Текст книги "Любовь без границ"

Автор книги: Джоанна Троллоп

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

– Ты в самом деле умеешь утешать! – Джулия до боли сжала руку Кейт. – Откуда у тебя такая уверенность?

– Откуда? – По спокойному лицу Кейт прошла тень. – Это не делает мне чести, но я точно знаю, что Джеймс тоскует по мне и жаждет моего возвращения. С Хью это тоже случится рано или поздно. А пока… они есть друг у друга, а у нас есть наши дети.

– Я рада, что Джосс снова с тобой.

– А уж я-то как рада!

Джеймс попросил миссис Ченг отвести добавочные часы для уборки на вилле Ричмонд (Хью настоял, что будет за них доплачивать). Китаянка недолюбливала мистера Хантера. Мисс Бачелор она приняла без возражений: за почтенный возраст, за то, что та обращалась с ней с безукоризненной вежливостью, как с равной, а в особенности за попытки выучить несколько простейших фраз на кантонском диалекте. Другое дело Хью. Он сыпал глупыми шуточками, вынуждал Джеймса засиживаться с ним допоздна, благодаря ему в доме не переводилось виски. Отглаживая его рубашки (много лучшего качества, чем у Джеймса), убирая его комнату и смахивая пыль с баночек крема и бутылочек лосьона (нелепые для мужчины излишества), миссис Ченг вкладывала в это не больше души, чем, скажем, в уборку ради денег кабинок общественного туалета. Сверх этого она не пошевелила бы для Хью и пальцем, а на все его попытки вовлечь ее в разговор, отвечала каменным молчанием.

– Чертова грубиянка! – проворчал как-то Леонард.

– Твоя сама грубить, – хмыкнула миссис Ченг.

– Что ты имеешь против бедняги Хью?

– Зачем приходить? Зачем тут жить?

– А что такого?

– Не положено! – отрезала китаянка, выгребая из-под кровати Леонарда комки пуха от матраца. – Одна дом – три мужчина. Плохо!

– А что хорошо?

– Кейт. Джосс.

– У нас теперь есть Блуи, – возразил Леонард нарочно, чтобы позлить ее.

– Пфф! Не то.

– А вот тут ты права, желтоносая, – вздохнул он, вспоминая былые дни. – Это совсем не то же самое.

В начале весны миссис Ченг затеяла в комнате Джосс генеральную уборку. До блеска вымыла окна, выстирала занавески, кончиком ножа выскребла между рубчиком половика малейшие остатки жевательной резинки. Кровать стояла заправленной – хоть сейчас возвращайся и ложись. Когда вид Хью становился особенно невыносим, китаянка шла в эту святая святых и отдыхала там душой. Не зная наверняка, она тем не менее сильно подозревала, что и Джеймс поступает так же. Он заговорил на эту тему только однажды, мимолетно и небрежно, но миссис Ченг сразу поняла, что имеется в виду.

– Когда ситуация меняется, нужно уметь приспособиться к новому положению дел. Я даже думаю, если повезет, можно научиться ценить то, что получаешь взамен… ну, или хотя бы хорошо с этим уживаться.

Миссис Ченг считала Джеймса средоточием всех мужских достоинств. Как можно, думала она, бросить такого мужчину: доброго, надежного, мудрого? Мудрым был и ее отец. Он не хотел ее брака с владельцем магазина «Товары на вынос», но мать настояла, считая того отличной партией. При всей своей мудрости отец был слабохарактерным. Джеймс Маллоу – миссис Ченг была неколебимо в этом убеждена – был одновременно и мудр, и силен духом…

Сейчас, размышляя об этом, она отбросила словесные выкрутасы и сказала задумчиво:

– Джеймс возмужал. Это хорошо. С меня хватит и двух капризных детей.

Марк Хатауэй заметил, что начинает терять в весе. Не так чтобы очень сильно, но достаточно, чтобы безумно дорогие итальянские джинсы (за которыми, между прочим, пришлось ехать аж в центр Лондона) перестали так эффектно обтягивать бедра. Теперь они самую малость висели – безобразие! Щеки тоже несколько впали, но это было даже кстати, потому что это подчеркивало меланхолию, в которой в последнее время находился Марк. Меланхолию. Грусть-тоску. Какой уважающий себя мужчина не затоскует, если им начнут бессовестно играть?

