Текст книги "Неистовая Матильда: Любовница Наследника"
Автор книги: Джин Вронская
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)
Оставаться в Биаррице больше не было смысла, и они решили вернуться в Париж. Через Ренн, настаивал Влади. Так и сделали. На рассвете покинули Биарриц на церковной машине. В Ренне он ждали Влади в маленьком семейном отеле. Он вернулся, в руке у него был экземпляр газеты «Время».
– Плевицкая умерла в тюрьме, – объявил он. – Ее отравили накануне вступления немцев в город. На лице у нее были явные пятна от отравления цианистым калием. Я сам видел. В последнее время она была очень настроена против НКВД и собиралась давать показания об этом Богословском, месье Бого, он сотрудник русского посольства. Очевидно, он был в самом центре дела Миллера. Это он использовал Скоблина и Плевицкую. Самое главное, мам, они хотели схватить тебя, чтобы получился грандиозный скандал, и таким образом отвести в тень с первых страниц газет похищение Миллера. Директор тюрьмы сказал, что двое мужчин пришли к Плевицкой накануне и принесли огромный свежий торт. Надя очень любила торты. Очевидно, именно в тортик и добавили яду.
– Вот ужасная судьба! Они ее убрали, чтобы она не дала показаний против их дипломата. Какая это была певица! Ники обожал ее. – Мати вздохнула.
По дороге было много приключений. Один раз их остановил полицейский и спросил розовую карту, водительские права. Влади показал.
– А вы какой национальности? – спросил полицейский.
– Russe d'origine. (Русские по происхождению.)
– А, знаю… Ленин, Пушкин… Счастливого пути!
– Странное сочетание, – рассердился Андрей.
– Ну, он необразован, папа, это простой полицейский.
К концу октября они наконец добрались до Парижа. В 6 вечера улицы были пусты. Моросил мелкий парижский дождик и блестели мокрые мостовые. Город был на осадном положении. Всюду висели флаги со свастикой. Немцы были повсюду. Они вели себя подчеркнуто вежливо. Париж находился под оккупацией, и французы люто их ненавидели.
Денег не было. Они жили, продавая украшения, которые Ники когда-то дарил Мати. Андрей работал директором балетной школы, в которой числилось два ученика. Он занимался бухгалтерией и другими административными делами. Мати обучала двух девочек. Влади говорил, что работает в газете, в какой, никто не знал. Они никогда не видели ни единого экземпляра. Влади дома жил мало. Почти всегда он ночевал где-то на стороне.
Квартал их был буржуазным, магазинов не было, и чтобы купить хлеб и какую-нибудь еду, Мати приходилось пешком преодолевать большое расстояние. Дорога занимала минут тридцать пять. Однажды она так устала, что присела в кафе около булочной. Денег в кармане было очень мало, и она попросила только стакан воды. Пока воду несли, она осмотрелась. Чистенький старичок подбирал окурки, пожилая неопрятная женщина пила красное вино, расплескивая его дрожащими руками. Толстая усатая кассирша дремала за кассой, какой-то человек наклеивал кусок картона на оконное стекло. Рукой на нем было нацарапано: «Здесь евреев не обслуживают».
– Варвары, это варвары, – жаловалась она дома Андрею. – Как француз может такое сделать?
В это кафе она больше не ходила. В сущности, кафе было отвратительным, прислуга невоспитанная, стулья неудобные, не очень-то и хотелось. На Рождество увезли на грузовике еврейскую семью, мужа с женой и тремя красивыми девочками, пяти, семи и одиннадцати лет. Консьержка, мадам Готье, сразу же получила разрешение сдавать комнаты кому угодно, кто мог платить.
– Почему не всю квартиру? – спросила Мати.
– Комнаты по отдельности сдавать выгоднее.
Ее навестил бывший танцор, звезда парижской Оперы, Серж Лифарь, протеже Дягелева. Теперь немцы назначили его директором театра. Никто не хотел занимать этот пост.
– Мати, дорогая, я хочу предложить две вещи. Первое, чтобы вы и его Императорское Высочество пришли на новогодний бал в немецкий институт. Второе, я хотел бы, чтобы вы приняли участие в концерте там. Я знаю, что иногда вы танцуете на русских благотворительных вечерах.
