Текст книги "Супружеские пары "

Автор книги: Джон Апдайк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 30 страниц)

– Проблема, наверное, в том, что Эрек слишком торопится войти.

– Тетушка Климакс должна была появиться только в третьем акте, возразил Фредди.

– Хорошо, что здесь нет Мэтта, – заметила Терри.

– Зато Кен любит поиграть в слова, – сказала Фокси.

– Молодец, Фредди, – похвалил Эдди Константин. – Мне нравится. – Он хлопнул Бена Солца по спине и показал ему листок.

Бен сидел белый-белый, белее, чем его чувствительная к солнцу жена. К нему подошла Фокси, чтобы, неуклюже опустившись на колени, что-то прошептать ему на ухо.

Пайт тем временем увлеченно импровизировал. Энергия, которой он всегда восхищал остальных, нашла выход.

– Сюжет нуждается в развитии, – говорил он. – Пусть у Оры Фисс будет сводный брат, П. Енис, Питер Енис. Они еще в колыбели занимались безобразиями, а теперь он вернулся из дальнего плавания…

– Из Титти-Сити, – подхватил Эдди. Из всех мужчин он был наименее образованным, ближе всех к начальной школе. Это не мешало ему безопасно переносить на другой край континента тысячи людей, поэтому в компании он не был чужим.

– Какие вы все отвратительные! – взорвалась Джанет.

Вы меня разозлили. Все, что я получила за двадцатидолларовый сеанс, улетучится за этот дурацкий вечер.

– Лучше уезжай, – посоветовала ей Кэрол.

Пайт продолжая, яростно жестикулируя руками, густо поросшими рыжим волосом:

– Ора напугана его возвращением. Вернется ли былое волшебство? Лучше бы нет… Она вглядывается. Увы, все на месте. «Ора!» – извергает он. «Миссис Низм», – поправляет она его холодно, но с внутренней дрожью.

– Ты перемешал моих восхитительных героев, – пожаловался Фредди.

– Давайте сыграем в какую-нибудь другую игру, – предложила Кэрол, опускаясь на корточки, чтобы собрать с пола рассыпанный пепел. Пайту снова бросились в глаза ее изящные груди. Добро пожаловать в Титти, город победившего порока! Он рассматривал ее промежность, туго обтянутую тканью, босые ноги с длинными пальцами, похожими на извивающихся моллюсков. Она выпрямилась с пеплом и лепестками на ладони и посмотрела на неподвижного Бена Солца под репродукцией Моро и на Фокси, пытающуюся оживить его какими-то словами.

– Лучше не надо, – отозвался Фредди Торн. – Людям полезно облекать свои фантазии в слова.

Анджела, разогретая вином, вскочила и крикнула:

– Я хочу раздеться догола!

– Замечательно, – сказал Фредди, спокойно кивнул и затушил сигарету о свой лоб, то есть о стеклянную маску. Сигарета зашипела. По его старушечьему лицу катился пот.

– Почему бы тебе тоже все это не снять? – сказал ему. Пайт. – Говорят, когда – кожа не дышит, это рискованно для жизни.

– Что ты, Пайт, это и есть моя кожа! Я – чудище из глубин. Анджела уже взялась за застежку на спине своего белого теннисного платьица.

– Никто не смотрит, – сказала она обиженно. Пайт дотронулся до ее руки и застегнул молнию, издавшую резкий поцелуйный звук.

– Не мешай! – возмутился Фредди. – Она хочет искупаться в лучах моей славы. Кстати, мне всегда хотелось увидеть Анджелу голой.

– Она красивая, – проинформировал его Пайт.

– В этом я ни минуты не сомневался. Вот и пусть раздевается. Ей ведь этого хочется! А ты не понимаешь собственную жену Она эксгибиционистка, а не скромная фиалка у тебя в петлице.

– Ему плохо, – сказала Фокси Кэрол оправдывающимся тоном, имея в виду Бена.

– Может, лучше просто оставить его в покое? – спросила Кэрол.

– Он говорит, что ему дали на ужин лангустов и ром.

– Лучше не повторяй! – простонал Бен. Пайт разгадал его маневр, преследующий цель привлечь внимание, вызвать жалость. Увы, Бен переигрывал и был обречен на провал. Лицо Бена было восковым, кожа на месте недавней бороды противоестественно белела.

