Текст книги "Супружеские пары "

Автор книги: Джон Апдайк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 30 страниц)

Слева, в залитой солнцем кухне, Анджела ставила тарелки на четыре прямоугольные салфетки. Тарелка, стакан, ложка, нож. Под ночной рубашкой темнели соски. Она блаженно плыла по кухне, распустив волосы. Пайту казалось, что она становится все красивее, ускользает от него в неземное царство красоты.

– Бедная Нэнси, – обратился он к жене. – Как она переживает!

– Она спросила меня, не отправился ли ребенок Кеннеди в рай, где крутит колесо наш хомяк. Честное слово, Пайт, я не знаю, приносит ли религия пользу, не правильнее ли было бы сказать всю правду: что мы ложимся в землю, что сначала нас нет, а потом мы возвращаемся в виде травы.

– И нас поедают коровы… Не пойму, почему смерть кажется этим твоим стоикам таким здоровым явлением. Еще немного – и ты залезешь в теплую ванну со вскрытыми венами, чтобы доказать их правоту.

– А тебя греет эта мысль!

В кухне появилась всхлипывающая Нэнси.

– Рут сказала… Рут сказала… Старшая дочь не заставила себя ждать.

– Я сказала, что Бог отсталый. – прикрикнула Анджела.

– Отсталый? – переспросил Пайт. Поколение Рут называло этим словом всех, кто не желал поддаваться нажиму. «Отсталый учитель задержал нас после урока». «Отсталая ручка, не пишет!» «Фрэнки отсталый!»

– Конечно! Позволяет малышам умирать, кошкам есть птичек и все такое. Не пойду этой осенью петь в церковном хоре!

– Теперь Бог крепко задумается, – съязвил Пайт.

– Не понимаю, зачем заставлять ребенка петь по воскресеньям в хоре, вмешалась Анджела, наклоняясь к Нэнси, шмыгающей ей в подол. Ее волосы окутали малышке голову. Материнская нежность. Муж ей ни к чему. Дочь она любит больше, чем его. У них симбиоз.

– По той же самой причине, – ответил Пайт Анджеле, – что я вынужден жить в окружении хнычущих женщин.

Завтракать пришлось в оглушительной тишине. Тем не менее, он был убежден, что хорошо поступил, вырвав Нэнси из лап смерти. Лучше злость, чем страх. Лучше убить, чем быть убитым.

Он поехал на работу. На улице Надежды нашлось местечко для парковки – в последнее время это было редкостью. Пора установить на углу улицы Божества светофор, хотя для приезжих это будет головная боль. Слишком много машин и людей. Может, рецепт – гомосексуализм? Или противозачаточные пилюли? Галлахер разговаривал по телефону, утрируя свой ирландский акцент.

– У вас тридцать две комнаты, сестра. Убрав длинную перегородку, мы получим просторную трапезную…

Пайт вскипятил воду и налил себе чашку растворимого кофе. «Максвелл». Фарадей. Он уселся за стол и попробовал сосредоточиться. Доска, $769,82, платеж просрочен, просьба перевести деньги… У него щипало в носу, слезились глаза. Невыносимый август! Фокси далеко. Пройдет еще несколько часов, прежде чем он услышит ее смех, положит руку ей на… Спокойствие! «Ты каждый день навещаешь маленькую принцессу»… Звонок телефона.

– Здравствуй, дорогуша. – Они не разговаривали целый месяц.

– Алло. – Тон занятого подрядчика.

– Ты не один? Рядом Мэтт?