Мати Лифарь никогда не нравился даже тогда, когда был интимным другом Дягилева. Он был слишком хитрым, а уж сейчас, когда он стал коллабо, как мог он даже думать, что она будет иметь с ним что– либо общее?
– Я слишком стара, чтобы танцевать, Лифарь. – Она специально назвала его по фамилии и на «ты». – И я не пойду на этот немецкий бал.
– Вы говорите как коммунистка. Насчет вас не знаю, но ваш сын – точно коммунист. Его до войны видели в компании совпатриотов. Я не доносчик, не беспокойтесь.
– Я надеюсь, но я хотела бы сказать, что ты не испугаешь меня. Все ложь. Только тронь моего сына и увидишь, что с тобой случится. Извини, мне надо выйти за провизией. – Она надела пальто.
– Ну зачем мы ссоримся, Мати? Зайдем в кафе, у меня полно денег.
– Нет, спасибо, мне в другую сторону. Всего хорошего!
Но она была напугана. Что это он говорил такое о Владике? В такое опасное время это звучало, как серьезная угроза.
В январе 1941 года учеников больше не было. Они экономили на всем. Андрей так похудел, что казался прозрачным. Однажды на столе не было ничего, кроме двух помидоров и литра разбавленного красного вина. Прослышав об их нищете, Борис и Зина стали посылать продовольственные посылки. Русская церковь в Биаррице завела корову, десяток кур и гусиную пару. Куры и гуси исправно несли яйца. С весны посылки с мясом, сыром и вином стали прибывать регулярно с верными людьми, приезжавшими в Париж каждую неделю. А один раз они получили посылку с укропом. О Господи, молодая картошка с укропом! Курьерам негде было останавливаться, и великолепный танцевальный зал в сто квадратных метров стал своего рода отелем. Мати могла устроить сколько угодно людей. Для этой цели она купила складные кровати из больницы, которая закрывалась. Конечно, она платила консьержке, чтобы та молчала. Иногда Зина приезжала сама. У них был большой дом в Медоне, рядом с Парижем, но Мати и Андрей жили в самом центре, в престижном и дорогом 16-м районе. И Зина останавливалась у них, в комнате Влади, который совсем исчез. Он появлялся раз в неделю на полчаса, говорил: «Привет, папа», – и целовал Мати.
Зима была такая холодная, какой еще никогда не было. Будто Бог наказал французов за то, что они сдались немцам. Снаружи – мороз, а где-то за окном звонко точила, ковала синица. Где она жила, чем питалась и как выносила холод, было уму непостижимо. Топливо найти было очень трудно. Мати и Андрей целыми днями охотились за всякими палками, щепками, за всем, что горело. Стали жечь мебель и книги. О том, чтобы отопить зал, не было и речи. В январе зал реквизировали. Этого ожидали, слишком долго он не привлекал внимания властей. Сначала пришли два немецких офицера в сопровождении француза. Они взглянули с восхищением на потолок высотой в двенадцать метров, зеркальную стену и ушли, сказав, что возьмут помещение для организации. В этот же день приехал француз на Бентли.
– Меня зовут месье Арнольд, добрый день! Я хочу снять этот роскошный зал. Для вас, мадам, я лучше, чем немцы. Я буду платить 1500 франков в месяц и обеспечу топливо и для вас. Немцы платить ничего не будет.
Месье Арнольд казался лучшим выбором.
– Хорошо, я согласна. Но, – она запнулась, – могу ли я задать Вам нескромный вопрос?
– Да, конечно.
– А какой у вас бизнес, месье Арнольд?
– Очень простой. Я занимаюсь экспортом. Не хотите ли что-нибудь продать? Я куплю, если это что– то ценное, за хорошие деньги, – подчеркнул он.
Мати запомнила его слова. Не было сомнения, что он скупал вещи для немцев. В тот же вечер к подъезду подъехал грузовик с немецким номером. Месье Арнольд выпрыгнул из кабины. Водитель был тоже француз. В кузове сидели три человека. Они соскочили на мостовую и стали разгружать машину. Вскоре в дом затащили два огромных очень дорогих кожаных дивана, десять письменных столов, стулья и широкий круглый обеденный стол. На каждом письменном столе установили по два телефона. Утром прибыли рабочие, которые установили стенку в середине зала, из которого получилось две большие комнаты. Потом пришел человек и врезал дополнительный английский замок с кодом на входную дверь.