Проблема заключалась в том, что Марк был безумно влюблен в Кейт (именно так он это называл, так и не иначе). Ни одной женщине до сих пор не удавалось завладеть его сердцем настолько, чтобы это перешло в манию. Размышляя о причинах ее власти над ним, Марк не находил сколько-нибудь разумного объяснения – Кейт не шла ни в какое сравнение с его прежними приятельницами ни внешне, ни с точки зрения интеллекта. И все же что-то такое в ней было. Наряду с внешней кротостью, уступчивостью и уязвимостью она обладала отчаянной тягой к независимости, и это само по себе уже было притягательным. Ее характер был на удивление мягок, и мало что могло заставить ее выйти из себя. Она обладала редкостным свойством наслаждаться простыми радостями жизни и мало-помалу приучала к этому Марка. Но основным достоинством Кейт было то, что она разбила оковы отношений, давно отживших свое, и вырвалась на свободу. Вырвалась, между прочим, с его помощью. Об этом Марк никогда не забывал, не позволял забыть Кейт и страшно досадовал, что ни разу за время их знакомства она в открытую не выразила благодарность за его бесценный дар.

Однако эта досада и в счет не шла по сравнению с досадой на Джосс. У них с Кейт и без того был трудный, ухабистый период, неизбежный в начале серьезных отношений – и вдруг на тебе! На сцену является Джосс, мало того что необъявленной, так еще и в качестве главного действующего лица! Для Кейт все теперь крутилось вокруг дочери. Лишь изредка в те вечера, когда она не работала, Джосс не бывало дома, но уж если она торчала там, Кейт было за уши не вытянуть вон, потому что, видите ли, «именно там ей и хотелось находиться». На все упреки был один ответ: он, Марк, всегда может к ним присоединиться, ему будут рады. Она, должно быть, шутила. Ведь невозможно было не заметить, что между ним и Джосс никогда, ни за что не могло возникнуть ничего более теплого, чем вооруженный нейтралитет!

В конце концов (к своему величайшему возмущению) Марк вынужден был признать, что единственным шансом побыть с Кейт вдвоем остаются прогулки после вечерней смены в пиццерии, да и те лишь оттуда до дома. И вот он, человек с известным положением, торчал в переулке у задних дверей рядом с мусорными баками, как выставленный за ненадобностью манекен. Когда он попробовал пожаловаться, Кейт замкнулась в молчании, и досада на пренебрежение сменилась страхом потерять ее совершенно. Пришлось задвинуть оскорбленные чувства подальше и поднять со дна души былой шарм, осевший там бесполезным балластом.

– Что ж, ладно, – сказал Марк, нежно пожимая Кейт руку. – Я принимаю то, что женщина должна быть в первую очередь матерью. Но позволь спросить (во имя святой истины): что нас ждет впереди?

На этот вопрос Кейт не знала ответа, зато знала, что не должна дать Джосс ни малейшего повода пожаловаться. Что ей, скажем, скучно в Осни или что ею пренебрегают ради Марка Хатауэя. Правда, и его не хотелось терять. Марк нравился Кейт, он умел ее развлечь, был неординарен в постели и вообще являл собой нечто весьма для нее существенное – мужчину, отношения с которым не угрожали потерей трудно обретенной независимости. Он сказал, что не хочет входить в круг ее знакомых, и тем не менее вошел, многое добавив к ее опыту: современную беллетристику, музыку, возможности общения. Она знала теперь, что такое джаз-клуб, ирландская пивная и тапас-бар. Все это вместе с его радикальными взглядами и мнениями заставляло ощущать себя помолодевшей, словно восемь последних лет были по мановению волшебной палочки дарованы ей вторично. Проститься с Марком означало перекрыть источник физической и умственной стимуляции.

