Текст книги "Супружеские пары "

Автор книги: Джон Апдайк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 30 страниц)

– Еще какое!

– Мы с Литтл-Смитами просто весело проводим время. Сидим и болтаем. Раньше у нас с Фрэнком не было близких друзей. Ты не можешь себе представить обыкновенную дружбу?

Он погладил себя по блестящему лысому черепу, потом, внезапно возбудившись, яростно его поскреб.

– Между тобой и мной – пожалуйста. Отношение рыбы к другой рыбе, которой она закусывает. Тебе хочется развеяться, я предоставляю тебе такую возможность. Легкая интрижка со мной – и этот твой цирк-шапито снимется с места и покинет город. Ты снова станешь собой.

– В каком смысле «легкая»?

Он стиснул руками невидимый аккордеон.

– Все зависит от желания. Не приживется – значит, не приживется. Ни малейшего осадка на стенках посуды.

– Почему ты мне это предлагаешь? Я ведь тебе не нравлюсь. Тебе подавай Анджелу.

– А: не Анджелу. В: нравишься. С: я люблю помогать людям. Мне кажется, что ты на пороге паники. Не хочу, чтобы до этого дошло. Ты для этого слишком шикарная. Как на тебе смотрится одежда! Кстати, какое великолепное платье! Ты не беременна?

– Глупости! Просто такой покрой.

– Разве не ужасно – залететь и не знать, кто папаша? Или ты глотаешь пилюли?

– Знаешь, Фредди, этот разговор начинает меня злить.

– Все, уже молчу. Можешь и дальше кипеть на медленном огне. Как сказал Хрущев, отправив на Кубу ракеты, кто не рискует, тот не пьет шампанское. Если ты решишь, что я смогу тебе пригодиться – только свистни: я буду тут как тут.

– Спасибо, Фредди. Ты очень милый. – Совесть заставила ее добавить: Да.

– Ты о чем?

– Отвечаю на твой вопрос о пилюлях. Глотаю, в отличие от Марсии: она боится рака.

Фредди ухмыльнулся и сложил большим и указательным пальцем колечко.

– Ты – золото! Последняя золотая девочка. – Он приставил свое колечко ко рту и просунул в него язык.

Джанет серьезно отнеслась к его предложению. Пока она продиралась сквозь толпу гостей на своей вечеринке, оно не выглядело таким уж бредовым. Фредди, умеет очаровать женщину. Марсия, Фрэнк и Гарольд придут в ужас. Тщеславие Гарольда будет уязвлено навсегда. Любовь навлекает любовь. Так бывает. Пайт успешно наводил мостик к бедной малютке Би Герин. Фрэнк исполнял нелепый твист перед Кэрол Константин (как же его пищеварение?). Эдди, сидя на диване, выразительными жестами демонстрировал Бернадетт Онг, как самолеты ожидают посадки над аэропортами Ла-Гардия и Айдлуайлд, объяснял, почему турбовинтовые и частные борта сажают быстрее, чем реактивные, новенькие красавцы «707-е» и «DC-8», почему введение в строй очередной новой модели коммерческих лайнеров обязательно сопровождается гибелью нескольких сотен пассажиров из-за ошибок летчиков и, наконец, чем опасны для авиации стаи скворцов и чаек. Закончил Эдди тем, что уронил узкую курчавую голову на шелковое плечико Бернадетт и притворился спящим. Почетным гостям почет не пошел впрок. Фокси затошнило, поэтому Уитмены уехали раньше остальных. Когда разъехались все, кроме Литтл-Смитов, Джанет спросила Марсию, потягивая вместе с ней ликер за столиком:

– Каким тебе сегодня показался Фредди Торн? Правда, привлекательный?

Марсия засмеялась, звеня и поблескивая серьгами.

– Нисколечко! Он спросил, счастлива ли я в Эпплсмитвилле.

– А ты?

– Я была холодна, как лед. Пришлось ему отчалить. Бедная Джорджина!

– Он и меня об этом спрашивал. Более того, – Джанет не была до конца уверена, правильно ли поступает, но бенедиктин придавал смелости, – он предложил мне стать его любовницей.

– Невероятный болван! – сказал Фрэнк. Бренди был ему категорически противопоказан, тем более третья по счету рюмка.

– Почему ты нам это рассказываешь? – спросил Гарольд, вертя пальцами бокал.

