Текст книги "Неистовая Матильда: Любовница Наследника"

Автор книги: Джин Вронская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

27 августа американцы вошли в Париж. Город, обычно пустынный и тихий в августе, сейчас шумно приветствовал освободителей. Седая престарелая пара затерялась в толпе на улице. Кругом кричали, смеялись и танцевали. Девушки взбирались на танки и джипы, обнимали улыбающихся янки.

– Генерал де Голль, – кричала девочка, пальцем показывая на высокого человека в военной форме с характерным французским кепи на голове.

Один военный спрыгнул с джипа и побежал к толпе, махая кому-то рукой.

– Мама, отец, это я…

Это был Влади. В английской военной форме, с седыми висками и маленькой бородкой. Прижимая Мати к груди, он потянулся и поцеловал Андрея.

– Владик, мальчик мой, господи, бородка. – От волнения и радости Мати не знала, что сказать.

– Я – переводчик, мама, связной офицер между британской армией и штабом Миссии Свободной Франции генерала де Голля в Лондоне. Я не мог писать.

– Конечно, Влади… Мы понимаем… Война… Ты же знаешь четыре языка… Ты такой красивый, милый мой… Форма так тебе к лицу, – бессвязно бормотала Мати.

– Мама, а где месье Арнольд, я хотел поблагодарить его, ведь он спас мне жизнь.

– Его убили.

Лицо Влади потемнело.

– За что же?

– Такие времена, мой мальчик.

– Папа, а как ты? Здоров? Мы сегодня идем в ресторан, устроим праздник.

– Рестораны очень дорогие, Влади. Война еще не кончилась…

– Я хорошо зарабатываю, мама. У нас праздник.

– Что у тебя за газета, папа? «Le Matin». Вижу, что ты читаешь. Ты что, пойдешь на это собрание?

– Да, они приходили сами на днях.

– Кто приходил, Андрюша?

– Из Легиона французских волонтеров борьбы с большевизмом. Тебя не было, Мати. Ты была на рынке.

– И что они говорили, папа?

– Идут Россию освобождать. Просили возглавить. Мне ведь только 64 года.

– А где они обитают?

– На улице Обер, 12. Тебе-то что? Ты же за советчиков.

– Интересуюсь, интересуюсь. Завтра ведь я уезжаю.

– Ты же только что прибыл!

– На несколько дней, мама. По секрету скажу – летим в Рим. Я – в свите Черчилля как связной офицер и переводчик.

– А Папу Римского увидите, сынок?

– Конечно. Расписание – плотное. Встреча с принцем Умберто и маршалом Бадоглио. Наши меня приглашают в Москву. Папа, подумай только, я увижу Москву, столицу, Мавзолей.

– Наши, Москву, столицу, Мавзолей! Столица России, Влади, была в Петербурге. И кто это наши? А Мавзолей, где лежит этот монстр под стеклянным колпаком?

– Папа, они наши союзники, все переменилось. Мама, объясни ему.

– Не ссорьтесь, давайте лучше выпьем за конец войны.

В конце 1945 года русский инженер, член Комиссии по репарациям в Восточной Германии, бежал в Западный Берлин. Его жена умерла в Берлине, но ему с сыном-подростком удалось бежать. С помощью разных людей и организаций в конечном счете они оказались в Париже, и в первый же вечер он позвонил и попросил мадам Кшесинскую принять его, сказал, что у него есть что-то важное передать ей. Он пришел с мальчиком. Андрей был в Сан-Брике у своего племянника, сына умершего еще до войны Кирилла Владимировича. Матильда приняла их в кабинете.

– Кофе? Чай с лимоном? Или чашку какао? Может быть, стакан вина. Что хотите? Есть гато с вишнями, совсем свежий, только принесли от Суханова.

– Что такое «гато»! – спросил мальчик.

– Это по-французски пирожное, сынок.

Человек не был стар, но выглядел измученным и был очень бедно одет. Мальчик же по-детски был беззаботен и весел. Он сразу бросился рассматривать фотографии на стенах.

– Я хочу большую чашку какао, папа, и вишневое гато, – объявил он.

– Не разговаривай так громко. Извините моего сына, мадам, он еще ребенок. Меня зовут Сергей, Серж.

При этом имени Матильда вздрогнула. Она никогда не могла слышать его равнодушно. «Сергей, Сережа, Серж… Боже, Боже мой».

