Текст книги "Сейчас и на земле. Преступление. Побег"

Автор книги: Джим Томпсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 34 страниц)

– Только без ругани, Диллон. А то и у меня есть предел терпения. Выкладывай лучше денежки. Ха-ха.

Я тоже:

– Ха-ха. Я тебе чек завтра вышлю. А это мне на оплату больничного счета.

А он:

– Тебе больше не потребуется больница, Диллон. Ха-ха.

И плакали мои денежки. Он вырвал их у меня из рук. Даже затрудняюсь сказать, что больше меня тогда взбесило: что потерял деньги или что, как последний идиот, влип в такую историю.

В конце недели я узнал, что акции «Корда» подскочили на двадцать восемь пунктов за один день. На свои сто пятьдесят баксов при таком раскладе я бы поимел... только черта с два. Когда Блэки Мартин снова прислал мне письмо, я написал на конверте: «Адресат выбыл, адрес неизвестен» – и отправил обратно.

* * *

Я понимаю, что нельзя так мрачно смотреть на вещи, но иногда так припрет, что по-другому нельзя. Нет, я вовсе не считаю, что кто-то мне должен помогать. Я без этого всегда прекрасно обходился. Единственное, что я хочу, – это чтоб меня оставили в покое. Вечно кто-то подвернется, кто лучше меня знает, что мне надо; и пытается, чтоб я сделал что-то необходимое – с его точки зрения. И все же нельзя смотреть на это так, будто все это кем-то подстроено нарочно. Что, попросту говоря, существует заговор против меня. Иногда по-другому думать выше сил, но я понимаю, что так нельзя.

Нельзя!

Глава 23

Мун схватил трубку. Прежде чем он успел ответить, я сказал:

– Мун, я не могу ее угомонить.

– Ты ей не сказал, что я всюду искал и никак не могу раздобыть деньги?

– Конечно говорил.

– Какого черта она в таком случае звонит?

– Она старая женщина, Мун. И к тому же страшно зла и встревожена. Ты же сам понимаешь.

– Но какой толк с того, что она звонит и звонит, Дилли? Мне от этого ничего не остается, как бежать куда глаза глядят. А если меня вышвырнут отсюда с такой пометкой в трудовой книжке, я нигде больше работу не найду. Хрен собачий, а не работу.

– Думаю, ей плевать на это, Мун.

Я понял, что сморозил глупость, прежде, чем закончил фразу. Не надо было этого говорить. Хотя это правда. С точки зрения мамы, пусть все летит к чертям, ей от этого ни холодно ни горячо. Пусть выкладывает что полагается, а не хочет добром, вылетит с работы, вот они и квиты. Она пыталась и Фрэнки подбить звонить ему и даже пойти самой на завод. Фрэнки, разумеется, наотрез отказалась.

– Я так и думал, – говорит Мун. – Но ты сам сказал, что не метишь на мое место.

– Думай что хочешь. Я тебе уже тысячу раз говорил.

– Но с какой стати тогда твоя мамаша названивает сюда?

– Все, Мун, хватит на эту тему.

– Но если...

– Я сказал, что больше говорить не желаю.

– Тебе не видать моего места как своих ушей. Даже если меня вышибут. Я уж об этом позабочусь, поверь мне.

Я не стал отвечать. У меня на столе выросла гора сопроводиловок, еще оставалась уйма старых инвентарных записей, которые надо было переносить из гроссбухов на карточки. По старой системе каждую деталь приходилось учитывать в нескольких графах, например в «Левом крыле» и «Правом крыле». От этого отчасти и происходит вся путаница. Скажем, рабочие разложат запчасти по стеллажам правого крыла, тогда как по твоей описи они левого, и, судя по описи, их вообще нельзя трогать... Словом, мне надо было собрать весь этот материал вместе – а некоторые детали фигурировали в десятках разных граф, – и работенка была не из легких.

Насколько я понимаю, Мун пошел наверх. Это так и было, поскольку он не воспользовался телефоном. Когда он вернулся, он сказал, что производственному управлению нужен отчет по дефициту на каждую позицию к трем тридцати.

– Очень мило, – бросаю я, не отрываясь от своих дел. – Что им вдруг приспичило? Они что, умрут без этого?