– Моллюски – не кошерная пища, – объяснил всем Эдди.

– Пусть не сидит с нами! – сказала Кэрол резким тоном. – Если надо, пусть поднимется наверх и ляжет.

– Он что, знает, где у вас кровати? – спросил Фредди.

– Лучше бы ты надел эту маску себе на рот! – Кожа Кэрол пошла мелкой рябью, точно воспалился каждый нерв. Вечер был прохладный, однако отопление было отключено на лето. Кэрол обнажила стиснутые зубы, как ребенок, продрогший после купания. Пайт был тронут.

– Почему ты сегодня такая раздраженная? – спросил он.

– Из-за смерти Брака.

Все стены гостиной были увешаны картинами – классическими репродукциями и примитивными этюдами самой Кэрол, безвкусными по краскам и размашистыми по манере: дети в креслах, причал в Тарбоксе, Эдди в водолазке, конгрегационалистская церковь (вид сзади), дома и деревья (вид из окна ее мастерской) – кричащие, ненастоящие. Глядя на ее неумелое подражание Сезанну и Джону Марену, Угрилло и Бену Шану, Пайт думал о том, как все люди провинциальны, посредственны, безнадежны.

Уловив мысли Пайта, Кэрол взяла его в оборот.

– Давно хотела задать тебе один вопрос, Пайт. Наконец-то я достаточно выпила, чтобы решиться. Почему ты строишь такие уродливые дома? Ты ведь не так глуп!

Он встретился взглядом с Фокси. Она почувствовала, что ему нужна ее молчаливая поддержка. Взгляды пересеклись, высекли искру и разошлись.

– Они не уродливые, – ответил он. – Просто обыкновенные.

– Ужас, а не дома. Индейский холм превратился в позорище.

Изящная Кэрол намеренно создала вокруг себя круг удивления. Одно из их неписаных правил гласило, что профессиональная деятельность не подлежит критике. Работа – это договор, заключенный человеком с бессмысленным миром вне их дружеского сообщества.

– Он строит то, что люди, как считают Мэтт Галлахер и он сам, захотят купить.

– А мне дома Пайта нравятся, – заявил Фредди. – В них есть что-то голландское, какая-то подогнанность. Они как зубы. Не смейтесь, я не шучу. Мы с Пайтом – браться по духу. Я заполняю свои дыры серебром, он свои людьми. Господи, стоит сказать что-то серьезное, как все начинают хихикать.

– Ты болтаешь ерунду, Кэрол, – вступилась за мужа Анджела.

– Нет, она права. Терпеть не могу свои дома. Просто ненавижу!

– В прошлом месяце умер еще кое-кто, – вставила Джанет. – Один поэт. Марсия была безутешна. Она сказала, что он был лучшим поэтом Америки, притом нестарым.

– Фрост? Он умер в январе, – сказала Терри.

– Не Фрост. Немецкая фамилия… Марсия и Гарольд обязательно подсказали бы. А мы – полные невежды, – вздохнула Джанет.

– Я знал, что ты будешь по ним скучать, – сказал ей Фредди.

Джанет, сидевшая на полу, сонно опустила голову на подушку. Она перешла от сеансов психотерапии дважды в неделю к психоанализу и в семь тридцать утра по будним дням уезжала в Бруклин. Ходили слухи, что Фрэнк тоже обратился к психотерапевту.

– Пора во что-нибудь сыграть, – сказала она.

– Давай поиграем в шарады, Фредди, – предложила Терри.

– Лучше подскажите еще имена для моей пьесы. Необязательно грязные. Он слепо прищурился и выдал: – Донован У. Эра.

– Это у тебя заготовка, – сказала Джанет. – Гарольд недавно придумал кое-что получше. Помнишь, Фрэнк?

Спор о политике завершился, и оба спорщика вернулись из-за занавески в реальный мир. У Фрэнка был глупый вид, Айрин густо подвела глаза и губы.

– Леон Макдафф. – Глаза Фрэнка умоляли жену: «Едем домой!»

Тоном стороннего, незаинтересованного наблюдателя Кэрол произнесла:

– Айрин, твой муж выглядит все хуже. По-моему, ему надо пойти наверх. Но со мной никто не соглашается. Мне все равно, просто я хочу спасти свой ковер.