– Не знаю. Удивительно, но его предложение показалось мне не таким уж глупым. Теперь, совсем облысев, он превратился в зловещего красавца.

– В красавца со сладкими речами, – подхватила Марсия, смакуя анисовый ликер.

– Ты мне отвратительна, Джанет, – сказал Гарольд. – Зачем ты вываливаешь это merde на людей, которые тебя обожают?

– Я обожаю ее наполовину, – уточнила Марсия.

– Два с половиной человека тебя здесь обожают, – поправился Гарольд. Deux point cinq.

– Не знаю… – протянула Джанет. – Наверное, жду, чтобы меня отговорили. Не понимаю, почему мужчины так оскорблены. Это введет в наш круг Джорджину. Разве нам не пригодится свежая кровь? Кажется, мы уже раз шестьдесят сказали все, что могли сказать. Мы все знаем про язву Фрэнка, про отца Фрэнка, который избежал язвы, потому что интересовался Китаем, про Шекспира, который уступает Китаю – кажется, кисловат; лично я рекомендую маалокс. Марсия уже заставила нас зазубрить, что ее папа и дедушка-епископ были святыми, что сама она ненавидела Лонг-Айленд, а здесь ей, наоборот, нравится, потому что здесь нет толстячков, играющих в бадминтон и подкладывающих в мартини оливки. Мы наслышаны про проституток Гарольда, про цветную девочку из Сент-Луиса, которой все мы в подметки не годимся…

– Свяжешься с Фредди – угодишь в монастырь, – заявил Фрэнк угрожающим тоном. – Я с тобой разведусь.

– В таком случае, – ответила ему Джанет, – мне бы пришлось вывести всю нашу компанию на чистую воду. Забавно было бы читать про нас в газетах! То, что само собой разумеется для близкого круга друзей, бывает очень трудно объяснить посторонним.

– Для меня очевидно, – сказал ей Фредди Торн в следующий выходной, оставшись вдвоем с ней на кухне Геринов (на этот раз вечеринку устроили они), – что ты никогда не любила Гарольда, а просто набросилась на него, чтобы сравнять счет с Марсией.

В один из будней она лечила у него зубы, и он, вооружившись бормашиной, добился ее версии происходящего.

– Как ты можешь судить, Фредди? – Она лакомилась сельдереем со сметаной, оставшимся от закусок. – Разве можно таким способом проникнуть в частную жизнь других людей? Когда мы с Гарольдом остаемся одни, он бывает таким, что ты представить себе не можешь… Он умеет быть неотразимым.

– Все мы это умеем, – последовал ответ. – Неотразимость – следствие женского решения не сопротивляться. – Казалось, что под толстыми стеклами его очков течет пот. У Фредди были серьезные проблемы со зрением. Недавно он обзавелся новым бором с водяным фонтанчиком и был вынужден часто протирать очки.

– Мне не нравится, когда любопытные тыкают в меня палкой. Сначала изволь превратить женщину в своего друга.

– Мы друзья с тех пор, как ты сюда приехала. – Он погладил ее голую руку. В соседней комнате, где была в самом разгаре болтовня, горели свечи. По-моему, – зашептал он, – ты занялась Гарольдом не для того, чтобы сделать другой паре больно, а чтобы к ним подольститься. Для такой роскошной и богатой особы ты чертовски не уверена в себе.

– А ты для близорукого олуха-зубодера чересчур самоуверен! Кстати, отстал бы ты от Фокси Уитмен. Она беременна.

– Поздравляю. Будет, кому плавать в американских подводных лодках. Она этого еще не знает, но со стороны видно, какая это перспективная штучка: женщины с такой розовой кожей неподражаемы в постели. У них сильнее бьется сердце.

– Какой же ты мерзавец! – У самой Джанет кожа была бледная, даже землистая.

Но впоследствии ей пришлось с ним согласиться: стремление угодить действительно становилось неотъемлемой частью игры. Эпплсмиты достигли состояния, при котором дружно испытывали одни и те желания и просто проявляли друг к другу вежливость. Женщины спали с мужчинами из жалости и обменивались мужчинами с безнадежным изяществом. Оба дома пропитались атмосферой чрезмерной заботы и нездорового гостеприимства. Фрэнка и Гарольда парализовала привычка к похоти; Джанет и Марсия в промежутках между ссорами были внимательны друг к другу, как притихшие родители в приемном покое травматологического отделения.