Новый жилец заплатил сразу за три месяца вперед, что было большим вспомоществованием в семейный бюджет Мати. Жилец совершенно не беспокоил их. Всегда безукоризненно одет, очень приветлив, когда они сталкивались внизу, но смеялся редко. Дверь всегда держал на замке. Мати и Андрей никогда не слышали его голоса, хотя, по словам консьержки, он все время был на телефоне. «Все по-немецки говорит», – прошептала она. Месье Арнольд говорил очень тихим голосом. Однажды они увидели с ним в его Бентли очень красивую молодую женщину, иногда приходили немцы, иногда французы. Много людей приходило и уходило, всегда внизу было какое-то движение. Вечером всегда приезжал грузовик, который привозил большие деревянные ящики. Трое мужчин, всегда одни и те же, вносили их в комнату, которая служила своего рода складом. Что было в ящиках, никто не знал. Через несколько дней эти ящики увозил тот же грузовик. Операция всегда происходила около полуночи. Но мадам Готье, консьержка, сказала им, что в ящиках картины, очень дорогие картины из музеев, ей будто бы сказал один из грузчиков, что месье Арнольд был маршаном, торговцем произведениями искусств. Мати и Андрей не желали знать всех этих подробностей. Лучшее решение в те дни.
За углом в доме устроили бесплатную столовую для бедных. Каждый день к ней выстраивалась длинная очередь. Люди приходили получить тарелку бесплатного горячего супа. Однажды она увидела, как старая женщина вдруг потеряла сознание и упала на тротуар.
– От голода сомлела, – объяснял мужчина, который стоял за ней в очереди.
Мати перешла улицу. Седая женщина, тощая, как палка, была одета в какие-то старые лохмотья. Но в лице еще оставались следы прежней красоты. Она взглянула еще раз и узнала Натали. Жену Миши, брата Ники. Если бы Великий князь Михаил согласился бы тогда в марте 1917-го взять престол, который Ники ему предложил, Натали была бы царицей, вот теперь она лежала на тротуаре. Вокруг засуетились. Кто-то предложил велосипед с коляской. Хорошая идея!
Молодой человек помог усадить Натали в коляску. Мати шла рядом. Ее квартира была за углом.
«Таксист» даже помог ей поднять Натали наверх в квартиру в комнату Влади. Вскоре пришел Андрей, они вместе раздели Натали, помыли ее в ванне и напоили чаем. Ей полегчало, и, конечно, она их узнала.
Они не виделись со дня их свадьбы в Каннах весной 1921 года.
– Жоржик, наш мальчик, умер десять лет назад, – были первые слова Натали. – Ему было 19 лет.
– Что случилось?
– Он погиб в автомобильной катастрофе, ехал в Канны на гоночной машине. После этого моя жизнь потеряла всякий смысл. Я уехала из Лондона, где прожила семь лет, и переехала в Париж.
– Натали, мы очень сочувствуем, очень огорчены, такая трагедия. Но почему, дорогая, вы не пришли к нам?
– Не знаю. Я не хотела нагружать вас своими проблемами.
– Где же вы теперь живете?
– Недалеко от вас. Я снимаю комнату у одной русской вдовы, ее зовут мадам Анненкова.
– Какое-нибудь отношение к художнику Анненкову она имеет?
– Не знаю.
– Она благородная?
– Ну, что вы. Скряга, да еще и клептоманка. Все колечки, все брошечки перетаскала. Но меня сейчас интересует Мясников, убийца Миши, который живет практически напротив меня через дорогу. Помните его, Мати? Это он организовал арест Миши и его секретаря Джонсона в Перми, недалеко от тех мест, где Ники с семьей и Сергей Михайлович были убиты. Позже этот палач поссорился со Сталиным и бежал в Париж. Все мои усилия добиться здесь во Франции его ареста и суда над ним не привели ни к чему. Французы не интересуются этим делом. Палач живет здесь с 1926 года. Сейчас настал момент, когда я должна что-то сделать, чтобы его расстреляли. Я уверена, что немцы возражать не будут.