Айрин наблюдала за мужем со странным выражением на лице: материнская забота смешивалась с нетерпением, Далила взирала на обритого ею Самсона. Посередине комнаты помещался Эдди Константин, маленький ловкий человечек без религии, без задних мыслей, худощавый, загорелый, с развитой мускулатурой, здоровый – одним словом, объедение. В руке у него блестела пивная банка, глаза умели находить трассу среди кипящих облачных Гималаев. Он тоже перевел на нее взгляд и вдруг сообразил, что ради нее можно многим рискнуть. Изящество голубицы при неземной бледности!

– Почему бы ему не вернуться домой? Это же несколько шагов, – сказала Айрин.

– Я его отведу, – вызвался Эдди и, просунув голову Бену под мышку, поднял его с кресла.

Внезапное движение, как громкий звук во сне, возвратило Бену способность к разговору.

– Меня это очень интересует, – сказал он на удивление отчетливо. Каковы эстетические требования к современному жилищному строительству? Или все ограничивается практичностью и ценой?

Фредди Торн только этого и ждал.

– Интересовались ли эстетикой крестьяне, кроя крышу соломой? – радостно заблажил он. – Зато мы теперь без ума от Христа, вышедшего из-под такой крыши.

– Вот именно, – подхватил Бен. Он говорил нормальным голосом и все соображал, только слова выплывали из его рта со скоростью задумавшейся камбалы. – Но, возможно, примитивная обрядовая культура обладает инстинктивным чувством красоты, которое не выживает при капитализме с его поточным методом. В еврейском журнале «Комментари» за этот месяц есть чудесная…

– Алчность! – ядовито перебила Бена Кэрол. – Современные дома пропахли алчностью, стыдом и канализацией. Почему туалет превращен в неприличную тайну? Что естественно, то не позорно. Я запросто могу справить у вас под носом естественную нужду.

– Это чудесно, Кэрол! – воскликнула Анджела. – Куда до тебя мне с моим желанием раздеться?

– Вот и сыграем в «Чудесно»! – воодушевился Фредди Торн. _ я, например, подыхаю в этой резинке. Можно, я ее сниму?

– Нет уж, носи, – возразил Пайт. – Она твоя.

– Какие у игры правила? – спросила Фокси.

– Тебе, – ответил ей Фредди, – даже не придется напрягаться.

– Как в шарадах? – спросила Терри.

Бен, висевший на Эдди, сказал, уставясь в пол:

– Хотелось бы как-нибудь поговорить об этом серьезно. Супер-города, проблема опреснения морской воды… По-моему, строительная индустрия в этой стране идет по неверному пути.

– Ту-ту! – прогудел Эдди, дергая за воображаемый шнурок и подталкивая Бена к двери.

– Я с вами? – спросила Айрин. Ей снова овладела нерешительность. Быть с мужем сейчас значило быть с любовником. Семитская романтическая затененность ее нижних век спорила с прагматизмом взгляда, а губы складывались в знак вопроса, обращенного к потомкам пуритан.

Эдди внимательно на нее посмотрел, оценивая ее готовность, определился с трассой и решительно произнес:

– Да. Я его доведу, а ты уложишь.

И все трое покинули затхлую комнату, миновали огромный холл, в любую погоду пахнущий старыми зонтами, и вышли в трепещущую листвой ночь, освещенную синими фонарями.

Кэрол всплеснула руками, радуясь и негодуя одновременно. Эпплби сослались на свои хвори – Фрэнк на желудок, Джанет на голову – и тоже удалились, хоть и без энтузиазма; то, как они уходили, говорило о том, что игривому лету наступил конец, что начинается ответственная, трезвая осень. Один Фредди Торн упрашивал их остаться. Он вылез, наконец, из резинового панциря и остался в мокрой футболке и мятых плавках. Кожа ног и рук размякла, пошла складками, как ладони прачки.

После ухода Эпплби Фредди и Пайт остались одни в компании женщин. Фокси, скрывающая в складках материи свой семимесячный живот, тоже поднялась.

– Кажется, и мне пора.

– Ни в коем случае! – запротестовал Фредди. – Мы ведь собрались играть.

Фокси посмотрела на Пайта и поняла: что бы на нем ни было написано, она должна прочесть послание как «Не уходи!»

– Не уходи, – сказал он вслух.

