Текст книги "Любовь без границ"
Автор книги: Джоанна Троллоп
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)
Оператор, которому уже приходилось с ним работать, помахал в ответ. Официальные лица переглянулись.
– Долго вы еще собираетесь мяться? – поощрил Хью. – У вас всего полчаса до первого матча. Да не бойтесь вы, ради Бога, все пройдет в лучшем виде! Клянусь, этот клуб будет открыт так, как не открывался ни один клуб в мире. Что скажете об уроке гольфа вживую, прямо перед камерой? А как насчет энергичной пробежки по зданию – так сказать, покажем товар лицом? Могу даже побарахтаться в джакузи, если будет минутка. Словом, «все, что душа пожелает» с подачи единственного и неповторимого Хью Хантера. – Он взял председателя под руку. – Доверьтесь мне, и вы не пожалеете.
* * *
Джордж и Эдвард, в одинаковых халатиках (темно-синих с пурпурной отделкой), восседали перед телевизором, по очереди ныряя рукой в миску с орешками. Обычно им не разрешалось смотреть на экран в такой поздний час, но в этот вечер на «Мидленд телевижн» в региональных новостях давали репортаж с открытия гольф-клуба. Позади близнецов на диване цвета сливочного мороженого сидели родители: Хью со стаканом виски, Джулия с бокалом белого вина пополам с содовой. В гостиной копилась аура нетерпеливого ожидания.
Наконец на экране появилась мраморная доска с надписью. Джулия вслух прочла для детей:
– «Гольф-клуб «Рапсуэлл». Посторонним вход воспрещен».
Голос за кадром сообщил, что ранее в этот день в присутствии более чем восьмиста зрителей произошло торжественное открытие клуба звездой голубого экрана Хью Хантером. Доска вместе со столбом поехала в сторону, открывая взгляду весьма протяженное псевдотехасское строение. Далее последовали: интерьер зала, изобилующего мягкой мебелью; группа людей, кто с бокалами, кто со стаканами; девушка в купальном костюме и такой широкой улыбкой, словно у нее было вдвое больше зубов, чем положено. Наконец появился и Хью.
– Где же твой пиджак, папа? – хором воскликнули близнецы.
– Пришлось снять. Погодите, сейчас начнется!
Все послушно затаили дыхание.
На экране к Хью приблизился импозантный человек с седыми усами и клюшкой для гольфа. С минуту он показывал, как ее держать и как делать взмах. Хью принял позу, размахнулся, безнадежно промазал и, по инерции развернувшись вокруг своей оси, растянулся во весь рост на аккуратно подстриженном газоне. Встал, отряхнулся, вторично сделал взмах и снова не попал по мячику. На этот раз он рухнул на даму в красном, прямо ей в объятия. Она при этом хохотала так, что сама не удержалась на ногах. Пытаясь выбить мячик из ямки, он поднял целый фонтан баснословно дорогого аравийского песку, а загоняя в лунку, вырвал огромный кусок дерна, который приземлился на мужчину с усами. Все это время тот что-то говорил, не то объясняя, не то пытаясь урезонить, но в конце концов махнул рукой и согнулся пополам от смеха. Дальше и вовсе началась комедия. Вот разгоряченный, растрепанный Хью врывается в здание клуба, преследуемый толпой кричащих людей. Вихрем проносится по комнатам и плюхается в небольшой круглый бассейн со множеством блестящих штуковин с краю. Толпа пытается его выудить, он вылезает с другой стороны и несется дальше, как торнадо, увлекая за собой всех, кто попадается по дороге. Музыка все громче, громче… высокий рвущийся аккорд – и тишина. Застывший кадр с Хью в кресле: руки и ноги в стороны, глаза закрыты.
Близнецы, забыв про орешки, вскочили с места под двойной счастливый визг.
– Прежде чем начнешь критиковать, – сказал Хью Джулии, – учти, что все были в восторге.
– Я так и поняла.
– Мне предложили вести у них рождественский бал.
– И ты согласился?
– Как я мог отказать? Они же удвоили гонорар. За двойную сумму я уж как-нибудь смирю свою гордыню.
– О, Хью! – воскликнула Джулия, с улыбкой беря его руки в свои.