– Нет. Да. – Недавно они установили в загроможденном кабинете перегородку из рифленого стекла, отделившую Галлахера и подчеркнувшую его положение главы фирмы. Однако перегородка была тонкая, к тому же Галлахер открывал дверь, когда у него не было посетителей, чтобы создать сквозняк. Без сквозняка у него мялась сорочка, а в его отсеке не было окна. Зато были электрические часы, фордовский календарь, цветная карта кварталов Тарбокса, аэрофотосъемка центра города и прибрежной полосы, карта округа Плимут, оранжевый справочник улиц Тарбокса, бледно-голубые папки – отчеты Городского совета начиная с 1958 года, тонкая красная книжица «Оценка собственности» и затрепанный черный молитвенник. Когда Пайт работал, его желтый дубовый стол, стоявший раньше в школе, был завален образцами материалов и каталогами поставщиков; стол Галлахера из серой армейской стали, наоборот, всегда пустовал, если не считать ручки в зеленой мраморной подставке, книги записей, фотографий Терри и Томми в рамках и двух телефонов. За его головой висела на стене лицензия Регистрационной палаты. Недавно он приобрел для фирмы пятьдесят с чем-то акров земли и тридцать с чем-то комнат – имение в Лейстауне с железным оленем на лужайке. Сначала он собирался распродать землю по кускам, но потом узнал о намерении одного женского монашеского ордена прикупить нечто в этом роде. Орден не собирался долго торговаться. Пока, правда, на их маленькой фирме висела закладная в сотню тысяч долларов. Ситуация выглядела рискованной, но Галлахер был игроком, к тому же любил расти вширь. Пайт боялся, что голос Джорджины долетит до слуха партнера, поэтому покрепче прижал трубку к уху.

– Не бойся, я отвлеку тебя всего на минутку, – сказала она. – Просто вдруг приспичило узнать, как ты поживаешь. Самонадеянно, да? Но у меня еще остались кое-какие права. Все-таки у нас с тобой кое-что было…

– Понимаю тебя, – сказал Пайт.

– Не можешь говорить?

– Так вроде бы и есть.

– Звонил бы мне хотя бы изредка, я бы тебя не беспокоила. Говорят, ты устроил вчера вечеринку? Я обиделась, что нас не пригласили. Я поняла Айрин так, что ты это сделал нарочно.

– В это время года поступает мало заказов, – пробубнил Пайти первое, что пришло в голову. – Правительство покупает много хвойной древесины с Западного побережья.

– Пайт, я так по тебе тоскую, прямо умираю! Может, заедешь как-нибудь по пути выпить кофе? Хоть сегодня! Это совершенно безопасно: Уитни в летнем лагере, Марта и Джуди на пляже с Айрин. Я сказала ей, что жду водопроводчика. Это правда, у нас упал напор. Жить на холме – одно горе. Так ты заедешь? Просто поговорить. Обещаю не нажимать. У Онгов я вела себя как настоящая стерва.

– Перспективы неблагоприятные.

– Мне очень плохо, Пайт! Не могу больше жить с этим человеком. Он становится все хуже. Я совершенно перестаю ощущать себя женщиной.

– Я думал, он хорошо поработал. Джорджина неискренне засмеялась.

– Уверена, Мэтт все понимает. Какие у вас дурацкие игры! Нет, если хочешь знать, он работает хуже некуда. В постели Фредди никуда не годится ты ведь это хочешь услышать? И всегда хотел. Знай, я тебе врала, хотела его защитить. Он ни на что не годен, пока не выпьет, а пьяный засыпает. Он совсем ослабел. Ты хоть понимаешь, о чем я тебе толкую?

– Мы говорим о вертикальных опорах.

– Как все это грустно! Я сгораю от стыда. Все валится из рук. Вчера мы с Терри проиграли Бернадетт и Анджеле: шесть-два, шесть-три. Наверное, она поспешила тебе похвастаться?

– Нет.

– Пожалуйста, приезжай! Я так опечалена! Честное слово, я не буду совать нос в твои дела. Знаю, у тебя кто-то есть, но мне уже все равно. Разве я была требовательной? Разве не принимала тебя таким, какой ты есть?

– Да.

Галлахер громко пошуршал бумажками, с грохотом задвинул ящик стола.

– Ненавижу собственный голос! Ненавижу просить. Я несколько недель набиралась сил, чтобы тебе позвонить. Тебе не придется со мной спать. Просто удели мне полчаса. Хотя бы пятнадцать минут.

– Боюсь, мы уже выбились из графика.

– Приезжай, не то я все расскажу Фредди. Фредди и Анджеле. Нет, не Анджеле – Фокси! Заявлюсь к ней, плюхнусь в кресло и выложу, с каким мерзавцем она спуталась.

– Пожалуй, я перезвоню. Только сверюсь со своим расписанием.

Она заплакала. Джорджина редко плакала, звук был неприятный, очень глупый. Пайт испугался, что он заполнит весь кабинет, как уже заполнил его череп.