– Так как играть? – снова спросила Терри. Пайт представил себе сумрачного, как недовольная мамаша, Галахера, дожидающегося жену. Как она смеет спокойно сидеть и не торопиться домой? У женщин нет совести, но это не их вина. Проделки коварного змея!

Фредди облизнул губы и ответил слабым голоском:

– Каждый называет самое чудесное, что только может себе представить. Почему вы не топите, Кэрол? У меня зуб на зуб не попадает.

Она принесла из соседей комнаты мохнатое одеяло, и он закутался в него, как в шаль.

– Ты стареешь, Фредди, – сказала Кэрол.

– Спасибо. А теперь сядь и сосредоточься. Эдди и Кэрол положат Бена в кроватку и сразу вернутся. А если и не вернутся, то мир от этого не рухнет. Представь, что Фредди улетел в Майами. Я всем твержу: Che sara, sara.

– Объясни, в чем суть твоей игры, – пристала Терри.

– В том и суть, что под конец игры все мы будем лучше друг друга знать.

– Не хочу знать кого-либо из вас еще лучше! – фыркнула Анджела.

– А я не хочу, чтобы кто-то из вас лучше узнал меня, – добавила Фокси.

– Где же соревновательный элемент? – спросил Пайт. – Кто выигрывает, кто проигрывает?

Фредди был исполнен красноречия. Он по-прежнему был в гигантском монокле. По степени опьянения с ним не могла сравниться даже Анджела: хмель от белого вина прибавляет проницательности, горячит кровь, помогает увидеть истину.

– Лично ты не можешь проиграть, Пайт. Думаю, это тебе подойдет – для разнообразия. Знаешь, братец… можно, я не буду лукавить?

– Сделай одолжение, брат! – Для убедительности Пайт перекувырнулся через голову. – Выкладывай.

Фредди выискивал слова поточнее.

– Ты – ходячий парадокс. Забавный субъект! Очень давно, еще в детстве, я изучал своих мать с отцом и решил, что люди бывают двух типов: «А» – те, кто сам трахает, «В» – те, кого трахают. Твоя уникальность в том, что ты принимаешь себя за «А», а на самом деле ты – «В».

– А твоя – в том, что ты не то и не другое.

До того, как они с Фокси стали любовниками, в период, когда Фредди, сам того не сознавая, держал Джорджину в заложницах, Пайт не ответил бы так быстро, так резко. Фредди заморгал. Он не ожидал, что Пайт вырвется на свободу и превратится в неприкрытого врага.

– Если вы, две примадонны, прекратите свару, мы начнем играть в «Чудесно», – сказала Терри.

– По-моему, неплохо было бы выпить еще вина, – сказала Кэрол. – Есть желающие?

– Я! – вызвалась Анджела, вытягивая красивую руку с пустой рюмкой. Завтра у меня финал. Должна же я обыграть Джорджину!

– А где сама Джорджина? – вежливо обратился Пайт к Фредди, боясь, что его «не то и не другое» прозвучало слишком оскорбительно.

– Отдыхает перед решающим поединком, – ответил Фредди, не тая зла.

– Нам скоро уходить, – сказала Фокси, обращаясь к Терри.

– Нам тоже, – напомнил Пайт Анджеле. В редкие моменты освобождения она грозила раскрыться, продемонстрировать свою внутреннюю глубину, замороженную в браке.

Кэрол прошлась перед гостями, как балерина, и наполнила все шесть рюмок.

– Кэрол уже начала игру, – сказал Фредди. – По ее мнению, еще вина это чудесно.

– Я не имела в виду, что не могу придумать ничего чудеснее этого. Это не считается.

– Хорошо, ты хозяйка, тебе и начинать.

– Прямо сейчас?

Все закивали: да-да, нечего тянуть! Босая Кэрол замерла в нерешительности.

– Как здорово! – не выдержала Анджела.

– Ноготки у младенца, – определилась Кэрол.

Все заахали то ли от ужаса, то ли от восторга. Фредди вооружился карандашом и что-то нацарапал на обратной стороне листочка со своей пьесой.

– Ноготки младенца. Отлично. Объясни.

– Объяснить? Хорошо. Я имею в виду весь процесс, всю эту химию. Я не понимаю, как это получается, оттого это так чудесно. Ну, знаете, – она повернулась к Фокси, единственной из присутствующих, кто не обладал такими знаниями, – они же появляются из ничего, что мы ни вытворяем – курим, пьем, падаем с лестницы. Живой ребенок с безупречными ноготками на пальчиках. Обведя взглядом все лица, она поняла, что сказала недостаточно, и добавила: – Сколько же труда, изобретательности, даже любви требуется, чтобы изготовить любого из нас, какими бы бездарностями мы потом ни оказались!

