Текст книги "Любовь без границ"
Автор книги: Джоанна Троллоп
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)
– Что, простите?
– К сыру.
Джеймс посмотрел себе в тарелку и с изумлением обнаружил, что успел ее опорожнить.
– Перцу? Я не распробовал.
– Покажите мне вашу жену.
– У меня нет жены.
– О! Надо было навести насчет вас справки, – с сожалением сказала Зои. – Тогда бы я не ляпнула бестактность. А ведь кое-какой жизненный опыт имеется! Впрочем, некоторые так ничему и не учатся, даже если всю жизнь отираются среди знаменитостей. Прошу прошения!
– Не стоит. Я не гей.
– Тогда почему у вас нет жены?
Джеймс открыл рот и понял, что не заставит себя даже упомянуть о Кейт.
– Была, но умерла. Давно, – сказал он вместо этого.
– Так вы вдовец… – Зои не без усилия отвела от его лица завороженный взгляд. – Завидую! Жду не дождусь, когда сама буду вдовой.
– В этом нет ничего приятного.
– Для кого как, – сказала она, впервые за все это время улыбаясь. – Лично я только и живу ожиданием. Ах, пережить мужа! Этим я отомстила бы за все.
По дороге домой настроение у Джеймса было хуже некуда. До отвала наевшись вкусной еды и воздав должное напиткам, он тем не менее не чувствовал ни малейшего довольства и был глубоко разочарован своим первым опытом светского общения в отсутствии Кейт. Нить разговора за обеденным столом была скоро перехвачена коллегами Хью и к пудингу уже плотно унизана обрывками воспоминаний о прежних, золотых деньках, когда телевидение было отдано на откуп дилетантам со средствами. Они без стеснения ржали во весь голос, дымили в лицо соседям по столу, опрокидывали дорогое бренди в рот целыми бокалами и цеплялись к Хью с дурацкими шуточками. Фредерика сделала несколько бравых попыток вовлечь Джеймса в разговор на милую ее сердцу тему дошкольного образования, а Зои, гоняя по тарелке нетронутую пищу, снова и снова погружалась в грезы о том, как расквитается с мужем, сломавшим ей жизнь. В конце концов Джеймс решил, что с него хватит, и сбежал со своим кофе в столовую – только чтобы наткнуться там на Фанни Маккинли. Она долго, очень долго рассуждала о необходимости ввести в каждое иллюстрированное издание раздел о духовном росте, а Джеймс кивал, смотрел на нее и думал: вот создание, изысканное, как хорошо отшлифованная статуэтка из дорогого дерева, но в нем нет ни капли уязвимости, ни капли женственности, и это делает его в конечном счете отталкивающим.
– Ну как, хорошо повеселился? – спросил Хью, когда Джеймс объявил, что ему пора домой.
– Отлично.
– Значит, все в порядке? – не унимался Хью, неестественный в своем чрезмерном оживлении.
– В полном.
– Не теряй связи, старина. – Он хлопнул Джеймса по спине, хотя знал, что тот терпеть этого не может.
Каким облегчением было снова оказаться в машине, нацепить разболтанные очки и покинуть этот наманикюренный уголок сельской местности ради безобразного и родного Джерико! Джеймс чуть не повернул на юг, чтобы объехать Лондон по периметру и бросить взгляд на Осни, но подумал, что бередить воспаленные чувства так же глупо, как трогать больной зуб. Он отправился домой, намереваясь провести целый час в саду, что-нибудь подстригая или выпалывая сорняки. В прошлом это, конечно же, было обязанностью Кейт… Впрочем, Кейт любила ухаживать за садом.
О том, что Леонард пообедал, недвусмысленно повествовали сковорода, вся в застывшем жиру, и сток раковины, забитый остатками консервированных бобов. На столе красовалась грязная тарелка. Кое-как свернутая воскресная газета была в красных кругах от стакана, початая бутылка стояла открытой, а пробка валялась под столом. Казалось, в доме обитает сразу два морально незрелых, безответственных подростка. Наполнив сковороду горячей водой, Джеймс начал пробивать сток. Он думал о том, как же, черт возьми, удается сосуществовать членам других семей и как женский пол выдерживает все это свинство. Неудивительно, что время от времени какая-нибудь домохозяйка приканчивает всех своих близких! За этот каторжный труд по меньшей мере надо платить, вот только мало какой муж зарабатывает достаточно, чтобы окупить жене потраченные нервы! А уж если на шее сидит парочка вроде Джосс и Леонарда…
Дядя был у себя и делал вид, что с головой погружен в кроссворд.