– Так ты что, не собираешься его делать?

– Ты же знаешь, что не могу.

– Раньше успевал. Пока были старые инвентарные книги.

– Я и сейчас могу, – отвечаю. – Через пару дней, вернее. Но в данный момент я не могу рассортировать карточки по позициям.

– Хороша же твоя система, – говорит Мун.

Я начинаю медленно закипать. Эта система – она как хорошо написанный рассказ. Она в тысячу раз лучше, чем старая. Это сразу видно. Я все это ему выкладываю.

– В конторе они нужны сейчас.

– Это ты им сказал, что они им нужны? Ты ходил наверх, чтобы сказать им, чтобы они потребовали от меня отчеты, хотя прекрасно знаешь, что сейчас я их сделать не могу, так ведь?

– Ты будешь их делать или нет?

– Нет.

– Ну что ж, посмотрим, – говорит он и отправляется наверх.

Я смотрю на часы. Прошло ровно пять минут, и зазвонил телефон.

– Дилли?

– Я слушаю.

– Можешь подняться сюда на минутку?

– Могу, – отвечаю, – но если это насчет отчетов по дефициту, то лучше вам спуститься сюда.

Он помолчал и говорит:

– О'кей. Сейчас буду.

Я бросил трубку и схватил ножницы и стопку чистых карточек. Я уже несколько дней обдумывал одну штуку, но все не доходили руки. Мун открыл ворота, и Болдуин вошел первым; карманы, как всегда, набиты бумагами, весь так и кипит, будто куда опаздывает.

– Ну так что тут за дела? Мун говорит, что ты отказываешься выполнять приказы. Почему ты не можешь сделать эти отчеты по дефицитам? Что плохого в...

– Во-первых, – говорю, – никакие отчеты вам не нужны. Я отслеживаю все поступления и отправления и знаю, что говорю. Ничего вам не нужно.

– Это ты так считаешь, – вставляет Мун.

– Да, я так считаю.

– Послушайте, – останавливает нас Болдуин. – Давайте-ка по существу дела. Предположим, нам действительно понадобились отчеты по дефицитам. Почему мы не можем их получить?

– Я пока не могу сортировать свои карточки. Детали вносились в книги по позициям. А сейчас они будут записываться хронологически и по алфавиту.

Болдуин нахмурился и покачал головой:

– Так дело не пойдет. Я не... ты думал об этом, когда придумал эту картотеку? Черт побери, неужели не ясно: если мы не можем раскладывать их по позициям, то все это пустое дело!

– Все, что нам нужно, – говорю я, – это простейшее каталожное устройство...

– Да какое, к черту, устройство! – кричит Болдуин, и морщины на его лбу становятся глубже, а Мун с трудом сдерживает улыбку. – Это какая-то ерунда! Да мы никогда не дадим добро на закупку этих хреновых устройств. Не говоря уж о том, что их нужно специально приспосабливать к системе, а на это уйдет вечность...

– Речь идет не о покупке. Их можно сделать самим.

– Сделать? Как?..

– А вот смотрите, – говорю я, поднимая стопку карточек. – Это проще простого. Вот карточка по каждой позиции. Каждая карточка имеет внизу двенадцать прорезей, по прорези на позицию. Начиная слева, все прорези на одном уровне, кроме одной, которая ниже других. В следующем ряду то же самое, и в следующем, и так до конца. В каждом ряду одиннадцать прорезей одинаковых, а одна ниже других. – Я взял карандаш и просунул его в первый ряд прорезей. – Это позиция 1, – объясняю и поднимаю карандаш. И карточка позиции 1 поднимается, а остальные остаются на своих местах. То же проделываю с другими рядами. – Все, что нам нужно – это каталожный ящик со скользящим под ним рычагом. Все удовольствие – пара долларов.

– Дай-ка попробовать, – говорит Болдуин, хватает карандаш и двигает его взад-вперед по прорезям. – Чтоб мне провалиться. Классно!

Мун кашлянул.

– Но здесь всего несколько карточек. А две-три тысячи? Ни черта не выйдет!

– Почему не выйдет? – заводится Болдуин.

– Не выйдет, и все.

– Похоже, мы ходили в разные школы, – говорит Болдуин.

И смотрит то на меня, то на Муна.