– Кэрол, ты – прелесть! – воскликнул Пайт. – Как такая прелесть может ненавидеть меня и мои домики?

Она почувствовала возможность исправить свой имидж. Она предстала перед друзьями крашеной стервой, покинутой Солцами и собственным мужем; сейчас ей потребовалась любовь окружающих, особенно Пайта, который, как и она, принадлежал к низшей прослойке среднего класса.

– Я тебя не ненавижу, – ответила она ему. – Наоборот, считаю, что ты способен многое дать людям, вот и расстраиваюсь, когда ты так себя растрачиваешь.

– Даже не знаю, оскорбление это или флирт, – прокомментировала Анджела.

– Итак, ноготки младенца, – сказал Фредди Торн. – Кто следующий?

– Давайте послушаем мужчину, – предложила Терри Галлахер.

Пайт был тронут: он почувствовал себя счастливым избранником.

– Давайте…

Терри сидела на полу – рослая женщина, подобравшая под себя ноги, со сложенными в колечко губами. Прямые темные волосы свисали вниз. Некогда он любил ее, но робел и не догадывался, что она его ждет. Сперва вылепи сосуд, потом наполняй его… Он выпил еще вина, белого, как солнце в туман, поглядывая на правильное колечко ее губ. Затмение. Обреченная любовь? Фокси – розовое лицо, распушившиеся после морского купания волосы наблюдала, как он пьет вино. Иногда ее живот бывал соленым. Тугой барабан, выступающий из океана светлых распущенных волос. Лунная любовь, бесконтактное вращение вокруг планеты ее чрева. Кончик языка, тянущийся к анусу, минуя лепестки срамных губ. Ее затухающие крики. Затмение.

– Твоя очередь, Пайт! – окликнула его Анджела.

Он мысленно обозрел весь мир – города и поля, моря и колокольни, грязь и деньги, бревна и стружку, синие молитвенники, пух на лепестке розы. Зад. Истина открылась ему во всей ее неоспоримости: смыслом наделен только зад. Что может быть лучше задницы?

– Спящая женщина… – вымолвил он.

– Почему спящая?

– Потому что во сне она так женственна!

– Ты пьян, Пайт, – сказала Кэрол, и он догадался, что оскорбил ее своей простотой. Мир ненавидит свет.

Фредди прищурился глазами и ртом.

– А может, она спит потому, что ты боишься ее, когда она бодрствует?

– Говори за себя! – отрезал Пайт. Ему вдруг наскучила эта игра и захотелось домой, к спящим детям; может, их, Рут и Нэнси, он и подразумевал – тяжелых от сна, как кусочки рахат-лукума, отягощенные сахарной пудрой? – Спящая женщина!

– Но с детскими ноготками, – сказал Фредди Торн. – Немного теплее. Что скажешь, Терри?

Она уже давно приготовилась, давно сидела с самодовольной улыбкой.

– Музыка Иоганна Себастьяна Баха.

– Переложение для лютни? – ревниво осведомился Пайт.

– В любом виде и исполнении. В этом и заключается прелесть Баха. Он сам не знал, до чего велик. Просто человек добросовестно пытался прокормить семнадцать детей.

– Еще теплее, – прошептала Анджела.

– Ерунда! – сказал Пайт Терри. – Он мечтал о величии. Страсть как хотел бессмертия. – Значило ли это, что он продолжает спор с Кэрол о своих домах, ее картинах, просит прощения, отчаянно исповедуется?

– А мне чудесное представляется вполне заурядным, – сказала Терри невозмутимо. – Простым и светлым. Такое хорошо вертеть в пальцах.

– Смотри, не запачкай! – посоветовал Фредди, записывая. – Произведения Баха, не обязательно для струнных инструментов. Анджела.

– Вы невыносимы! Все так уверены в том, что хорошо, что плохо! А мне не приходит в голову ничего однозначно чудесного. Разве что дети, только я не знаю, мои собственные или сам факт материнства – то, о чем говорила Кэрол. В общем, я еще не готова, Фредди.

– Святое причастие, – сказала Фокси. – Необъяснимо!