– Неужели трудно убрать за собой, а? – с порога спросил Джеймс.
Леонард начал гудеть себе под нос какой-то мотивчик.
– Где Джосс?
– Шляется. Совсем обнаглела! – ответил Леонард, хватаясь за шанс сменить тему.
– Она не говорила, когда вернется?
– Скажет она, как же!
– Если так пойдет и дальше, Джосс вылетит отсюда в Осни, а ты – в дом престарелых.
– Шутишь? – вздрогнул Леонард.
– И не думал.
– У тебя же доброе сердце!
– Было доброе, но вы по нему слишком нагло топчетесь, – с горечью заметил Джеймс. – За все время ни один ни разу не помог, даже по мелочи. Не надейся, что на ночь я буду поить тебя чаем!
Он вышел, хлопнув дверью. Леонард осторожно расслабился.
– Я и не надеялся, – проворчал он.
К восьми часам (крайний срок по воскресеньям) Джосс домой не вернулась. Не было ее ни в девять часов, ни в десять. Леонард, который упорно дулся на Джеймса, наотрез отказался разделить его первоначальную тревогу и последующий гнев.
– Может, пора звонить в полицию?
– И как ты это подашь? «Чужой ребенок не вернулся ко мне домой»?
– Может, и чужой, но вверенный моим заботам!
– Позвони тому, кто тебе его вверил. – Кейт? Ты с ума сошел!
– Это ее ребенок, не чей-нибудь. Ее треклятое отродье!
В конце концов, измученный усталостью и страхом, Джеймс набрал в кабинете оставленный Кейт номер владельца дома.
– Слушаю! – завопили в трубку, стараясь перекричать звуки оркестра Сэма Донахью.
– Мистер Уинтроп? Можно к телефону Кейт Бейн?
– Ее нет! Где-то ходит!
– А когда вернется?
– Не знаю! Она мне не докладывается!
На другом конце линии положили трубку, и Джеймсу пришлось сделать то же. Он прижался к телефону лбом и несколько минут сидел с закрытыми глазами и сжатыми кулаками. Потом прошел к письменному столу, вырвал из блокнота листок и мрачно стал писать.
«Дверь заперта. Трезвонить бессмысленно. Отправляйся в Осни».
Записку Джеймс вынес на улицу и прилепил в самый центр парадной двери так, чтобы нельзя было не заметить. Вернувшись в дом, он запер дверь, заложил обе задвижки и вдобавок защелкнул тяжелую старомодную цепочку, которой не пользовался лет тридцать.
Джосс, пошатываясь, стояла на тротуаре перед домом. Была половина второго ночи. На вечеринке она выпила слишком много рома с кока-колой и несколько раз душевно затянулась «косяком», который кто-то пустил по кругу. Особого кайфа словить не удалось, зато теперь тошнило и хотелось забраться под одеяло в любимой спальне.
Записка была черным по белому такими крупными буквами, что прочесть можно было и с тротуара. Джеймс даже не затруднился подписать ее, и это немного пугало. Джосс шмыгнула носом и всхлипнула, поспешно отерев глаза рукавом, от которого крепко разило табаком, «травкой» и прочими радостями недавней вечеринки. Темная громада дома казалась крепостью, готовой к любой осаде, да и самый тон записки – суровый, бескомпромиссный – не оставлял надежды на хеппи-энд, поэтому Джосс не решилась бросить камешком даже в окно дяди Леонарда.
Продолжая шмыгать носом, она уселась прямо на тротуар, привалилась спиной к фонарному столбу и попробовала взвесить возможности.
Можно было вернуться на вечеринку, обещавшую гудеть до утра, – в пошлую дыру, где тусовался народ без определенных занятий, как правило, недоучки частных школ Оксфорда. Презирая скромную прослойку, из которой вышли, они из кожи вон лезли, чтобы искоренить в себе всякий намек на условности. Снова влиться в эту дикую толпу без Гарта было страшновато, а Гарт, конечно, уже был на Обсерватори-стрит со своими родителями, смотревшими сквозь пальцы на все, кроме грубости и неряшливости.