– Эй, ребята, между вами что, кошка пробежала?

– С чего вы взяли? – отнекивается Мун:

– Какие там кошки, – поддержал его я.

– Послушайте, ребята, мы рады, что вы у нас, но счеты сводить будьте любезны за забором! Понятно? Теперь так Мун. Нужно сделать эти самые стержни.

И только мы его и видели. Мы с Муном не разговаривали до конца рабочего дня. Вся эта история мне была противна. Он по-человечески принял меня здесь, когда я так нуждался в поддержке. У меня было такое чувство, что это я загнал его на крайнюю позицию, откуда ему было не выбраться.

* * *

Мардж сидела на ступеньке, ведущей к дорожке (почти все дома в Сан-Диего на террасах). Я подумал, сколько времени потребовалось ей, чтобы добраться до этой ступени. Сначала она, должно быть, стояла в дверях, затем на крыльце, затем села на ступеньки крыльца. А теперь вот на последней ступеньке, ведущей на улицу.

Я быстро попрощался с Гроссом и захлопнул дверцу, пока Мардж поднималась. На какое-то мгновение мы походили на двух идущих навстречу людей, которые никак не могут разминуться. Я говорю – походили, потому что прекрасно знал, куда нацелилась Мардж, и сознательно преградил ей дорогу. Она приподнялась на цыпочки и из-за моего плеча смотрела, как, сердито взревев, отъехала машина Гросса.

– Послушай, Джимми! – крикнула она, топнув ногой и закатив глаза. – Почему ты так всегда ведешь себя?

Я понимал: она злится, что ее провели. Она нарядилась во все зеленое: спортивное пальто из твида цвета зеленых листьев, брюки цвета морской волны, зеленые носки и полуботинки из змеиной кожи, не меньше двадцати двух с половиной долларов пара. Я знал, сколько они стоили, потому что Уолтер написал ей свою последнюю записку на обратной стороне счета, и она показала и нам. Волосы у нее были только что покрашены. Кожи на лице не было видно под слоем крема и румян. На такую работу ушло добрых шесть часов.

Я ответил встречным вопросом:

– Ты куда-то собралась?

Она так вся и вспыхнула:

– А то как же. Мы все собрались. Фрэнки плохо себя чувствует, а маме надо присмотреть за детьми. А ты, я и Роберта могли бы куда-нибудь сходить, а может, ты бы пригласил кого-нибудь за компанию. Ну, Джимми, в какое-нибудь недорогое местечко. «У Эйба Лаймана» на Пасифик-сквер всего-то ничего – по два с половиной доллара, а нам и нужно-то по коктейлю или...

– Боюсь, Мардж, мы даже это себе не можем позволить, – говорю я ей. – Придумаем что-нибудь в субботу.

– Но это обойдется в сущую ерунду, Джимми, дорогой. А ты сказал...

– Мне еще надо кончить рассказ. Ты же знаешь, что его надо доделать.

– Ну ладно, – говорит она. – В субботу так в субботу. Но это правда. Ты обещаешь?

– Обещаю, – говорю, чтоб только отвязаться.

– А сейчас можно мне сходить в аптеку и выпить стаканчик колы? И сигареты у меня все вышли...

Я отдал ей всю мелочь, что была в кармане; она тщательно, хотя и не очень точно, пересчитала и ссыпала в платок.

– Так не забудь, Джимми. Отдам, как только что-нибудь получу.

И пошла было дальше.

– Минутку, детка, – остановил ее я. – Почему бы тебе не сходить попозже, скажем после обеда? – А почему не сейчас? – Да нет, можешь, конечно, и сейчас. Но, видишь ли, – я даже не знал, как толком объяснить ей, – там сейчас Шеннон, а она... тебе самой может не понравиться. Ну, что придется приглядеть за ней, понимаешь.

– Ах вон оно что. Я, пожалуй, схожу потом.

Мы стали подниматься по ступенькам вместе.

– И сделай мне еще одно одолжение, детка. Не ходи больше к соседям звонить.

– А что тут такого, Джимми?

– Потому что им известно, что у нас есть телефон. А этот парень работает на заводе. Не стоит, чтоб попусту языки чесали. Так что, прошу тебя, не ходи к ним больше.