На следующей неделе Фрэдди поменял ей фарфоровую пломбу, а потом принялся названивать ей ежедневно ровно в полдень, предлагая переспать. Впрочем, места, где бы можно было этим заняться, он не называл, как и время встречи; она догадалась, что серьезных намерений у него нет: он довольствуется интимным ощущением от болтовни. Тем временем Гарольд, умолявший ее возобновить с ним отношения, потрудился заиметь ключ от пустовавшей днем холостяцкой квартиры на Бекон-стрит. Ей стало любопытно, как живут холостяки, и она отправилась с ним туда в пятницу, за два дня до баскетбольного матча, в котором Пайт сломал Фредди мизинец. Достаточно было окинуть квартиру взглядом, чтобы догадаться, что здесь свили гнездо гомосексуалисты. Слишком гармонично была подобрана мебель, в цветовой гамме доминировал оранжевый бархат. Один из жильцов рисовал, вернее, делал коллажи – наклеивал на рекламные объявления из журналов военные заголовки. Обнаженных красоток, брызгающих себе под мышки дезодорантами, он совмещал с разбомбленными крестьянами в лужах крови и Робертом Макнамарой, а в район лобка помещал карикатурные пушки. Получалось безобразно и зло, однако комната почему-то не шокировала – наверное, из-за цветущих магнолий на южной стороне улицы. Гарольд был вежлив, робок, по-отцовски заботлив, предавался трогательным воспоминаниям. Она позволила ему ее раздеть, быстро возбудилась, кончила одновременно с ним, потом, покурив и выпив вина, позволила ему кончить еще раз. После этого орудие оказалось надежно спрятанным, и он, утопая в ее телесах и весь дрожа, как после порки, вылизал ей веки, потом обсосал по одному пальцы ног. Ощущение было забавное до истерики, На следующий день, в субботу, она написала Фредди письмо:

«Дорогой Фредди, я благодарна тебе за твое отношение. Но я больше, чем когда-либо, убеждена, что мое будущее – это Фрэнк. Поэтому твои звонки должны прекратиться. Отныне, услышав твой голос, я буду вешать трубку. Почему бы нам не остаться просто хорошими друзьями? Пожалуйста! Не хочу менять зубного врача: у тебя все мои данные.

Твоя Дж.»

Письмо она отправила по адресу его кабинета в коттедже на улице Божества. Он получил его в понедельник, прочел с улыбочкой и не расстроился. Сначала хотел сжечь бумажку на газовой горелке в лаборатории, но потом, решив, что в его жизни не так уж много любовных тайн, выбросил скомканный конверт в мусорную корзину, а письмо спрятал в карман плаща, где его и нашла Джорджина, пока он был в клубе «Лайонс». На следующий день она поделилась своим испугом с Пайтом, чем нанесла ему несмываемое оскорбление.

Так что Фокси и ошибалась, и не ошибалась по поводу Джанет. Она переоценила степень ее свободы и промахнулась насчет степени сексуальности Фредди Торна. Он только казался агрессивным в отношении женщин, а на самом деле стремился обрести в их лице союзниц. Но тем летом догадки о любовной жизни окружающих захлестнули Фокси, как морская волна, и вышвырнули на берег в том месте, откуда Tap-бокс казался связкой разноцветного бисера.

Высланный из комнаты Пайт Хейнема получил кличку «Хо Ши Мин». Фрэнк Эпплби хотел сделать его Казановой, но Айрин сказала, что требуется реальный персонаж. Фрэнк возразил, что Казанова был не менее реален, чем они, но остальные утверждали, что никак к нему не относятся. Тогда Айрин предложила вице-президента Джонсона, но остальные запротестовали: слишком мрачный тип. Терри Галлахер назвала Хо Ши Мина, и это всех устроило. Лютня сделала Терри более человечной. Всю весну она брала уроки игры на инструменте у старушки в Норвелле. Она сидела с распущенными черными волосами, подобрав толстые губы, словно во рту у нее была монетка или леденец. Эдди, полюбовавшись Терри, предложил было переименовать Пайта в Джоан Баэз, но большинством голосов было решено остановиться на Хо Ши Мине. Джорджина пошла звать Пайта.