Джосс прикинула, не сунуться ли туда, но даже самым либеральным родителям надо быть хотя бы представленной, чтобы будить их в два часа ночи. К тому же Обсерватори-стрит была не просто далеко, а очень-очень далеко от Джерико, если принять во внимание социальный уровень.
В записке стояло «отправляйся в Осни». Эту возможность не хотелось и рассматривать. Чем ехать в Осни, думала Джосс, лучше уж перелезть через ограду в сад, вломиться в сарай и переночевать между газонокосилкой и пирамидой из пластмассовых кресел. Одно дело встречаться с матерью на нейтральной территории, и совсем другое – добровольно ступить на ее территорию, в ее так называемую новую жизнь. Однажды она уже сделала это, чтобы отстали, и будет теперь раскаиваться до скончания века. Нет уж, пропади этот Осни пропадом!
Джосс с трудом поднялась на ноги. Ей было по-настоящему плохо. На вечеринке Гарт… он… словом, сделал попытку. Джосс прекрасно знала, что рано или поздно попытка будет сделана, и ждала этого даже с некоторым нетерпением. В первый момент казалось, что будет приятно, но не было нисколечко, было больно и противно, но она не решилась вырваться. Хорошо хоть, дело не зашло слишком далеко – кто-то сунул нос в комнату и, как говорится, сломал Гарту весь кайф, а потом он был слишком «под балдой» для второй попытки.
Джосс вспомнила любимую подушку и одеяло, отделенные от нее толстыми стенами дома, и ей стало так жалко себя, что слезы градом покатились из глаз. Она потащилась к ограде и встала перед ней, высматривая, за что бы ухватиться. Увы, ограда была дощатая, сделанная навстык, и в ней не было даже вертикальных щелей. Прижав лоб к холодному гладкому дереву, Джосс подумала: «Ну и ладно! Ну и все равно! Останусь тут и буду стоять до утра…»
Внезапно она выпрямилась, пораженная неожиданной идеей. Постояла, поразмыслила. Почему бы и нет? Ничто не мешает хотя бы попробовать.
Покрепче стянув у горла куртку, девочка зашагала прочь от виллы Ричмонд на Кардиган-стрит, к мисс Бачелор.
Глава 10
– Я овсянку не ем…
– Сегодня ты ешь то, что дают! – отрезала мисс Бачелор.
Джосс со вздохом подумала, что в этом доме не имеет никаких прав, а если бы имела, у нее не хватило бы сил на протест, даже насчет ненавистной овсянки. Это серое месиво дожидалось своего часа, как расплата за содеянное.
Ночь прошла на диване в гостиной, на территории Грейс, под грудой лоскутных одеял, с единственным светлым пятном в виде Кэт под боком. К чести мисс Бачелор, она не особенно удивилась при виде Джосс и не стала муссировать вопрос о том, что ее будят чуть ли не под утро. За это пришлось выпить громадную чашку комковатого какао.
– Предупреждаю, у меня начисто отсутствует материнский инстинкт, – заявила мисс Бачелор. – Впрочем, за этим тебе следовало обратиться в Осни.
Первым чувством Джосс поутру была сокрушительная головная боль. А теперь еще эта овсянка! С каким наслаждением она осушила бы двухлитровую бутыль ледяной воды, лучше всего в очень тихом и темном месте!
Джосс повозила в овсянке ложкой, наделав кратеров, в которых стало скапливаться молоко.
– Когда ты все это съешь, – сказала мисс Бачелор, невозмутимо намазывая кусок хлеба мармеладом, – мы вместе отправимся на виллу Ричмонд. И ни минутой раньше.
– Все я не съем…
Джосс положила в рот ложку овсянки и принялась с отвращением жевать.
– Ты хочешь жить на вилле Ричмонд?
Проглотить кашу стоило титанического усилия, так что на глаза навернулись слезы. В висках болезненно отдавалась размеренная пульсация водопроводных труб – в ванной Грейс, как обычно по утрам, истово предавалась омовению.
– Так ты хочешь там жить или нет?
– Я там и живу…
– Совсем не обязательно.
– Живу! Мне Джеймс разрешил! – Джосс атаковала овсянку, словно злейшего врага.