– Я не знала, – всхлипывала она, – что мне будет так тебя недоставать, не знала, что это так глубоко… А ты знал, знал! Что ты со мной делаешь, мерзавец! Ты заставляешь меня страдать, потому что у тебя погибли родители. Это не я их убила, Пайт! Когда это случилось, я была в Филадельфии, я их не знала, я и тебя не знала… Ох, прости, я сама не знаю, что несу.

– Пока что, – сказал ей Пайт, прежде чем повесить трубку, – следите за подземными водами.

Чувствуя спиной вопросительную тишину, он пролепетал:

– Би Герин. Боится, что их дом дает осадку. Не доверяет своим кедровым опорам, потому что Уитменам мы поставили стальные. Женская истерика! Родить – вот что ей нужно. Кстати, Мэтт, хочу спросить твоего совета. Анджела считает, что ей нужен психиатр.

Как Пайти и рассчитывал, второе заявление привлекло внимание Мэтта: правда всегда интереснее вранья.

– Анджела – самая здравомыслящая женщина, которую я знаю.

– Сам понимаешь, Мэтт, в этом павшем мире психическое здоровье и хорошее самочувствие – не одно и то же.

Галлахер тревожно нахмурился. Как истовый католик он считал, что теологические термины вставляются в обычный разговор только ради шутки. У Пайта был для общения с ним специальный наполовину шутливый, наполовину льстивый тон, помогавший преодолевать разделившую их пропасть. Они все больше расходились, все хуже друг друга переносили Чтобы общаться с Галлахером, Пайту приходилось делать над собой усилие.

– С Терри ей, наверное, все равно не сравниться, – сказал он в порядке подхалимажа.

– Терри свихнулась на своей лютне. Дважды в неделю ездит в Норвелл, а теперь еще вздумала брать у мужа своей преподавательницы уроки гончарного мастерства.

– Терри – творческий человек.

– Надеюсь. Только она отказывается играть для меня. Даже не знаю, с какого боку к ней подойти.

– Если честно, Анджеле нужен не психиатр, а любовник! – брякнул Пайт.

Нервное лицо Мэтта с выбритым до синевы подбородком стало неподвижным, губы поджались. Разговор с Пай-том сулил пользу для него самого, но любопытство победило. В конце концов, он тоже человек, как сказал бы Фредди Торн.

– Ты бы ей позволил? – спросил он.

– Полагаю, она должна была бы скрывать это ради приличия. Я просто не стал бы ничего выпытывать. Если бы все открылось, мне бы пришлось отнестись к ней строго.

Они говорили через открытую дверь, Пайт видел Мэтта в рамке из рифленого стекла. Кабинет был так тесен, что оба могли не повышать голоса.

– Ты уж меня прости, Пайти… – начал Мэтт.

– Валяй, дружище. Честный человек – лучшее творение Господне.

– Ты сильно ее ревнуешь. Нас с Терри всегда поражало, как вы друг над другом трясетесь, хоть и пытаетесь это скрыть.

– Пытаемся скрыть? – Пайт обиделся, но Мэтт увлекся и не заметил этого.

– У нас с Терри нет вашей свободы маневра. Супружеская верность не может ставиться под сомнение. Знаешь ли ты, что, с позиции Церкви, брак это таинство, совершаемое самой парой?

– Может, пусть один участник таинства предоставит другому немного свободы? Зачем так переживать из-за бренных тел? Все равно лет через пятьдесят все мы станем травкой. Знаешь, что, по-моему, больше смахивает на таинство? Если бы Анджела трахалась с другим мужчиной, а я бы стоял над ними и посыпал ему спину розовыми лепестками. – Пайт сложил пальцы в щепоть и потер их друг об друга. – Благословение его волосатой спине!

– Мать и отец, – молвил Галлахер. – Чьи?

– Твои. Ты говорил, а я видел ребенка у родительской постели. Он любил мать, но знал, что она для него недоступна, вот и позволял отцу ей овладевать, а сам ограничивался благословением.

Пайт снова обиделся.

– Что-то все вдруг заделались психоаналитиками! Дай-ка, я тоже кое о чем тебя спрошу. Предположим, ты обнаруживаешь, что Терри ездит вовсе не на уроки музыки.