Дело было в последний воскресный вечер июня. Сирень, которую Пайт приметил еще раньше, когда мялся у ворот Фокси Уитмен, с первой же майской жарой роскошно зацвела. Первой распустились лавандовые бутоны, потом пошла аскетическая белизна, рядом с которой зелень листьев-сердечек выглядела дешевкой. Но со временем сирень отцвела, высохла, осыпалась и теперь понуро собирала пыль у гаражей. Стрела, самое изысканное из созвездий, зависла между Лебедем и Орлом – огромными поблескивающими аэропланами, ведомыми Денебом и Альтаиром; Млечный Путь казался в раскаленном небе мазком белил. Бесцельные, дурно организованные вечеринки, эти общественные сорняки, силились заполнить светлые вечера, подаренные «летним временем». Усталые теннисисты поглощали холодную колбасу и магазинную пиццу, а грязные заброшенные дети спали под колыбельное занудство, несущееся из телевизора: «Триумфальный тур президента Кеннеди по Западной Европе сегодня сменился приватными переговорами в английском Суссексе…»

Солцы, любители побродить пешком и понаблюдать за птицами, словно Природа была для них обязательной академической дисциплиной, побывали на пляже, где полюбовались куликами и искупались. Айрин были противопоказаны прямые солнечные лучи, поэтому днем она щеголяла в широкополой шляпе и в кофте с длинными рукавами, а купаться ходила только вечером. У дальних скал они с Беном нашли чету Хейнема и Уитменов. Кен был любителем поплавать с маской, и дети Хейнема пришли в восторг от его оснащения. Здесь сразу у берега начиналась глубина – отличное место для ныряния. Пайт учил Рут плаванию в маске и ластах, Нэнси завидовала сестре и плакала, Кен и Анджела, очень гармоничная пара, стояли рядом и следили за скользящим на горизонте парусом. Фокси в лимонно-желтом купальнике с юбочкой – специальный фасон для беременных – лежала на гладком камне с закрытыми глазами и улыбалась. Айрин завидовала всеобщему счастью под тем самым солнцем, которое доставляло ей столько мучений. Те, кто не боялся солнца, находились на пляже с полудня. Импульсивно, разве что в слабой надежде вовлечь Фокси, ни в чем пока что не участвующую, в какой-нибудь из своих проектов (дошкольное образование, борьба с дискриминацией при продаже и сдаче жилья, сохранение плодородия почв) она пригласила всех четверых к себе. Солцы жили рядом с полем для гольфа, в узком доме под асбестовой кровлей неподалеку от дома Константинов. Те, увидев машины, тоже пришли, прихватив Терри Галлахер. Кэрол, занимавшаяся балетом, шитьем, ткачеством и живописью, к тому же играла на гитаре, так что этим летом они с Терри часто встречались, чтобы попеть дуэтом. По предложению Эдди, Бен Солц позвонил Эпплби, а у тех в гостях оказались Литтл-Смиты и Торны; в результате прибыла половина – Фрэнк, Марсия и Джорджина. На часах было уже начало девятого. Не дожидаясь темноты, Эдди свозил на своей «веспе» Анджелу – не кого-нибудь, а именно ее – в итальянский ресторанчик на 123-м шоссе за пятью пиццами. Снова появившись на пороге тесной гостиной Солцев, Анджела привлекла к себе всеобщее внимание, так она раскраснелась от ветра и от стараний не выронить коробки. На ней был черный купальник и мокрое полотенце на поясе; когда она наклонилась вперед, чтобы откусить кусок пиццы, Пайт увидел ее соски. Соски жены, лакомое блюдо мужа. Они не думали, что засидятся, и взяли с собой детей. Рут смотрела широко распахнутыми слезящимися глазами на телеэкран в компании старшего сына Солцев Бернарда; Нэнси уснула в комнате маленького Иеремии. Айрин любила играть в слова. К половине двенадцатого, когда Кен Уитмен уже занялся разглядыванием своих шнурков, Фрэнк Эпплби перестал интересоваться чем-либо, кроме своего пищеварительного процесса, а Джанет уже дважды звонила, проверяя, не уехал ли он куда-нибудь с Марсией и спрашивая, собираются ли они помочь ей удалить из дому Фредди Торна, компания успела четыре раза сыграть в «призраки», дважды в «правду» и трижды в «Боттичелли». Оставались шарады. Эдди Константин выиграл первым, со второй попытки идентифицировав себя с покойным Папой Иоанном. Джорджине потребовалось чуть больше времени, чтобы угадать, что она – Алтея Гибсон. Потом вызвался Пайт – ему хотелось в туалет и надо было проверить Нэнси («Я никогда не вырасту и никогда в жизни не умру»). Волосы торчали у нее в разные стороны, купальный костюм съехал, обнажив попку с прилипшими песчинками. Пайту хотелось посидеть с дочкой, но его пленяла яркая жизнь внизу. Спи. Прости нас во сне.