– Натали, что вы говорите?
– Что? Он убил моего Мишу. Я должна отомстить.
– Мишу ничто не вернет, – уговаривал ее Андрей. – Месть – это грех перед Богом.
Через три дня Натали ушла от них. Они больше ее никогда не видели. Она не оставила адреса, но Мати пошла в русскую церковь на Дарю и узнала адрес мадам Анненковой. Она осталась на службу. Было довольно много народу, но выделялось двое офицеров в необычной форме. Она была немецкая, но манера носить пилотку выдавала в них русских. Мати стояла рядом и слышала, как они тихо переговаривались по-русски. Потом на рукавах она разглядела нашивку синего, красного и белого цветов, как на старом русском флаге, и три буквы РОА. Стоявший рядом господин прошептал ей:
– Это Русская освободительная армия. Уберут жидов большевиков, наконец…
Мати уже слышала об этой армии, но увидела их в первый раз. Не дождавшись конца службы, офицеры тихо ушли. Она пошла к Анненковой. Деверь открыла страшная усатая старуха.
– Ее здесь нет, она ушла, – прорычала она. – Не знаю, где она, и не интересуюсь. – Тон ее был более чем грубым.
– Чудовище эта Анненкова, – пожаловалась Мати Андрею, вернувшись.
Так прожили до середины мая 1941-го. Жить было трудно, посылки из Биаррица внезапно перестали приходить. Борис Владимирович был очень болен, он умирал и Зина была занята только им. Хороших докторов было мало, и их услуги были дороги. Месье Арнольд исправно платил аренду, но это были очень маленькие деньги. Цены на черном рынке даже на самые необходимые продукты были астрономическими. Денег хватало на одну неделю. Практически они голодали. Мати решила продать последнее, что у нее оставалось, – особый подарок Ники – брошь с тремя большими бриллиантами. Она помнила слова месье Арнольда, что он покупает ценные вещи. Она постучалась в дверь своей бывшей балетной студии. Открыл сам месье Арнольд, на его лице было написано удивление.
– Доброе утро, месье Арнольд, я вас, наверно, побеспокоила? – Она запнулась.
– Ну, что вы, вовсе нет. Входите. Чашку кофе, чаю или, может, рюмочку водки?
Он был само очарование.
– Спасибо, нет. Я только что завтракала, – отказалась Мати, хотя со вчерашнего обеда не держала крошки во рту. – Месье Арнольд, помните, вы сказали, что можете купить что-нибудь ценное. Купли бы вы вот это?
Она поставила на стол коробку и открыла ее. Вопреки ожиданиям, месье не удивился.
– Я знаю, кто вы, мадам, и кто ваш муж. Я наводил справки. Это брошь Романовых. Я слышал о ней, и вот теперь она продается, не так ли?
– Да.
– Пятьдесят тысяч франков. Извините, что не могу предложить больше, я ведь только посредник.
– Я согласна. Нам очень нужны деньги, месье Арнольд.
Он подошел к боковому столу, открыл ключом ящик и вытащил металлическую коробку, достал пачку денег.
– Вот 50 000. Спасибо, что вспомнили обо мне. У меня сейчас много конкурентов.
Это было буквально спасение. Взволнованная Мати поднялась наверх в квартиру.
– Он неплохой человек, Андрей. Теперь у нас есть деньги на год.
Через несколько дней появился Влади.
– Кто-нибудь умер, дорогой?
– Почему умер, мама?
– Но вот ты носишь эту черную шелковую ленту вокруг шеи.
– Ах, эту. Год назад нацисты оккупировали Францию. Трагический день, не правда ли?
– Мати, дорогая, плохо слышно, какой-то шум. – Андрей наклонился над приемником.
– Это Би-би-си.
– Что случилось, Андрюша?
– Немцы перешли русскую границу. Мати, это война с Россией.
– Какое сегодня число?
– 22 июня.