– Хорошо. Что мне остается делать, – сказала она с несчастным видом и отправилась на кухню.

А я пошел в спальню. Роберта изучала пару чулок.

– Придется тебе раскошелиться и купить мне пару новых чулок, – говорит она. – Я повесила их в ванной, а кто-то взял да вымазал их тушью для ресниц.

– Ладно, – говорю.

– Ума не приложу, кому это надо было.

– Ладно, попрошу ее быть повнимательнее.

– Что ты, Джимми, не вздумай говорить ей что-нибудь. Толку никакого, а она, как-никак, твоя сестра.

– Так какого черта говорить об этом? Сначала хочешь, чтоб я что-нибудь сделал, а потом...

– Но она же твоя сестра, Джимми.

Вошла мама:

– Джимми, что ты такое сказал Мардж?

– Чего я ей такое сказал? Попросил не ходить сейчас в аптеку и не звонить от соседей, вот что сказал.

– Хватит. Ноги моей здесь не будет, – говорит мама. – Собираюсь и уезжаю сегодня же. Я готова тащить на себе воз работы, терпеть весь этот шум и гам, молчать, когда меня заклевывают, стоит мне открыть рот, но я не в силах перенести, как ты терзаешь Мардж. Я...

Я пошел в ванную и пустил на всю душ. Фрэнки распахивает дверь:

– Ах, это ты здесь!

– Да нет, – говорю. – Это мой дух, готовый в полет. Мой дух прозрел и готов рвать когти.

Фрэнки хихикает:

– Что опять там с Мардж?

– Ты что, Мардж не знаешь? С ней всегда одно и то же.

– Не дави ты на нее, Джимми. Ты же сам знаешь, она этого не выдержит.

– Ладно, ладно. Забудем все это.

– Я сегодня звонила в компанию по ссудам. Можешь получить у них деньги.

– Ты маме не говорила? Она устроила Муну такую сладкую жизнь, только от этого еще хуже.

– Да нет, не говорила. Как думаешь, сегодня закончишь рассказ?

– Надеюсь.

– Как Роберта ко всему этому относится, Джимми? Очень расстроена? Ты же знаешь, я тебе все отдам, как только смогу...

– А что Роберта, – отвечаю я и совсем не кривлю душой. – Вовсе она не злится, а даже, наоборот, чертовски рада.

Фрэнки так и уставилась на меня:

– Что ты несешь?

– Сама пошевели мозгами. Ты думаешь, на тебе и твоих грехах свет клином сошелся? А теперь вали, я хочу в ванную.

Ванну я, как мне кажется, так и не принял. Пустил душ и разделся.

Словом, сомневаюсь, чтоб я залез под душ. Геморрой мой совсем расшалился, и я забрался на стул и пытался рассмотреть собственную задницу в зеркало. Потом... потом вроде оделся и вышел. Не помню также, ужинал ли я, хотя, скорее всего, ужинал. Помню только, что, когда пришел в спальню, чтобы сесть за машинку, у меня было такое ощущение, будто я объелся. Не думал, что я доживу до того момента, когда в нашем доме кто-нибудь научится хотя бы мысленно изолироваться от других, но вот, по-видимому, я на это сподобился.

К половине девятого страница в машинке была под номером восемнадцать, а к концу – тридцать; я вынул лист из машинки, сунул под кипу уже готовых и взял бандерольные конверты для рукописей. Мне даже просмотреть ее не хотелось. Что толку, все равно переписывать я не мог. Это, вероятно, тот тип привередничанья, которое заставляет некоторых преступников пользоваться только один раз орудием грабежа.

Джо лежала в кровати. Глаза у нее были открыты.

– Ты уходишь, папа?

– Да.

– А когда вернешься?

– Спи, спи.

– А можно с тобой?

– НЕТ! И чтоб мигом спать!

Она повернулась на другой бок. Я погладил ее, уходя, но что толку. Она не привыкла, чтоб я орал на нее.

– Уходишь? – спросила Роберта.

– Надо отправить рукопись.

– Почему бы тебе не прогуляться с ним, Мардж? – говорит мама. – Ты весь день дома сидишь.

– Нет уж, – откликается Мардж, прикрывшись журнальчиком.

Роберта туда же:

– А правда, Мардж, чего бы тебе не сходить? Тебе это на пользу. Мне вот все равно, а то я б тоже пошла.