– Давным-давно (думаю, ты тогда еще не родилась) я был исключительно хорош в комической пантомиме. Представляешь, совсем из головы вон, а сегодня вот вспомнилось. – Он склонился к близнецам, которые все это время с хохотом катались по полу. – Ну, что скажете? Славно вас насмешил ваш папуля?
– Славно! – завопил Эдвард и, подражая ему, пустился бегом по комнате. – Я тоже так умею, я тоже так умею!
– А я так умею еще лучше! – Джордж присоединился к гонке, и скоро со столика уже летела настольная лампа.
– Довольно, – сказала Джулия, не переставая улыбаться.
– А я еще могу, как ты в кресле! – Джордж запрыгнул в кресло, послав во все стороны разноцветные подушечки.
– А я могу, как ты в бассейне! – Эдвард повалился на пол с задранными ногами.
– Странно, правда, Джулия? – Хью тоже заулыбался, глядя на их возню (Господи, каким счастливым и гордым он себя теперь чувствовал!). – Странно, что за такое дают шестьсот фунтов и ящик шампанского.
– Это не так важно, как то, что ты им понравился.
Хью помолчал. Глотнул виски.
– Верно, понравился, – сказал он с неописуемо самодовольным видом, – но я добьюсь, что они полюбят меня до безумия.
Глава 6
Марк Хатауэй купил Кейт капуччино с шапочкой взбитых сливок, сверху сдобренных шоколадной крошкой. В этот день он был в джинсах и черной куртке неописуемой элегантности и, пожалуй, больше всего напоминал французский секс-символ. Помимо этого, он выглядел очень молодо. Не то чтобы это не нравилось Кейт, но смущало – кавалер мог оказаться совсем юнцом.
– Выглядите просто потрясающе! – сказал он, как только они оказались за столиком.
– Я бы предпочла более прозаическую беседу.
– Например?
– Например, анкетные данные.
– Что, так прямо и перечислять?
– Если вы не против.
– Конечно, нет. – Марк помолчал, в уголках его губ задрожала лукавая улыбка. – Так, что мы имеем? Рост – метр восемьдесят, вес – семьдесят шесть кило, возраст – тридцать два года. Место рождения – Хирфорд. Окончил городскую среднюю школу (внеклассные занятия – певчий в церковном хоре). Потом Оксфорд, практика, снова Оксфорд. Отец умер, мать жива. Есть один брат, женатый, имеет двоих детей. Сам я холост. Жалованье хорошее, работа перспективная. Мм… что еще? Натура беспокойная. Все. Теперь ваша очередь.
– Так… – В горле стоял комок, и Кейт сухо глотнула. – Возраст – тридцать шесть лет. Не замужем. Четырнадцатилетняя дочь. Место рождения – Оксфорд. Окончила среднюю школу. Высшее образование – нет, профессиональное обучение – никакого. Родители живы, но отношений мы не поддерживаем – они ревностные католики и не одобряют тот факт, что я невенчанной восемь лет живу с мужчиной. Есть два брата, один в Лондоне, другой дальше к северу. Рост – сто шестьдесят три, вес – сорок девять. Натура беспокойная.
– Ух ты! – сказал Марк, глядя на нее во все глаза.
Подкрепив себя глотком капуччино, Кейт храбро встретила его взгляд.
– Думаю, вы понимаете, что меня интересует прежде всего, – сказал он.
– С кем это я восемь лет живу невенчанной?
– Именно так. Восемь лет – это почти брак.
– Да.
– А почему «почти»?
– Я не чувствовала, что это будет правильный шаг.
– Правильный с какой точки зрения? Моральной? Церковной? Социальной?
– Правильный во всех отношениях.
– Вы и теперь этого не чувствуете?
– Менее, чем когда бы то ни было.
– Слава Богу!
– Джеймс много старше меня… на двадцать пять лет.
– С ума сойти! Да ведь он вам в отцы годится! Не может быть, чтобы вас… – Марк поколебался, но продолжил: – Не может быть, чтобы вас не тянуло к кому-нибудь помоложе.
– Как это ни странно, не тянуло. По крайней мере восемь лет. Джеймс – это был Джеймс, а его возраст в счет не шел.
– Вы его любите?
– Любила.
– В смысле уже нет?
– Для малознакомого человека вы задаете слишком интимные вопросы.