Поэтому она сказала:

– Марк, Джосс со мной пока только две недели. Это очень важный момент, понимаешь? Думаю, между нами постепенно все наладится. Я счастлива, и Джосс это не просто чувствует – она это перенимает. Ты ведь не откажешься еще немного потерпеть? Через месяц Джосс исполнится пятнадцать, и я уверена, ей захочется проводить больше времени с друзьями…

Сказать по правде, Джосс этого уже хотелось. Буквально на днях она попросила разрешения остаться на ночь у Энжи. Разумеется, Кейт дала согласие, ужасаясь тому, до чего это ей не по душе. Но мать Энжи внезапно попала в больницу, в доме все пошло кувырком, и совместную ночевку пришлось отменить. К большому облегчению Кейт, Джосс не стала поднимать шум по этому поводу. Можно сказать, она теперь вообще его не поднимала ни из-за чего, и хотелось верить, что она хорошо прижилась в Осни.

– Кейт! – Марк повернул ее к себе, чтобы взять лицо в ладони. – Говорю же, я все это принимаю как часть материнства. Принимаю и уважаю. Хочу лишь напомнить, что я тоже часть твоей жизни, что у нас имеются кое-какие отношения. Может, все же установим конкретный срок?

– Например?

– Месяц. Два. Мой тридцать пятый день рождения.

– Как я могу установить конкретный срок? При всем желании не могу!

– То есть ты согласна, чтобы все это тянулось до бесконечности?

– Конечно, нет! – совершенно искренне запротестовала Кейт.

– Ну, хоть что-то.

– Я просто хочу иметь нормальные отношения с дочерью…

– А со мной?

– И с тобой тоже.

– И как ты собираешься этого достигнуть?

– Почему только я?

– Потому что ты создала эту дилемму.

Кейт вырвалась и зашагала прочь. Неожиданно для себя Марк был охвачен желанием догнать ее и влепить пощечину. Это желание было таким острым, что он поспешно сунул руки поглубже в карманы и только после этого бросился вдогонку.

– Прости, – сказал он, поравнявшись с Кейт.

– Ты же говорил, что не хочешь ни отнимать меня, ни присваивать! Что умеешь быть независимым!

– Да, умею! И присваивать тебя не пытаюсь.

Она остановилась под фонарем и повернулась. Бледный свет бросал на ее лицо зеленоватый отсвет, а волосам придавал оттенок древесной коры. В эту минуту она поразительно напоминала дриаду.

– Имей же сострадание! – воскликнул Марк, изнемогая от тоски по ней.

Кейт молча смотрела на него.

– Я не могу без тебя! – произнес он хрипло (К чему утруждать себя манерами? Пусть видит, до чего она его довела!). – Я тебя люблю, с ума по тебе схожу, и ты не можешь этого не знать! Да, конечно, Джосс – это очень важно, но разве нельзя хоть иногда побеспокоиться и обо мне? О том, как я страдаю от невозможности быть с тобой, как постоянно думаю о тебе, строю неосуществимые планы? Неужели нельзя хоть изредка по-настоящему быть вместе? Я не прошу всего и немедленно, только каплю и время от времени! Чтобы отказать даже в этом, нужно вовсе не иметь сердца!

Она невольно качнулась навстречу. Марк выхватил руки из карманов и заключил ее в объятия. Он начал целовать ее неторопливо и притом жадно, со всей накопившейся страстью, а она думала: «Да-да, подари мне снова это чудо!»

Но потом вспомнилось, что Джосс уже дома и ждет, – и Кейт отодвинулась.

– Что такое?

– Джосс, – ответила Кейт вполголоса, хотя ей хотелось закричать от отчаяния, от раздиравших ее противоречий.

– Ах, разумеется, Джосс, – сказал Марк с холодным отчуждением.

– Я постараюсь решить эту дилемму! – торопливо заговорила она. – Нет, я ее точно решу, обещаю! Тебе не придется до бесконечности оставаться между небом и землей! Скоро, очень скоро все наладится! Поверь, я…

– Хорошо.

Джосс видела их стоящими на углу под фонарем. Когда Марк склонился к Кейт для поцелуя, она выпустила занавеску, потому что не желала смотреть. Она стояла в большой комнате, которую только что прибрала к приходу Кейт, в том числе застелив на ночь диван. Убедившись, что все в порядке, она прошла к себе и достала из-под матраца прямоугольный кусок картона – заднюю стенку коробки от хлопьев. Чистая сторона была разграфлена на квадратики по числу дней месяца. Половина уже была заштрихована.

