился, морщилось не только лицо, а вся голова.

– Ты еще пожалеешь, – пригрозил он Пашу и побрел на кухню за льдом.

Анджела, видя, что Пайту не по себе, оставила Бена читать лекцию пустому месту, подошла к мужу и спросила:

– О чем вы беседовали с Фредди? Что-то ты бледный, как привидение.

– Он доказывал, что мне надо выпрямить все зубы. Ох, как больно во рту!

– Не хочешь отвечать? Наверное, речь шла обо мне?

– Какая ты догадливая, Ангел! Действительно, он просил у меня твоей руки. Объяснял, что уже много лет в тебя влюблен.

– Он всегда это говорит.

– Не знал!

– Он вечно меня этим донимает.

– А тебе нравится… Вижу по твоему лицу, что тебе по сердцу такие глупости.

– Что в этом плохого? И почему ты так зол на Фредди? Что он тебе сделал?

– Он подрывает мою первобытную веру, – ответил жене Пайт.

В гостиной добавилось гостей: появились Фокси и Кен. На Фокси было серебряное платье без лямок, грудь налилась молоком. Она горделиво поворачивала голову – так она искала Пайта по темным углам. Появление Уитменов повлияло на атмосферу приема: огоньки свечей задрожали, заколебались стены, мебель. Она пришла ради него, оставила вечером этого трагического дня дом, своего младенца, лишь бы увидеть его, спасти от боли, причиняемой этой грубой толпой. Он услышал, как она объясняет Джорджине:

– Мы заранее вызвали няню и решили ее не расстраивать: все-таки это дочь врача Аллена. Раньше мы не пользовались услугами приходящих нянь. А опоздали мы потому, что долго сидели вместе с ней перед телевизором – никак не могли оторваться.

– Что сейчас показывают? – раздался бас Роджера.

– В основном, куски старой съемки, – ответила Фокси. – Самое душераздирающее зрелище – его пресс-конференции. Он был такой реактивный, бойкий, внимательный… Благодаря ему, снова стало весело быть американцем. – Пайт заметил, что, говоря, она жмется к Кену, как бы ища поддержки. Кен стоял прямой, бледный, в безупречном черном смокинге, с ониксовыми запонками в манжетах.

– Как он мне нравился! – взвыла Би Герин каким-то замогильным голосом. – Голосовать за него я бы не могла, потому что не верю в эти социалистические штучки, к которым он стремился: люди должны быть самими собой, даже если это означает страдание, но мне ужасно нравилось, как он держался, как одевался: никогда не одевал шляпу или плащ…

– И эти странные, печальные глаза навыкате, – подхватил Фрэнк Эпплби.

– Разве навыкате? – спросила Марсия. – Я думала, это просто потому, что он все время читал телесуфлер.

Гостиную заполнила музыка. Дорис Дэй, «Звезды падают на Алабаму». Фредди – сердечный парень, воплощение американского духа, любитель яблочного пирога – обожал Дорис Дэй.

– Фредди! – крикнула Кэрол. – Умница! Где Роджер? Ковер Торнов был свернут в рулон, Кэрол и Роджер стали танцевать – она жеманно, он скованно.

– Какая у тебя холодная рука! – крикнула Кэрол.

– Это от стакана со льдом, – смущенно пробормотал Роджер и, как ребенок во сне, собрал ладонь, удерживавшую длинный стебель – ее голую спину – в кулак.

Остальные не знали, как отнестись к танцам в такой день. Кен Уитмен, направляясь к жене и за выпивкой, поспешно преодолел свободное от ковра пространство. Дожидаясь, когда Фредди принесет из кухни лед, он тихо беседовал с Джанет. Бен Солц занял позицию рядом с Фокси. Судя по жестам, она была рада видеть его снова, после продолжительного перерыва. Потом, реагируя на какие-то его слова, она посмотрела на свой плоский живот и покраснела – не от замешательства, а от радости, видимо, узнавая в еврейских чертах собеседника призрак своего Питера.

Анджела тронула Пайта за руку.

– Потанцуем?

– Тебе хочется танцевать? Разве не богохульство – плясать на свежей могиле?

– Ты прав, но ничего не поделаешь: было бы дурным вкусом оставить Роджера и Кэрол одних. Они и так уже донельзя смущены.

Он привык обнимать ее тело, но так и не научился прилично танцевать, поэтому на протяжении всего замужества Анджеле приходилось угадывать ритм его беспорядочных движений, прижимаясь к нему бедрами и тазом. Они были одного роста. Она почти никогда не душилась, но все равно хорошо пахла – как вода, как сама жизнь – по контрасту с межзвездным вакуумом.