– Это его картина. – Он показал глазами на картину Лещинского на стене. – Я знал его. Он рассказывал мне о вас, о том, как вы встретились, поэтому я хотел вас видеть. Они расстреляли его вскоре после того, как он отвез вас в долину. Двадцать пять лет прошло. Я всегда думал, если встречу вас, расскажу. Я думаю, кто-то видел машины… Он был еще жив, когда солдаты начали драться из-за какой-то вещи, которую нашли у него. Что-то, то ли от отца, то ли от деда, какая-то трубка, особая, вся в бриллиантах. Он носил ее с собой. Все знали об этом.

– Эту трубку ему подарил мой брат Борис Владимирович, – вмешался в разговор появившийся в дверях Андрей. – За наше спасение. Трубка принадлежала нашему деду, Императору Николаю I.

– Ты вернулся, Андрей. Садись с нами пить чай. Таня сегодня выходная. У нас девушка помогает мне по хозяйству, она из остарбайтеров. – Мати повернулась к инженеру, словно ища одобрения. – Я сейчас приготовлю самовар.

– Как он, Его Императорское Высочество, ваш брат? Кто-то мне сказал, что он болен.

– Он умер три года назад в Париже.

– Извините, я не знал. Значит, это была трубка царя, – сказал Сергей задумчиво.

– Как умер Лещинский, Сергей?

– Они расстреляли его, Ваше Императорское Высочество, через пять месяцев.

– О, какой ужас. Зови меня Андрей, пожалуйста, безо всяких титулов. Это все было так давно. Ты сам-то откуда?

– Родился в Екатеринбурге, оттуда. – Он подчеркнул это оттуда.

– Что там сейчас, на этом месте? – почти шепотом спросил Великий князь.

– Ничего. Дом стоит, Ипатьевский дом. Люди тайно приходят, обычно ночью.

– Я буду молиться за убийц, чтобы получили прощение. Господи, как трудно прощать, как представишь себе все это…

Влади вернулся с работы, поцеловал мать, отца и поздоровался с гостями.

– Тебя как звать, мальчик?

– Саша.

– А сколько тебе лет?

– Мне восемь. А ты Царь?

– Нет, почему?

– Потому что ты похож на него. То же лицо и бородка. – Мальчик пальцем показал на фотографию Ники на маленьком столике.

– У тебя точный глаз, как у фотографа.

– Я знаю, как фотографировать. Папа купил мне фотоаппарат.

– Пап, а кто эти трое мужчин на стене? – спросил Саша, когда они вышли на улицу.

– Какие мужчины? Танцоры, наверное, точно балетные танцоры.

– Да, нет, в формах, они не танцоры. Один Царь. Я узнал его. А другие тоже цари?

– Ах, те. Да, они не танцоры. Один, верно, Царь, ты угадал, другой его двоюродный брат, Великий князь Сергей Михайлович, а третий – Великий князь Андрей Владимирович, когда он был молодой, тот, который с нами разговаривал.

– Сегодня день рождения Ники, – сказал Андрей. – Мы все идем в церковь. Будет панихида в его память.

Золотые купола собора Александра Невского на рю Дарю светились в лучах солнца. В этом году май был очень теплый, а в конце месяца началась настоящая жара. Мати надела свой лучший белый шелковый костюм и белую шляпу с кружевом. В церкви было полно народу, в воздухе стоял густой запах горящих свечей. Мати удивилась, что так много людей. Неужели все помнили ее Ники? Вокруг стояли какие-то незнакомые люди. Несколько человек было в военных формах, она узнала французские, английские и даже русские мундиры. Женщины были в простых линялых платьях, головы покрыты легкими шелковыми шарфами. Детей тоже было много. Все держали горящие свечи. Девочка лет десяти потянула мать за руку:

– Мама, мама, погляди, погляди, вон Царь, – прошептала она так громко, что люди повернули головы.

– Не говори так громко. – Молодая женщина повернулась и посмотрела в их сторону.

Девочка глазами показала на Влади. Женщина им улыбнулась.

– Я ее помню, – громко прошептала старушка. – Вы знаете, кто это?

– Нет.

– Это знаменитая балерина. Посмотрите, как она стоит, спинка прямая, вся ровненькая, ее любил Наследник, наш будущий Царь.