Джосс взяла карандаш и заштриховала очередной, пятнадцатый. Пятнадцать дней и пятнадцать ночей на Суон-стрит. Уже пятнадцать.

Глава 14

Вернувшись с лекционного турне по Голландии, Рэндольф Ачесон обнаружил, что в его отсутствие жена успела завести целую группу друзей, которые, к некоторому его удивлению, были старше ее минимум на двадцать лет, максимум на сорок. Однако дальше удивления дела не пошло. Рэндольф не только не был против, а, наоборот, испытал тайное облегчение. Зная, что Блуи по природе общительна, он сильно огорчался тем, что в Оксфорде у нее с этим не ладится. Ей все никак не удавалось влиться в приемлемый социальный круг, и невольно приходило на ум, что, как несостоявшийся ученый, она чувствует себя гадким утенком в лебединой стае, и стая это отлично понимает. Подающая надежды аквабиолог, на которой Рэндольф женился семнадцать лет назад, с готовностью променяла лабораторные опыты и диссертацию на кулинарные рецепты и каталоги готовой одежды. Хотя Блуи никогда не признавалась в этом в открытую, у нее не было и зачатков академического склада ума. В солидном пригороде Чикаго, где она родилась, было принято, чтобы девушка после школы непременно продолжала обучение, и она оказалась в колледже, чтобы не отделяться от коллектива, хотя больше всего на свете любила возню у плиты и шумные, веселые компании. Поначалу она еще брала на себя труд это скрывать, но с течением лет стала демонстрировать свои предпочтения без малейшей неловкости, даже с гордостью.

Круг новых друзей означал частые отлучки Блуи из дому, и это было поразительно кстати, так как сам Рэндольф уходил на работу к половине девятого и нередко (особенно если обедал в колледже, предоставившем ему лабораторию) задерживался там до половины одиннадцатого. К тому же домашний уклад остался прежним: рубашки стирались и гладились вовремя; запас апельсинов в холодильнике не иссякал, а значит, к завтраку всегда был его любимый сок; домик, который они снимали в Оксфорде, по-прежнему сиял чистотой, и цветы в вазах регулярно обновлялись, радуя глаз свежестью красок. Единственным (и приятным) новшеством было то, что Блуи перестала приставать к Рэндольфу с просьбами вывести ее в кино или в ресторан. Короче, появление в ее жизни эксцентричных англичан имело чисто позитивный эффект.

– Это очень приличные люди, – подтвердил Гарт, когда Рэндольф поинтересовался его мнением. – Тебе бы понравились. Своеобразные, будто из старинного романа.

Блуи и сама скоро начала так думать. Обитатели виллы Ричмонд в самом деле словно сошли со страниц книги, причем книги по-настоящему интересной, действие которой развивалось в иные времена и в иной, более интригующей обстановке. Это была весьма разношерстная компания, поэтому жизнь там шла как бы сразу во многих плоскостях, а обстановка завораживала целыми стенами книг, странными картинами и эстампами, обилием подержанной, но поразительно удобной мебели, с полным безразличием к тому, что модно, а что устарело. Знакомство с Джеймсом, Хью и Леонардом, а также мисс Бачелор и миссис Ченг стало для Блуи своего рода откровением, словно, войдя в музей восковых фигур лучших представителей прежних времен, она нашла их полными жизни. Постепенно проникаясь их проблемами, она тянулась к ним сердцем, сочувствовала, и сопереживала, и все больше сознавала, как много общего в их душевной боли с тем, что испытывала она сама, год за годом наблюдая, как человек некогда близкий и дорогой становится все более чужим, далеким, попросту нудным.

После рождения Гарта Блуи утратила всякий интерес к аквабиологии. Рэндольф был неприятно этим поражен и горько ее упрекал, а она, хоть и слегка пристыженная, быстро утешилась простыми домашними обязанностями. Они стали ее прибежищем в вялотекущем семейном конфликте, средоточием всего лучшего, прямой противоположностью холодному стерильному миру науки. Понимая, что муж может только презирать ее за успехи в рукоделии или кулинарии, она с тем большим пылом предавалась тому и другому, украшая диваны вышитыми подушечками, изобретая изысканные блюда. Много лет она говорила себе, что ей глубоко безразлично чужое мнение, но, видя, как восхищают ее таланты Джеймса и Хью, поняла, что изголодалась по признанию. Что она, в сущности, очень одинока. Чем бы она ни занималась на вилле Ричмонд: пекла ватрушки или пришивала к рубашкам вечно отлетающие пуговицы, – наградой бывала горячая благодарность. Это было прекрасно. Это было как выйти на цветущий, залитый солнцем луг после долгих блужданий по сырой и мрачной чаще.