– Где Айрин и Эдди? – спросил он.

– На кухне, обсуждают загрязнение окружающей среды.

– Сладчайшая парочка, – сказал Пайт. – После всего, что было… Теперь, надеюсь, ты будешь относиться к откровениям Айрин с большим подозрением.

– Бен болтает с твоей подружкой – той, что удачно разрешилась от бремени. Куда же было деваться Айрин, если не к Эдди?

– Как все сложно! – Пайт пытался приспособиться к изменившемуся ритму: вместо «Звезды падают на Алабаму» зазвучала мелодия «Нежная, как звездный свет». – Что до собеседницы Бена, то она действительно недавно ходила беременная, но никогда не была моей подружкой.

– Я пошутила. Что ты так напрягаешься? Расслабься и спокойно меня веди.

– Честно говоря, мне здесь не нравится. Когда мы поедем домой?

– Ты же любишь такие вечеринки, Пайт!

– У меня ощущение, что мы издеваемся над Кеннеди.

– Вовсе нет. Вчера он был просто нашим президентом там, в Вашингтоне, а теперь принадлежит всем нам. Он здесь, с нами, разве ты не чувствуешь?

Он удивленно заглянул в ее синие глаза. Несмотря на все разочарования, он не переставал ей восхищаться. Это вязало его по рукам и ногам, не давало сделать то, что так хотелось сделать: оторвать Фокси от Бена, а его поколотить, попинать бородатую физиономию ногами… От огорчения он наступил Анджеле на ногу.

К танцующим парам успели присоединиться Кен и Джанет, Фредди и Айрин. Изящные брови Анджелы казались Пай-ту крылышками, бьющимися над его черным плечом. Эдди Константин сделал вид, что хочет отнять у Фредди партнершу, но потом отнял Анджелу у Пайта. Тогда Пайт пригласил Джорджину, размышлявшую о чем-то над пустыми бутылками и грязными стаканами.

– Как ты думаешь, – спросила она в движении, – уже пора подавать окорок? Мы купили лососину, но никто из католиков не явился…

– Твоя хваленая скрытность, – фыркнул он. – Твой муж только что устроил мне выволочку.

– Фредди? За что?

– За наш роман.

– Не говори глупости! Мы все точно просчитывали – во всяком случае, я.

– Он сказал, что знает обо всем от тебя. Позы, даты, фазы луны…

– Вранье! Я никогда ему не признавалась, как он ни старался что-то выведать. У него такая тактика. Надеюсь, ты ни в чем не сознался?

– Не сознался, но только чтобы потешить свою извращенную натуру. Я уверен, что он знает, о чем говорит.

– Он все время общается с Кэрол и Джанет. Может, он так понял их намеки?

– Ты уверена, что он ничего не знает? Уверена, что ничего не говорила перед отходом ко сну, считая, что со мной все равно покончено, и желая поквитаться с ним за его измену с Кэрол?

– Что за история с Кэрол? – Ему нравилось, когда она испытывала страх в его объятиях: тело растекалось, а это очень походило на готовность к сексу.

– Не знаю. Просто он все время там торчит, а Кэрол, как известно, не очень разборчива. Это не значит конечно, – добавил он торопливо, – что Фредди сам по себе никуда не годится…

Она пропустила мимо ушей эту пародию на такт.

– Давай лучше о тебе. Говоришь, с тобой покончено? Вместо «Нежная, как звездный свет» заиграла мелодия; «То был, должно быть, лунный отблеск».

– Раз Фредди ведет себя так, словно все знает, значит придется покончить, – ответил Пайт осторожно.

– Этот Фредди… Он ничего не желает знать, просто хочет, чтобы все верили в его осведомленность. Но раз ты не собираешься продолжать со мной, значит, и говорить не о чем. – Она уперлась в него сильными спортивными руками и вырвалась из объятий. – Только смотри, когда тебе в следующий раз захочется разнообразия, не беги ко мне!

Провожая ее взглядом, он вдруг понял, что все эти месяцы, даже болея Фокси, он продолжал считать Джорджину своей любовницей.

Фокси тем временем танцевала с Фрэнком Эпплби. Они двигались расслабленно, забыв о ритме – сейчас это был «Пусть грезы затмят твои беды». Под руку Пашу сразу подвернулась Марсия. Устроившись на его мокрой груди, она тут же спросила:

– Что с тобой, Пайт? Мы привыкли видеть тебя смешным, а ты?

– Я никогда не дурачусь.

– Еще как дурачишься! Тебе так нравилось в нашей компании – на пляже, на лыжах, везде. А теперь перестало нравиться. Ты решил, что все мы – глупые уроды.