На следующее утро в 7 утра в дверь дома номер 10 на улице Вилла Молитор в 16-м районе Парижа раздался громкий стук. Барабанили так сильно, что было слышно наверху.
Мати сошла вниз и открыла дверь. Три жандарма в сопровождении немца в длинном кожаном пальто недружелюбно смотрели на нее. Не давая никаких объяснений, они сразу пошли наверх, арестовали и увели князя Красинского. После двух часов поисков Мати наконец сказали, что гестапо арестовало в это утро триста русских, и все они были увезены в Компьень, а их банковские счета были немедленно заморожены. Гестапо было отлично осведомлено. Аресты шли по спискам группы некоего Юрия Жеребкова, бывшего актера, которого немцы привезли из Берлина и назначили его начальником Управления русских эмигрантов. Частная сыскная контора, одна из немногих, которая еще работала, предоставила полное досье на каждого в списке, имея в своем распоряжении архивы французской контрразведки, но Жеребков и его люди и без французских досье знали всех. У них были свои досье.
– Компьень находится на севере от Парижа. Это там, где в 1918 году подписали перемирие об окончании первой войны, а также и об окончании этой войны в прошлом году, помнишь? – Андрей положил на стол большую карту Парижа, по которой водил пальцем. – Кстати, там есть огромный замок Луи XV, но, конечно, не в нем они держат Влади и других.
– Жеребков, я помню Георгия Жеребкова, но он не драматический актер, он был балетным танцором, но короткое время. Он был у Дягилева. Дягилев выгнал его. Дягилев не любил посредственностей. Этот Жеребков не мог ноги поднять правильно. Я пойду к этому Жеребкову и поговорю с ним.
– Мати, не ходи к этому человеку. Я найду способ узнать, что случилось.
– Влади – не коммунист, почему же его арестовали?
– Я не знаю, дорогая. Последние десять лет мы почти ничего не знаем о нашем сыне. Он не мальчик. Ему 39 лет. Чем он вообще занимался, как проводил время, с кем, мы ничего не знаем. Пожалуйста, прояви немного терпения.
– Да, конечно. – Потом она вспомнила слова Лифаря, который на что-то намекал.
Прошло четыре месяца. Теперь Андрей и Мати знали, что вместе с их сыном арестовали очень много известных людей. Князь Ширинский, крымский татарин, эксцентрик, нацепил желтую звезду Давида, чтобы, как он заявил, сделать вызов «варварам». Илья Фондаминский, писавший под псевдонимом «Бунаков», еврей, редактировал социалистический журнал, а в молодости, в России, он был членом партии социалистов-революционеров и террористом. Он выскользнул за границу после освобождения по делу о вооруженном бунте на военном крейсере «Память Азова» в Ревеле в 1906 году. Ники когда-то поехал на этом «Азове» в путешествие вокруг света и чуть не погиб в Японии. На деньги жены Фондаминского, дочери еврейского миллионера, было нанято два лучших петербургских адвоката и один ревельский. Прокурора Павлова, который требовал пересмотра дела, сообщники Фондаминского тут же пристрелили… Теперь была арестована и мать Мария, очень известная православная монахини, в миру Елизавета Кузьмина-Караваева, в молодости мэр города Анапы в Крыму. Там они когда-то (Боже, как давно) остановились на три дня. Мати и Андрей хорошо помнили Елизавету. В молодости, как и Фондаминский, она была членом партии социалистов-революционеров и участвовала в террористических операциях. Она давно во всем разобралась и постриглась в монахини. Вместе с отцом Клепининым, тоже арестованным, она прятала в своей церкви несчастных евреев, снабжала их документами и переправляла их в провинцию. Ее сын Георгий тоже был арестован за то, что помогал Резистансу. Ариадна Скрябина, дочь композитора, тоже была арестована по этому списку. Она издавала еврейский журнал на французском языке. Сама она была русская. Но ее третий муж, Довид Кнут, поэт, был евреем. И вот со всеми этими людьми попал в облаву князь Красинский, сын Великого князя Андрея Владимировича и бывшей звезды Мариинского театра, Матильды Кшесинской. Влади приписывали дружбу с матерью Марией, а также то, что он работал для крохотного журнала, всего в две страницы, – «Христианская акция». Немцы считали этот журнал коммунистическим и проеврейским.