– Но ведь я не обязан оставаться малознакомым. Мне можете задавать любые вопросы, и чем больше их будет, тем скорее мы познакомимся.
Кейт внимательно посмотрела на него. Он улыбался, но взгляд был серьезным, почти просительным.
– Расскажите все, что считаете нужным, – смягчилась она.
– Я никогда не хотел преподавать, просто не мог себе представить расставания с Оксфордом, – начал Марк, и было видно, что это не заранее подготовленная речь, что он только теперь старается уложить мысли в слова. – Вы сама из Оксфорда и знаете, что это такое: особенный мир, царство знаний. Ну так вот, я поддался очарованию Оксфорда и остался тут насовсем. В Осни у меня симпатичный домик в два этажа, места хватает, и работа не оставляет желать лучшего. Что сказать о личной жизни? Девушка, с которой я заходил тогда в пиццерию, была больше для тела, чем для души, и вообще с настоящей любовью в моей жизни напряженно. Были влюбленности, да и те во времена бурной юности. Мои предпочтения: джаз, кино и готовка… да, и в самое последнее время рыжеволосые женщины.
– Боюсь, я не смогу так разложить все по полочкам, – сказала Кейт, против воли улыбаясь. – Мне недоступен систематический подход.
– Вот и хорошо. Не нужно для меня раскладывать все по полочкам. Предпочитаю выяснить сам. Шаг за шагом. – Марк взглянул на часы. – Большая перемена на исходе, и мне пора бежать, но… – он поймал взгляд Кейт, – в понедельник у меня полдня свободных. Вы не против снова встретиться? В смысле я прошел этот тест?
Она помолчала, раздумывая. Марк поднялся, натянул куртку и склонился к ней, уперев ладони в стол.
– Ну же, Кейт, решайтесь! Нельзя все время жить с заткнутыми ушами. Пора послушать, как шумит ветер перемен.
* * *
До Северного Оксфорда Кейт пришлось ехать в переполненном автобусе. В Мэнсфилд-Хаусе она не была целую неделю. До сих пор ей не случалось так пренебрегать своими обязанностями, и сознание этого лежало на совести тяжким грузом. Кейт была уверена, что в Мэнсфилд-Хаусе снова обретет себя – в знакомом окружении станет ясно, что переоценивать нечего, что прежняя система ценностей остается в силе. Стоило бы также объясниться с Хелен.
Если бы Кейт спросили, что такое Хелен, она бы не затруднилась в ответе: сильная личность – неутомимая, целеустремленная, яркая натура. Хелен внушала восхищение тем, кто был на ее стороне баррикад, и наводила ужас на тех, кто был по ту сторону. Вечно в работе, в борьбе за справедливость, она так и не завела детей, а муж, до отвала наевшись ее отлучек, в конце концов подал на развод, навеки поселив в ней уверенность, что мужчины в принципе не способны на серьезные отношения, что это слабый пол, с которым лучше не связываться. По натуре темпераментная, с тех пор Хелен меняла любовников, предпочитая молодых и сексуально ненасытных. Как правило, очередной любовник мнил себя тем единственным и наивно верил, что ему выпал счастливый билет. Однако увлечения Хелен не длились долго, и скоро он уже ходил в шоке, не понимая, откуда обрушился удар. Почти каждый из этих бедняг какое-то время крутился вокруг Мэнсфилд-Хауса, надеясь хоть мельком увидеть предмет своего обожания, и приставал к Кейт, вопрошая, что он сделал не так. Довольно скоро она уяснила, что прямой ответ при всей своей резкости срабатывает лучше всего.
– Извини, Мэтт (Джон, Пол и так далее), ты ее просто утомил.
– Утомил?!
– Ну да.
– Господи, да ведь она неутомима!
– Только в работе.
– То есть… в смысле… я ей надоел?
– Увы.
– Я могу пойти работать! Уже не буду болтаться без дела!
– Мне очень жаль, но это ничего не изменит. Когда Хелен кто-то надоедает, она уже не может его видеть.
– Его? Речь только о нас, мужиках? Ей не надоедают эти побитые бабы?
– Нет.
– Она что, лесбиянка?
– Нет.
– Тогда я пас!
– Давно пора. Только это тебе и остается.