– Разрешил до поры до времени, а если будешь выкидывать такие коленца, выпроводит тебя – и дело с концом.
– Не выпроводит!
– Имеет полное право. В самом деле ведешь себя как ясельная!
Именно так Джосс себя и чувствовала – как ясельная. Сделав трудный глоток, она схватилась за чай, чтобы помочь овсянке провалиться в желудок.
– Ты вообще представляешь себе, что такое испытательный срок? Это когда безупречным поведением доказывают, что достойны доверия. Ты, Джозефина, поступаешь прямо наоборот. Зачем Джеймсу еще один нахлебник? Ты ему не дочь и (как сама любишь всем напоминать) даже не падчерица, он может избавиться от тебя, когда сочтет нужным.
Это заставило Джосс оторвать наконец взгляд от тарелки.
– Если хочешь и впредь оставаться под его крышей, – неумолимо продолжала мисс Бачелор, – начни наконец зарабатывать себе это право. Когда в отношения не вложено никаких усилий, они не стоят ломаного гроша. – Она поднялась. – Пойду позвоню Джеймсу, что с тобой все в порядке. Если к моему возвращению овсянка будет съедена, мы вместе отправимся на виллу Ричмонд, если нет (или если, Боже упаси, я найду ее в мусорном ведре), ты на такси отправишься в Осни.
Джосс смотрела круглыми глазами, и во взгляде ее все больше проступало облегчение.
– Слава Богу! – воскликнул Джеймс.
– Вы, конечно, натерпелись страху?
– Лично я всю ночь не сомкнул глаз! Что она себе позволяет? Как по-вашему, Беатрис, она хоть немного раскаивается?
– Полагаю, что да. Правда, с человеком, полностью лишенным дара самовыражения, трудно что-то сказать наверняка… и все же я чувствую в Джозефине зачатки раскаяния.
– Хотел бы я хоть раз их почувствовать, – проворчал Джеймс, перекладывая трубку к другому уху. – Вообще начинаю жалеть, что позволил Джосс остаться. На пару с Леонардом они сведут меня с ума!
– Так отправьте ее к матери.
– Ну, это не так просто. Как говорят, взялся за гуж… на мне лежит ответственность, а теперь, когда такое случилось, еще и определенная вина…
– Чушь! – перебила мисс Бачелор. – Джосс не беспомощная жертва обстоятельств, это личность.
– Да, но совсем юная и незрелая личность. Мне бы следовало…
– Прекратите! И чтобы я больше не слышала этой чепухи! Почему люди так любят обременять свою совесть? С чего вы взяли, что обязаны исправлять характер чужой дочери?
– Не обязан, конечно, но мог бы внести свою лепту в воспитание Джосс. Каждый ребенок имеет право на семью, и моя вина в том…
– Какая, к черту, вина! – закричала Беатрис так громко, что Джеймс чуть не выронил трубку. – Я же сказала, довольно этой чепухи! Кругом он виноват, просто тошно слушать! «Право ребенка на семью», «право ребенка на семью»! При чем здесь вы, Джеймс Маллоу? И вообще, кто когда имел нормальную семью со времен Древнего Египта? Почитайте хотя бы жизнеописание Агамемнона!
Трубку бросили.
– Кто звонил? – громко осведомился сверху Леонард.
– Беатрис. Джосс у нее.
– Уфф! Что она сказала?
– Что по сравнению с Агамемноном у меня все о'кей.
Леонард, к которому сразу вернулся весь его юмор, засмеялся старческим кудахтающим смехом, а Джеймс закрыл глаза и прислонился к стене рядом с умолкшим телефоном. Он бы отдал все, буквально все, чтобы хоть на несколько минут ощутить слепой, безудержный, праведный гнев на Кейт.
Сервируя столы для вечерней смены, Кейт напевала без слов. Снизу, с кухни, доносился непрерывный поток проклятий в адрес соуса – на этот раз Бенджи приходилось бороться не только с врожденным отвращением к понедельникам, но и с тяжелейшим похмельем, благоприобретенным за прошедшие выходные. Кристины в пиццерии не было, она уехала на турнир по фехтованию болеть за сына. На прощание она оставила ворох указаний, которые Кейт старательно записала и отложила в сторонку, чтобы не мешали притворяться временной хозяйкой заведения.