Его сделали Хо Ши Мином.

На лестнице он, глядя прямо перед собой, потрепал Джорджину по бедру в память о былом. В гостиной он появился в свитере и клетчатых плавках. Его голые ноги выглядели узловатыми и вывернутыми, но Фокси они показались затянутыми волосяным туманом.

– В каком пейзаже я нахожусь? – спросил он.

– В джунглях, – ответила Джорджина.

– Рисовые чеки, – уточнила Марсия Литтл-Смит.

– Разорванный, – проговорила Терри Галлахер.

– Разорванный пейзаж? – спросил Пайт.

– Скорее, усмиренный. Анджела зажмурилась и сказала:

– Вижу храм с красными колоннами, безголового идола, затянутого травой, и человека, пишущего мелом математические формулы на широкой части ноги идола.

– Сексуально, – сказал Эдди Константин. Джорджина задрала подбородок.

– Кто-нибудь еще? – позвал Пайт. – Фокси? Кен?

– Не знаю, почему, но мне хочется произнести «Индиана» – сказал Кен.

Все засмеялись, кроме Фокси – та утвердительно кивнула.

– Он прав. Что-то спокойное, серое, заурядное. Орегон? Южная Дакота?

– Скорее, Северная, – подсказал Фрэнк Эпплби.

– Не намекать! – прикрикнула Кэрол Константин. Она сидела на полу то ли в молитвенной позе, то ли в позе прядильщицы; возможно, так сидят, когда играют в «монополию». Ее ноги были сложены под зеленой балетной юбочкой, торс торчал прямо вверх, как древесный ствол. У нее был поразительно узкий стан, узкие продолговатые ноздри все время шевелились.

– Какой я цветок? – спросил Пайт.

– Мак.

– Бородатка, – сказала натуралистка Айрин Солц. – Или бахромчатый ятрышник.

– Бахромчатый ятрышник в тени огромного китайского тюльпанного дерева, – сказал Фрэнк Эпплби.

– По-моему, Фрэнк не понимает смысла игра, – пожаловалась Кэрол Марсии. – Он подсказывает!

– Вижу что-то серое, – сказала Фокси Уитмен. – Белая омела.

– От вас я слышу только про серое, – сказал Пайт Фокси со странной интонацией и обратился к Анджеле: – Цветок. Кен?

– Полынь, – сказал Кен с ноткой враждебности, глядя на свои ноги. Неужели нарочно?

– Не цветок, а лилия, подаренная ребенком жене мэра на праздник, сказала Анджела.

– Увядшая гардения в петлице автобусного кондуктора, – сказала Терри Галлахер и широко улыбнулась, принимая похвалы. Все чувствовали, что она меняется, готовится расцвести.

– Чертополох, – сказала Джорджина. – С официальной точки зрения.

– Трудно понять, нравится тебе этот человек или нет, – пожаловался Пайт.

– Ты уже определился с полом персонажа? – спросила его Кэрол. На ее лице, хоть и находившемся целиком на свету, лежали тени: на крыльях носа, в уголках рта, под оттопыренной нижней губкой – там вообще было темно. Пайт заметил, что она удлинила себе косметикой глаза, в действительности маленькие и близко посаженные – настолько близко, что иногда ее прищур казался косоглазием. Такой она меньше его удивляла. У нее были тусклые каштановые волосы, собранные в хвост – уже неподходящая для ее возраста прическа.

– Мужской, – ответил ей Пайт. – Но это, по-моему, неважно. Он не гордится своей принадлежностью к мужчинам.

– В отличие от кого? – холодно спросила Кэрол. Пайт покраснел как по заказу и невпопад спросил:

– Какой стиль живописи?

– Модерн, – сразу ответила Анджела.

– Рисунки в испанских пещерах, – так же поспешно сказала Фокси.

Фрэнк Эпплби закатил глаза и простонал:

– Мне в голову приходят только вещи, про которые Кэрол все равно запретила бы мне говорить.

– Ты о чем? – спросила Кэрол.