Мати считала себя очень счастливой. Ей поклонялись, ее любили всю ее жизнь, с ней рядом был любящий Андрей и их красавец сын, Влади, они выжили в кошмарах войны, Владиного ареста, голода и бедности. Теперь все это кончилось. На двери дома номер 10 на улице Вилла Молитор в 16-м районе Парижа снова появилась медная табличка: «Балетная школа Матильды Кшесинской». Нужно было жить дальше.

Эпилог

Был конец апреля, но холод не отступал. Прохладный воздух освежал и подбадривал, Мати поежилась, потуже затянула шерстяной шарф и толкнула дверь кафе. Ее столик у окна был свободен. Она положила сумку с продуктами у ног под столом и попросила чашку гранд крема, так француз называли большую чашку кофе с шапкой горячих сливок. Хотя не было денег и они считали каждый франк, она позволяла себе это, так мало радостей оставалось в жизни. За столиком напротив еще не старая полная женщина влюбленными глазами смотрела на своего спутника. Под столом ногой она все время старалась прикоснуться к его ноге. Он был пьян и ничего не чувствовал. Мати отвела глаза. Ей расхотелось посидеть в кафе, она выпила свою чашку, положила заранее заготовленные монеты на столик и вышла.

Улица, где они жили, была короткая. Уже с перекрестка она поняла, что что-то случилось. Пред домом улюлюкала озверелая толпа. Мати подошла ближе. Двое мужчин держали молодую женщину. Платье на ней было до пояса разорвано. Огромными портновскими ножницами третий мужчина отрезал роскошные волосы женщины. Кровь отлила от лица Мати. Это была Марго, вдова несчастного месье Арнольда. Боже мой, что это такое? И как она здесь оказалась? У них же квартира была на авеню Фош. И вдруг в голову ударила мысль – Марго шла к ней.

– Вы что, сошли с ума? – Мати решительно проложила себе дорогу к Марго.

– Она проститутка, с немцами спала, – с криком бросилась на нее какая-то женщина.

– Ничего подобного, лжешь, дорогая. Я знаю эту женщину, она – артистка. Она была замужем за французом. Что вам всем нужно от нее?

– У нее муж работал на немцев, а она сама ляжками сверкала в кабаре.

– Мадам Готье, как вам не стыдно. Вы были консьержкой в этом доме. Сколько денег передавал вам месье Арнольд? И не в кабаре она работала, а в концертном зале «Лидо», где выступали многие французские артисты. Что, будете расправляться со всеми? Кусок хлеба надо было зарабатывать. Франция – демократическая страна. Жена не отвечает за мужа, даже если он был виноват. И это суд решит, виноват он был или не виноват.

– У нее в сумке, мадам, была нацистская листовка.

– Какая листовка?

– Вот, читайте: «Захватят ли Францию большевики?»

– Марго, дорогая, что это за газета?

– Это старая газета 1943 года, в которую я завернула овощи. Она просто была в сумке два года.

– Вы слышите? Но это ведь серьезный вопрос, будет ли Франция под большевиками? Вы случайно не коммунист, молодой человек?

– Вообще нет, но я сочувствую. А вы, мадам, кто? – Тип с ножницами бросил свою жертву и теперь угрожающе приблизился к Мати.

– Я бывшая прима-балерина России. Мне 74 года. Советский Союз является союзником Франции, не так ли? Мой единственный сын, французский журналист, был арестован гестапо. А вы сами, собственно, кто будете?

– Я служу в мэрии этого района.

– Вас выбрали? Покажите документ, что вас выбрали. Или вы сами себя назначили?

– Да вроде нет. Но меня выберут.

– Ну вот, когда выберут, милый, если будет доказано, что эта молодая женщина в чем-то виновата, пусть мэрия подаст в суд. А сейчас разойдитесь. Почти год с войны прошел, а вы все пытаетесь бессудные расправы учинять.

– Правда, правда… – послышался голос в толпе. – Отпустите артистку. Этот тип, я его знаю. Он при немцах полицаем работал. Эй ты, мы тебя знаем, ты был полицаем. Эту еврейскую семью наверху ты выселял?

Толпа теперь стала наступать на типа с ножницами. Двое, державшие Марго, отпустили ее и быстро скрылись за углом.