В выходные она тоже не скучала. Марк взял ее на роскошную вечеринку, как раз такую, какие она когда-то любила и каких не случалось очень-очень давно, по меньшей мере десять лет. Забылось даже самое ощущение этого события – весь подъем, легкость и довольство, которые чувствуешь после многих туров танца. Домой они с Марком вернулись пешком, через весь воскресный полуночный Оксфорд, необычайно тихий и мирный, словно затаивший дыхание перед очередным рывком к знаниям. На улицах, всю неделю бурливших энергией, хозяйничала тьма, местами разреженная светом фонарей. Они шли не спеша, напевая отрывки из песен, под которые танцевали. Кейт держала Марка за руку и в какой-то момент, переполненная счастьем, увлекла его за собой бегом, мимо сонных домов, мимо освещенных витрин с манекенами в неестественных позах. У одной витрины они остановились отдышаться. Магазин был фирменный, поэтому фигуры не имели голов (над воротниками торчали лишь закругленные верхушки полированных шей), и это вдруг показалось ужасно смешным.
– Ах, взгляни ж на меня хоть один только раз! – пропел Марк, опустившись на колено перед самой расфранченной дамской фигурой и бряцая по струнам воображаемой гитары.
Кейт смеялась до упаду.
Понятное дело, перед тем как расстаться, они поднялись к ней в комнату. Марк, как и положено тайному любовнику, снял ботинки и шел за Кейт на цыпочках, след в след.
– Думаешь, Уинтропа так просто разбудить? – прошептала она, едва сдерживая смех. – У него слух понижен от постоянного рева музыки. И даже если б не был, ему глубоко плевать, кто ко мне ходит – лишь бы вовремя вносила плату. К тому же скоро по этой лестнице будет ходить Джосс. – Она сразу посерьезнела. – Ох, скорее бы! Это мой последний повод для беспокойства, последняя проблема.
– Ну да, Джосс…
Марк подавил вздох. Он тоже мечтал, чтобы эта проблема исчезла, причем навеки. А еще лучше, чтобы вовсе не возникала, чтобы никакой Джосс просто не было. Со дня знакомства он мысленно называл ее не иначе как «противная девчонка». Он не любил думать о Кейт как о чьей-то матери, предпочитая видеть в ней свободное существо, прекрасную птицу, которую он освободил из опостылевшей клетки. Освободил, между прочим, для себя.
Кейт, однако, не слишком рвалась снова принадлежать кому бы то ни было, в том числе Марку. Она была теперь восторженной, беззаботной – в точности такой, какой он желал ее видеть поначалу, – но все изменилось, и этого уже было мало. Его чувство достигло той стадии, когда хочется гарантий: признаний, обещаний, доказательств любви. Этого не удавалось добиться от Кейт ни в постели, ни вне ее. Она была покладистой, но до определенных границ, а Марк жаждал, чтобы она отдавалась ему с полным самозабвением, позволяла увлечь, куда ему вздумается, допускала все, что ему придет в голову. Немного здорового насилия, например. «Доверься мне полностью!» – умолял он, предлагая то и это, но Кейт только качала головой. Однажды у него вырвалось: «Черт возьми, ты что, представляешь себе Джеймса?» Как будто искренне удивленная, она ответила: «Конечно, нет!» Марк не поверил. Готовый на все, лишь бы привязать ее к себе, последней ночью он постарался быть нежным и осторожным, но ничего не вышло: он попросту не умел управлять своей страстью. Несколько раз у Кейт вырывался протестующий крик, и в конце концов она воскликнула: «К чему такая гонка? Это ведь не кросс!..»
Все это Кейт вспоминала, накрывая столы. Может, недельку обойтись без секса? Марк очень красивый мужчина, с великолепным телом, и секс с ним хорош (впрочем, если подумать, так ли уж хорош?), но в данный момент ее не слишком тянуло к сексу. Ни с Марком, ни с кем другим. Хотелось пожить мирно, без потрясений, хотелось побыть наедине с собой. На этой неделе как раз благоприятный момент: четыре вечера занято работой, на пятый запланирован выход в кино с Хелен (не сразу удаюсь набраться храбрости позвонить из-за истории с бегством из Мэнсфилд-Хауса, но приглашение было принято благосклонно, и выходило, что все между ними не так уж плохо). Остается два, а два вечера в неделю наедине с собой – это святое право каждого. На Марка времени не оставалось, но обижаться ему было не на что. Разве она не согласилась прийти к нему на просмотр передачи об эвтаназии? Это и будет компенсацией за недельную разлуку, а до той поры… о! До той поры время будет принадлежать ей, и только ей. Сознание этого как раз и заставляло Кейт напевать.