– О советском плакате.

– Против этого я не возражаю, – сказала Кэрол. – Не очень по правилам, но пускай.

– Кто назначил тебя судьей? – спросила ее Айрин Солц.

– Иллюстрации в медицинском учебнике, – твердо сказал Кен Уитмен. Страницы из рисовой бумаги.

– Неплохо, – сказал кто-то после вежливого молчания.

– «Терри и пираты», – сказал Эдди Константин.

– Извините, – не выдержала Кэрол, – но, по-моему, все это ужасно. Получается Ив Таити. И, возможно, Арчил Горький.

– Драматург, – подсказал Фрэнк.

– Тот – Максим, – возразила она.

Кен, вспомнив об успехе других своих каламбуров, невинно спросил:

– Кем был Максим Из? Фокси вздрогнула.

– Еврейским экспансионистом, – сказал Эдди. – Не обижайся, Бен.

– Другие художники или направления в живописи? – терпеливо спросил Пайт.

– Вряд ли это поможет, Пайт, – сказала Марсия. – Это слишком в лоб. Нужен более широкий подход.

Пайт догадался, что Фрэнк заскучал, и спросил его:

– К какой пьесе Шекспира я отношусь?

Фрэнк с трудом поворочал мозгами и, глотнув бренди, ответил:

– «Антоний и Клеопатра» с точки зрения Октавиана.

– А «Тит Андроник»? – подсказала сочувствующая Марсия.

– Слишком много беспорядка, – сказал Фрэнк. – Наш герой – сама эффективность.

Фокси Уитмен (она побывала дома и сменила свой бесформенный купальный костюм беременной на канареечное гавайское платье, скрывающее живот) пыталась обратить на себя внимание.

– Как насчет «Отелло», где прав Яго?

– Он и так прав, – сказал Фрэнк и заржал.

Усталый Бен Солц поднялся и спросил:

– Кто желает еще пива? Бренди? Джина у нас полно, а вот тоник кончился.

– Что-то ты тянешь, Пайт, – сказала Джорджина. – Почему ты отвергаешь все наши подсказки?

– Вы меня смущаете. У меня не выходит из головы медицинский учебник Кена.

– Забудьте про учебник, – сказала Фокси.

– Хорошо. Напиток?

– Чай.

– Скорее, сорт сушонг, а не высший сорт индийского.

– Чай с мускатным орехом, – сказала Анджела.

– Анджела, вам этот человек нравится? – спросила Терри.

– Куда же деваться, раз это мой муж?

– Ненавижу чай, – сказал Пайт. – С мускатным орехом тоже.

– Ты же его никогда не пил, – возразила Анджела.

– Откуда такая уверенность? – Остальные зашикали, чтобы дать им поругаться. – Какая еда? – поспешно спросил Пайт.

– Рис.

– Рис, но тебе этого, конечно, мало, – сказал Бен, вернувшись с двумя бутылками пива.

– Вареный или жареный? – спросил Пайт.

– Вареный. Так чище, – ответила Анджела.

– И аккуратнее, – вставила Марсия. Терри закрыла глаза и добавила:

– Только бы не пережечь…

– Ну вас к черту! – не выдержал Фрэнк Эпплби. – Возьму и выскажу то, что пришло в голову: монах на вертеле.

Кэрол крикнула, вся изогнувшись и выбросив из-под юбки ноги:

– Это свинство, Фрэнк! Ты специально!

– Нго Днем, – произнес Пайт с огромным облегчением.

– Вот и нет! – раздался радостный крик. – Близко, но все равно мимо.

– Близко? Дальше не бывает!

– Церковь та, да не та сторона.

Последняя реплика принадлежала Джорджине. Она подала ему руку помощи, и помощь была принята, в отличие от помощницы.

– Хо Ши Мин! – крикнул счастливый Пайт, и игра рассыпалась. Пиво пошло по кругу. Терри Галлахер и Кен Уитмен поднялись одновременно и удивленно переглянулись.

– Все вы тут предатели! – горячился Пайт. – Как любовно вы изображали врага демократии! Цветочки, приглушенные краски…

Джорджина почувствовала, что упрек адресован Анджеле и Фокси.

– Ты сам просил цветов.

– Нет бы попросить животных! Получил бы горностая с бакенбардами.

– Или худосочную панду.