– Теперь очередь самого Фредди, – сказал Пайт. Так он спасал и Анджелу, и Фокси. В играх, изобретаемых Фредди, главная опасность заключалась в разоблачении. Опасность и смысл игры.

Фредди отложил карандаш и зашевелил губами, словно считывая волшебный текст, материализовавшийся в воздухе.

– Самое чудесное, что я знаю, – это людская способность к самообману. На ней все и зиждется.

– Только в мире людей, – уточнила Кэрол. – Это тонкая корка тщеславия, обволакивающая реальность. Звери, например, друг друга не обманывают. И камни тоже.

– Вот как? – встрепенулась Анджела. – Тогда я говорю «звезды». Конечно, звезды!

Пайт – удивленный, испуганный Пайт, утонувший в пучине ее ясного лика спросил:

– Почему?

Она пожала плечами.

– Они такие неподвижные! Они выше нас всех. Словно кто-то швырнул горсть соли, а она взяла и повисла там, вверху, на миллиарды лет. Знаю, они движутся, но не относительно нас – мы для этого слишком малы. Мы слишком быстро умираем. И еще они красивы – Вега летней ночью, Сириус зимой. Неужели я – единственная, кто еще на них хотя бы изредка поглядывает? Мой дядя по материнской линии, Лансинг Джиббс, был астрономом. Кажется, его именем названо целое астрономическое явление – «эффект Джиббса». Может, это целая галактика. Представьте – целая галактика, бесчисленные солнца и планеты, носящая имя одного человека! Он был очень низенький – переболел чем-то в детстве, колченогий, зубы торчком. Меня он любил, хотя я вымахала выше его. Он показывал мне звезды первой величины: Бегу, Денеб, Антарес, Арктур. Некоторые я забыла. В детстве я любила лежать на веранде нашего летнего дома в Вермонте и мечтать о межзвездном путешествии – о вечном скитании от жизни к жизни. Это и есть чудо.

– Ты очаровательна, Анджела, – сказала Фокси.

– Она это умеет, – сказал Пайт и вздохнул. Им давно следовало уйти.

– Расскажи нам о самообмане, Фредди, – повторила Терри.

Фредди, закутавшийся в шаль, смахивал на безумную старуху с отвратительными пальцами нок вросшие, омертвелые ногти, исковерканные обувью.

– Ко мне все время приходят люди с безнадежно испорченными зубами, начал Фредди. – С абсцессами, которые они ради самоуспокоения предпочитают считать невралгией. Они месяцами терпят страшную боль, не могут ни жевать, ни даже закрыть рот, а все потому, что подсознательно боятся потерять зуб. Потеря зуба символизирует для человека смерть; это классический символ кастрации. Лучше член, причиняющий нестерпимую боль, чем никакого члена. Меня они до смерти боятся – ведь я могу сказать им правду. Им ставят протезы, я говорю им, что так гораздо лучше, и они охотно мне верят. Все это брехня. Лишившись зубов, вы уже не получите назад свою улыбку. Вообразите, сколько приходится врать онкологу! В прошлом году я был в медицинском колледже и наблюдал там скелеты, болтающие о выздоровлении, женщин без лица, по-прежнему делающих себе завивку. Самое забавное, им не становится лучше, и всем на это наплевать. Ты рождаешься, чтобы перепихнуться и подохнуть – чем быстрее, тем лучше. Кэрол, ты права насчет хитроумной машины, от которой все пошло, но вся штука в том, что она едет в одну сторону: под уклон.

– Неужели мы так ничего и не добиваемся? – спросила Фокси. – Ни сострадания, ни мудрости?

– Если мы не сгнием, то кому нужна мудрость? – сказал Фредди. Мудрость нужна для борьбы со зловонием.

– Фредди, – заговорил Пайт ласково, надеясь спасти хотя бы частицу себя от затягивания в воронку под названием «Фредди», – по-моему, у тебя профессиональное помешательство на гниении. Все не только гниет, но и растет. Жизнь – это не только движение под уклон, но и езда вверх и вниз. Возможно, в последнюю секунду траектория меняется. Разве младенец, находящийся во чреве матери, способен представить внешний мир? Неужели ничто вокруг не кажется тебе чудом? Меня поражает не столько наш самообман, сколько изобретательность в создании несчастья. Несчастье – вот во что все мы верим. Несчастье – наша сущность. С самого Эдема мы избираем его. Мы множим невзгоды и кормимся отравой. Но из этого еще не следует, что сам мир не чудесен.