– Пошли, дорогая, наверх. Они уже сбежали, тоже мне судьи. Успокойтесь, успокойтесь.

Несчастная мадам Арнольд в истерике рыдала на плече у Мати. Половина волос на голове у нее была выстрижена, вторая половина свисала с черепа, как у персонажа из пьесы абсурда.

– Возьмите косынку, отрастут они. У вас такие прекрасные волосы. Бандиты… Они уже ушли, удрали, дорогая, успокойтесь. Андрюша, дай нам по чашечке чая и виски добавь. Вы шли ко мне?

Мадам Арнольд кивнула.

– Я так и поняла. Боже мой, какое счастье, что я быстро вернулась. Я в магазин вышла. Дорогая Марго, вы же были в Испании?

– Не сразу. Сначала я поехала к маме в Нормандию. У нас там дом. Был дом. Его разбомбили. Американская авиация. Это было в ночь с 6-го на 7-е июня в прошлом году. Мы прятались в поле, в канаве. Соседи, женщины, дети и старики, все были убиты. Около 500 человек или больше. Как мы выжили, не знаю. Это был такой кошмар. Потом я поехала в Испанию, к Франко. По глупости вернулась слишком рано. У меня двое детей. Им надо учиться в своей стране. Вот я и вернулась. Мы – совершенно нищие. Все, что у нас было в квартире, разграбили после того, как мужа убили.

– Где же вы живете с детьми?

– У сестры. У нее самой четверо детей. Ютимся в трех маленьких комнатках на летней даче в Рамбуйе. Дом без отопления, с октября по апрель дрожим.

– Выпейте рюмочку, Марго. Вместе выпьем. Это помогает. Успокойтесь, дорогая, я вас пристрою в доме брата моего мужа, Великого князя Бориса. Он сам умер, его вдова Зина очень хорошая. Она очень одинокая. Дом большой. Как стемнеет, так туда и поедем, по дороге заберем ваших детей. Здесь вам не нужно появляться. Сейчас беззаконие повсюду. Де Голль не может справиться. Коммунисты чинят расправы. Разве войну вели за это? Пойдемте в мою комнату, полежите, легче будет, а там все решим.

Слезы душили Марго, плечи тряслись.

– Мати, милая, спасибо. Я сразу знала, как увидела вас, что вы хороший человек.

* * *

– Ужасные времена настали, Андрюша. Налей мне, пожалуйста, рюмочку моего виски.

– Хватит, дорогая, ты очень много пьешь.

– Да нет. Я же, Андрюша, не алкоголичка, это для настроения. Что-то не хватает в душе. Тут одну даму схватили, аристократку, виконтессу, Элизу де Плинваль. Половина обвинений дутых. Она была директором Красного Креста в Шербурге. В нормальных отношениях была с немцами. Ничего больше. Утверждают, что она пятнадцать человек сдала немцам, а когда стали разбираться, то в этом списке какой-то врач, который до войны оперировал ее дочь и сделал калекой, коновал он был, а не врач, какие-то две старушки попали в завещание ее брата, вот такие жертвы. Ее подругу Мари-Луизу Герэ, по прозвищу Мэри-Лу, судили тоже за то, что она была в хороших отношениях с немцами. Ну, героем она не была, но неужели за чашку кофе можно к смерти приговаривать. К смерти – двух женщин! За что? Ну, условно дать могли бы два года: вела себя непатриотично, а то к смерти. Самое главное, что эти пятнадцать человек, которых де Плинваль будто бы выдала, погибли. Тюрьму, где они были, разбомбили. А бомбы были американские. Американцы их убили, их там было 74 человека, среди них эти пятнадцать. Во время оккупации там, это где-то около Шербурга, немцы никого не трогали. За все время и был один инцидент, когда коммунисты-маки убили немецкого солдата, который шел по улице. Кто-то видел, их поймали. Приговорили к расстрелу. Но это в любой стране за такое дело бы приговорили, а тут военное время. Вот такое правосудие. Конечно, Марго здесь оставаться сейчас нельзя. Нужно куда-то уехать. Тут каких-то актеров арестовали, целую группу. Среди них – Саша Гитри. Он, видите ли, ужинал в компании немецких офицеров и сотрудничал в их газетах.

– Мати, у тебя какие-то пронемецкие настроения. Это непатриотично – в такое время ужинать с врагами и сотрудничать в их газетах.