– Марсия, я тебя обожаю! Представляю, какой ты была в молодости!

– Наверное, дело в твоей работе? Чем ты занимаешься, когда холод мешает тебе добавить ужаса на Индейском холме?

– Спасение пришло в последнюю минуту. На прошлой неделе мы заключили большой контракт: ремонт в доме на улице Божества. Гертруду Тарбокс отправили в богадельню, и теперь ныо-бедфордский банк, владеющий закладной на дом, решил превратить его в офисы. Мы уже вывезли три грузовика номеров «Нейшнл Джеографик».

Он сам испугался, что рассказывает все это Марсии, хотя весь день проторчал в ремонтируемом доме один, толкая по полу бывшей столовой тяжелую циклевочную машину. Загипнотизированный ревом и исчезновением многолетних наслоений грязи и краски, вместо которых его взгляду снова представала чистая древесина, он понятия не имел об убийстве президента, пока не вернулся после затянувшегося обеденного перерыва Яжински. Оглушенный Пайт почти безболезненно принял пулю в себя.

– Кому в Тарбоксе могут потребоваться офисы? – спросила Марсия раздраженно.

– Представь себе, желающих пруд пруди. В центре сильный дефицит офисных площадей. Страховые компании, хироманты, филиал Общества Анонимных Алкоголиков… В общем, это уже не тот идиллический уголок, в который ты когда-то переехала, а тоскливый пригород. Подожди, скоро между Тарбоксом и Лейстауном вырастет большой торговый центр. Это же твой Фрэнк заседает в комитете, требующем, чтобы сюда пустили больше поездов?

– Когда ты уйдешь от Галлахера, Пайт? Фрэнк и Гарольд встречались в Бостоне с одним знатоком, который утверждает, что Галлахер скоро разорится. Он сильно задолжал банкам и продолжает рисковать. Если бы не монашки летом, у него бы не осталось ни цента.

– Нет, милашка, ты не понимаешь: Мэтт не может проиграть. Мы живем в расширяющемся пространстве. – Желая ее успокоить, унять стремление его критиковать, он положил руку ей на ягодицы – узкие, решительные, как передние колеса трактора. Она прижалась к нему, да так крепко, что его губы оказались позади ее холодной позвякивающей серьги.

– Как там Фрэнк? – спросил Пайт шепотом.

– По-прежнему. А может, даже хуже. Ему теперь мало просто лечь в постель. Сперва надо вылезти из-под этой толстой психованной стервы.

– Нам всем надо из-под кого-то вылезти.

– Мне не надо. Мне нужен Гарольд. Пусть делает мне больно! Он захватывающе жесток, ты не находишь?

– Захватывающе?

– И к тому же не по-современному галантен. Я принадлежу, ему, но он блюдет мою независимость. По-моему, мы – очень милая старомодная пара, ты не находишь?

– Я бы сказал, античная. Просто какие-то Виктория и принц Альберт. А теперь поговорим обо мне. Не надо ли мне вылезти из-под Анджелы?

– Пайт, – ответила Марсия нетерпеливо, – без Анджелы ты бы погиб!

Этот ответ его опустошил. Не зная, что сказать, он запел вместе с пластинкой в холодную резную раковину ее уха: «Пусть рушатся замки, вершится судьба, а мы веселимся, как прежде…»

Она неправильно истолковала его настроение и вытянулась вдоль него, запустила пальцы в волосы у него на затылке.

Ему захотелось бежать, он стал озираться. Кен все еще танцевал с Джанет, в полутьме, рядом со свечой, его виски казались совсем седыми. Партнером Анджелы был теперь не Эдди, а Фредди. Эдди и Айрин стояли у стены и беседовали. Фрэнк Эпплби смешивал себе очередной коктейль. Фокси исчезла, Дорис Дэй продолжала петь про лунный свет. Гарольд, перехватив взгляд Пайта, подошел, вонзил пальцы в руку Марсии.

– А теперь по идиотскому ящику говорят, что на его могиле зажгут вечный огонь, – пожаловался он. – Uneflamme eter-nelle. – Господи, он же не Неизвестный солдат, а просто удачно слепленный политик, в которого угодила пуля ничтожества. Cherie, es-tu ivre.

Марсия, успевшая уснуть на Пайте, очнулась и хрипло дала утвердительный ответ.

– Тогда идем со мной. Pardonnez-nous, Пайт.