– Я бы отказался от такого открытия, – ответил Галлахер с катехизической поспешностью и улыбнулся. Ирландцы так располагающе улыбаются: у них в глазах горит память о веках угнетения, неизбежная ирония. – Ты обладаешь свободой, которая мне недоступна. Ты можешь искать приключений, я – нет. Вот мне и приходится искать их здесь. – Он положил ладонь на свой металлический стол. Рука была волосатая, с крупными порами. Символ суровой догмы.

– Мне здешние приключения действуют на нервы, – сказал Пайт. – Что мы будем делать с этим трухлявым замком в Лейстауне? Ту перегородку, о которой ты рассказывал сестре-настоятельнице, так просто не снесешь: она несущая.

– Такому консерватору, как ты, в этом бизнесе не место. Нервы! Пойми, наконец, Пайт: земля не может приносить убытков. Ее не становится больше, зато люди размножаются.

– Спасибо Папе римскому.

– У тебя больше детей, чем у меня.

– Прямо не знаю, как ты этого добиваешься. Чудо, что ли?

– Нет, самоконтроль. Советую попробовать.

Пайт был настроен на ссору. Возмущенный тем, что Галлахер, чья жена готова переспать даже со старым гончаром, позволяет себе читать ему нравоучения, он вскочил со скрипучего кресла и сказал:

– Съезжу-ка я на холм, взгляну, из чего там строят – из дерева или из фанеры, как ты учил.

Лицо Мэтта походило на кристалл, расширяющийся к углам скул, бритые щеки и виски были краями кристалла.

– Заодно проведай миссис Уитмен, – напутствовал он Пайта.

– Спасибо, что напомнил. Непременно проведаю.

Три плоских дома на Индейском холме достигли мрачноватой стадии неполной готовности. Стены, обшитые огромными листами фанеры, были уже готовы, но комнаты еще только дожидались электриков, водопроводчиков, штукатуров. Дорогие кровельные доски из кедра лежали на мокрой земле в неразобранных связках. Яжински руководил спустя рукава двумя желторотыми подмастерьями, приколачивающими доски.

– Бери молоток! – скомандовал Пайт лентяю-надсмотрщику и провел остаток первой половины дня с ним рядом, настилая кедровые доски поверх изолирующей фольги. Для подгонки досок применялся примитивный, но приятный метод натягивание веревки, натертой мелом. Солнце обжигало Пай-ту плечи и излечивало от тревоги. Работать, прилаживать друг к другу по принципу рыбьего скелета кусочки кровли, чтобы они не пропускали воду, было очень славно. Он был Ноем, а костлявый молодой поляк, стучащий молотком с ним в унисон, – как бы сыном Ноя. Ной пытался общаться с сыном, но тот отвечал в промежутках между ударами решительными, сложными, но никуда не ведущими фразами.

Про смерть ребенка Кеннеди он высказался так:

– У этих людей есть все, кроме удачи. Удачу папа Джо не может им купить.

Про католическую религию:

– Я верю в некое Высшее Существо, не более того. Моя жена, как ни странно, со мной согласна.

Про то, как движется работа:

– Теперь дело за водопроводчиками. Два дома, кажется, уже проданы. Владельцы хотели бы въехать к началу учебного года. Кто позвонит водопроводчикам – вы или я?

Про цветного бульдозериста, которого Пайт тепло вспоминал за его жизнерадостность:

– Я так к этому отношусь: если они достойно себя ведут, то с ними надо обращаться, как со всеми остальными. Но это не значит, что я согласен на таких соседей.

Про будущее:

– Следующим летом меня, возможно, здесь не будет. Я сейчас в поиске. Я – человек ответственный.

– Возможно, Леон, следующим летом здесь не окажется меня, и ты займешь мое место.

Парень ничего не ответил. Пайт, поглядывая на него, удивлялся, почему у него такие худые, незагорелые руки, как у конторского служащего, хотя он все лето проработал на солнце.

В ритмичной тишине он повел мысленную беседу с Фокси. Он принесет ей подарок с обочины – стебель цикория с синими, как глаза нимфоманки, цветками.

– Это мне?

– Кому же еще?

– Какой ты нежный! Когда мы не вместе, я помню страсть, а нежность забываю.

На это он отвечал смехом.

– Как же мне не быть нежным?

– Другие мужчины не такие. Так я думаю. У меня мало опыта.