– Абсолютно не пронемецкие, это же правда. Я – против коммунистов. Еще Париж не освободили, а «Ce Soir» на первой странице печатает коммуниста Арагона. Это нормально?

– Сыночек, почитай мне газетки. Ты же в курсе всего. Что-нибудь интересное, про кино, например. Про коммунистов не надо.

– Ну, пожалуйста, тут полно про кино. Ив Аллегре снимет фильм «Такой красивый маленький пляж» с Жераром Филиппом.

– Аллегре? Это который женился на Симоне Синьоре? Она – еврейка по фамилии Каминкер. Они – евреи из Висбадена, но она хорошая женщина и красивая. Евреи иногда бывают хорошими. А что там еще? Ах да, Жерар Филипп – сын директора отеля в Каннах, он там родился. Сам он собирался стать доктором, а стал актером.

– Мам, ну, слушай дальше. Среди 46 712 пассажиров, прибывших из Америки, также голливудские звезды, как, например, Кэри Грант, Кларк Гейбл, Рита Хэйворт, Анатоль Литвак…

– Литвак тоже еврей, он из России, вообще-то он Миша, Михаил Анатольевич, это его в Голливуде сделали Анатолем, но он талантливый. Он у Пабста работал монтажером на «Безрадостной улице», где Грету Гарбо открыли. Я знаю, почему из Миши он стал Анатолем, потому что продюсером «Безрадостной улицы» был еще один Миша, Мишель Залкинд, Михаил Яковлевич, он тоже родился в Киеве и тоже еврей. Литвак сам всего добился. А Мишель Залкинд особого имени не сделал. Никто его не знает. А Рита Хэйворт, дочь испанского танцора, красивая, но пустышка и шлюшка. Потерять такого мужа, как Орсон Уэллс, и связаться с этим восточным плейбоем Али-ханом, она просто дурочка.

– Мама, ты слушаешь, это все сплетни, послушай, Лана Тернер и Джозефина Бейкер тоже прибыли во Францию.

– Лана Тернер. Дочка шахтера, которого каким-то таинственным образом убили. А мать ее была простая косметичка. А Джозефина? Я хотела ее слушать. Она негритоска, ну, черная и дочь прачки, но неимоверно талантлива. Выступала в Гарлеме с 8 лет, но спала там со всеми. А недавно она усыновила и удочерила около двенадцати детей. Все разных цветов и разных национальностей. И конечно, обанкротилась.

– Дуглас Фербенкс, английский писатель Сомерсет Моэм, герцогиня Виндзорская и… Артур Рубинштейн…

– Этот тоже еврей, но тоже талантливый. Они все талантливые. Я слышала романс Рубинштейна «Вечер в Петербурге» в хорошей обработке князя Волконского, моего врага, который хотел выбросить меня из Мариинского за прелестный, немножко, конечно, легкомысленный костюм. Но самое главное – это маленький князь посвятил этот романс сестре матери Ники. Ты не знаешь, мальчик, который из Рубинштейнов написал эту музыку, Антон или Николай?

– Не знаю, музыка – не моя область.

– А что, эти Рубинштейны родственники банкира Рубинштейна в Петербурге? Банкиры – это все евреи.

– Мам, ну хватит, ты сильно изменилась. С недавних пор тебя евреи стали слишком интересовать. Эти Рубинштейны из бедной еврейской семьи, они – великие русские музыканты, какая разница, кто они, это ведь просто фамилия, ну как в России Ивановы.

* * *

– Наташа, дорогая, это вы! Заходите, заходите. Сейчас чаю с виски сделаю. Как вы себя чувствуете?

– Да нет, спасибо. Я виски не пью. Мне просто чаю. Мати, у меня огромная новость. Один знакомый инженер с завода Рено только что вернулся из Москвы, был там в связи с переговорами насчет строительства завода, который будет выпускать советские машины типа Рено. Он нашел Мишину машину.

– «Роллс-ройс», который большевики Ленину отдали? Помню, помню. После его смерти эту машину в Политехническом музее держали. Я где-то читала. В самом центре Москвы находится. Андрюша, помнишь этот музей? Его в честь Петра Первого основали, три месяца до моего рожденья в день двухсотлетия. Мама меня туда водила, когда мы поехали в Москву. Лет десять или двенадцать мне было.