– Хватит барахтаться, дружище Пайт, – сказал ему Фредди. – Все мы неудачники. Жить – это терпеть неудачи. – Он показал свой листок. – Вот он, ваш чудесный мир!

Ноготки младенца

Женщина

(…)

Бах

Причаст.

Способ, к самообману.

– Не верю! – отрезала Фокси. – Все, что люди ни делают, ты, Фредди, превращаешь в ничто.

– Я просто делаю свою работу, – молвил он. – Я бы выбрал что-нибудь другое, но так уж вышло: каждый день – белый халат, и вперед.

Белый халат. Антисептическая истина. Он научился в ней существовать, а Пайт – нет. Он лучше Пайта. Сам Пайт чувствовал, как проваливается в мерзлую зубастую пропасть – душу Фредди. Фокси молча протянула руку, желая его удержать. Терри обернулась к нему и провозгласила:

– Надежду нельзя обрести при помощи логики. Она – добродетель, как смирение. Она дается свыше. А мы решаем, принять ее или отвергнуть.

Анджела встала.

– По-моему, мы все похожи, неважно, во что мы верим. Муж, я пьяна. Вези меня домой.

В прихожей, вдыхая слоновий запах зонтов, Пайт шутливо ткнул Фредди пальцем в живот и сказал:

– Передай Джорджине, что нам ее не хватало.

Фредди отреагировал без всякой игривости. Физиономия под маской пошла пятнами.

– Она решила не ехать. Хочешь что-то ей передать? На Пайта дохнуло холодом: Фредди все знает.

– Просто скажи, что мы все передаем ей привет, – смиренно отозвался Пайт, скользя по поверхности, чтобы остаться на том уровне, где имеют значение действия и не требуется покорность смерти. Он, правда, сомневался, что Фредди знает хоть что-нибудь. Попритворявшись невинной, Джорджина снова захотела грешить с Пайтом, но он уже проверял ее силу и знал, что она способна сопротивляться любому горю, любому соблазну признания. Угрожающий тон Фредди был блефом, типичным хватательным движением в темноте. Пайт не удержался и наподдал ему еще:

– Почему бы тебе не поехать домой, к ней? – Фредди как будто не собирался отчаливать вместе с четырьмя другими.

– Она спит, – сказал Фредди.

Спящая женщина. Ужасно и чудесно. Появлению на вечеринке, в обществе любовника, она предпочла сон. Сон как взращивание печали. Пайт чувствовал, что она не находит выхода из тьмы, в которую ее погрузил муж, и сожалел, что снова у нее побывал.

Кэрол молчала, дожидаясь возвращения Эдди. Она и Фредди, оба в нелепом для этого времени суток купальном облачении, махали уезжающим с тускло освещенной веранды. Узкий дом Солцев стоял неосвещенный, не считая одной включенной лампочки внизу. Тарбокс уже улегся спать. Водопад у игрушечной фабрики негромко подавал голос. За полем для гольфа раздался визг автомобильных шин. Среди звезд летел невидимый авиалайнер, издавая скрип ногтя по стеклу. Поспешный обмен прощаниями. Фокси и Терри, две подпрыгивающие тени на грустной сентябрьской улице, удалялись к галлахерскому «мерседесу». Фокси, не обернувшись, пошевелила пальцами левой руки – «до следующего прикосновения».

– Бедная Фокси, – тихо сказала Анджела, – почему Терри не догадалась увезти ее несколько часов назад?

– Думаешь, ей хотелось домой? – спросил оскорбленный Пайт.

– Конечно, она очень утомилась. Кажется, ей уже через месяц рожать?

– Я-то откуда знаю?

– Посередине этой бесконечной игры – между прочим, вам с Фредди не стоило бы решать взаимные проблемы в присутствии дам: это неинтересно и не эстетично – я посмотрела на нее и увидела, что она в полном отчаянии.

– Не заметил.

– Она приехала в наш город такой красоткой, а мы превращаем ее в ведьму.