– А по-моему, достаточно.

– Что ты во мне нашел? У меня растет живот, я никогда не кончаю, когда сплю с тобой, я не такая добрая и остроумная, как Анджела.

– По-моему, ты очень остроумная.

– Мы ляжем?

– На минуточку. Только чтобы отдохнуть.

– Да, отдохнуть.

– Мне нравится твоя одежда беременной. Она такая просторная! Нравится твой твердый живот. Еще месяц – и ребенок начнет брыкаться.

– Неужели я действительно нравлюсь тебе такой? Смотри, как у меня теперь выпирают вены на ногах.

– Прекрасная синева. Синяя, светлая, пушистая, розовая Фокси.

– О, Пайт! Сними эти ужасные штаны. Я хочу тебя целовать.

– Как скажешь.

Он укладывался с благородным видом. С опущенными веками, с тенями на розовых щеках, с сонным выражением на лице она устраивала затмение той части его тела, которую он, вняв давнему кальвинистскому шепоту у своей колыбели, привык считать греховной. Прикосновение зубов, как проблеск света. Трепещущий язык, кольцо губ. Ее волосы щекотали ему бедра, соски и ногти были, как пятна крови. Он инстинктивно рвался вверх, она давилась. Тогда он покаянно шептал: «Иди наверх», и ее отрешенное лицо подплывало к его лицу, на ее холодных безвольных губах витал запах его греховности, которую она приняла внутрь. Они невинно соприкасались, ее огромный живот излучал свет. Задыхающаяся, не помнящая себя, она все равно не могла кончить. Так уже бывало и еще будет в то лето солнечного затмения.

Три недели назад на их широте наблюдалось девяностопроцентное солнечное затмение: невидимая пасть, заглотнувшая почти весь солнечный диск, смятение свидетелей-облаков. Пятна света под вязом приобрели форму полумесяца, птицы запели, как на закате. Если смотреть на светило через дымчатое стеклышко, оно казалось обрезком, приподнятой бровью, лодочкой, оседлавшей облачный шторм. Потом лжесумерки стали рассеиваться, рожки полумесяцев под деревьями указали в другую сторону, птицы снова запели, приветствуя зарю. Прошло меньше месяца с тех пор, как он впервые переспал с Фокси.

Столь же зловещ было только один день в прошлом – среда в октябре 1962 года, когда Кеннеди и Хрущев схватились из-за Кубы. У Пайта был назначен матч по гольфу с Роджером Герином, и партнеры решили его не отменять. «Способ отдать концы, ничуть не хуже любого другого», – сказал по телефону Роджер, любитель острых ситуаций. По пути в гольф-клуб Пайт услышал по радио, что первый русский корабль подходит к полосе блокады. Денек был восхитительно, безоблачный, и игроки, размахивая клюшками, поглядывали на небо – не появятся ли там русские бомбардировщики. Первыми мишенями стали бы Чикаго и Детройт, и в здании клуба раздались бы крики о поступлении экстренных сообщений. Они были на поле для гольфа почти одни и чувствовали себя геройскими моряками на покачивающейся зеленой палубе. Оба, хорошие американцы, получили удовольствие от плавания и сейчас гордились почетным правом пойти ко дну вместе со всей нацией. Роджер хмурил брови, сосредоточенно выполняя каждый удар, и выиграл матч. Пайту было слишком весело, к тому же удары по мячику удавались ему лучше с похмелья или на холодке, в тот раз его отвлекал райский вид всего сущего: зеленеющей на прощанье травы, опадающих листьев, повисших флагов, неизбежности гибели, небывалой прозрачности неба, в котором вот-вот должны были материализоваться самолеты. Он был счастлив, что месяцем раньше перестал хранить верность Анджеле и стал любовником Джорджины Это было, как выход из потемок на яркий свет: они встречались на пляже, на террасе, под просвечивающими деревьями. Вспоминая ее руки и ноги, он ловко – хотя, как оказывалось, недостаточно ловко – взмахивал клюшкой. Потом, по дороге домой, он услышал по автомобильному радиоприемнику, что русские корабли согласились пройти досмотр и были пропущены. Его охватило смятение при мысли, что все Джорджина, Анджела, Фредди, он – продолжат движение ползком неведомо куда. Тогда в нем еще была свежа любовь.