– Ну да. Они ее больше чинить не могли, запчастей достать не могли. В Лондоне надо платить валютой. Кто им даст валюту? Они нашли какого-то гениального механика, талантливого молодого инженера, который взялся восстановить ее. Этот инженер разобрал ее на части, она вся была ржавая. Он ее полностью восстановил. Только где она теперь, непонятно, проверить невозможно. Эту машину Миша привез из Лондона, когда мы вернулись в Россию в связи с началом войны. Она была новая, 1914 года.

– Андрей, Наташенька, надо отметить эту прекрасную новость. Что у нас есть, Андрюша, из питья?

– Все есть. Коньяк, джин с тоником и твое любимое ирландское виски. Оно у нас всегда есть.

– Андрюша, сделай нам по рюмочке моего виски.

* * *

– Андрюша, к нам едет Вера. Она перебирается в Америку. Насовсем.

– Вера? Какая Вера?

– Вера Константиновна, младшая дочь Великого князя Константина Константиновича, поэта К.Р., неужели ты забыл? Он был президентом Академии наук.

– Ах, Верочка, девятый ребеночек, правнучка Ники Первого. Ты бы так и сказала.

– Она троюродная сестра Ники. Трех ее братьев эти супостаты-большевики убили, как и Ники.

– Сколько же ей сейчас?

– Она еще молодая. На четыре года моложе нашего Владика. Кстати, наш мальчик звонил, обещает завтра быть на обеде. Вера очень подходит Владику. Я бы так хотела, чтобы у них что-нибудь получилось. Но Влади такой скрытный. Мы ведь ничего не знаем о нашем сыне, где он живет, с кем, ему давно пора жениться. Она бы ему очень подошла.

– Да, ему пора жениться, но, по-моему, это его не интересует.

– А что его тогда интересует?

– Россия его интересует, советы, советчики. Я сам один раз его видел в ресторане с ними, все из посольства.

– А что эта особа, Анна Андерсон, говорит, что она Анастасия, дочь Ники, которая будто бы спаслась во время убийства семьи. Я этому не верю. Она не еврейка?

– Она – полька.

– Не может быть.

– Полька, представь себе, из деревни под Гданьском. Она авантюристка и психически больная. В те времена это место, где она родилась, было Германией. Одно время она пыталась быть актрисой. Но из этого ничего не вышло. До войны она жила с какой– то богатой пожилой американкой и вымогала из нее деньги. Сейчас она живет в деревушке Блэк Форест, в Англии с другой пожилой и очень богатой женщиной по имени Адель фон Хейдебранд, над которой она издевается. Она ее называет своей «новой фрейлиной». Димитрий, сын Ксении и Сандро, уже дал интервью газетам, что эта Андерсон просто сумасшедшая. Некоторые антимонархические круги просто подсказали ей мысль стать Анастасией. Год рождения у нее тот же – 1896-й.

***

– Вам кого, молодой человек? Я вас знаю? Мадам Кшесинская, да, меня здесь так знают. Это я.

– Мне нужно с вами поговорить, мадам. Это важное дело.

– Ну, заходите. Где же я вас видела?

– У месье Арнольда. Я работал у него во время оккупации. Нас было трое.

– Вы эти ящики с картинами возили? Сейчас я припоминаю.

– Я, собственно, принес портфель с его вещами, тут серебряный католический крест и всякие семейные фотографии и письма. Передайте его вдове. Я знаю, что вы ее знаете.

– Да, я знаю Марго. А откуда этот портфель у Вас?

– Я… я, это я его тогда на улице пристрелил. За… ни за что. Я знал, что он человек богатый. Думал, что там бриллианты. Он немцев не любил, вечно с ними конфликтовал, одному по морде дал, он волочился за его женой. Он предупредил семью Файнштейнов, что гестапо придет ночью, и переправил их в Испанию. Франко все ругают, а спаслись только те евреи, которые бежали к Франко. Он их не трогал. Я только недавно стал этим интересоваться и все узнал. С самим гестапо он был не слишком любезен. Все большие начальники были его клиентами. Он очень хорошо мне платил. Меня кто-то видел, когда я выстрелил, меня судили. Дали десять лет за убийство французского гражданина. Отсидел пять, выпустили условно. На суде вдова подошла ко мне с фотографией его сирот. Так на меня посмотрела, не могу забыть. Тюрьма с уголовниками и педерастами ничего по сравнению с этим взглядом. Сейчас помню. Стоит ночью перед глазами. Не могу отвязаться. С ума схожу. Красивая и молодая такая. Я знал, что он вашего сына спас, потому пришел к вам, может, вы скажете ей, что я сожалею.