Мати сменила несколько поездов, долго шла пешком, пока добралась до Компьени. Леском она прошла мимо королевского дворца. Никого, встретила только бабу с рукой на перевязи. Это здесь французские короли играли в пейзан, любимая игра короля Луи XV. Именно сюда в 1814 году король Луи XVIII прибыл из Англии в сопровождении Поццо ди Бор– го, специального посланника Императора Александра I. Последним жильцом дворца был Император Наполеон III. И именно здесь, в этом месте держали ее сына вместе с другими арестованными.
Здание хорошо охранялось. Мати обошла его кругом. Всюду были немецкие часовые и три раза ее спрашивали папир… Надеясь увидеть Влади, она понапрасну смотрела в каждое окно, сжимая пакетик, в который положила две картофельные котлеты, больше ничего не было. У этих проклятых немцев он, наверно, голодный. Один молоденький солдат, к которому она решила обратиться, ответил ей на ломаном французском, что войти невозможно, нужно разрешение гестапо. Измученная, расстроенная, она вернулась домой вся в слезах.
В немецком посольстве на улице Лилль два Великих князя Андрей Владимирович и Борис Владимирович, которому неожиданно стало лучше, нашли старого немецкого аристократа, офицера по имени Юрген фон Трупп. Молодым человеком он знал их мать. Он служил в вермахте, был консерватором, старомодным человеком и ненавидел Гитлера. После недели поисков он лишь подтвердил, что дело в руках гестапо.
В окно месье Арнольд увидел плачущую Мати. Он открыл дверь студии.
– Что случилось, мадам? Зайдите ко мне, выпьем чашку кофе.
Мати молча прошла мимо склада, в его бюро. На одном из диванов сидела красивая молодая женщина. На коленях у нее подпрыгивала японская собачка, кудрявая с локончиками на лоб, с бородкой и усиками. Увидев Мати, она слабо тявкнула.
– Моя жена Марго. Она танцует в «Лидо». – Месье Арнольд улыбался доброй улыбкой.
– Моя жена знает, кто вы, мадам. Она Ваша поклонница.
– Здравствуйте… здравствуйте.
Мати было так плохо, что она не могла говорить. Ее душили слезы.
– Ну, пожалуйста, дорогая, мой муж знает много полезных людей. Он поможет…
Из-за перегородки появился месье Арнольд с кофейником и чашками на серебряном подносе.
– Что случилось, моя дорогая леди? Может быть, я могу быть вам полезен?
Ей нечего было скрывать, и она рассказала ему все. Она считала его влиятельным человеком. Кто знает, может, ему удастся вытащить Влади. Месье протянул ей бумажные салфетки, и она вытерла лицо.
– Успокойтесь, мадам. Я посмотрю, что можно будет сделать.
Утром, увидев в окно выходящую Мати, месье Арнольд снова зазвал ее к себе.
– Генерал Мюллер примет вас, мадам. Завтра в 10 утра.
– А кто это?
– Глава гестапо в Берлине. Он как раз приехал в Париж на пару дней.
Мати в ошеломлении попятилась к двери. Неужели он знает таких людей?
Бывшее здание министерства национальной безопасности в доме 11 на улице Соссэ имело мрачный вид. Ее проводили в огромный кабинет с большим портретом Гитлера на стене. В соседней комнате кто– то кричал: «Каш! (Вон!)».
Мюллер вышел из боковой двери между портретом и окном.
– Рад познакомиться. Я много о вас слышал. Что могу для вас сделать, мадам?
Генерал Мюллер говорил через переводчика. Он прекрасно знал, по какому делу она пришла.
– Мой сын находится в лагере в Компьени уже четыре месяца. За что его арестовали? Он не коммунист, с Резистансом ничего общего не имеет.
– Но он друг этой монашки, как ее, мать Мария, которая взялась укрывать евреев, не так ли? Он также один из редакторов подрывного коммунистического листка «Христианская акция».
– Это религиозная организация. До войны мой сын был репортером в отделе уголовной хроники другой газеты.