– Конечно. Я тоже поищу себе пулю. – Пайт смешал себе четвертый по счету мартини. Фокси… пошла по рукам? Где Бен? Почему-то не среди танцующих мужчин. Ее влечет к евреям, как мотылька к огню. Пальцы Бена, ловкого миниатюризатора, скользят по ее эластичным ляжкам, ныряют в бледный пух… Здравствуй, клитор. Не угодно ли прилечь?.. Львиная улыбка Бена в тени кустов, подстриженных очкастым Фредди. Удобный случай попробовать свеженького под покровом темноты…

Пайт со стоном отвернулся от окна. Ему показалось, что пары скользят по полированной крышке президентского гроба. Островок света посреди океана траура. «Закрой глаза…» «Закрой гла-зззззаааа…» Бархатный голливудский голосок в самое ухо. В пустом стакане обсыхала одинокая маслина. Очаги огня во рту, особенно там, куда дотягивался кончик языка – на нижней десне слева, на наружной стороне. Без помощи свыше мы бы так и остались водорослями. Да святится имя Твое… Хватит пить, тем более на пустой желудок. Движение в танце с Марсией, ее скольжение по его телу взбудоражило его, а теперь он застывал, совсем застыл бы, если бы не предупреждение, разосланное по телу почками: пора облегчиться. Быстрее в сортир Торнов. Памятное местечко: там Джорджина подмывалась до и после. Там стекала по ее ляжке его сперма. Она всегда говорила, что в нем слишком много спермы: надо чаще спать с женой. Мелкий кафель на полу, рябая туалетная бумага, мягкие багровые полотенца. «Добро пожаловать в рай без презервативов…» Голенькая из-под душа, свежая мохнатая промежность, благодарная нега после приступа страсти. Хорошо сработано! Знакомая лестница, его собственный черный ботинок на ступеньке, темная комната сбоку, несколько голов и повтор выноса гроба из самолетного брюха. Вот и Бен, подавшийся вперед, с профилем патриарха на горе Синай из брошюры для воскресной школы. Роджер и Кэрол, теснящиеся на одной диванной подушке. Фрэнк, сосущий сигару. Сигарный дым, заметный в те мгновения, когда гроб на экране сменяется вдовой, вдова – Джонсоном, Джонсон корреспондентом. Вурдалаки. Фокси, наверное, на кухне. Дверь в туалет заперта. Тут-тук!

– Минутку! – Очень музыкально.

– Это я, – сказал Пайт и толкнул дверь. Дверь поддалась. Она сидела на унитазе, задрав серебряный подол, испуганная, с кусочком неба в кулаке клочком синей туалетной бумаги. Ее бледные ляжки казались на овальном стульчаке пышнее обычного. Она наклонялась вперед, касаясь кафельного пола носками туфель.

– Я тебя люблю. – Он расстался с этим признанием, как с больным зубом. Увидев себя в зеркале над умывальником, он немного протрезвел. Пылающая плоская физиономия, разинутый от изумления рот, черный галстук едва ли не на плече.

Шепот Фокси отскакивал от каждой кафельной плиточки:

– Ты с ума сошел!

Потом она до неприличия тщательно попользовалась бумажкой, бросила синий комок в водяной овал внизу и, полуобернувшись на унитазе, надавила на серебристую клавишу. Спуск был ленивый – недаром Джорджина жаловалась на слабый напор на холме. Поднявшись над водоворотом, Фокси привела в порядок платье. Пайту она казалась сейчас высокой, дерзкой, немного враждебной; губы в бледно-розовой помаде – последняя мода – были сжаты. Убедившись, что дверь не откроется сама, он обошел Фокси и встал над унитазом. Золотая струя, в первую секунду неуверенная, со звоном ударила в белый фаянс.

– Господи, – выдавил он, – какое облегчение – видеть тебя одну. Когда, черт возьми, мы сможем встретиться?

– Я сомневалась, что тебе хочется встретиться, – ответила она поспешно, заглушая его струю. – К тебе не подойдешь.

– С тех пор, как ты родила, я тебя смертельно боюсь. Я думал, что между нами все кончено.

– Ничего подобного. Разве что ты сам не захочешь продолжать.

– Вообще-то я целую осень очень всего боялся: смерти, своей работы, Галлахера, собственных детей, звезд в небе. Ужас! – Последняя резюмирующая капля, привычное стряхивание, застегивание ширинки. – Вся моя жизнь – как затянувшееся падение.

– Что ты болтаешь? Очень славная жизнь: чудесная семья, квадратный дом, я под рукой. Все, здесь нельзя разговаривать. Позвони мне в понедельник. Я опять буду одна.

Он нажал спуск, но бачок еще не успел наполниться.

– Подожди. Пожалуйста! Дай взглянуть на твою грудь.

– Она раздулась от молока.