– Ау-у! – раздалось с лестницы на кухню.
Она повернулась и увидела торчащую голову Бенджи.
– Угадай, что случилось!
Не стоило и пытаться задавать прямой вопрос. Бенджи был Бенджи, он не отступался, пока не считал игру законченной.
– Ты сменил сексуальную ориентацию.
– Еще чего! Вторая попытка?
– Тебя приглашают шеф-поваром в Букингемский дворец.
– Нет, но звучит неплохо. Третья?
– Звонил Элтон Джон.
– Ах, если бы! Ладно, не буду тебя мучить. На самом деле случилось ужасное – у нас вышел весь орегано.
– И что же?
– Как что?! Думаешь, у меня есть время таскаться по рынкам? Кейт, лапочка, душечка, милашечка, выручай!
– Все ясно.
– Как минимум четыре унции! Сублимационной сушки!
– От тебя никакого толку, – вздохнула Кейт.
– Не всегда, кисонька, далеко не всегда, – ухмыльнулся Бенджи (в точности как она и ожидала). – Расспроси народ, и тебе скажут.
Голова скрылась из виду. Кейт выудила купюру из коробки с деньгами на текущие расходы и, продолжая напевать, вышла за дверь. Стоял чудесный день: с чистыми голубыми небесами, с облаками, похожими на комки ваты, – день, созданный для надежд и оптимизма. С боковой улицы, где находилась пиццерия, Кейт вышла на Корнмаркет-стрит, стремительно пересекла ее, пробежалась под арками «Кларедон пресс» и оказалась на широкой, оживленной Куин-стрит. Здесь она помедлила, высматривая брешь в плотно идущем транспорте (не ждать же, в самом деле, у светофора в таком задорном настроении!), и вдруг увидела Джеймса и Джосс.
Обремененные покупками, они стояли у того же самого перехода, только с другой стороны улицы, и терпеливо дожидались зеленого света. В Кейт сразу умерло всякое оживление. Вид у них не был ни покинутый, ни несчастный, и как-то не казалось, что они умирают от желания ее повидать. Правда, они и не лучились счастьем от того, что проводят время в обществе друг друга, но лучше бы уж это. Они выглядели (и это больно ужалило Кейт в самое сердце) как люди близкие, давно привыкшие друг к другу, когда другой как бы сам собой разумеется и все самое скучное, самое утомительное, вроде шопинга, переходит с ним в разряд простой и по-своему приятной повседневности. Когда загорелся зеленый свет, они двинулись через улицу, и Джеймс, переложив пакеты в одну руку, другой взял Джосс за локоть. Это было бессознательное, чисто инстинктивное движение заботливого отца по отношению к дочери.
Кейт скрылась раньше, чем ее заметили.
Близнецы Хантер сидели в гардеробе. Они забрались в него, чтобы спрятаться от Сэнди, а двери взяли и захлопнулись и оказались слишком тяжелы для детских ручонок. Джордж и Эдвард не имели ничего против: гардероб был мамин, эта пахнущая мамой тьма навевала ощущения смутно знакомые и очень уютные. К тому же, раз уж гардероб находился в родительской спальне, освобождение было гарантировано, а на данный момент у мальчиков было сразу два интересных занятия: прислушиваться ко все более раздраженным призывам Сэнди, а также совать голову то в мамину юбку, то в штанину ее брюк и с упоением сознавать, как неприлично они себя ведут.
– Пиф-паф! – крикнул Джордж очень невнятно из-за набившегося в рот черного шифона.
Эдвард потянул с плечиков пиджак, и тот свалился ему на голову. Он уткнулся в него, изнемогая от смеха.
– Толстуха Сэнди! Толстуха, толстуха! – повысил голос Джордж и, совсем расходившись, крикнул: – Толстожопая!
– Тсс!