– Я знаю, мадам, кто он и где работал. У меня тут, – он указал на папку на столе перед ним и даже полистал ее, – совсем другая информация.
Переводчик, белокурый, голубоглазый молодой человек, наклонился к его уху и что-то сказал. Мюллер кивнул.
– Отец вашего сына Царь, убитый жидами-большевиками, не так ли?
– Одно из моих правил не обсуждать мою частную жизнь. Прошу прощенья.
– Я знал мать вашего мужа, Великую княгиню. Она была немецкой принцессой, не правда ли?
– Да. Урожденная Мекленбург-Шверин.
– Хорошо. Я посмотрю, что можно сделать. – Он встал, показывая, что аудиенция окончена. Он попытался даже поцеловать ей руку, но Мати отвернулась, и он не смог. Она была уже у двери, когда глава гестапо сказал:
– Кстати, ведь Вы хорошо знаете Богомолова. Советского посла в Париже? Вы танцевали в их клубе на вечере?
– До недавнего времени Россия была союзником Германии и хорошим другом, не так ли? Всего доброго, генерал.
Она знала, что не была с ним любезна. А судьба Влади была в его руках. Больше идти было не к кому. Она горько расплакалась.
Влади вернулся утром. Они не могли поверить своему счастью.
– Мама, не плачь, все обошлось.
Мати побежала вниз поделиться радостью с месье Арнольдом.
– Мюллер – постоянный мой клиент, – сказал он с улыбкой. – Поздравляю.
«Не он ли купил мою брошь?» – неожиданно с яростной злостью подумала Мати.
– Дорогая, позовите вашего мужа и сына, счастлив буду познакомиться. Выпьем на радостях. К сожалению, Марго на репетиции.
Когда все собрались, стол уже был накрыт – гусиная печенка, красная и черная русская икра, бутылка шампанского «Таттинжер».
Утром за завтраком Влади рассказал, что все, кто были с ним в камере, были отправлены – одни в рабочие лагеря, другие – в концлагеря, некоторых послали в Германию, а некоторых – в оккупированную немцами Польшу.
– Мам, пап, мне повезло. Только двоих, меня и Скрябину, выпустили. Помнишь этого типа Ивана Крылова, который участвовал в похищении генерала Миллера. Он тоже там. Он теперь называет себя Мансуровым и мусульманином и притворяется сумасшедшим, плетет какую-то чушь про Гамлета и ест суп вилкой. Он на самом деле похож на восточного человека, но вообще-то он еврей. Каждое утро он молился, становясь на колени лицом к востоку. Как сумасшедшего его перевели в какую-то больницу. Вот такие дела.
После завтрака впервые к ним пришел месье Арнольд.
– Лучше, дорогая леди, если Влади исчезнет из Парижа… На время, конечно.
– Вы правы, месье. Спасибо, что вы о нас подумали.
Пока она была на рынке, Влади ушел. На столе в его комнате она нашла записку:
«Мам, не беспокойся. Месье Арнольд прав. Я дам тебе знать, где я. Поцелуй отца за меня. В.».
Месье Арнольд был прав. На следующий же день пришли двое из гестапо и осведомились о местонахождении князя Красинского. Мюллер уже вернулся в Берлин. Целый месяц от Влади не было новостей. Внезапно, когда она закопалась у двери, ища ключ, пятилетняя соседская девочка сунула ей в руку конверт.
– Это для вас, мадам.
Мати осмотрелась кругом, не следит ли кто-нибудь за ними. На другой стороне улицы стоял молодой человек. Это он передал конверт. Она хотела его окликнуть, узнать про Влади, но, увидев, что конверт в ее руке, он быстро скрылся за углом. Захлопнув за собой дверь, она с волнением открыла конверт.
«Мама, я в Лондоне. У меня хорошая работа. Тут много наших, встречаемся каждый день. Не беспокойся обо мне. Целую вас обоих. В.».
В любом случае это было лучшее, о чем она могла мечтать. Хотя Люфтваффе безбожно бомбило Англию, в Лондоне было, конечно, намного безопаснее, чем под немцами в Париже или в Свободной Зоне у Петэна.
Три года от Влади не было вестей. Она надеялась, что виной сложности с почтой. С Англией не было связи. Каждую ночь они слушали новости по Би-би-си.