Кейт относилась к Хелен с большим теплом, видя в ней прирожденного лидера, совершенно неспособного быть на вторых ролях. Сама Кейт ничуть не возражала быть ведомой, получать приказы, оставаться в тени… ну, или ей так казалось в течение пяти лет. По крайней мере она могла позволить себе роскошь являться в Мэнсфилд-Хаус только по определенным дням и даже в такие дни знала, что вечером со спокойной совестью закроет за собой дверь. Отчасти именно это понуждало приходить туда как можно чаще. К тому же это было единственное, за что Кейт себя ценила, единственное, в чем по-настоящему преуспела. У нее были для этого все необходимые качества: уравновешенность, добросердечие, мягкость в общении, а главное, неисчерпаемое терпение (ведь не так просто убедить женщину бросить все, чтобы можно было начать сначала).
– Вы не знаете, каково это! – говорила очередная подопечная. – Вы не такая, вам не дано понять, что можно ценить себя очень мало, так мало, чтобы думать: я не заслуживаю ничего лучшего.
Разумеется, Кейт не знала, каково это. Откуда ей было знать после восьми лет жизни с внимательным, великодушным человеком, который уважал ее настолько, чтобы и ей внушил самоуважение. Она просто не могла представить, что такое постоянный страх.
– Вы не поверите, но это облегчение – когда тебя наконец ударят, – сказала как-то одна из женщин. – По крайней мере больше не надо ждать, что это вот-вот случится. Ожидание страшнее всего.
Кейт никто не ударил ни разу в жизни. Хелен, понятное дело, тоже, и она часто повторяла: «Поэтому мы в долгу перед теми, кому не так повезло». И Кейт разделяла эту точку зрения – не просто разделяла, а была всей душой благодарна судьбе за то, что у нее есть шанс помочь.
Однако теперь, в автобусе, уносившем ее все дальше по Вудсток-роуд, она не чувствовала былого подъема, вообще не чувствовала ни малейшего желания снова оказаться в Мэнсфилд-Хаусе. Она по-прежнему была противницей домашнего насилия, но только разумом. Точно так же и с Джеймсом: она по-прежнему ценила его за все хорошее, но больше не умела тянуться к нему душой. «Что же это у меня с чувствами? – спрашивала она себя. – Неужели совсем умерли?! Или это просто страх… но перед чем? Перед изнанкой жизни? Нет, не может быть. Я же не боялась ее раньше, почему вдруг должна бояться теперь? Старость, вот чего я боюсь до дрожи в коленках! А почему боюсь, не знаю. Знаю только, что именно это толкает меня прочь от Джеймса».
Остановка была почти у самого перекрестка Вудсток-роуд и Сент-Маргарет-роуд. Кейт помедлила на мокром тротуаре, исполненная бессмысленной зависти ко всем тем, кто остался в автобусе и ехал теперь дальше на север, к своим ничем не примечательным жизням, в которых, однако, было куда меньше путаницы и проблем. Резкие порывы холодного ветра секли ноги крошкой гравия, бросали под них обрывки бумаги. Почему-то Кейт вспомнился Марк. Тридцать два года всего-то. В тридцать два она еще чувствовала себя молодой, она была счастлива. «Дура! – со злобой подумала Кейт. – Избалованная, неблагодарная дура!» Она поправила сумку и решительно зашагала к месту своего назначения.
Мэнсфилд-Хаус встретил ее суматохой. Один из мужей: щупленький бледный мужчина, на вид непригодный даже на то, чтобы прихлопнуть муху, явился требовать назад свое семейство. По несчастливому совпадению кто-то оставил входную дверь незапертой, и он не преминул этим воспользоваться. Жену он нашел в комнате, которую она делила с другой женщиной и ее детьми. Опять-таки очень некстати она оказалась одна – заправляла постели, держа на бедре едва начавшего ходить младшенького. Начав с клятв и заверений, муж скоро перешел к угрозам, потом стал размахивать кулаками, и вот это уже сломило сопротивление несчастной женщины. Когда он тащил ее, рыдающую, вниз по лестнице, это наконец привлекло внимание остальных. Началась потасовка. Муж вцепился в жену как клещами, и чтобы его оторвать, потребовались усилия трех женщин. Все дети при этом высыпали из своих комнат и молча наблюдали за этим жутким и до слез знакомым зрелищем. Когда худосочного агрессора наконец удалось вытолкать за дверь, старший из его маленьких сыновей, совсем растерявшись, выскочил за ним, и все началось по новой.