– Ну и солнце! – простонал Леон. – Лично мне больше по нраву зима. Этой зимой мы с женой попробуем встать на лыжи.

Часы показывали начало второго. Пайт так намахался молотком, что заработал мозоль межу большим и указательным пальцем. Попрощавшись с Леоном, он проехал через город, выехал на прибрежную дорогу. На обочине мелькали пыльные цветы – цикорий, золотарник, поздние маргаритки, но он слишком торопился, чтобы останавливаться.

«Хотел привезти тебе цветок, но вместо этого заторопился к тебе сам».

«Конечно. Чудесный подарок!»

Ее дом был пуст. Ни «плимута», ни машины рабочих, дверь не заперта. Ковер в холле лежал косо. В синем шезлонге спал Коттон. Работа в доме была почти завершена, оштукатуривание тоже. Круглый термостат и квадратный выключатель на гладкой стене. Каталоги с образцами обоев на полу. В кухне оставалось только закончить побелку и установить посудомоечную машину, которую пока что не привезли. В доме все еще пахло опилками и землей, но на соленом морском воздухе у этих запахов не было перспективы. Фокси обещала пригласить Пайта и Анджелу в гости в честь завершения перестройки и ремонта дома. Судя по образцам, на которых были открыты каталоги обоев, здешние вкусы и вкус Анджелы сильно разнились. Большие пастельные мазки – как вульгарно.

Куда она подевалась? В это время она обычно не ездила за покупками, а спала. Или ему только приснилось, что она принадлежит ему? По случаю отлива низина, на которую выходили окна кухни, белела глубокими промоинами в бархате глины. К заросшему кустами островку торопились три оленя. До начала охотничьего сезона оставались считанные дни. Прозрачное небо прочерчивали перистые облачка – следы невидимого конькобежца. Выкидыш? «Скорая помощь»? Без Фок-си от дома веяло враждебностью, стены ожили и гнали его прочь пинками. Ему захотелось побыстрее уехать. На обратном пути он машинально обернулся на длинную дорожку, ведущую к дому Торнов.

Солцы и Константины, которых другие пары насмешливо прозвали «Солтинами», купили в складчину у Эпплби катер с шестисильным мотором. Субботу или воскресенье они проводили на воде, после чего пили в мокрых купальниках пиво и белое калифорнийское вино и зазывали гостей. Воскресным вечером перед Днем труда все собрались в неприбранном викторианском доме Константинов. Все до одури наигрались в теннис: в те выходные проходил открытый турнир Норд-Матера. Год за годом мужчины из Норд-Матера, поджарые торговцы автомобилями и страховые агенты, всю зиму упражнявшиеся на двух крытых кортах с искусственным покрытием, легко обыгрывали даже лучших теннисистов Тарбокса, в том числе Мэтта Галлахера; зато женщины не выдерживали натиска соперниц из Тарбокса. В финал неизменно выходили Джорджина и Анджела, Терри и Бернадетт; несколько недель подряд перед Днем труда мужчины Норд-Матера, кентавры в поисках амазонок, названивали прославленным теннисисткам Тарбокса, приглашая их в партнерши в смешанных турнирах.

Солтины, впрочем, в теннис не играли: давний социальный водораздел оставался нерушим. В этот раз они повезли в залив, понырять, Фредди Торна, игравшего из рук вон плохо. Фредди от души забавлялся, натягивая тонкий костюм ныряльщика. В черной резине он предстал гермафродитом: по-женски широкие бедра и тонкие, как щупальца, голые руки. Резиновое существо с другой планеты. Маска, смахивающая на глаз циклопа или на гигантский монокль, смотрелась на его лысой голове невыносимо потешно, ласты звонко шлепали по вытертым восточным коврам Константинов. Когда он уселся в кресло с салфеточками на подлокотниках, положил ногу на ногу и засунул в рот сигарету, даже Пайт Хейнема не выдержал и согнулся от хохота: перед ним сидел оживший ночной кошмар.

– Прочти нам свою пьесу, – попросила Кэрол Константин, накинувшая поверх оранжевого раздельного купальника мужскую рубашку. Этим вечером она сильно нервничала; неделю назад она выкрасила волосы в цвет апельсина. – Мы разберем ее на роли.