– Скажу, но только ей от этого легче не будет.

* * *

– Андрюша, что с тобой? Боже мой, боже мой, пойдем в твою комнату. Вот так, облокотись на меня. Ложись, полежи, ты просто устал. Да и погода ужасная, ненавижу ноябрь. Вот, ты просто устал. Вот так, ложись. Сейчас прикрою тебе ноги пледом. Я налью себе рюмочку, а то скучно. Помнишь, как при оккупации мы жили. Был даже один день, когда в квартире ничего не было, ни куска хлеба. Было одно яблоко и последняя рюмка вина. И мы это яблоко и рюмку разделили. Вот ты улыбаешься.

– Я знаешь что вспомнил? Как пришел к тебе в первый раз.

– И что?

– Я ужасно волновался. Ты вышла ко мне, а я подумал, сейчас скажет: «Что вы хотите?» – повернется и уйдет, и больше я ее никогда не увижу. Очень боялся. Мне что-то плохо, Матюша.

– А ты вот так, ляг плоско, голову вот так. А еще помнишь, как мы пошли гулять в немецкий час, это так ты назвал комендантский час, после 10 вечера и до 6 утра. А мы гуляли и ничего. А какой-то патруль нас остановил, ты по-немецки заговорил, он обрадовался, такой был любезный, проводил нас домой, а потом даже заходил, говорил, если будут проблемы, чтобы позвонили ему. Андрюша, ты слышишь меня? Ну что ты? Вот, телевизор изобрели. Я позвоню в магазин, чтобы привезли. Конечно, он сейчас дорогой, новинка, но ты так хочешь телевизор. Ты поведешь меня на «Евгения Онегина» в Консерваторию? Какой-то главный советский певец будет петь. Тут вот прислали приглашение. Через «Онегина» Чайковский стал знаменитым, а до этого его знали только по романсам. Их Саша Панаева пела, помнишь? «Средь шумного бала», «И больно и сладко», какие времена были! Андрюша, ну что ты, милый? Боже мой, неужели это конец? Не покидай меня, не оставляй одну, Андрюша, у меня, кроме тебя, никого нет… Не хочу, не уходи…

Мати сжала руку мужа. Рука была холодная.

«Он не только мужем был, другом был, всегда был верным другом, сколько он терпел от меня. Мне 84 года. Всех потеряла – Ники, потом Сережу и вот теперь Андрюшу. Совсем теперь одна. Сегодня 3 ноября. Ненавижу осень. Все уходят осенью…»

Она налила себе рюмку виски. Это была уже пятая за последние полчаса.

* * *

– На отпевание извольте зайти, говорят, хороший человек был. И мне уж позвольте за упокой души…

– Да, иди, здесь только близкие. Великого князя хоронят. Все уходят, последний…

– Купите фиалки. Из Ниццы. За полцены отдаю по случаю позднего часа.

Из церкви вышла вдова в сером. Ее сопровождал средних лет джентльмен в хорошо скроенном английском костюме. Глаза сухие, лихорадочные. Слез больше не было. Толпа расступилась.

– Иди, мальчик, я хочу постоять одна.

Шел мелкий холодный дождь. Химеры гримасничали с купола чужого склепа, образец безвкусицы конца прошлого века. «Накоплю денег и закажу такой же». Она знала, что не сможет накопить, но почему бы не подумать.

* * *

– Это Би-би-си? Да, Матильда Кшесинская, это я. Лифарю в последнюю минуту отказали в визе? Мое мнение по этому поводу? Я уже в курсе. Pardon me… Что балетная труппа вылетела в Москву? Это, кажется, первое приглашение в Советский Союз? В общем, я не удивлена. Скользкий он человек. Всегда был. Да, понимаю. Сочувствую ему. Вообще-то советское посольство в 1945 году ему очень, очень сильно помогало. Французы семь раз пытались его судить за сотрудничество с немцами во время оккупации. Настоящий коллаборационист он был. Ну, значит, что-то им не нравится, советчикам. Ему ведь 53 года. Он больше не танцует, хореограф, директор Оперы. И директору отказали в визе? Это, конечно, скандал.