Кейт оказалась на месте происшествия, когда муж уже сидел на тротуаре, то изрыгая проклятия и требуя немедленно выдать его «ненаглядного сыночка», то переходя на слезливый тон:
– Выходи, Пол, папочка тебя ждет! Папочка тебя не обидит! Папочка за тобой присмотрит! Папочка тебя любит!.. – И тому подобное. – Сука! – сказал он, когда Кейт проходила мимо.
В доме продолжалась суматоха. Женщины сновали вверх и вниз по лестнице, возбужденно переговаривались, спрашивали друг друга, где же Хелен.
– Кейт пришла! – крикнул кто-то.
К ней обернулось множество лиц, полных надежды и ожидания. Она стояла у самого входа спиной к двери, и они плыли, колыхались перед ней – десятки лиц, искаженных, заплаканных, бледных. Голоса сливались в один мощный гул.
– Ну что же ты, Кейт!
Вся эта живая, дышащая масса разом качнулась вперед, словно готовясь захлестнуть мир своим отчаянием, своей жалкой зависимостью от других, оглушить его воплями о помощи. Кейт еще больше вжалась в дверь.
– Кейт! Слава Богу, ты здесь! Ах, Кейт, если бы ты только знала…
Она начала слепо шарить за спиной в поисках ручки. Нашла, повернула и выскочила в открывшуюся дверь. Выброшенный муж сидел на том же месте, она чуть было рыбкой не поплыла мимо него.
– Сука! – крикнул он в ярости.
Кейт побежала со всех ног.
Беатрис Бачелор сидела в скрипучем плетеном кресле в комнате Леонарда. Ее привела Джосс – пришла на Кардиган-стрит и заявила, что Леонард Маллоу желает видеть нового друга семьи.
– Что он собой представляет, твой дядя?
– Он мне не дядя!
– Да, конечно, – усмехнулась Беатрис, никогда не упускавшая случая поддразнить Джосс за пристрастие к деталям. – Что собой представляет дядя любовника твоей матери?
– Тощий. Ужасно старый.
– Я имею в виду, как человек?
– Ну, я не знаю… старик он и есть старик. С причудами.
– Боже, как ограничен твой лексикон! Ты едва способна изъясняться. Просто тоска берет.
Джосс стерпела это. Она все терпела от Беатрис Бачелор и втайне предпочитала ее резкость добродушию, как более занимательную. Пока хозяйка повязывала шарф, Кэт мурлыкала на коленях у гостьи, время от времени впиваясь в них острыми, как иглы, когтями.
– Уй! Ай!
– На что я не могу смотреть сквозь пальцы, так это на праздность ума, – говорила Беатрис. – Образно выражаясь, твой ум весь день валяется кверху брюхом.
– А вас это бесит, – съехидничала Джосс.
– Если все, что тебе нужно от жизни, – это кого-нибудь взбесить, то ты достигла своей жалкой, ничтожной цели.
– Только не надо из-за этого со мной ссориться, ладно? – попросила Джосс, щекой прикладываясь к широколобой кошачьей голове. – Вот с дядей Леонардом можете ссориться сколько влезет. Он это любит. Наверное, как раз для этого вас и приглашает…
Но у Леонарда и в мыслях не было затевать ссору. Он пригласил Беатрис, чтобы хорошенько изучить, потому что не мог даже представить себе личность, из-за которой над виллой Ричмонд собралась такая гроза. Джеймса он отправил за фруктами, а Джосс попробовал привлечь к приготовлению сандвичей.
– Сам готовь! – был ответ.
– Ленивое, нахальное отродье! Зачем нужен женский пол, если я буду сам делать сандвичи?
Тем не менее он заковылял на кухню, где успешно извозился в масле, а стол превратил в помойку. Результатом явилась горка чудовищных уродцев, очень похожая на домик, который обрушился на всех своих жителей. Нижняя сторона тарелки тоже оказалась в масле.
– Кулинар недорезанный! – ворчал Леонард, неся наверх плоды своих усилий.
– Какой полет фантазии! – сказала Беатрис, разглядывая свой сандвич. – Как вы готовите? Сначала мажете хлеб маслом, а потом уже нарезаете?