Булыжная мостовая под фонарями имела цвет осадка на дне рюмки. Пайт заметил маленького круглого жучка, похожего на припозднившегося горожанина вид с верхушки колокольни. Никто не звал этого торопыгу домой. Ни отца у него, ни матери. Вино расфокусировало оптику Пайта: он поднял глаза и увидел свою церковь – громадную, бесформенную. Величественное, но безликое пятно.

О том, что Бен потерял работу, Пайт узнал от трех людей, в том числе от Анджелы. Ей сказала об этом сама Айрин в детском саду, где она работала по вторникам и пятницам, хотя Нэнси уже стала первоклассницей. Новость была сообщена бесстрастным тоном.

– Наверное, ты уже слышала об этом: Бен меняет работу.

– Нет, не слышала. Как интересно! Где же он теперь будет работать? Надеюсь, вам не придется уехать из Тарбокса?

– Это еще не ясно. Но он подал заявление об уходе.

– Ну и молодец, – сказала Анджела. Манера Айрин принуждала ее к легковесности: соболезновать было бы неуместно.

– Выглядела она ужасно, – доложила Анджела Пайту. – Такая потерянная! Я вдруг поняла, какой красавицей она была этим летом. Сейчас это обыкновенная удрученная еврейка средних лет. Черные, совершенно неподвижные глаза.

– Я даже не знал толком, чем, собственно, Бен занимается – ответил Пайт, плохо изображая удивление: для него сообщение не стало новостью.

– Миниатюризация для космической программы. Что-то секретное. – Она собиралась кормить дочерей ужином. За готовкой она всегда проявляла наибольшую общительность. Сами они уходили ужинать к Геринам.

– Я хотел сказать, что не знал, кто он – техник, теоретик…

– Он любит теорию в беседе.

– Это и странно. Из слов Айрин можно было заключить, что весь зонд «Маринер», запущенный к Венере, был сделал его руками. Получалось, что он ровня самому Джону Онгу. А теперь выходит, что компания готова его выставить, стоит ему сойти со стези добродетели.

– Ты считаешь, что это имеет отношение к Солтинам?

– А как же! В это все и упирается. Константины его измочалили. Они же не спят по ночам, потому что Эдди по правилам не может летать больше сорока часов в месяц. Даже Айрин признавалась, что Бен опаздывает по утрам на поезд. – Пайт выдавал за догадку то, что Джорджина излагала ему как неопровержимый факт, услышанный от Фредди.

– Не могу поверить, что до этого дошло!

– Ты – сама невинность, Ангел. Ты не можешь поверить, что у кого-то больше сексуальной энергии, чем у тебя самой. Эта четверка ночи напролет стояла на ушах. Кэрол любит спать с двумя мужчинами сразу; до Бена у нее был паренек, которого Эдди привозил играть в баскетбол.

– Откуда ты все это знаешь?

– Это всем известно, – ответил он быстро.

Анджела размышляла, разливая по тарелкам куриный суп.

– Сразу с двумя? Разве для этого хватает места?.. И потом, где этим заниматься? В мастерской, среди тюбиков краски? И что делает Айрин, пока они, как ты выражаешься, стоят на ушах? – Ее синие глаза заискрились от попыток представить всю конфигурацию. Пайту был приятен ее интерес. Однако среди знакомых мужчин он не мог представить ни одного, с кем ему захотелось бы ее разделить: Торн слишком ужасен, Уитмен слишком чист.

Во вторник Анджела вернулась из детского сада позже обычного, с горящими глазами.

– Ты был прав. Это все Константины. Айрин пригласила меня к себе выпить чаю, но вместо чая налила бурбон и все рассказала. Она ужасно расстроена. Она больше не хочет иметь дело с Константинами, хотя Кэрол все время пытается вызвать ее на разговор. Айрин признает, что отчасти это ее вина, а Бен должен бы был держать себя в руках, но она говорит, что они очень увлеклись: они всегда были слишком серьезными и никогда ни с кем не дружили парами. Ей и Бену нравилось, что у Константинов совершенно другая жизненная философия, что они такие легкие, игривые: едят, когда голодны, не ложатся спать, если не хочется. Она отдает Кэрол и Эдди должное: они умеют быть очаровательными и их, в общем-то, не за что винить: вот такие это безнравственные люди. Отчасти она им даже благодарна за это лето: она приобрела новый опыт, хотя из-за этого ее брак едва не распался и теперь у них проблема с деньгами. Она созналась, что соврала про переход Бена на другую работу: никакой другой работы у Бена нет.