Солнце в душе сияло особенно ярко, когда рядом бывал Джеймс. Он ни словом ни обмолвился о Кейт, но Хью был не из тех, кто держит язык за зубами. Заходил разговор и про Джосс. Поначалу Блуи думала, что эта серая мышка неподходящая пара для Гарта, который был красив, хорошо сложен, спортивен, аккуратен и, конечно же, заслуживал кого-нибудь получше. Но раз уж Джеймс был горячо привязан к этой девочке, у нее наверняка имелись достоинства, которые не заметила Блуи. Она не отказалась бы знать и то, насколько горячо Джеймс привязан к Кейт, но не решилась расспрашивать как из чувства такта, так и из смущения. Оставалось тешить себя надеждой, что ему не так уж плохо живется. По крайней мере несчастным он не выглядел – в смысле не выглядел человеком, который сохнет по утраченной половине. В отличие, между прочим, от Хью. На редкость привлекательный, обаятельный, пожалуй, даже сверх меры, он тем не менее явно страдал от душевной раны. Блуи мельком видела его юную и хорошенькую, но очень печальную жену и знала о существовании близнецов. Таким образом, не за горами был день, когда Хью опомнится и, пристыженный, вернется к жене и детям, а Джеймс… Джеймс, оставшись на вилле Ричмонд в сомнительной компании своего вздорного дяди, почувствует себя еще более одиноким и сполна оценит искреннее участие милой женщины.

Да-да, милой. Именно такой он считал Блуи. Вообще это было самое распространенное слово в его общении с ней.

– Как мило с вашей стороны! – восклицал он при виде изысканного салата, приготовленного ею на ужин, или наконец отстиранного мохерового жилета Леонарда, или горшочка с фиалками на рабочем столе в кабинете. – Я чувствую, что мы бессовестно эксплуатируем ваше добросердечие.

– Мне все это очень приятно.

– Знаю и как раз это нахожу милым.

– А чем, скажите на милость, я бы занималась, не будь вас всех? На работу я не хожу, Рэнди и Гарта весь день нет дома. Я вам еще не надоела?

– Что вы, как можно?! Просто это неравноценное сотрудничество. Мы не можем сполна вам воздать и мучаемся угрызениями совести.

– В моих глазах это лучший из видов сотрудничества, – многозначительно произнесла Блуи.

– Правда? В таком случае сердечно благодарен. – Джеймс поцеловал ее в щеку и отстранился не сразу, так что надежда еще больше расправила крылья.

И все было бы чудесно, если б эти радужные перспективы не заслонялись иногда силуэтом мисс Бачелор. Она не жила на вилле Ричмонд постоянно, но частенько туда заглядывала, наводя на Блуи не то чтобы страх, но трепет, подобный тому, который она привыкла испытывать в присутствии Рэнди. И не только это. Не будь мисс Бачелор, мягко выражаясь, в возрасте, Блуи решила бы, что она неравнодушна к Джеймсу. Это были, конечно, домыслы – особа настолько старая, достойная, высохшая и высокоинтеллектуальная просто не могла опуститься до такой тривиальной вещи, как нежные чувства. И все же каждый раз, глядя на Джеймса и заново отмечая его достоинства: доброжелательный, понимающий взгляд человека с большим жизненным опытом; серебристую гриву густых, небрежно зачесанных назад волос; аристократическую посадку головы и форму рук; небрежную легкость движений, свойственную тем, кто в ладу с собственным телом, – она угадывала (не разумом, а чисто интуитивно), что способность испытывать нежные чувства зависит не от возраста и не от склада характера, а от того, есть ли рядом подходящий объект.

Шли дни, и любопытный, почти экзотический мирок Оксфорда, коловращение его жизни (еще недавно непостижимое и чуждое) все больше начали занимать Блуи, становились все понятнее. По утрам, прихорашиваясь перед зеркалом в преддверии визита на виллу Ричмонд, она думала: «Я вернулась в лоно человечества! Влилась в общий поток! Я… я влюбилась!»