– Когда как, – ответил Леонард, ухмыляясь с заметным облегчением.
Потому что гостья была не красавица, это еще мягко выражаясь. Можно было смело биться об заклад, что она не отличалась красотой даже в молодости. Лечь с ней в постель было, должно быть, то же самое, что с сумкой клюшек для гольфа.
Опыт Леонарда по этой части был невелик, но в молодые годы он много фантазировал насчет интересных особ женского пола, и чем больше старел, тем больше верил, что все эти фантазии в самом деле с ним случились, что он и впрямь отведал прелестей этих грудастых, нагловатых дамочек (именно такие были в его вкусе). Потому-то он мнил себя знатоком и сейчас припомнил одну из своих пассий – на деле это была пассажирка, напротив которой он как-то сидел в поезде. До того пухленькая, что на ней трещал вычурный синий костюм с золотыми пуговицами. Она даже ни разу не взглянула на Леонарда, только все читала «Ридерз дайджест» да ныряла рукой в коробку с молочным шоколадом. Это давало возможность беспрепятственно пожирать ее взглядом, что Леонард и делал, воображая под синим джерси ее костюма красный корсет, прозрачные трусики и подвязки с бантиками. Беатрис Бачелор, конечно же, никогда не носила подвязки или корсет.
– Я надеялась познакомиться также с мисс Бейн.
– Она удалилась в приют. Вернется не раньше ужина.
– Удалилась в приют?
– Для жертв домашнего насилия. Она там работает большим ухом. И подтиралкой для обделавшихся детей.
– Очень гуманно.
Леонард вгрызся в сандвич. Все, что лежало сверху, начало валиться ему на колени.
– Умм… вам известно, что Кейт не желает узаконить свои отношения с Джеймсом?
– Нет. А это необходимо?
– А как же!
– Потому что так приличнее?
– Вот еще! – фыркнул Леонард, с отвращением отряхивая брюки. – Просто, пока они не поженятся, в этом доме не будет мира.
– Вот как? – Беатрис отказалась от мысли о сандвиче и откинулась в кресле. Леонард казался ей колоритной фигурой. – Я никогда не была замужем, а вы?
– Этого только не хватало!
– Значит, ни один из нас не разбирается в вопросах брака.
– Ха! – Леонард вперил в Беатрис насмешливый взгляд. – А в чем вы разбираетесь, если не секрет?
– В старости.
С минуту он буравил ее взглядом, потом придвинулся ближе.
– И каково ваше заключение?
– Старость – подлый предатель.
– А есть в ней, по-вашему, что-нибудь хорошее?
– Крайне мало.
– Да уж, верно, – кивнул Леонард, сникая. – Я бы сказал, старость омерзительна. И страшна. Даже на меня наводит ужас. – Он снова встрепенулся. – Кстати, как раз поэтому я вас и пригласил.
Беатрис промолчала. Некоторое время синеватые губы Леонарда шевелились беззвучно, но когда он высказался, она ничуть не удивилась.
– Я хочу поговорить об эвтаназии.
Позже Леонард подстерег Кейт на кухне. Домой она вернулась пешком. Шла и шла, через весь Порт-Мидоу в его неописуемом зимнем унынии. Это не помогло, только утомило. Домой она вернулась на грани срыва.
– Угадай, кто у нас сегодня побывал!
– Ее величество королева? – процедила Кейт, пытаясь отвлечься на прикидки, что бы такое приготовить из фунта говяжьего фарша, и опасения, что в любом случае на всех не хватит.
– Мимо.
– Папа римский?
– Мимо.
– Мэрилин Монро?
– Прямо в точку! У нас побывала несравненная мисс Бачелор!
– Оставь меня в покое, а? – устало попросила Кейт. – Впрочем, что я! Ты на это не способен.
– Могу смело заверить, что опасаться тут нечего, – сообщил Леонард, склоняясь к ней. – Это в самом деле старая кошелка, и ничего больше.
– Без тебя знаю.
– Ей не откажешь в силе духа, в интеллекте и даже в кое-какой бойкости языка. При всем при том она остается чудаковатой старушенцией.
– Знаю.
– Тогда какого дьявола ты так изводишься из-за невинной дружбы Джеймса с этой старухой?