– За что его ненавидеть? – вмешалась Айрин, долго и нехарактерно молчавшая. – Он такой, как им хочется.

– Chacun a son gouf, как сказал бы Гарольд, будь он здесь, высказалась Марсия, хотя никто не ждал от нее лояльности к мужу.

– Я тоже проявила доброту: прямым текстом напомнила, что герой служил в Париже кондуктором, – сказала Терри. – Что ж, спасибо, мне пора. Завтра нас ждет ранняя месса, а бедняга Мэтт весь день показывал клиентам дома.

– Нам тоже пора, – подхватил Кен. – Идем, Фокс.

Но остальные, находясь под впечатлением, произведенным случайно получившейся парой – красивыми, рослыми, черноволосыми, серьезными Терри и Кеном, – пожелали немного поиздеваться над Фокси.

– Пожалуйста! – взмолилась Кэрол. – Сыграем еще. Теперь – с Фокси.

– Фокси, Фокси!

– Все беременные женщины – вон!

Фокси посмотрела на Кена. Он прочитал на ее лице трогательную нерешительность. Эта нетрезвая, вкрадчивая публика была для нее сильным соблазном. В конце концов, дома ее ждали комары, доски и опилки. С другой стороны, она устала, она его жена, верная жена…

– Нет, я буду стоять перед вами, как последняя дура. Я плохо понимаю игру.

– Отлично понимаете!

– Играть будете вы сами!

– Ваши реплики были прекрасными!

– Мы выберем персонаж попроще: Маргарет Трумэн, а не Джекки Кеннеди. Десять минут – и вы свободны.

Она дрогнула, но тут поверх голов прозвучал голос Кена – участливый, но одновременно пугающий. Его облик был непреклонен. Казалось, его слова достигли ее слуха по проводам.

– Лично я выдохся, Фокс. Но ты поиграй. Тебя подвезет Марсия.

– Нет, так не пойдет. Марсия займется Гарольдом. Я поеду с тобой.

– Нельзя! – заголосили все. – Вас уже назначили. Надо играть!

– Останься, – сказал Кен и развернулся, чтобы идти. Она почувствовала себя отвергнутой. Наверное, ему надоела ее беременность. Она просила его помочь ей справиться с нерешительностью, а он столкнул ее вниз, вместо того, чтобы подать руку. Она сердито кивнула и пошла наверх, как до нее Пайт.

Решение было принято быстро, так как июнь оказался богат на новости: смерть Папы Иоанна, самопожертвование Кван До, полет в космос Валентины Терешковой, отставка Джона Профумо, отмена молитвы в государственных школах США. Скоро Джорджина позвала ее, подойдя к лестнице:

– Элизабет! Элизабет Фокс Уитмен, спускайтесь. – Голос был точь-в-точь как у ее тетушки из Уилмингтона.

Фокси вошла в гостиную, как ребенок, получивший нагоняй. Сияющие лица показались ей необузданными. Ей больше понравилось наверху, в темноте, среди пришпиленных к стене карт, разбросанных игрушечных рельсов, бесшумно спящих детей. Она вспомнила свою спальню и луну, мучающуюся вместе с ней бессонницей. Пустую подушку рядом с Кеном – свою подушку.

Кен и Терри Галлахер уехали, Фрэнк Эпплби уснул, закинув нога в сандалиях на лжеколониальный кофейный столик Солцев, разинув рот и похрапывая. Из кухни доносился шепот. Фокси недосчиталась в гостиной Эдди Константина и Айрин. Шестеро оставшихся (четверо – женщины) глядели на нее устало и угрожающе. Фокси поняла, что лучше ей было уехать с мужем. Игра исчерпала себя, и они всего лишь проявляли вежливость, желание окружить ее, новенькую в компании, любовью. Быстрее догадаться – и домой!

– Какой… какой я океан? – Фокси опасалась, что правила запрещают пользоваться уже звучавшими ассоциациями, и хотела получше себя проявить. Пайт Хейнема, сидевший рядом с женой на шишковатом диване, уставился в свой стакан.

– Океан? – отозвалась Кэрол. – Как странно! Штормящий, наверное.

– Иногда штормящий, иногда неподвижный, – вступила в игру Марсия. – А иногда с волнами в дом высотой.

– Без следов, – сказал Пайт.

– Как это?

– Корабли плавают по вам взад-вперед, не оставляя следов. Вы принимаете всех. Они не оставляют на вас отпечатка.