За неделю до пятнадцатилетия последний пустой квадратик в календаре Джосс был заштрихован. Тогда она разрезала кусок картона на кусочки по числу дней, а те сложила в жестяную банку из-под чая (древность, найденная в куче хлама на чердаке мистера Уинтропа) и сожгла. Наскоро просмотрев график экзаменов (ничего серьезного вплоть до самого лета), Джосс уселась ждать Кейт, которая в этот вечер работала в вечернюю смену и обещала быть дома к пяти. Предполагалось, что ужин она принесет с собой уже готовым. Вспомнив об этом, Джосс скривилась: опять макаронные изделия! Самый большой любитель, и тот заработает отвращение, если будет питаться только ими… и вообще, постоянно подлаживаясь под чужие вкусы, можно возненавидеть все на свете. Весь прошедший месяц только и оставалось, что терпеть, и теперь Джосс знала, знала наверняка, что приносить жертвы до бесконечности невозможно.

Кейт явилась в начале шестого. Она плюхнулась в наиболее удобное из двух кресел, скинула туфли и заговорила о том, что едва держится на ногах: туристы шли сплошным потоком, а перед самым закрытием ввалилось столько японцев, словно выгрузили целый автобус. Все они заказали одно и то же, и в конце концов бедняга Бенджи чуть не спятил.

Выслушав, Джосс принесла чаю.

– Благослови тебя Бог! – с чувством воскликнула Кейт.

Несколько минут она пила чай с закрытыми глазами и выражением довольства на лице, а Джосс без помех разглядывала ее. У Кейт была новая стрижка – более короткая, и это ей шло. Прежде Джосс не пришло бы в голову смотреть на Кейт бесстрастно, как стороннему наблюдателю, но за последний месяц она делала это так часто, что уже находила естественным.

Эмма сказала, что Кейт выглядит очень стильно. Джосс при этом испытала разом и гордость, и неловкость.

– Мам!

Кейт не сразу вышла из своего транса. Оседлав стул, Джосс положила локти на спинку.

– Мам, мне пора уходить.

– А я и не знала, что ты куда-то собираешься, – беспечально откликнулась Кейт. – К Энжи или к Эмме?

– Ни к той, ни к другой, – ровно ответила Джосс. – Я ухожу домой, на виллу Ричмонд.

Глаза Кейт открылись на всю ширь, брови высоко поднялись, рот приоткрылся. Потом она встряхнулась, отставила пустую чашку и села очень прямо.

– Но, Джосс, твой дом здесь!

– Здесь твой дом, – сказала Джосс тем же тоном неколебимого спокойствия. – Мой дом там.

С минуту продолжался поединок взглядов. Джосс не опустила глаз.

– Разве ты не счастлива со мной? Я думала… мне казалось… у тебя был такой вид…

Джосс промолчала.

– Нам же было весело! – крикнула Кейт.

– Это правда.

– Вот видишь! – Она сжала подлокотники и наклонилась вперед, ближе. – Тогда почему?..

Ни выражение ее лица, ни тон голоса нисколько не нравились Джосс, но приходилось продолжать разговор. Она предполагала, что это будет нелегко: что Кейт не поймет, будет уязвлена, примет близко к сердцу и тому подобное. Однако отступить она не могла.

– Мне необходимо вернуться туда. Дело не в тебе, просто я не могу и дальше так жить. – Она помолчала и решительно закончила: – Не могу больше играть в этом спектакле.

– В спектакле?!

– Да. Это ненастоящая, нереальная жизнь.

– Что нереального в том, что мать и дочь живут под одной крышей, едят за одним столом, разговаривают?!

– Все, что ты перечислила, – реальное и настоящее, но не между нами. Мы с тобой как дети, которые играют в дочки-матери. Вся твоя теперешняя жизнь – сплошное притворство.

– Притворство?!

– Ты не живешь, – продолжала Джосс, сама себе поражаясь, – а играешь в жизнь день за днем.