Куда тут денешься...

– Конечно, Мардж. Пошли.

Мардж опускает свой журнальчик.

– Джимми, ты правда не против, чтоб я пошла?

– Конечно нет. Только поторопись, ради Бога.

Ей понадобилось пятнадцать минут, чтоб «собраться в мгновение ока». Только не спрашивайте меня, что она эти пятнадцать минут делала. Роберта дала мне пятнадцать центов на марки; а я выпил полстаканчика виски и выкурил пару сигарет. Наконец Мардж вышла и заявила, что, конечно, идти в таком виде, но что поделаешь... Я схватил ее за руку и вытащил из дому. Я шел очень быстро. Пройдя три блока, я понял, что Мардж висит на моей руке.

– Что, слишком быстро?

– Куда же мы идем, Джимми?

– На почтамт. Туда можно добраться на автобусе.

– А нельзя взять такси?

– Мардж, – рявкнул я, – не могла бы ты... – Но тут же спохватился. – Милая, будь у меня деньги, ты в разъезжала на такси. Неужели ты не помнишь, что, когда у меня есть деньги, я не привык жмотничать? Я хочу, чтоб ты малость развеялась и, вовсе не хочу, чтоб ты тут кисла. Я же действительно не жмот...

– А кто говорит, что ты жмот? – восклицает она. – Кому это, как не мне, известно. Я всегда говорила Уолтеру, что будь он хоть вполовину так добр, как...

– Но у меня всех денег только на посылку.

– Но у меня же, Джимми, осталось шестьдесят пять центов...

– Вот что, Мардж. Ты... ты... Вовсе ведь не обязательно топать до почтамта. Можно купить марки в любом месте и отправить бандероль. Все равно ее к утру доставят.

– Но тогда мы ни одной живой души не увидим.

– Ну, может, и увидим.

Мы сунулись в пару аптек, но нигде не хотели продать нам марки. Вовсе не потому, что у них не было. Но мы ничего покупать не собирались, так за каким дьяволом им продавать нам марки? Тогда мне пришел в голову сетевой магазинчик спиртного вниз по холму к заливу, в котором я нередко бывал, да что там «бывал» – был постоянным клиентом. У них точно были марки, и послать меня им не с руки. До него надо было топать кварталов семь. Мы уже столько прошлялись, что с таким же успехом дошли бы и до почтамта. Сунул я бандероль с рукописью в ближайший ящик на углу, и мы потащились назад вверх по холму.

– Я чертовски устала, Джимми, – заканючила Мардж. – Может, минутку посидим где-нибудь?

Она высмотрела пивной и коктейльный бар за полквартала вверх по улице, к которому вела подсвеченная дорожка с огромным неоновым знаком у дверей и окнами с тентами. Завсегдатаями его были рабочие с авиазавода, что для меня служило еще одним предостережением не соваться туда с Мардж.

– Послушай, что я тебе скажу, – говорю я ей. – Сядь посиди на тротуаре и отдохни малость. Потом доберемся до дому и я сделаю по стаканчику виски всем нам, а потом скатаем ковер и потанцуем. Как мое предложение?

У Мардж бывают минуты просветления; сейчас все реже, но бывают.

– Джимми, – говорит она. – Как ты думаешь, что мне лелать?

– О чем это ты?

– Сам знаешь. Ни на что я не годна. Ничего не умею делать и, главное, ничего не могу изменить. Сколько я пыталась читать книжки и журналы, что ты приносил мне; я думала, если узнаю те вещи, которые ты знаешь, мы сможем снова говорить, как раньше, – и ты снова будешь любить меня. Но... – Она глубоко вздохнула. – И это у меня не получалось. У меня даже не хватало мозгов убить себя. И к тому же я все еще хочу жить. Ну скажи мне, как ты думаешь, что мне делать?

– Ты и вправду хотела бы знать?

– Да. Но если для этого надо учиться...

– Я думаю, тебе надо зайти сюда, выпить и малость послушать музыку.

Напряженный взгляд – понимание – все тут же исчезло. Она чуть в ладоши не захлопала.

– Что-то говорило мне, что надо обязательно выйти пройтись с тобой сегодня, – заявила она. – Вот, возьми шестьдесят пять центов.