Кейт подняла измученные глаза:
– Вот именно.
Джеймс не был из тех, кто любит пооткровенничать. Человек по натуре открытый, он, однако, не любил вдаваться в личные детали, даже в отношениях с Хью предпочитая роль слушателя, кроме тех редких моментов больших потрясений (например, смерти первой жены), когда человеку нужно выговориться, освободиться от бремени сожалений или вины. Семейные неурядицы, в глазах Джеймса, не подходили под эту категорию, и он не был расположен делиться ими даже с лучшим другом. Да и что мог он сказать? Что несчастен и растерян? Что Кейт и самой ничуть не лучше? О таком можно было говорить только с ней самой, и если она не желала (или не могла) обсуждать происходящее, оставалось только ждать. Как он тосковал по Кейт! Лежал рядом с ней в постели, сидел напротив за столом – и отчаянно по ней тосковал.
«Я же люблю тебя! – хотелось крикнуть ему. – Люблю, как любил! Неужели это уже ничего не значит? Неужели этого уже не достаточно?»
Тоска лежала на плечах тяжеленной мантией и давила, давила… Порой казалось, что это и не тоска вовсе, а настоящее, большое горе. Работая над очередной статьей, слушая ученика, выполняя привычные домашние обязанности, беседуя с Леонардом или пытаясь вызвать на разговор Джосс, Джеймс говорил себе, что никто ни о чем не догадывается, что мантия, которую он носит, никому не видна и ощутить ее дано лишь ему. Тем большим сюрпризом явилось появление Хью.
Когда они уселись в кабинете, Хью разразился долгой жизнерадостной речью. Он бурлил энергией, сыпал шуточками и сиял, как начищенный медяк. Он так быстро шагал взад-вперед по травянисто-зеленому ковру, что рябило в глазах.
– Все чудесно! – говорил он. – Жизнь идет полным ходом! Работы невпроворот. После гольф-клуба был супермаркет, потом оздоровительный центр. То и другое я осилил одной левой.
Джеймс молча слушал. Внезапно Хью резко остановился прямо перед ним.
– А теперь дело за…
– За чем?
– За тобой.
Джеймс устремил на него вопросительный взгляд.
– Хочу, чтобы ты помог мне с той задумкой, помнишь? Насчет эвтаназии. В каком-то смысле все ведь началось с твоей подачи. Продюсеру идея понравилась – да что там понравилась, он в восторге! Ждет не дождется начать. Беатрис согласна. Да, и угадай, кто еще?
– Ну кто?
– Леонард!
– Леонард?!
– Он вчера мне звонил, – сообщил Хью с довольной усмешкой. – Сказал: «Можешь считать, что я перешел в истинную веру».
– Ну да, конечно, – хмыкнул Джеймс. – Ему бы только покрасоваться на экране.
– Какая разница? Так ты поможешь? Уговоришь Беатрис сделать следующий шаг – найти других желающих, лучше всего с медицинским дипломом?
– А почему ты обращаешься ко мне? Мы столько лет знакомы, и до сих пор тебе не требовалась моя помощь.
– Почему? А ты как думаешь почему? – Ответа не последовало, и Хью сказал: – Потому что нет лучшего лекарства от тоски, чем работа.
– От какой еще тоски?
– Тебе лучше знать.
– Со мной все в порядке.
– Ну, значит, и лечить тебя не от чего. Забудем о моем предложении.
– Нет, отчего же! Это очень глубокий и… мм… увлекательный проект.
– В самом деле, но речь не об этом. В дружбе нельзя только отдавать, нужно еще и принимать, а иначе это нездорово. Увидишь, все только выиграют: у меня будет крепкий тыл, у тебя будет чем отвлечься. А в конечном счете может выиграть и Кейт.
– Кейт?.. – эхом повторил Джеймс.
Несколько минут длилось молчание.
– Короче, – наконец заговорил Хью, – с этого дня ты в нашей команде. В конце концов, терять тебе нечего.
Дом Марка в Осни, весь словно пронизанный беззаботной легкостью бытия, с первого взгляда очаровал Кейт. Он стоял на Вест-стрит, фасадом к каналу, и за узкой полосой воды просматривалась луговина, чуть заметно идущая вверх, к собору Святой Фридесвиды. Из окна все это казалось игрушечным.