Наступило молчание. Кейт поднялась из кресла и медленно прошла мимо Джосс к окну. Она стояла и смотрела в него очень-очень долго (по крайней мере так показалось), потом вернулась на свое место и заговорила иначе, бесстрастным и бесцветным голосом:

– Часто ты встречалась с Джеймсом?

– Ни разу. Ни с ним, ни с дядей Леонардом, ни с мисс Бачелор.

– Тогда откуда все это? Раньше ты не умела так излагать.

– Пришлось научиться. – Джосс перевела дух. – Весь месяц я вела календарь. Разграфила кусок картона на двадцать восемь квадратиков, по числу дней, и каждый вечер один заштриховывала. Сегодня как раз месяц, как я здесь. Видишь ли, я дала себе слово, что целый месяц буду только с тобой, здесь в Осни, а к Джерико не подойду и не заговорю с Джеймсом или Леонардом даже по телефону. Слово я сдержала, а теперь мне пора.

– Почему?! – Кейт уткнулась лицом в ладони и повторила шепотом: – Ну почему?

– То, что там, больше похоже на семью.

– Из-за Джеймса?

Джосс долго молчала, но потом ответила:

– Там моя комната и все вещи. – Однако это была лишь часть правды.

– Я просто не могу поверить!

– Может, вернемся вместе? – с нажимом спросила Джосс.

– Ну уж нет!

– Почему? Джеймс тебя, конечно, примет…

– Я не желаю возвращаться туда! Я наконец свободна! Ради этого все и затевалось. Я думала, ты понимаешь. Думала, что за месяц, пока мы были вместе и ты держалась иначе, так мирно и славно… я думала, что ты на моей стороне, что ты переняла мой взгляд на вещи…

– Нет, – перебила Джосс. – Я по-прежнему считаю, что ты спятила.

Вонзив ногти в ладони, Кейт приказала себе не доводить дело до ссоры.

– А ты бы осталась, будь у нас другое жилье? Которое тебе больше по нраву? Можем подыскать его вместе!

Сердце Джосс стеснилось. Она предвидела все, кроме уступчивости.

– Нет! – отрезала она, крепче вцепившись в спинку стула.

– Вот, значит, как? Единственное место в мире, где ты соизволила бы со мной ужиться, – это вилла Ричмонд? Даже при условии, что я там несчастлива?

– А я должна уживаться с тобой здесь, где несчастлива я? У меня есть такое же право выбора, как и у тебя.

– Нет, не такое же! Ты еще ребенок, – возразила Кейт без былой уверенности.

– Это мы уже проходили, – усмехнулась Джосс.

– Дело в Марке, да?

– Нет, не в Марке, – со вздохом ответила она.

– Он тебе не нравится, вот ты и…

– По-моему, это дрянь человек, но дело не в этом. Я уже объяснила причину.

Кейт снова поднялась, надломленная и несчастная, и это зрелище вызвало в Джосс волну раскаяния.

– Ты уходишь потому, что я недостаточно мать, чтобы ты могла чувствовать себя со мной как дома.

Джосс промолчала. Ей хотелось сказать что-нибудь теплое, ласковое, но любые слова прозвучали бы как извинение, а извинившись, она совершила бы роковую ошибку. Поставила бы точку на том, что затеяла. Опустив глаза на ковер, подделку под турецкий, она принялась считать лепестки у центрального цветка.

– Ах, Джосси… Джосси… – потерянно произнесла Кейт.

Девять лепестков, десять лепестков. Отчаянно хотелось попросить прощения за ненамеренную жестокость. Одиннадцать лепестков, двенадцать…

– Что такое есть у Джеймса, чего нет у меня?

Спасительный гнев, вспыхнув, бесследно выжег раскаяние. Джосс вскочила, перевернув стул.

– Он никого ни к чему не принуждает, ясно?! Он даже ни о чем не просит! Ни меня не просил и, между прочим, ни тебя!!!

С этим она выбежала из комнаты и по неосвещенной лестнице бросилась к выходу на улицу. Из-за прикрытой двери в заднюю часть дома несся рев последней фаворитки мистера Уинтропа, Пегги Ли: «Куда подевались златые денечки, куда подевались цветы и вино?» Открыв дверь, Джосс мстительно захлопнула ее за собой с такой силой, что Пегги Л и подавилась словами, а мистер Уинтроп выполз из своей берлоги и, задрав голову, начал осыпать Кейт проклятиями.