Тяжелые шаги приблизились и затихли за дверью – даже Сэнди, с ее хорошо отработанной простодушной наглостью, не решилась с ходу вторгнуться в святая святых. Потом дверь все-таки открылась. Близнецы затаили дыхание. Эдвард, так и лежавший на полу гардероба, приник глазом к щели. У самой двери виднелись домашние тапки и нижняя часть тренировочных брюк. Тапки зашлепали сперва по половицам, потом по белому греческому ковру. Снова остановились, теперь уже у туалетного столика. Послышалось постукивание перебираемых флаконов и баночек, позвякивание маникюрных принадлежностей, что-то тонко проскрежетало по стеклу, под которым, как было хорошо известно Джорджу и Эдварду, хранились их фотографии еще с тех давних времен, когда они терялись в детской ванночке. Сэнди оставалась у столика ужасно долго, так долго, что становилось невозможно дальше держать в себе как смех, так и содержимое мочевого пузыря. Наконец послышалось: «Маленькие гаденыши!» – после чего Сэнди прошагала к двери и вскоре вышла из спальни.
Джордж обессиленно рухнул рядом с братом. Из осторожности они все еще зажимали рты руками, но смех рвался наружу и, конечно, вырвался, мгновенно расслабив все судорожно сведенные мышцы. Мальчики смеялись, по ногам у них текло и понемногу вытекало из гардероба, образуя лужицу на чисто вымытом, до блеска отполированном полу спальни.
Нагнать на Сэнди страху было непросто.
– Ничего такого страшного я не сделала, только вышла в туалет. Всего-то и дел было три минуты.
– И вы говорите, что обыскали весь дом? Абсолютно весь?
– Весь как есть.
– Даже спальню?
– В вашу спальню мне заходить не велено.
Джулия осторожно перевела дух. Не следовало выказывать свой страх перед Сэнди, особенно после того, как та заявила: «Подумаешь, большое дело! Животы подведет – прибегут как миленькие».
За всю бытность Джулии матерью ей не приходилось испытывать ничего даже отдаленно похожего, и она гордилась своим умением сохранять хладнокровие. Такой всеобъемлющий страх шокировал, он был тем более силен, что день удался, что до этой минуты все шло гладко, как по маслу. Фанни Маккинли попросила интервью для своего журнала, Хью позвонил с новостью, что передача об эвтаназии (под названием «Есть ли у нас право на выбор?») выходит одновременно на всех коммерческих каналах и что пресса уже начинает слетаться на запах гарантированного успеха.
И вот – на тебе!
– Может, хотите чайку? – спросила Сэнди. – Я поставлю чайник и бекон могу поджарить. Они, как унюхают, мигом объявятся.
Вместо того чтобы холодно сказать «нет», Джулия выкрикнула это слово истерически, заставив Сэнди вытаращить глаза.
– Я хочу подняться в свою комнату! Если Джордж и Эдвард там, они… они откликнутся на мой голос!
– Вот и ладно.
Джулия вышла с кухни, пытаясь убедить себя, что явное безразличие Сэнди – просто умение держать себя в руках.
– Мальчики! – позвала она, взбегая по лестнице. – Мальчики!
Наверху она заглянула по очереди в каждую из спален, громко окликая, и наконец оказалась перед последней. Открыла дверь.
– Джордж! Эдвард! Милые мои, вы здесь?!
Ответа не последовало, и Джулия вошла. Царившая в спальне тишина казалась неестественной, полной угрозы. Понимая, что не справляется с ситуацией, Джулия решила позвать на помощь Хью. Сбросив пиджак прямо на кровать (что прежде просто не пришло бы ей в голову), она метнулась к телефону. Этому сопутствовал чавкающий звук, словно она во что-то попала ногой. Джулия посмотрела на пол. За ней тянулись мокрые следы, и следы эти шли от приличного размера лужи перед гардеробом.
Откуда здесь лужа? И лужа чего?
Как только Джулия с опаской обмакнула в лужу палец, близнецы в гардеробе – испуганные, в мокрых штанишках – подняли дружный рев.
Хью нашел происшествие уморительным. Заключив Джулию в объятия, он разразился хохотом и не отпустил ее, пока не выдохся. Потом он навестил Джорджа и Эдварда, уже лежавших по своим кроваткам. Там за воркованием у него случился второй приступ смеха.
– Сэнди была совершенно права, – сказал он в присутствии няни (не слишком педагогичный подход).