В мае 1944-го ее неожиданно навестил старый друг Миша Бородин, бывший любовник Изадоры Дункан, а теперь большой человек в Москве. В гражданском, в берете, он походил на художника.
– Мати, я здесь в служебной командировке. Не спрашивай меня ни о чем. Я ничего не могу тебе сказать. Как вы? Где Влади?
– Все хорошо, только голодно. Свет тушат все время. Мы часто сидим в темноте при свечах. Влади на работе.
Она не видела его почти двадцать лет и опасалась быть откровенной. Что она знала об этом Бородине?
Бородин открыл свой портфель и выгрузил на стол бутылку хорошего вина, шоколад, сосиски – деликатесы, о которых они уже забыли. Они ели и пили за конец войны.
– Теперь уже недолго. Англичане и американцы готовятся открыть второй фронт. Поэтому я здесь, – сознался Бородин. – Ты должна вернуться в Россию, дорогая. Ты первая русская балерина. Откроешь там балетную школу для детей, как в свое время Изадора. Если бы она была жива, я бы уговорил ее вернуться, но вот, такая планида, ее нет. Русское правительство вернет тебе дом. Я могу это гарантировать, хотя есть планы открыть там музей Ленина. Ты помнишь, он жил у тебя.
– У меня?! Хотя один раз это спасло нам жизнь, только в моем доме работал Ленин!
– Вы имеете в виду, что советское правительство, Михаил Маркович, вернет Мати ее собственный дом?
– Да, да. Просто на Западе Россию так называют. А это же Россия, Андрей Владимирович?
– Ну, какая же это Россия? России давно нет. Сейчас есть СССР с этими ГУЛАГами и НКВД.
Разговор не клеился. Михаил вскоре ушел, не оставив никаких своих координат. Можно ли найти его или хотя бы с ним связаться, осталась неясным.
– Он, наверно, работает на сталинскую разведку, – сказал Андрей. – Для нас даже лучше не иметь с ним никаких дел.
– Ты как всегда прав, Андрюша.
Была почти полночь, когда в их дверь тихо постучали.
– Кто это может быть?
– Наверно консьержка, – предположил Андрей.
Мати накинула халат и пошла к двери. Это был месье Арнольд. На нем был старый жакет и брюки, а в руке – кожный портфель.
– Месье Арнольд, что-нибудь случилось? Входите, пожалуйста, извините, мы уже ложимся, но Андрей сейчас выйдет.
В дверях спальни появился Андрей в халате.
– Ваше Императорское Высочество, – впервые месье Арнольд так обратился к Андрею, – извините, что я беспокою вас так поздно, но тут довольно срочное дело. Вот ключ от Вашей школы, я ухожу. Простите, что поставил стенку и испортил вам прекрасный зал, но ее нетрудно будет сломать. Я пришел сказать «До свиданья». Думаю, что вы не скажете обо мне ничего дурного, если вас спросят. Германия проиграла войну, и я не могу здесь больше оставаться. Но я – простой француз. Я никого не убивал. Я всегда пытался помочь. У меня тоже семья и есть свои обязательства перед нею. Я просто делал работу, за которую платили.
– Куда же вы теперь?
Он криво усмехнулся.
– Есть только одно место – Испания. Моя жена уже там. Да, вот, забыл. У меня остались два билета во Дворец Шайо на концерт берлинского филармонического оркестра Наппертсбуша. Все-таки главный дирижер Венской оперы. Пойдите, развлекитесь… Прощайте…
Он поцеловал руку Мати и поклонился Андрею.
Подошли к окну. В бледном свете единственного уличного фонаря они видели, как он пересек улицу. Внезапно раздался глухой хлопок. Месье Арнольд упал на мостовую. Откуда ни возьмись появился человек, вроде бы молодой, лица не разглядеть было, но Мати показалось, что она узнала одного из тех, кто регулярно приезжал на грузовике и разгружал и погружал ящики. Человек наклонился, взял портфель и исчез в темноте. На утро мадам Готье сказала, что его убили резистанты. – «За то, что он работал на немцев», – подчеркнула консьержка. Мати промолчала.