Джосс совсем упустила из виду Хью. Заплатив таксисту и свалив вещи в кучу у двери виллы Ричмонд (любимое одеяло на самом верху), она позвонила, ни минуты не сомневаясь, что откроет Джеймс, а она, выпалив: «А вот и я»! – будет ждать его решения. Однако за дверью оказался Хью в голубой рубашке и белых джинсах. Переполненная отвращением, Джосс подумала, что Джеймс никогда, ни за что не надел бы белые джинсы – только не белые в таком-то возрасте.

– Боже правый! – воскликнул Хью вместо приветствия.

– А вот и я… – промямлила Джосс.

– Вижу, вижу. Кейт знает?

– Она дала денег на такси.

– Ну и ну! Она тебя вытурила?

– Ничего подобного! – запротестовала Джосс, начиная злиться. – Наоборот, она меня уговаривала не уезжать. Но я хотела, и вот я здесь.

– Раз приехала, заходи. – Хью потянулся за ближайшей сумкой.

– Я здесь живу! – яростно отчеканила она.

– Да? Я думал, ты просто заглянула.

– А вот что здесь делаешь ты?!

– Господи Боже! – поежился Хью. – Такие разборки не для меня.

Схватив в охапку одеяло, Джосс прошествовала мимо него в холл.

– Где Джеймс?

– Его нет.

– А дядя Леонард?

– В саду, распивает чаи с Беатрис. Они…

Не слушая, Джосс отшвырнула одеяло и бегом бросилась через холл на кухню, к дверям в сад. Мисс Бачелор и дядя Леонард сидели в белых пластиковых креслицах за столом, накрытым под развесистой ивой, причем он был еще и в панаме с черной лентой и полопавшимися полями.

– Я вернулась! Вернулась! – закричала Джосс на бегу.

Двое под ивой синхронно повернулись.

– Вот уж в самом деле чертовски неприятный сюрприз, – сказал Леонард, воздевая узловатые, в пятнах, руки.

Джосс плюхнулась в траву у их ног, шумно дыша и улыбаясь во весь рот.

– Привет! Да, а почему этот еще здесь?

– Хью? Сам себя об этом все время спрашиваю. Надоел хуже некуда!

– Джозефина, я надеюсь, этот визит одобрен твоей матерью?

– Скажите лучше, где Джеймс.

– Девчонка, ты выглядишь еще хуже, чем обычно! Ну вот скажи, зачем тебя принесло? Без тебя тут была тишь да благодать.

– Джеймс, Джозефина, отправился на выставку современной живописи. С миссис Ачесон.

– С Блуи, – поправил Леонард.

– У меня язык не поворачивается произнести это странное имя.

– Зато у нее аккуратная маленькая попка, не то что у некоторых.

– Леонард!

– Я честно пыталась там прижиться, – сказала Джосс, вклиниваясь в эту перепалку, от которой веяло домом. – Но не могла. Не из-за мамы, просто там… – Она помолчала, подбирая слова. – Это все было сплошное притворство. Игра в дочки-матери.

– Умница! – просияла Беатрис. – Нам всем тебя ужасно недоставало.

– А вот и не всем! – сварливо возразил Леонард.

– Я тоже не очень-то по тебе скучала, – парировала Джосс.

– Тогда зачем притащилась?

– Здесь нет мистера Уинтропа.

– Это еще кто такой?

– Домовладелец. От него смердит. – Джосс ехидно ухмыльнулась. – Почти так же сильно, как от тебя.

– Нахалка!

– А почему Джеймс ходит по выставкам с Блуи? Она же замужем.

– Она очень добра ко всем нам, – ответила Беатрис, переглянувшись с Леонардом, – и на редкость хорошо подкована как домохозяйка.

– Ну, раз так… – Джосс поднялась и потянулась. – В какой он комнате, этот?.. Надеюсь, не в моей?

– Хью? О нет! Миссис Ченг грудью защищала твою обитель.

– Пойду заброшу вещи, позвоню Гарту и Энжи… короче, займусь делом.

Она пошла к дому, провожаемая любящими взглядами.

– Милый ребенок! – прочувствованно сказала Беатрис.