Все лето креп слух, что Фредди сочиняет порнографическую пьесу. Он, впрочем, притворился, будто не понимает, о чем речь.

– Какая пьеса? – Он слепо щурился под запотевшей маской: без очков он почти ничего не видел. Безгубый рот изображал обиду и одновременно удовольствие от признания его таланта.

– Я все видела, Фредди! – сказала Джанет Эпплби. – Это был список действующих лиц.

Фреди уставился на нее с достоинством слабоумного монарха.

– Кто ты такая? Знаю-знаю: Джей-Джей Яблочный Сок. Сперва я тебя не узнал в недокомплекте. Где твои друзья?

– Слава Богу, в Мэне.

– Не выпендривайся, Фредди, – сказала Кэрол, усаживаясь на подлокотник кресла и обнимая его резиновые плечи худыми руками. Незастегнутая рубашка распахнулась, и Пайт, сидевший по-турецки на полу, узрел ее пупок – глаз с толстыми веками. Кэрол погладила кислородный шланг Фредди, надетый ему на шею. – Нам хочется сыграть в твоей пьесе.

– Можно даже снять по ней фильм, – подхватил Эдди Константин, блаженствовавший дома уже целых три дня. Он не брился, изображал сурового наемника, не нуждающегося в пище и сне, и держал в каждой руке по банке пива. Увидев жену рядом с Фредди, он забыл, кому нес пиво, его алюминиевые, как пивные банки, глаза сразу лишились выражения. Он резко сунул одну банку Бену Солцу, словно это была граната с сорванной чекой.

– Чур, я буду открывать дверь! – сказала Кэрол. – По-моему, все грязные фильмы начинаются с того, что женщина открывает дверь гостю.

Бен ерзал в углу. Недавно он сбрил бороду. Сейчас он выглядел совершенно обессиленным, одежда яхтсмена смотрелась на нем, как шутовской наряд: свитер, штормовка, белая капитанская фуражка, шорты с болтающимися нитями – бывшие брюки. Ляжки у Бена были тяжелые, заросшие густым волосом. Пайт мысленно примерил на себя эту старомодную косматость, но картинка получилась нечеткая: для косматости ему недоставало тяжеловесности. Прямые волосы Бена были расчесаны на пробор, кожа лица была болезненно-бледной, если не считать обожженного на солнце носа, с глубокими оспинами. Его безответная любовь к Кэрол пропитала воздух, из-за чего все присутствующие чувствовали свои значительность, как дети, прячущиеся от грозы.

– Что такое «грязный фильм»? – спросил Фредди, моргая и изображая замешательство.

– Хотя бы «Том Джонс», – подсказала Терри Галахер. Анджела неожиданно вскочила.

– Давай его разденем, Кэрол. Я знаю, пьеса у него в кармане.

– Думаешь, он брал ее с собой под воду? – спросил Пайт, обмениваясь с Фокси веселыми взглядами: обычно Анджела не проявляла энергии в таких сомнительных ситуациях. Пайт и Фокси превратились для своих супругов в снисходительных родителей, прощающих им ошибки и жалеющих их за беспомощность со всеведущих высот своей неверности.

Фокси приехала на вечеринку без Кена, в компании Терри Галлахер. Кен и Мэтт, разгромленные в Норд-Матере, упорно резались в теннис один на один на корте Онгов. В большой компании им было неуютно, не то что с глазу на глаз. Фокси и Терри походили одна на другую высоким ростом и заметным наблюдательному зрителю нежеланием двигаться, какой-то завороженностью так, видимо, на них действовали мужья. Впрочем, Фокси была Белоснежкой, а Терри – Алой Розой: кельтское происхождение выдавали полные губы, музыкальные руки, мускулистые ноги. Она тут же присоединилась к возне.

– Где же его штаны? – спросила она Джанет. – Ты говорила, что он таскает пьесу в кармане штанов.

– Наверху, – выдавила Кэрол, сражаясь с Фредди и пытаясь расстегнуть ржавые застежки на резиновом жилете. – В комнате Кевина. Только не разбуди его!

Джанет, уже два месяца проходившая курс психотерапии, осуждающе произнесла:

– Совсем как дети!