* * *

Открытый лимузин медленно продвигался по Английскому бульвару. Русские жители Ниццы тут же его приметили. В машине сидели молоденькие девчонки. Две рядом с водителем, а на заднем сиденье между двумя девушками восседала старуха, стройная, благородного вида, с гордой осанкой и великолепным профилем. Спиной старуха не прикасалась к сиденью. Время от времени ее выводили из лимузина. Она опиралась на палку, как-то странно озиралась и улыбалась. Быстро стало известно, что эта очень старая дама была заметная в далеком прошлом русская балерина, которую знало старшее и среднее поколение. А девушки были балерины, все они были иностранками и ее ученицами.

– Неужели ей 90? Боже мой, как время летит. Я прекрасно помню, как Кшесинская в Монте-Карло танцевала. Всегда ее сопровождал то один Великий князь, то другой. Этот второй был совсем молодой, красавец писаный.

– И другие были…

– Хватит сплетничать, своих любовников считайте.

Публика с интересом наблюдала за машиной, которая остановилась перед отелем Бо-Риваж на набережной США. Здесь когда-то Чехов останавливался, заметил кто-то в толпе.

Через два часа пряменькая, стройная старуха с балеринами вышла из отеля, видно, они там обедали, снова все сели в машину и направились по авеню Вальроз в парк. Там они остановились около великолепной бронзовой статуи лошади, которую в свое время заказали скульптору по имени Паоло Трубецкой.

– Чудак он был невозможный, говорят, князем был, но отец был из бедных.

Кшесинскую бережно вывели из машины. Опираясь на палку, свободной рукой держась за руку молодой девушки, она приблизилась к статуе и тронула рукой круп лошади. Она что-то сказала, но посторонним не было слышно, что именно. Машина снова отъехала и остановилась на авеню Дофин перед домом 3.

– С 1925 по 1934 здесь русская школа была, директором которой был муж Кшесинской, Великий князь Андрей Владимирович.

– А откуда Вы это знаете?

– Как откуда? Моя дочь у него училась. Было больше ста учеников. Все из солидных семей. А потом они переехали в Париж, где Кшесинская открыла балетную студию. Мне было жалко. Потому что дочка учила здесь не только английский, но и русский и уже даже начала говорить по-русски.

Какой-то любопытный молодой обыватель-эмигрант, почти француз, что-то слышавший про Кшесинскую, любовницу последнего русского царя, на своем помятом Рено-5 поехал за лимузином узнать, куда везут эту русскую даму-балерину. Выследил всю компанию на кладбище Кокад. Это было русское кладбище. Там еще была часовня, где покоился старший сын Императора – освободителя крестьян, Наследник престола Николай Александрович, который от чахотки умер в 1865 году в возрасте 21 года. Через три года построили эту часовню Святого Никола. А вообще-то, – рассказывал настойчивый француз, – тут лежат всякие российские знаменитости. Одним из них был генерал Михаил Грулев, написавший книгу «Записки генерала-еврея», очень критическую книгу по отношению к русской Императорской армии. Неблагодарные эти евреи, подумать только, из местечка пришел, был произведен в генералы, его сам Император Александр III принимал, а потом Николай Второй! И только льют помои на Россию. Покоится тут и основатель русской парижской газеты «Русская мысль» Владимир Лазаревский. Художник Филипп Малявин тут, и основатель русского скаутизма Олег Пантюхов, и министр иностранных дел России Сазонов, белый генерал Юденич и морганатическая жена царя-освободителя, светлейшая княгиня Юрьевская. Кшесинская все могильные плиты рассматривала, потом две девушки взяли ее под руки и усадили в машину. Лимузин отъехал.

* * *

– Гарсон, подай-ка еще по одной водке и два яйца с икрой. Ну, с черной, конечно. Николай, ты сядь, сядь, выпей рюмку, день жаркий. Хорошая церковь, красивая. Верят, значит, коли такая толпа. Посмотри, сколько народу. И русский ресторанчик ничего себе… Все отсюда отлично видно. Жалко, что мы безденежные. А еще дипломатами называемся.