– Господи, какой дурочкой я себя выставила! – вздохнула Джулия, когда они остались вдвоем.
– Не дурочкой, а мамочкой. Стопроцентной мамочкой, что очень мило.
– Да, но я накричала на Сэнди…
– Тоже мне, накричала! Одним выкриком ее не прошибить. На таких, чтобы дошло, надо кричать, пока хватит голоса. Кстати, у тебя только одежда в моче или обувь тоже?
– Одна туфля.
– Ой, не могу! – Хью схватился за живот. – Ой, какая дивная расслабуха! Все шлаки прочь!
– Ты смеешься, а я в самом деле перепугалась. Уже хотела звонить тебе.
– Правда?
– Да.
– Какая трогательная вера в мое всесилие! Я горд.
– Сэнди, по-моему, было все равно, и это мне не понравилось. Как я теперь смогу на нее положиться?
– Ты же ее расхваливала!
Джулия прикусила язык. Она и теперь считала Сэнди хорошей няней, мастерицей на все руки, вот только из памяти никак не хотели уходить ее пустой взгляд и равнодушное выражение лица. Однако если настаивать, Хью, чего доброго, предложит рассчитать Сэнди.
– Я все никак не могу успокоиться, милый. Наверняка она чувствовала себя в ответе за случившееся, потому так и держалась.
– Дорогая, дорогая Джулия! – Хью взял ее лицо в ладони и приблизил свое вплотную. – Не нужно принимать такие мелочи близко к сердцу. В конечном счете ничего страшного не случилось, верно? Семья по-прежнему в сборе.
– Да, конечно. – С облегченным вздохом Джулия опустила голову ему на плечо. – Ты прав, нельзя быть такой нервной.
– Тем более сейчас, когда жизнь идет на подъем.
Он взял ее за руку и повел на кухню ужинать. Там дожидался стол, накрытый на двоих. Рядом с газетой лежала записка от Сэнди: «Фаршированные блинчики в духовке. Ушла играть в дартс». На теплой верхней панели «Аги», как оливковая ветвь мира, красовалась туфля Джулии – та самая, что пострадала во время «набега» близнецов, теперь вымытая и начищенная.
– Ну, видишь! – с торжеством воскликнул Хью. – По-моему, очень красноречивое послание. Большего нельзя и желать.
Леонард был занят мытьем посуды.
Сообразив, что с возвращением Джосс порядки на вилле Ричмонд претерпят какие-то изменения, что отныне каждому придется вносить свою лепту, он прикинул возможности. Мытье посуды представлялось наиболее заманчивым: и как достаточно важная, но не слишком обременительная обязанность, и как гимнастика для рук. Теперь он несколько раз на дню волочил трехногий табурет к раковине и, взгромоздившись на него, учинял чудовищный беспорядок с помощью проточной воды и моющего средства, а потом сам же и устранял всегда одним и тем же кухонным полотенцем.
– Леонард, в шкафу полно чистых, – увещевал его Джеймс.
– Глупая расточительность! Чем тебе не нравится это полотенце? Я вытираю им только чистое, а если подвернется парочка микробов, так ведь это наши микробы, не чьи-нибудь. Если бояться собственных микробов, лучше сразу лечь и умереть!
Больше всего Леонарду нравилось мыть посуду после обеда, под звуки какой-нибудь слезливой радиодрамы. Он громко комментировал глупость персонажей, а когда его что-нибудь особенно бесило, кидал в приемник полотенцем. Миссис Ченг, глубоко возмущенная этой непрошеной помощью (за Леонардом посуду нередко приходилось перемывать), видела в приемнике тайного союзника, громоотвод для оскорблений, большая часть которых прежде доставалась ей. Переходя из комнаты в комнату с тряпкой и метелкой, она прислушивалась к крикам и грохоту на кухне с бесстрастием, с которым относилась ко всему на свете, кроме Кейт. В Осни миссис Ченг не бывала уже давно. Вид Кейт, счастливой и беспечной в подобной ситуации, приводил ее в ужас. Не зная, как еще помочь делу, китаянка с удвоенным рвением предавалась уборке виллы, особенно налегая на чистоту в комнате Джосс. От нее не укрылось, что порядок уже не так возмущает юную мисс Бейн, что она уже не стремится с ходу превратить плоды ее усилий в первоначальный хаос.