Анджела поймала Фредди, съезжающего с кресла, за ноги. Он задел ластом столик с полной пепельницей и вазочкой с астрами. Анджела смахнула пепел и окурки номером «Новостей искусства», Эдди стал осторожно лить пиво в стакан через голову Фредди, Бен Солц не спускал глаз с Кэрол, с ее волос противоестественного цвета, с ее полуголого тела, извивающегося в объятиях резинового Фредди. При соприкосновении голой кожи с резиной раздавался пронзительный скрип. Рубашка Кэрол задралась к подмышкам, оранжевый лифчик перекрутился, одна грудь выскочила наружу. Кэрол тут же привела себя в порядок, потом несколько секунд простояла на коленях, не смея поднять глаза. Все вокруг видели запретный апельсин – ее грудь.

Из прихожей, отделенной от гостиной занавеской из шариков, доносился голос Айрин Солц:

– По-моему, ты сам не соображаешь, что говоришь, Фрэнк. Я тебя знаю, я знаю, что ты тоже человек. – Айрин была пьяна.

Фрэнк отвечал ей горячо, с болью в голосе:

– Это ты хочешь не дать им подняться, хочешь преподносить им на тарелочке все то, ради чего остальным в этой стране приходится работать.

– Работа! Когда это ты честно работал?

– Он заработал себе язву, Айрин! – крикнула Джанет Эпплби. – Лучше перестань спорить и иди сюда. Твоего мужа пора везти домой: у него нездоровый вид.

Дом Константинов был очень велик, но немалая его часть была занята пышной дубовой лестницей, широкими коридорами, просторными холлами и стенными шкафами-пещерами, поэтому ни одна комната не была достаточно велика, чтобы вместить столько гостей, вот они и растекались по нескольким комнатам, создавая шумовые и прочие проблемы.

Крик Джанет не был услышан, зато голос самого Фрэнка звучал удивительно отчетливо.

– Федеральное правительство – не заботливая мамаша, под чьей юбкой может спрятаться любой плакса. Отцы-основатели мечтали о минимальном государстве, правах штатов, правах личности.

Айрин умела спорить, не переходя на крик, даже участливо.

– А ты представь себя миссис Медгар Эверс, Фрэнк. Может, ты тоже на ее месте всплакнул бы?

– Спроси любого разумного негра, во что превратило пособие его расу. Они его ненавидят, как нож для кастрации. Я согласен с Малколмом Иксом.

– Ты мне не ответил, Фрэнк. Как насчет Медгар Эверс? Как насчет шестерых ребятишек из воскресной школы в Бирмингеме?

– Они должны пользоваться защитой закона, как все остальные, – ответил Фрэнк. – Не больше и не меньше. Я не поддерживаю дискриминационное законодательство, а именно таковым является массачусетский закон о запрете дискриминации при продаже жилья: он лишает домовладельца права выбора. Конституция, дорогая Айрин, гарантирует всем равные возможности, а не равный статус.

– Возможности неотделимы от статуса.

– Как бы их заткнуть? – не выдержал Эдди Константин.

– Для Айрин это как секс, – заявила Кэрол, застегивая рубашку. – Ей нравится препираться с мужчинами, придерживающимися правых взглядов. Она думает, что у них большие члены.

Джанет разомкнула губы, скользнула взглядом, по Кэрол, Фредди и Бену, но ничего не сказала. Самопознание превращало ее в созерцательницу, в стороннего наблюдателя.

Терри Галлахер спустилась вниз со сложенным несколько раз листом бумаги.

– Туг ничего нет, – сообщила она. – Это еще даже не начало, а только список персонажей. Фредди, ты плут!

– Зато какие персонажи! – возмутился Фредди.

Пьеса пошла по рукам под плеск пива и белого вина, в соленом запахе теннисного пота. На листе не было заглавия. Сначала Фредди выписывал буквы старательно, но потом сбился на обычный свой неразборчивый, ползущий вниз почерк.

Действующие лица:

Эрек Шен – герой

Ора Фисс – героиня

Канни Лингус – усердная ирландка

Тести Кулл – старый капризный бездельник

Анна Л. Вьолейшн,

Она Низм – нимфы

Лабиа Минорис

Тетушка Климакс – богатая и красноречивая родственница

АКТ1

Эрек (входя)О!

Ора (по вхождении)О!

– Ерунда! – сказала Джанет. – Где вы видели такие имена: Ора, Она…