Первый этаж Марк сдавал молодому индусу (тот окончил колледж в Эдинбурге и только что устроился в Оксфорде в проектное бюро), а во втором жил сам, обставив одну из спален как гостиную. Когда Кейт впервые переступила порог, там вовсю хозяйничал свет: лился в окна и, отражаясь от чего только можно, омывал теплом чистенькую ультрамодную мебель, добавлял сочности в яркие тона ковров и словно вдыхал жизнь в бронзовый бюст, увенчанный бейсболкой.
– Это Робеспьер, – сказал Марк. – Куплен на толкучке за десятку.
По стенам были развешаны оттиски с картин Дэвида Хокни, вдумчивые черно-белые фотографии городских пейзажей вперемежку с мастерски подсвеченными изгибами человеческого тела, а полки (это, как правило, незатейливое обиталище книг) были стальные, серые с ярко-алым.
– Нравится? – спросил Марк, делая общий жест.
– Да, очень! – Стоя в центре комнаты, Кейт медленно поворачивалась, вбирая взглядом краски латиноамериканских орнаментов, гладкую полировку пола, всю эту строгую и одновременно яркую красоту. Это было все равно что смотреть с балкона или с палубы корабля. – Очень! – повторила она. – Здесь столько света и так легко дышится!
– Потому я и выбрал второй этаж.
– А я никогда не обставляла дом… – Кейт запнулась, внезапно поняв, до какой степени это правда. – Я имею в виду с нуля. Просто пользовалась тем, что уже сделали другие. Это не казалось таким уж важным… раньше. – Она взяла со стола индийский подсвечник – медный, витой, приятно тяжелый. – Как, должно быть, чудесно видеть, что четыре стены постепенно становятся жильем, именно таким, какое тебе, лично тебе хочется.
– Чудесно, – согласился Марк, наблюдая за ней.
– Беда в том, что я слишком суетлива. Вечно в спешке, вечно на бегу, а за мной остается только хаос. Джеймс… – Кейт помедлила, – он однажды подарил мне настенную тарелку с надписью «Только нудные женщины аккуратны», но я бы не возражала, я бы даже хотела… если бы только выпал шанс что-нибудь обустроить своими руками!
– А где вы жили раньше, до Джеймса?
– На квартире. Снимала на паях с пятью точно такими же, как я. Никто из нас даже не попытался ничего там изменить.
– Почему?
– Просто в голову не пришло. Я, например, не задумывалась о таких вещах. Важно было только одно – Джосс.
– Кто это, Джосс?
– Моя дочь. Был у меня один тип, канадец. Стоило мне намекнуть ему, что я беременна, как его и след простыл.
– Вещи кажутся важными или не важными в зависимости от того, какой это этап жизни, – задумчиво заметил Марк.
– Когда родилась Джосс, мне было уже двадцать два.
– Да, я моложе, – спокойно согласился он, – и у меня было на десять лет больше свободы.
– Я бы никогда не променяла Джосс на свободу!
– Этого я не имел в виду. Свобода может показаться важной и в зрелом возрасте. Захочется восполнить ее недостаток.
– Свобода… – повторила Кейт, пробуя слово на вкус. Взяла с дивана подушку, ярко расшитую грубыми, самобытными изображениями птиц, и прижала к груди. – Здесь у вас свободой пропитан сам воздух.
– Правда.
– Порой… – Она сделала глубокий вздох. – Порой люди так смыкаются вокруг, что невозможно дышать. Мне всегда казалось, что выслушать, поддержать и помочь – это самое малое, что можно сделать для других. Самое малое, да… только если у тебя все в порядке. В данный момент… – Она не могла продолжать и поднесла подушку к лицу, укрылась за ней.
– Я же говорю, жизнь состоит из этапов. Никому не дано оставаться одинаковым на всем ее протяжении. Мы ведь не каменные. – Марк приблизился к Кейт и взял ее за локти. – Совсем не обязательно и дальше принимать то, что уже не устраивает. Вы можете быть второстепенным лицом в пьесе о чужой жизни, но не о своей собственной. Там вы главная героиня, и у вас есть полное право влиять на сюжет. Тридцать шесть лет – это не так уж много, и уж точно не слишком много, чтобы все начать заново.
