Текст книги "Сейчас и на земле. Преступление. Побег"

Автор книги: Джим Томпсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 34 страниц)

Вот почему я дергался и нервничал. Мало ел и спал, только хлестал кофе. Прямо до ручки доходил. Хенли, если не ругал меня, мог просто уставиться мне в спину и смотреть. Я терпел, сколько мог, но потом почки у меня не выдерживали, и мне приходилось бежать в туалет. Я знаю, у других бывает как раз наоборот – их словно клинит, а у меня всякий раз срабатывали почки.

В тот день, о котором я говорю, я меньше чем за три часа бегал в туалет трижды. На третий раз Хенли вскинулся на меня. Когда я шел к нему в кабинет, все поджилки у меня тряслись.

– Что с тобой? – спросил он.

– Что вы имеете в виду? – уточнил я. Честно говоря, мне ничего не оставалось, кроме как сгорать от стыда.

– Что ты все бродишь? Как ты можешь что-то делать, если тебя вечно нет за столом?

– Я все, что положено, выполняю.

– Я тебе задал вопрос, – взъелся он. – Ты ходил в туалет, кажется, шесть раз за последние полчаса.

Я знал, что спорить с ним бесполезно. Надо было срочно что-нибудь придумать, иначе огребу я себе неприятности. А для этого сейчас самое неподходящее время. У матери – матери Марты то есть – копились огромные медицинские счета; Марте, казалось, каждый день требовалась новая посуда, как будто она выбрасывала ее с очистками; и Боб переходил в среднюю школу Кентон-Хиллз. С самого начала учебы он переходил из класса в класс со своими же ребятами, и мне становилось тошно от одной мысли, что, если я потеряю работу, нам придется переезжать, а Бобу – заниматься в какой-то новой школе совсем с другими одноклассниками. Да и учился он последнее время что-то не очень, так что всякие перемены были бы ему совершенно некстати.

Хенли все ждал моей реакции. Он надеялся, что я занервничаю, начну путаться и дам ему повод со мной расправиться. Так я думал, во всяком случае.

– Ну, – сказал он. – Так что же? Или ты, прости Господи, глухонемой?

И тут внезапно на меня снизошло озарение.

– Нет, не глухонемой, – я взглянул ему в глаза, – а также не слепой.

– О чем ты?

– О том, что курилка стала каким-то клубом. Народ там слоняется взад и вперед, все курят да над анекдотами ржут, вместо того чтобы работать. Я хочу это прекратить.

– Так, ну-ну. – Он откинулся в кресле. – Верно, Ал! Надо им задать жару!

– Они живо выметаются, когда видят, как я туда вхожу, – сказал я.

– И кто же, Ал, самые злостные? Назови-ка мне их.

– Ну… – Я заколебался. Я подумал о Джеффе Уинтере и Гарри Эйнсли и других, интриговавших против меня. Их излюбленным методом было бездельничать, пока на меня не сваливалось какое-нибудь срочное дело, и вот тут-то и лезть ко мне со своими вопросами, пытаясь создать видимость, что только я их задерживаю и из-за меня они не могут выполнить работу.

Но ни за что на свете я не собирался опускаться до их уровня.

– Да все они хороши, – сказал я. – Мне бы не хотелось кого-то выделять.

Мой собеседник пожевал губами.

– Вот что тебе надо сделать, Ал. Запри-ка туалет и ключ положи себе на стол. И когда кому-то захочется туда пойти, пускай подходит к тебе.

Так я и сделал, тем самым избежав грозивших мне неприятностей. Разве это неправильно? В конце концов, руководство офисом входило в мои обязанности. И люди должны были испрашивать у меня разрешения, прежде чем прекратить работу.

Больше до конца дня Хенли меня не беспокоил и перестал за мной надзирать. А вечером, перед уходом, опять позвал меня в свой кабинет.

– Поразмыслил я о тебе, Ал, – сказал он. – И сдается мне, ты потолковее, чем я думал. Ты справляешься, и, наверное, мы тебе поднимем зарплату до трехсот пятидесяти.

– Это замечательно! – вырвалось у меня. Зарплата моя была – и есть – триста двадцать семь пятьдесят в месяц. – Безусловно, я сделаю все, чтобы ее заслужить.

– Триста пятьдесят, – повторил Хенли, и его глаза затуманились, словно бы в них проскочила смешинка, объяснить которую я не мог. – Хорошие деньжата для человека твоего возраста.

– Ну, – я усмехнулся, – я еще не Мафусаил, мистер Хенли. Мне только будет сорок девять в…

– Что? Так ты не согласен, что это приличная сумма?

– Да, сэр. То есть, ну, в общем, я хотел сказать, что… да, сэр.

– Так ты согласен, что человек твоего возраста был бы счастлив их получать?

– Я был бы… очень рад получить их, – выдавил я, – человек моего возраста.

Я шел домой с тяжелым сердцем, хотя к тому вроде не было причин. Я поступил правильно, выбрав единственно возможную линию поведения. Никому я не повредил и себя вроде бы возвысил, так что все было нормально. Но в глубине души мне хотелось, чтобы мне это подтвердил еще кто-нибудь.

В тот вечер на ужин у нас была маринованная свекла, горошек и сладкий картофель. Кажется, Марта содрала этикетки с консервных банок, чтобы украсить подсвечники, и не могла узнать, что в них, пока не открыла.

Я сказал, что это чудный ужин, совсем в моем вкусе. Иногда я забываюсь и начинаю переругиваться с ней, но быстро спохватываюсь. Она здесь не виновата, если верить докторам.

Просто Марта стала немножко рассеянной с тех пор, как ее организм начал перестраиваться. Может, даже и раньше.

Итак, мы принялись за еду, и я упомянул о повышении, а от него плавно перешел к курилке и прочему.

Марта восхитилась и минуты две распространялась, какой же я умник.

– Ну, ты им показал, – сказала она. – Им бы надо по утрам подыматься много раньше, чтобы опередить нашего Ала.

Боб уткнулся в тарелку. Он ничего не ел.

Марта нахмурилась:

– А ты что отца не слушаешь? Все те люди на него нападали, а теперь он их умыл. Да еще и получит, наверное, повышение!

– Спорим – не получит, – заявил Боб.

– Ну ладно, – вмешался я. – Тебя не спросили. Просто я… А почему, Боб, ты думаешь, что меня не повысят?

– Нипочему, – буркнул он. – И вообще, я не голоден.

– Видали? – Я усмехнулся. – Не можешь ответить, да? Ну, так и не выступай без повода.

– Прости, – отвечал Боб. – Я больше не хочу есть.

Он подвинул стул, собираясь встать, но я его не пустил. Марта занервничала.

– Ал, ну если он не хочет есть… – встревожилась Марта.

– Мы с этим разберемся. Я все-таки еще отец семейства. Он так себя ведет, словно хочет что-то высказать. Пусть объяснится или сидит и ест.

Боб нерешительно склонился над тарелкой, потом взял вилку и стал есть. Я продолжил:

– Я думал, все и так понятно. Да Боже мой, если б я захотел делать то же, что другие, мне бы нечего было тревожиться о работе. Я бы разбогател. Вот что я тебе скажу, молодой человек: свались на тебя хоть часть тех проблем, о которых я даже и не говорил ни разу, ты бы…

Я все продолжал втолковывать ему, в чем он не прав. А он и был не прав. Меня можно было понять. Но я не Хенли. Я не стал принуждать его говорить то, чего он не хотел говорить, чтобы успокоить свою совесть. И я не сделал ничего постыдного.

– Ты понял, Боб? – наконец спросил я. – Ответь же!

Он промолчал. Засунул в рот кусок картошки и стал жевать. И вдруг побледнел, и его стошнило.

…Вот тогда он действительно изменился. И никогда уже не был прежним.

Глава 2
Аллен Тэлберт

Ладно, пошли дальше; и на этот раз я постараюсь не перескакивать с одного на другое.

Я начал рассказывать про тот день – день, когда все произошло. Так вот, Боб шел со мной. На углу, где Бобу надо было сворачивать к школе, возле нас притормозил автомобиль. Из окошка, посмеиваясь, высунулся Джек Эдлман:

– Что скажете, Тэлберты? Как вам новая машинка?

– Смотрится отлично, – отозвался я, окинув машину взглядом. – Недурен, видать, бизнес на недвижимости.

– Всякий бизнес хорош. Все дело в том, кто в нем работает.

– Точно?

– А то нет? – Он неприятно хмыкнул. – Полезай, я тебя подвезу к станции.

– Да нет, спасибо, – ответил я. – Я с сыном.

– Приглядываешь за ним? – Он опять ухмыльнулся. – Как нынче с девочками, Боб? Небось опять под стиральной машиной?

Боб попытался усмехнуться. Потом опустил голову и направился к повороту. Я велел ему подождать, пояснив, что мне надо кое-что сказать мистеру Эдлману, и я хотел, чтобы он тоже это слышал. Я шагнул к обочине, и уверяю вас, если раньше этого красномордого губошлепа никто и не отделывал, то на сей раз он свое получил.

А… интересно, а вы такой же, как я? То есть, я имею в виду, иной раз я могу разойтись и всыпать как следует, а с остальными податлив как воск. Позволяю им со мной не считаться. А выглядит это так, будто мне не хватает слов либо я нервы берегу.

Помню, как мы с Мартой проводили медовый месяц. У нас был номер с оплатой вперед в гостинице с обязательным пансионом в Ниагара-Фоллз, так что мы не могли оттуда уехать. И вот с первого дня нас стал третировать метрдотель. Не знаю почему: чаевые мы давали хорошие и не требовали никаких немыслимых услуг или чего-то в этом роде. Думаю, он просто пользовался своей безнаказанностью.

Да, он действительно пользовался безнаказанностью три – нет, четыре дня. Пока на четвертый вечер, за ужином, я его не осадил. Он разместил нас за маленьким столиком позади кухни, и скатерть там, может, и была когда-то белая, только мы этого уже не застали. Кетчупа и подливки на ней хватило бы, чтобы покрасить коровник.

– Я бы хотел другой стол, – обратился я к нему, – или хотя бы чистую скатерть.

– Ну, ребятки, – осклабился он, – вам очень трудно угодить, не так ли?

Я вскочил, отшвырнув стул, и подошел вплотную к нему.

– Вы чертовски правы, мне угодить трудно. А еще труднее справиться со мной, когда я недоволен, так что вам бы лучше не доставлять мне больше хлопот. Будете еще нести всякую чепуху, я вас в порошок сотру. Теперь давайте нам нормальный стол, и побыстрее, да попридержите язык.

Метрдотель прямо-таки съежился, не издав в ответ ни звука. Посадил нас за лучший столик и оставшиеся три дня обслуживал по-королевски.

Марта долго не могла прийти в себя. Она и возгордилась мной, но и как-то напугалась и все приговаривала:

– Царица небесная, я и не знала, что ты можешь быть таким, Ал.

– Когда могу, когда и нет. Как говорится, пока еду – не свищу, а уж…

Да, так вот я и говорю. Может, в другой раз я бы и отпустил Джека Эдлмана восвояси, но тут он наступил мне на любимую мозоль.

– Послушай, Джек, – обратился я к нему. – Думаю, не стоит больше болтать про стиральную машину. Ни со мной, ни с Бобом, ни с кем-то еще. Твоя дочь заявилась к нам без спросу. Она пришла в наше с женой отсутствие и направилась прямо в кухню, где работал Боб. Если б она занималась своим делом, как он своим, тогда…

– Вот как? – Он попытался напыжиться, но отвел взгляд. – Это здорово, что я тогда заглянул к тебе с черного хода одолжить мотыгу, а не то бы твой переросток – ладно, не стану продолжать.

– Лучше продолжи, я хочу это выслушать от тебя.

– А, черт… – Он попробовал усмехнуться. – Да что мы обсуждаем? Ты же меня знаешь. Просто я люблю подшутить.

– Да, я тебя знаю. Я тебя давно оценил. Тебе нравится насмехаться, ставить людей в неловкое положение, и чем дольше они это терпят, тем больше ты входишь в раж. А когда они требуют объяснений, вертишься как уж на сковородке.

– Ха! На себя посмотри!

– Наплевать мне, что обо мне думаешь, только запомни мои слова.

Джек хлопнул дверцей и укатил.

Я обернулся к Бобу. Он приосанился и улыбался по-настоящему, а не прикидывался. Он глядел на меня так же, как тогда в Нью-Йорке, когда Марта боялась, что я опоздаю на работу, а я послал Хенли ко всем чертям.

– Здорово, – сказал он. – Один – ноль, пап. Спасибо!

– Ничего особенного. Давно надо было с этим разобраться.

– Я не об этом. Не только об этом. Я о том, как ты за меня заступился.

– Да понятно. Так-то вот, Боб. Возможно, я чересчур о тебе тревожусь, и это выглядит так, будто я верю, что ты можешь творить всякие гадости, когда стараюсь тебя защитить. Я ни секунды не думал, что вы с Джози чем-то там занимались.

– Да ну, ты что, – он тер носком ботинка о край тротуара, – черт бы ее побрал.

– У тебя ничего с ней нет?

– Фу-у. Да вообще ничего. Ну видимся в школе, конечно, ну иногда вместе с другими ребятами ходим к автомату с газировкой или еще что-нибудь. Но…

– Будь с ней поаккуратнее, – заметил я, – не то чтобы я тебе не доверял, просто навидался я девушек вроде Джози Эдлман. Они способны доставить кучу неприятностей.

– Ну да, пап, – Боб был слегка ошарашен, – я понимаю.

И поспешил в школу навстречу своим приятелям.

Я же отправился на станцию и успел на поезд в 8.05.

С Эдлманами мы соседствовали почти одиннадцать лет. Они занимали номер 2200 по Кэнион-Драйв, в конце улицы, на юго-восточном углу, выходившем на каньон, а мы жили в номере 2208, в четырех домах от них. Когда мы сюда приехали, других строений тут не было; и мы хорошо сдружились. Джози была меньше чем на год младше Боба, естественно, они вместе играли, и Фэй Эдлман частенько пересекала два свободных тогда участка и забегала к Марте, да и мы с Джеком виделись нередко.

Так продолжалось пару лет, а потом нас разделил дом-новостройка. Мы уже не могли общаться так тесно, как раньше, и знаете, откровенно говоря, я этому даже порадовался. А когда застроили остальные два участка, мы уже встречались с Джеком и Фэй практически только на улице. В этих людях проскальзывало что-то неприятное, вызывающее недоверие. Нельзя было им доверять. Вечно случалось, что они кого-то унижали, над кем-то насмехались, и мне думалось: если они смогли обойтись так с другими, то могут так же обойтись и с нами.

Ну а дети, конечно, продолжали видеться. Дня не проходило, чтобы Боб не захаживал к Джози, и наоборот. В конце концов, они практически вместе выросли, а других ребят поблизости не было.

Годам к двенадцати – тринадцати Бобу стало с ней неинтересно. Сам он заходил к Джози все реже, а если заглядывала она, судя по всему, старался сбежать. Он или отправлялся гонять мяч на школьном дворе, или спускался в каньон поиграть в Тарзана с другими мальчишками. А то и просто подымался к себе и запирался, пока она не уходила. Марта ворчала, что невежливо так обращаться с гостями, и я пару раз пенял ему на это, но толку было не много. Он смотрел на Джози как на пустое место, и нельзя сказать, чтобы меня это печалило. Чем дальше он будет от Джози Эдлман, тем лучше. Не хочется казаться подозрительным или скабрезным, но эта девочка меня беспокоила. Я не видал еще девушек-подростков, которые были бы так развиты к своим двенадцати годам.

Раз утром в субботу, месяца четыре назад, мы с Мартой пошли за покупками, а Боб остался дома. У нас потекла стиральная машина, и он собрался ее починить. Он как раз лежал под машиной и ставил новую прокладку, которую вырезал из подметки, когда вошла Джози.

Стояла теплая погода, и на ней были короткие шорты и то, что они называют недоуздок – да попросту говоря, бюстгальтер, – и сандалии. И все. Она присела на корточки, наблюдая за его стараниями. А потом он даже и не заметил, как она быстренько заползла к нему под машину. Он ее не просил и прекрасно справился бы сам, но она, видите ли, решила ему помочь.

Марта и я вернулись, как раз когда с черного хода заглянул Джек и поднял скандал, хотя Боб и Джози к тому времени были уже на ногах. Выглядело это, понятно, не слишком здорово, хотя я уверен, что дело и выеденного яйца не стоило. Не больно-то прилично, когда здоровый малый вроде Боба и полуголая девица вроде Джози растянулись у вас под стиральной машиной.

Я занервничал и не слишком ловко стал улаживать дело. Наорал на Боба и отослал его в свою комнату, а Джеку стал что-то мямлить, что можно было счесть извинениями. И получалось так, словно что-то правда произошло, причем по вине Боба.

Да, свалял я дурака. Мне бы надоумить Джека отвести девицу домой да встать ей по заднице и запереть. Или хоть присмотреть, чтобы она держалась от нас подальше. Он не хуже меня знал ей цену, но не желал в этом признаться, хотя и понимал, что за ней нужен глаз да глаз. Вот почему он прокрался к нам и подглядывал. А всю эту затею с мотыгой просто выдумал.

Как бы там ни было, тем утром я его отчитал, хотя надо было это сделать вовремя – ну да лучше поздно, чем никогда. Боб остался доволен, и я был рад за него.

Судя по началу, день мне предстоял хороший. И так оно и было, если не считать конца.

Я пробыл на работе около часа, когда позвонила клиентка с жалобой. Вначале она заговорила с Хенли, но когда стало ясно, что нашла коса на камень, то он переключил ее на меня, хотя и продолжал слушать по параллельной линии.

У нее в ванной потемнел кафель. Поскольку это был наш субподряд, она требовала переделать работу и грозила судом. «Элитный дом, элитная ванная, – причитала она, – а смотрится уже как старый сортир».

Ну, мы, естественно, не собирались перекидывать плитку. Невыгодно это. У человека есть какие-то деньги, но он хочет плитки разной и как можно больше. Будь он поумнее, он бы взял плитки поменьше, зато уложили бы ему ее получше. Но он на это не соглашается – и не понимает, что даром делать ничего не будут. Приходит, к примеру, подрядчик и говорит: ладно, леди (или мистер), я вам положу пятифутовый бордюр на стенах и трехцветную мозаику на полу и за все возьму три сотни. А приходите вы и говорите: нет, я этого не могу, у меня не количество, а качество. За три сотни я вам сделаю первоклассный четырехфутовый бордюр и первоклассный гладкий пол. И вот посмотрите, кто получит заказ: разумеется, первый подрядчик.

Хотите удержаться в бизнесе – идите напролом. Материалы берите подешевле и гоняйте людей в хвост и гриву, а чтобы избежать конфликтов с профсоюзом, берите вместо квалифицированных рабочих учеников. И разумеется, работу нельзя затягивать, хотя бы и самую трудоемкую. Лучше пожертвовать качеством.

Я дал этой женщине выговориться и наконец прервал ее:

– Хочу у вас спросить, мадам, вы присматривали за работой, покуда дом строился? Вы не заметили, кто-нибудь из штукатуров жевал табак?

– Ну… да. Так и что?

– Плитка – очень сильный поглотитель и всасывает все, что приходит с ней в контакт. Если у вас остался какой-нибудь кусочек, можете проверить сами. Положите его в… да хоть в кофейные зерна, и увидите, как сквозь глазурь проступит коричневатость. А теперь представьте, что ваш штукатур сплевывал в раствор и…

Большинство, ну, во всяком случае, многие штукатуры жуют табак. При их работе курить им затруднительно, и они привыкают жевать. А то чувство, которое большинство женщин испытывают к табаку и тем, кто его употребляет, позволит мне легко переубедить эту клиентку в том, что виноваты в ее беде штукатуры, а не мы.

От них же она шиш чего добьется. Никакой штукатур в здравом уме не станет сплевывать табачную жвачку в раствор, а слабоумному не станут платить тридцать долларов в день. В общем, так или иначе, я от нее отделался.

Я повесил трубку, повернулся к Хенли, и тот повесил свою. Он усмехнулся и помахал мне.

Разделавшись с текучкой, я достал чертежи-синьки нового стадиона. Нам, естественно, не требовалось изучать их в деталях, пока мы не получим подряд. Но один наш чертежник за полтораста долларов достал нам из архитектурного бюро комплект чертежей. Последние десять дней я их тщательно изучал, пытаясь понять, где можно найти лазейку. И наконец понял.

Я понес чертежи в кабинет к Хенли и расстелил их перед ним.

– Посмотрел я на эти туннели, – сказал я, водя карандашом, – и, похоже, нагрузки здесь будет выше нормы. То есть плитка должна быть чрезвычайно прочная.

– Архитектор так не думает, – буркнул Хенли. – Зачем нам лезть?

– Необычайно прочная, – повторил я, глядя прямо на него. – Импортная, итальянская, очень тяжелая.

– Ну-у, – протянул он, и его глаза вдруг расширились. Потом он откинулся в кресле, поджав губы. – Ты имеешь в виду ту плитку, которой у некоего подрядчика Хенли полный склад? И что госзаказ может уплыть, если плитка полегче подойдет?

– Именно, – ответил я. – Потому что, наверное, во всей стране не найдется и сотни квадратных футов такого материала, какой есть у нас.

– Да уж! – хлопнул он ладонью по столу. – Черта с два достанешь ее еще где-нибудь. Ее ведь больше не выпускают. Если в можно было указать это в спецификациях…

– Думаю, нет. Мы ведь работаем с управлением строительства. Нужно, чтобы они оговорили это особо. Никто и не пикнет. Это нестандартная стройка, и логично, что к ней требуется особый подход.

– Да, с этим, наверное, можно управиться. Но стройуправление! Свяжешься с их ребятами – в копеечку станет!

– Какая разница? В отсутствие конкурентов мы сами установим цены.

– Ну да, Господи Боже мой! Конечно, Ал! Слушай, надо за это выпить!

Он усадил меня и достал бутылку.

– Знаешь что, Ал, – сказал он. – Если все пройдет хорошо, знаешь, что я хочу сделать? Я хочу перестелить ванную той женщине, что звонила утром.

– Держу пари, она не откажется.

– И вот что еще, – продолжил он, – что толку в этой дешевке – лишать людей возможности выйти в курилку или обирать кого-то на грошовых работах. Ты что-то там выгадываешь, высчитываешь, трепыхаешься, а в результате сам теряешь больше.

– Думаю, вы правы, – ответил я.

– Открой эту чертову курилку завтра, ладно? А ключ выкини. Господи, Ал, до чего же мы дошли, что у нас человек просится в туалет! Срам! Кто долго с этим мирится – немногого стоит. И с чего это я…

Он сделал паузу и покачал головой. Потом налил нам еще и опять покачал.

– Знаешь, что мне всегда нравилось в тебе, Ал? Характер. Самому человеку может чего-то недоставать, и ему нравится видеть это в других. Вот так-то, Ал. Характер. Иметь мужество встать и сказать. Мне это нравится.

– Ну, спасибо большое. Наверное, никто из нас не может всего, но я стараюсь. Кстати, хотел вас спросить насчет той прибавки…

– Да, характер. Его не так часто встретишь, Ал, а если сломаешься, ничего не будешь стоить. Просто еще одним в стаде больше… Прибавка?

– Мы как-то об этом говорили. Поднять до трехсот пятидесяти. Не хочу хвастаться своей работой, просто подумал об этом деле со стадионом и…

– Я тебе верю, Ал. Доверяю полностью. О прибавке мы подумаем.

Был уже шестой час, и все, кроме нас, ушли. Я проводил Хенли, запер офис и отправился домой.

Все же это был неплохой день. Очень неплохой.