– Кусочек океана, – сказал Бен с улыбкой, – где живет русалка.

– Только без прямых намеков! – напомнила Кэрол. Фокси, внезапно страшно засмущавшись, спросила:

– Какой я все-таки океан, Анджела?

– Не океан, – ответила та, – а маленький грустный пруд.

– Грустный?

– Вроде зацветшего болота, – оскорбительно брякнула Джорджина. Все, включая мужчин, согласно захихикали.

– А время дня?

– Два часа ночи.

– Одиннадцать утра, мятые простыни.

– Любое. Весь день напролет.

И снова недобрый смех. Лицо Фокси медленно заливала густая краска. Как они ни старались, она хотела полюбить персонаж, который изображала.

Анджела предприняла попытку ее спасти.

– Я вижу этого человека часов в десять вечера, идущего по освещенному городу, счастливого, ни о чем не думающего.

– Или даже, – подхватила Марсия, – в половине пятого дня, в парке, с непокрытой головой, улыбающегося старикам, белкам и младенцам.

– Мы слишком увлеклись! – пропела Кэрол, с резким поворотом головы, как балерина в пируэте, косясь на дверь кухни, откуда все еще доносился шепот.

Пайт подсказал, что надо думать об Англии. Королева Елизавета (застоявшееся болото)? Вирджиния Вульф («Волны»)? А как быть с мятыми простынями? Женоподобный, нездоровый мужчина? Литтон Стрэчи. Уайлд. Плавающие взад-вперед корабли из реплики Пайта – актерские роли? А как же заросший пруд? Какая она дурочка! Боится ошибиться, застенчивая, дремучая… На нее давила обстановка в гостиной Солцев: темные бархатные кресла с салфеточками на подлокотниках, кленовые полки с журналами «Сайентифик Америкен», «Ньюсуик» и «Лук», пытливые переносные лампы слева от каждого кресла, солнечный Ван-Гог на стене, свадебные фотографии, замершие на желтозубом пианино, неуклюжая вешалка и древнее овальное зеркало в темной прихожей, узкая лестница, уходящая круто вверх, по которой дети взбираются каждый вечер, борясь со страхом. В таких домах – узких, окруженных кустами гортензии, где ребенок мог пописать или спрятаться от назойливых родственников, – жили в Делавэре кузины ее матери. Наследниками среднего класса стали евреи – других охотников на это добро не нашлось.

– Какой общественный слой? – спросила Фокси.

– Слишком в лоб, – предупредила Кэрол.

– Низкий, – ответила Джорджина.

– Между низким и средним, – поправил ее Пайт. – С кое-каким образованием и достоинством.

– Всего понемножку, – сказала Анджела. – Ниже низкого, выше высокого.

– Вы говоришь, как сторонница гностицизма, – с манерной педантичностью сказал Бен Солц Анджеле.

– Какое нелепое предположение! – возмутилась Марсия.

– Не понимаю, как она может быть известна, при такой вопиющей обыкновенности! – воскликнула Фокси.

– За счет своих скрытых талантов, – подсказал Пайт.

– Между прочим, мы не уточняем, он это – или она, – напомнила Кэрол.

– Какая я птица? – спросила тогда Фокси.

– Райская, – ответила Анджела.

– Воробей.

– Голубка.

– Добрая голубка.

– А я, – сказал Пайт, – представляю себе птицу с высокими лапами, с блестящей грудкой. Какаду?

– Вы – воловья птица, – сказала Джорджина.

– Несправедливо! – сказал Пайт, поворачиваясь к Джорджине. Та пожала плечами.

– Она пользуется чужими гнездами.

Фокси чувствовала себя так, словно предстала перед ними обнаженная, сама этого не сознавая, как труп на столе морга, все еще слышащий разговоры, холодные непристойные шуточки в свой адрес… Ей хотелось быть с Кеном, удрать, не скрывая своей слабости. Она согрешила и была достойна кары.

– Кто мой аналог в Библии? Знаю, вы скажете – Далила.

– Почему? – возразил Пайт. – Вы к себе слишком строги. Скорее, Агарь.

– Нет, – сказал Бен, – она – Ависага. Так звали девушку, которую привели к умирающему Давиду для согрева. «Вехам леадони хамелех». Это на древнееврейском.

– И что дальше? – спросила Марсия.

– «Вехамелех лох яда-ax». Царь не познал ее.