– Знаю. На минуточку! Пожалуйста, мне это нужно. Они прислушались. На лестнице было тихо. Музыка внизу, голос из телевизора неподалеку. Она приоткрыла рот и провела кончиком языка по верхней губе, заведя руки за спину, чтобы отстегнуть лямки. Лиф платья и бюстгальтер упали вместе, как шкурка плода.

– Господи!

– Я чувствую себя такой толстухой! – сказала она, краснея.

– Какие налитые! И твердые вот здесь, наверху…

– Осторожно, через час я должна донести все это до дому.

– И кормить ребенка.

– Да. Какие у тебя забавные морщинки вот здесь и здесь… Тебе вредно хмуриться, Пайт. Седые волосы? Это что-то новое.

– Покорми меня.

– Не надо, милый…

– Покорми!

Она испуганно закрыла одну грудь, но он уже упал на колени и припал широким ртом к другой. Тугая сладкая струя ударила в рот. Яркий свет жег ему веки, окрашивал все его нутро в розовый цвет, кафель под коленями стал ледяным. Фокси положила ладонь ему на затылок, притягивая его к себе, прикасаясь к кончику его уха, когда он делал ей больно. Он открыл глаза, увидел второй вишневый сосок и поспешил снова зажмуриться.

Краденый нектар орошал ему язык, больные десны; она ерошила ему волосы, он стискивал ее ягодицы, обтянутые платьем. Еще немного – и он захлебнулся бы в розовом тумане.

Стук в незапертую дверь в считанных дюймах от них был, как автоматная очередь. Свет стал нестерпимым. Фокси остановила поток молока, чтобы не пропадало зря, и откликнулась так же музыкально, как в первый раз:

– Минуточку!

Ей ответил вежливый голос Анджелы:

– Извини, Фокси. Можешь не спешить.

– Хо-ро-шо! – пропела Фокси, вопросительно глядя на Пайта и сияя голой грудью – рабыня-христианка, приговоренная к бичеванию.

Пайт затрясся от страха. Его руки дергались, как куклы на ниточках, но мозг лихорадочно работал. Единственная дверь. Загородка из матового стекла на ванне – за такой не спрячешься, будет виден силуэт. И маленькое окошко на уровне груди. Поняв, что устроит шум, поднимая раму, он жестом приказал Фокси спустить воду. Она наклонилась к серебряной клавише, и ее груди изменили форму, вытянулись, исторгли несколько мутных капель. Он отодвинул щеколду и приподнял раму под не очень ретивый рокот воды. Поставив дрожащую ногу на край ванны, он высунулся в черный квадрат. С этой стороны дома росли деревья, но далековато, не дотянешься. Он ощупал стену под окном, ухватил горсть холода, пронзенного звездами. Надо было вылезать ногами вперед, потому что предстояло прыгать, но на возню в окне почти не оставалось времени. Он попробовал успокоиться, представив себе мягкую травку внизу. Бачок затих. Фокси догадалась открутить оба крана в ванне, чтобы заглушить звуки его bercrBaf. Логика требовала открыть теперь дверь Анджеле. Пайт переменил позу. Фокси стояла над безумствующим кранами спиной к окошку, вытирая грудь багровым полотенцем, потом поднимая лиф серебряного платья. Он представил себе ее улыбку, но дальнейшие фантазии отверг. Стоя на скользком бортике ванны, он просунул в окошко одну ногу, затем, упершись руками в батарею, ухитрился отправить туда же вторую. Пуговица зацепилась за раму, но на пуговице долго не провисишь. Он сполз вниз и повис на руках. Только бы не порвать ноздри о торчащий гвоздь, не уподобиться рыбке на крючке…

Он испуганно поджал ноги. Десять, одиннадцать, двенадцать футов? Старый дом, высокие потолки. Он почувствовал что-то мягкое на пальцах, вцепившихся в подоконник. Фокси – просит не рисковать? Анджела – говорит, что все в порядке, она давно все знает? Нет, поздно: он падает, чтобы ни перед кем не извиняться. Оттолкнувшись ногами от стены, он попытался сжаться в воздухе в комок. Сначала он услышал, потом почувствовал удар. Он врезался пятками в схваченный морозом дерн, перекувырнулся через голову и сперва подумал о пятнах на смокинге, только потом – о Боге, спасшем его от переломов. Розовое лицо в окне пропало, рама беззвучно опустилась. Спасены! Он сидел на колкой траве, дожидаясь, пока пройдет онемение в ногах.

Ближайший вяз сошел с места. Раздался женский смех.

– Любишь же ты пустить пыль в глаза, Пайт! – сказал голос Би Герин. К ней присоединился своим торжественным голосом Бен Солц: