Текст книги "Сейчас и на земле. Преступление. Побег"

Автор книги: Джим Томпсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 34 страниц)

Глава 10

Руди Торренто и чета Клинтонов отправились в Калифорнию на следующее утро после того, как он приехал к ним. У него держалась небольшая температура, и он чувствовал себя хуже, чем накануне. Обеспокоенный, Клинтон предложил не гнать лошадей слишком быстро и повременить денек-другой. Но Руди, боясь, что Док с Кэрол могут ускользнуть от него, даже не желал об этом слышать. Они должны добраться до Калифорнии через три дня, разве не ясно? Через три дня и три ночи размеренной езды. Если понадобится, он сам сменит их за рулем, и, если ему паче чаяния действительно придется это сделать, они об этом пожалеют.

Позже, в тот же вечер, он услышал в новостях про Дока и Кэрол и тут же понял, что больше нет никакой необходимости спешить, потому что они наверняка на это не способны. Насколько ему представлялось, он мог, вероятно, прокатиться на роликах в Калифорнию – до турбазы Голи – и поспеть туда раньше них.

Так что он по-дружески сообщил Клинтонам, что передумал и решил в конце концов последовать совету мальчика Клинта, потому что какой, черт возьми, прок от доктора, если ты его не слушаешься? Так или иначе, они, как и сказал Клинтон, не станут надрываться, просто не будут торопиться и получат хоть какое-то удовольствие от поездки; а начнут они прямо сейчас, с того, что заедут в хороший мотель. Они взяли смежные номера, но лишь для видимости: пользовались лишь одним из них, спали втроем в одной кровати, лежа крест-накрест и полураздетые, с Фрэн Клинтон посередине.

– Вот теперь мы не потеряем друг друга, – объяснил Руди, ухмыляясь. – Клинту не придется беспокоиться – я не улизну в полицию и не донесу, что он занимается врачебной практикой без лицензии.

Миссис Клинтон хитровато ухмыльнулась. Руди подмигнул ее мужу:

– Все в порядке, а, Клинт? У тебя никаких возражений?

– Да нет. Нет, конечно нет! – поспешно согласился Клинтон. – Это, гм, очень разумно. – И он поморщился, когда его жена в открытую засмеялась.

Клинтон не знал, как возразить. При его врожденной деликатности и порядочности он не мог допустить, что может возникнуть какой-то повод для возражений. Он слышал все, что происходило между ними этой ночью и в последующие во время неторопливого путешествия на запад. Но предпочитал отворачиваться и закрывать на все глаза, не чувствуя уже ни стыда, ни гнева, только нарастающую душевную боль.

Едва переехав границу Калифорнии, они остановились для ленча-пикника в придорожном парке для туристов. Потом, пока Руди дремал в машине, а Фрэн Клинтон листала журнал для любителей кино, ее муж отправился побродить между деревьями. И с этой прогулки не вернулся. Когда они обнаружили его, он лежал лицом вниз в луже крови, все еще сжимая в маленькой руке бритвенное лезвие, которым перерезал себе горло.

Руди упал на землю возле него. Обхватив себя руками, он стал раскачиваться взад-вперед, со стонами и охами, которые миссис Клинтон ошибочно приняла сначала за приступ смеха. Едва ли ее можно было винить в этой ошибке: она еще никогда не видела Руди, охваченного скорбью. Да кроме того, Голова Пирогом в приступе скорби или смеха выглядел почти одинаково.

И она начала смеяться вместе с ним, думая, что поддерживает его. А Руди внезапно оправился от припадка отчаяния и ударил ее в живот. Он избил ее до синяков, не оставил ни одного живого места, кроме лица. Если бы она не была ему нужна, он бы забил ее насмерть. Потом заставил ее отнести тело в кусты и завалить камнями.

Никогда больше она не давала ему повода бить себя. Напротив, никто не мог боготворить его сильнее или быть внимательнее к его причудам. И все-таки после их прибытия в этот штат не проходило и дня без того, чтобы он не отлупил ее, по крайней мере хоть один раз, – потому, что она раздражала его своим раболепием. Потому, что он места себе не находил. Потому, что он очень беспокоился относительно Дока.

– Ну давай, парень, – яростно бормотал он, сидя, сгорбившись, перед радио. – У тебя получится, Док! У тебя получалось раньше и опять получится!

Он редко упоминал Кэрол в этих бормотаниях, редко думал о ней. Она будет с Доком, и до тех пор, пока он в безопасности, она – тоже. Руди не представлял, как они могут расстаться, приесться друг другу настолько, чтобы им захотелось расстаться. Нравятся они ему или нет, но это двое просто с ума сходили друг от друга. И Руди был уверен: ничто, кроме тюрьмы или смерти, не способно их разлучить. Впрочем, если только...

Руди дьявольски ухмыльнулся, размышляя о возможности невозможного – размолвки между Кэрол и Доком. Этого не могло случиться, но, если бы случилось, это все равно ничего бы не изменило.

Кэрол нуждалась в Доке: она никогда прежде не была в бегах и ни за что не справится без него. А поскольку не справится, Док не может расстаться с ней или допустить, чтобы она рассталась с ним: слишком велика вероятность того, что она наведет на него, откупится за его счет.

Они были связаны узами, которые невозможно было разорвать. И Руди зашелся в сумасшедшем смехе, когда подумал, что произойдет, если кто-то из них попытается отвязаться. Вот это будет зрелище, когда один из них попытается получить преимущество над другим! Черт возьми, это будет все равно что пытаться сделать что-то с правой рукой без ведома левой.

О них по-прежнему много говорили. О самом Руди упоминали часто, но в основном внимание было сосредоточено на Кэрол и Доке.

Их видели в Нью-Йорке, Флориде и Новом Орлеане. Они садились на поезд, идущий в Канаду, самолет, летящий в Южную Америку, корабль, плывущий к поселениям в проливе. По большей части эти слухи были чушью собачьей, как догадывался Руди, из разряда тех небылиц, которыми всегда обрастает громкое имя или громкое убийство. Но не все.

У Дока везде находились друзья. И по-настоящему хитроумные байки, те, над которыми полицейским пришлось как следует поломать голову, должно быть, их работа, выполненная в счет оказанных им прежде услуг или просто ради того, чтобы протянуть руку товарищу по несчастью. Даже Руди на какое-то время поддался на эти выдумки.

Два трупа были найдены в сгоревшем дотла доме в Вашингтоне. Они обуглились до неузнаваемости, но были таких же размеров, что Кэрол и Док, а на почти расплавившемся кольце женщины было выгравировано: «К. от Д.». В качестве решающей улики был обнаружен почерневший от огня холодильник, в котором лежало несколько пачек с мелкими купюрами, все – перехваченные лентами банка Бикон-Сити.

Полиция была уверена, что нашла останки Кэрол и Дока. В этом же был почти уверен и Руди. Потом какой-то неугомонный трудяга из криминалистической лаборатории умудрился отыскать непроявленный отпечаток пальца на трупе мужчины, неоспоримо свидетельствующий о том, что это временный работник преступного мира, который для достоверности приобрел дурную репутацию. И, располагая такими исходными данными, полиция вышла на типографию, из которой были взяты банковские ленты. Владелец отрицал, что ему известно о них что-либо, помимо того, что они были изготовлены из его сырья и при помощи его литер. Он, однако, придерживался того мнения, что ленты были произведены во время кражи со взломом в его типографии – о вышеупомянутой краже было надлежащим образом заявлено в полицию за несколько дней до этого.

Так что мошенничество открылось, пусть и не с помощью самих мошенников. Похоже было, что никто не заинтересован в том, чтобы установить личности сгоревших. Похоже было, никому нет дела до того, кем была несчастная женщина. Руди заинтересовался ею в своей причудливой, патологической манере и, сам того не желая, позавидовал Доку. Временный работник был бродяга, никудышная личность, не обладающий ни физической привлекательностью, ни наличными, чтобы приглянуться какой-то женщине. Так что, очевидно, друзья Дока просто-напросто подсунули ее ему. Просто подсунули некую даму, отвечавшую определенным требованиям. И в отличие от мужчины они не таили на нее никакой злобы. Можно было ставить сто к одному, что они даже не были с ней знакомы, просто воспользовались ею и убрали ее просто для того, чтобы помочь Доку.

Руди был вынужден признаться, что у него не было таких хороших друзей. Даже маленький Макс Вондершейд никогда никого не убил бы, чтобы ему помочь. И не то чтобы его это как-то задевало, – если у такого пройдохи, как Док, есть друзья, то он, Руди, может вполне без них обойтись. И все-таки...

– Ну давай же, Док! – молил он. – Иди к Руди, Док! Что тебе мешает это сделать, черт возьми?

Глава 11

Бегство включает в себя многие элементы. Нечто чистое и стремительное, вроде скольжения птицы по небу. Или что-нибудь грязное и связанное с ползанием; серия крабьих движений в слякоти, в переносном и буквальном смысле, процесс ползания вперед, прыжков в сторону, отбегания назад...

Это ночевки в полях и руслах рек. Это ползание на брюхе на протяжении целых миль вдоль водосточных канав. Это проселочные дороги, железнодорожные тупики, задний откидной борт «левого» грузовика, ворованная машина и имитация влюбленной парочки в каком-нибудь укромном местечке. Это еда, ворованная из товарных вагонов, одежда, снятая с бельевых веревок; грабеж и убийство, пот и кровь. Сложное, которое превращается в простое через алхимию необходимости.

Ты не можешь делать то, что должен делать, без помощника. Так что, пока ты борешься, ползаешь и бежишь, воруешь и убиваешь, ты ищешь помощи. И если ты жив, ты ее рано или поздно находишь. Руди Торренто обрел ее раньше, в лице Клинтонов. Док нашел ее позже в лице семьи сезонных сельскохозяйственных рабочих, издольщиков, превратившихся в бродяг и живущих попрошайничеством.

Их было девять человек, муж с женой и семеро детей-погодков: самый младший – едва научившийся ходить карапуз, самый старший – худенький мальчишка, который был маленькой тенью своего отца. Они расположились лагерем у мутного, сочившегося тонкой струйкой ручейка. На их допотопном грузовичке спустили два колеса, а его аккумулятор стоял на земле. Одежда на них была истрепанной, но чистой. Когда Док появился из зарослей и приблизился к ним с Кэрол, нервно семенящей за ним, они сомкнулись в некоторое подобие фаланги, и на загорелом лице каждого из них застыло одно и то же настороженно-флегматичное выражение.

У Кэрол не было никаких оснований нервничать. Док знал людей и, будучи рожден среди них, очень хорошо знал эту их разновидность. Их существование было сосредоточено на самом существовании. У них не было никакой надежды на что-то большее, даже никакого понимания того, что в жизни может быть вообще нечто большее. В некотором смысле, они были анатомическим организмом, функционирующим внутри общества, которое было организовано так, чтобы раздавить их. Закон не защищал их; для него они являлись всего лишь инструментом для придирок, средством согнать с места, когда переселение было не в их интересах, или задержать, когда им было невыгодно оставаться.

Однако Док хорошо их знал. И знал, как нужно разговаривать с ними.

Не считая небрежного кивка, он проигнорировал жену этого человека и его выводок. У них отсутствовал какой бы то ни было авторитет, и предполагать наличие такового у них было бы крайне невежливо.

Отведя мужчину в сторонку, Док заговорил с ним непринужденно, опустившись на корточки, заговорил с той же апатичной настороженностью, какая была присуща и этому мужчине. Иногда целые минуты проходили в полном молчании, а заговорив, они, казалось, обсуждают чуть ли не все на свете, но только не ту проблему, которая напрашивалась сама собой.

Однако они поняли друг друга и на этот раз, довольно быстро придя к соглашению. Док вручил мужчине несколько купюр, не так много, но ни одной крупной. Потому что честность нельзя купить, а они были просто люди, попавшие в трудное положение, помогающие друг другу. Потом мужчина, растягивая слова, дал указания членам своей семьи.

– Эти люди – друзья, – сказал он. – Они пойдут с нами, и мы никому об этом не проболтаемся – ни единым словом.

Отправив старшего мальчика и следующего по старшинству в город за «новыми» подержанными шинами, аккумулятором и продуктами, они стали готовиться к отъезду. А утром отправились на запад, и, лежа ничком в кузове грузовика, Док и Кэрол слышали надтреснутый голос женщины, произносящий спиричуэл, и вдыхали дым от пятицентовой сигары мужчины.

Семеро детей набились в кузов грузовика вместе с ними; те, что постарше, сидели сгорбившись, чтобы не задевать низко натянутый брезентовый верх. Дети окружали их со всех сторон, закрывая от постороннего взгляда, пряча так надежно, что создавалось ощущение, будто они находились на дне колодца. Но при всей физической близости Кэрол и Дока их разделяли теперь целые миры.

Кэрол улыбнулась одной из девочек, а та в ответ тупо уставилась на нее. Она хотела было погладить по голове самого маленького и едва успела отдернуть руку, не то бы он ее укусил. Старший тут же покровительственно взял на себя ответственность за ребенка.

– Вам лучше не делать этого больше, мэм, – посоветовал он Кэрол с холодной учтивостью. – Он никогда не ладит с чужими.

Из этого грузовичка можно было выжать от силы тридцать миль в час. Несмотря на то что они рано отправлялись в путь и поздно останавливались на привал, они редко делали больше двухсот миль в день. Их пища была уныло однообразной, практически не меняющейся от застолья к застолью. Соленая свинина с подливкой, бисквиты или маисовая каша и кофе с цикорием на завтрак. На ленч – маисовая каша или бисквиты и соленая свинина, которые они съедали холодными, пока ехали. А на обед опять бисквиты, соленая свинина с подливкой, порой со сладким десертом (сорго) и салатом из зеленых овощей, разварившихся вместе со свининой в жирную, безвкусную массу. Док ел с аппетитом все подряд. Кэрол, которую тошнило от всей этой дряни, съедала ровно столько, сколько было необходимо, чтобы оставаться в живых. Она заработала себе болезненное, причинявшее ей массу неудобств расстройство желудка. Ее маленькое тело постоянно ломило оттого, что грузовик трясло и подбрасывало. Она все больше злилась на Дока – особенно из-за ощущения того, что она одна виновата в своих злоключениях, и еще потому, что не осмеливалась роптать.

Она понимала, что не нравилась этим людям. Они терпели ее только потому, что она была женщиной Дока (его женщиной, Боже мой!). И без Дока она бы пропала.

Догадывалась ли семья, кто они такие, – самые разыскиваемые преступники в стране! – вопрос спорный. Но вряд ли они это знали, не читая газет, не имея радио, обретаясь в своем собственном мирке, где существуют для того, чтобы существовать. И вероятно, будь у них возможность получить какую-либо информацию, они бы все равно остались глухи к ней.

Эти люди кормили их. Чем занимались они – это было их собственным делом.

Не задавай никаких вопросов, и не услышишь лжи. От любопытства кошка сдохла.

Меньше знаешь – крепче спишь.

Старенький грузовичок тащился на запад, увозя Дока и Кэрол далеко за пределы опасной зоны с заграждениями на дороге и полицейскими контрольно-пропускными пунктами, в некогда безопасную Калифорнию. А там, еще через день-другой путешествия, они расстанутся с семьей.

Док не хотел, чтобы семья знала их с Кэрол место назначения и что они уже почти подъехали к нему. Это означало бы напрашиваться на неприятности, а кто напрашивается, тот их обычно и получает. Кроме того, семья не хотела забираться дальше на юг – в места, где традиционно враждебно относятся к бродягам или к любому, кто может стать бродягой. И они рассчитывали, что им удастся поджарить другой рыбки или, скорее, нарвать яблок на северо-западе тихоокеанского побережья.

Так что слова прощания были односложными, последний денежный обмен довольно вялым; потом семья двинулась дальше, а Кэрол с Доком остались... как это ни нелепо звучало, но в Городе Ангелов.

Док был одет в синие рабочие брюки, джемпер и полосатую кепку железнодорожного рабочего. Он передвигался нарочито сутулясь; старомодные очки в металлической оправе были нацеплены на нос, и он близоруко смотрел поверх них, когда платил за свой билет, вынимая кошелек с долларами на насущные нужды. Металлическая коробка для завтрака торчала у него под мышкой. Под одеждой – у обеих – был пояс для ношения денег больше стандартного размера.

Кэрол вошла в здание вокзала на железнодорожной станции через несколько минут после Дока. Она тоже сутулилась по-старушечьи. На ней было длинное бесформенное платье, и в тени ее платка лицо казалось исхудалым и почерневшим от солнца.

Они сели на поезд порознь, Кэрол заняла место в хвостовой части, Док вошел в мужской вагон люкс. Потом, когда проверили билеты и поезд отъехал достаточно далеко от сортировочной станции, он перебрался и сел возле нее.

Он открыл коробку для завтрака и достал пинтовую бутылку виски. Жадно отпил из нее, вытер шею рукавом и протянул бутылку Кэрол.

Она покачала головой, с отвращением наморщив нос.

– Тебе обязательно нужно все время глушить эту дрянь? – нахмурилась она.

– Все время глушить? – Он тоже нахмурился. – Я первый раз выпил за несколько дней.

– Что-то это многовато в такое время, как сейчас! Если тебе интересно мое мнение, то я...

– Мне неинтересно. – Он сделал еще один затяжной глоток, потом снова убрал бутылку в коробку для завтрака. – Послушай, – сказал он рассудительно. – Что ты все-таки намерена делать? Порвать со мной? Действовать в одиночку? Мне хотелось бы знать.

– Как будто ты еще не знаешь! Какая, черт возьми, разница – что я хочу?

– Ну ладно, – сказал Док. – Тогда ладно.

На самом деле он не хотел разлучаться с ней. Даже если это было бы целесообразно, он бы этого не хотел. И, несмотря на все, что она говорила и делала, он знал, что она чувствует то же самое. Они по-прежнему любили друг друга – так же сильно, как прежде. Странным образом, но ничто не изменило этого положения.

Его глаза постепенно закрылись. Он спрашивал себя, где сейчас семья издольщиков, и подсознательно жалел, что он не с ними. Оно было вовсе не таким уж плохим, это долгое путешествие через половину Соединенных Штатов. Ничего не делаешь, только едешь себе и едешь, и каждый новый день в точности такой же, как и предыдущий. Ни хлопот, ни решений, которые нужно принимать. И в довершение всего свобода, по сути дела, отпавшая необходимость разговаривать.

Он никогда прежде не понимал, какое это благо – молчание, вернее, свобода хранить молчание по собственному желанию. Почему-то он никогда не сознавал, что ему может быть даровано такое блаженство. Он был Доком Маккоем, а Док Маккой с рождения обязан был быть отличным парнем. Личностью; способным убедить, побудить к чему-то; коварно-обаятельным, добродушным и невозмутимым. Один из самых распрекрасных людей, с какими когда-либо доводилось встречаться, – вот кто он такой – Док Маккой. Он был вылеплен из особенного теста. И конечно, Доку нравились люди, и ему нравилось, когда он нравился. И ему воздавалось сторицей за его усилия в этом направлении. И все-таки – да, вот оно как все обернулось. Жизнь стала требовать усилий, превратилась во что-то иное, чего он недопонимал.

Может быть, он просто очень измотан, подумал Док устало. И очень встревожен, потому что был озабочен вопросом: чем именно они станут заниматься, что делать после того, как доберутся до семейства Голи. Он не знал ответа на этот вопрос.

– Док, – позвала Кэрол. – Какой будет следующая остановка, когда мы доберемся до семейства Голи?

Док поморщился: она читала его мысли!

– Я думаю об этом, – сказал он. – И еще не решил.

– Ты не знаешь, что делать, да? У тебя нет никакого плана?

– Ну, это слишком сильно сказано. Мне нужно будет оглядеться и... – Ее презрительная улыбка остановила его. – Ну хорошо, – признался он. – Я не знаю.

Она выжидала, требовательно глядя на него. Он на ощупь, робким жестом открыл коробку для завтрака и сделал еще один глоток, потом быстро все убрал и закрыл ее.

– При обычных обстоятельствах это было бы достаточно просто, – объяснил он. – Я имею в виду, если бы мы могли сделать это прежде, чем все будут поставлены на ноги, чтобы найти нас. Всех возвращающихся из Мексики они проверяют самым дотошным образом. Но едущих туда они почти не смотрят. Ты можешь просто перейти границу пешком или переехать и...

– Хорошо! Но это то, что мы могли сделать!..

– Ну... может быть, мы все еще что-то можем. Здесь, кажется, из-за нас не поднялось такого уж сильного шума. Может быть... – Он осекся, не в силах продолжать явную ложь. Может быть, они еще и не объявлены в розыск по всему Западному побережью, но пограничную охрану наверняка уже подняли по тревоге. – Посмотрим, – пробормотал он. – Мне нужно будет оглядеться. Может быть, я смогу разузнать что-нибудь о Ма Сантис.

– Ма Сантис! – Кэрол с отвращением фыркнула. – Так, значит, ты собираешься разузнать что-нибудь о Ма Сантис, а? Ты ведь говорил мне, что, как ты считаешь, она мертва, а даже если и нет, хотела бы я знать, как ты собираешься разузнать что-нибудь о ней или о ком-нибудь еще. Ты же не можешь наводить никаких справок. Ты не можешь расхаживать открыто...

– Это верно. Не могу, – коротко ответил Док; он встал и зашел в комнату отдыха.

Сидя на длинном кожаном сиденье, он закурил сигарету, устало выглянул в лунную ночь. Он всегда думал, что это самая прекрасная часть страны, эти места с апельсиновыми рощами или авокадо, покатыми черно-зелеными холмами, домами с черепичными крышами – похожими друг на друга и такими разными, тянущимися без конца вдоль бесконечного изогнутого пляжа с белым песком. Он подумывал о том, чтобы когда-нибудь осесть здесь, и, хотя эта идея была нелепой, он все-таки думал об этом. Он видел себя и Кэрол в патио одного из этих невероятно живописных домов. Жарящими мясо или неспешно пьющими изрядные порции спиртного и глядящими на море. Дует прохладный бриз, в меру прохладный и пахнущий солью. И...

– Док! – вдруг промурлыкала из-за двери Кэрол.

Он сказал:

– Иду, – и снова подсел к ней.

А она погладила его по руке и одарила долгой улыбкой.

– Знаешь что, Док? – прошептала она. – Это будет наша первая ночь, проведенная вместе. Наша первая ночь, проведенная вместе и наедине.

– А как же! – Док постарался придать своему голосу сердечность. – Это кажется невероятным, правда?

– И я не допущу, чтобы что-нибудь ее испортило. Что угодно! Мы просто сделаем вид, что сегодня ночью нам ни до чего на свете нет дела. Просто выбросим все из головы, и будем долго нежиться в теплой ванной, и поедим что-нибудь, и – и... – Она стиснула его ладонь. Почти яростно.

– Сан-Диего-о! – завопил кондуктор. – Следующая остановка – Сан-Диего!