В зале была небольшая танцплощадка, музыкальный автомат и кабинки вдоль задней стены. Кроме нас, в заведении было несколько пар. В основном все толпились у стойки бара у входа. Я сунул пятицентовую монетку в автомат, и мы немного потанцевали. Потом появилась официантка с нашей выпивкой. Она нетерпеливо переминалась с ноги на ногу, пока я выуживал из кармана шестьдесят центов. У меня было еще семь центов, сдача с марок, но я хотел оставить еще пятицентовик на музыкальный ящик. К тому же взгляд девицы мне не нравился, как ей мой, да и десяти центов на чай за глаза хватит.

Я кладу деньги на столик, а она все стоит, а потом выдает:

– С вас доллар.

– Это с какой стати? – спрашиваю.

– За вашу выпивку, за что еще?

– Ром с колой двадцать пять, на улице надпись горит.

– Это за стойкой. А за столиком пятьдесят.

– Можете забрать мою, – говорит Мардж, – я не хочу...

– У нас обратно напитки не берут.

– Ну а эти вы заберете, – говорю. – У меня всего шестьдесят центов.

– Нет, вы посмотрите, – говорит официантка, – это что за дела. Я что, за вас должна из своего кармана платить? Я же плачу, когда беру выпивку в баре. Приходят тут, заказывают, а потом...

Музыка смолкла, все смотрели в нашу сторону. Смотрели во все глаза и слушали. Сбылись мои детские кошмары. У меня начался колотун, и я поднимаю свой стаканчик. Девица вырывает его у меня из рук.

– Ну уж нет! Я лучше вылью все в унитаз. Отдавайте деньги, а еще раз здесь покажетесь...

– В чем дело, Мейм? – Это был Гросс.

– А, привет, Буч. Да вот этот малый решил выпить на ширмачка...

– Вот так так! – ахает Гросс. – Да это мои друзья. – Достает портмоне и сует ей что-то в руку. – Принеси мне выпить и еще нам всем по одной.

Девица берет у него деньги, смотрит на меня так исподлобья и говорит:

– Извините, сэр. Тут, знаете, всякие шляются, а мне плати из своего кармана...

– Да ерунда, – говорю. Я-то знаю, как это бывает с Фрэнки.

Гросс садится за столик, и я, естественно, представляю Мардж.

– Вы гораздо симпатичнее своего братца, – говорит он. – Дилли, ты уверен, что она твоя сестра, а не дочка, а?

Мардж наклонила голову и этак игриво на него поглядывает:

– Да что вы, мистер Гросс! Джимми всего на три года старше меня. Вы уж скажете. – И она кокетливо хлопает его по руке.

– Да я это так. Дилли не обидится. Дилли мой лучший друг.

В каком-то смысле это, может, и правда. Я, во всяком случае, не мог это опровергнуть. Да и за то, что он вытащил меня из такой лажи, я был ему благодарен. Они танцевали, потом танцевали снова, я только обратил внимание, что челюсть у Мардж беспрерывно движется. Ну и ладно, я сижу себе – курю, выпиваю, думаю о том о сем. О чем только не думаю. В общем, врубился я, когда было полдвенадцатого. Мардж уходить не хотела, пришлось урезонивать ее, напоминая, как там чувствует себя Роберта. Гросс подвез нас до дому.

– Подожди минутку, – говорю я ему, – я сейчас вынесу тебе деньги за выпивку.

– Да брось ты, – говорит, а в голосе что-то такое подленькое. – Я что, не могу вас угостить?

– Мы оба зарабатываем на жизнь своим трудом, – говорю я. – И тебе деньги так же нужны, как и мне.

Он ничего не ответил. Мардж потом говорила, что я был «страшно холоден» и неудивительно, что он взбесился. Но я почему-то не думаю, что это как-то связано с тем, что произошло. Просто он увидел шанс обойти меня за мой же счет, и он сделал бы это, независимо от того, что я сказал или сделал.

Я принес деньги и буквально вытащил Мардж из машины. Мы стали подниматься к крыльцу. Потом вижу, Гросс останавливает машину и опускает стекло. Я остановился, подумав, что он что-то хочет сказать. Так оно и было.

– Спокойной ночи, товарищ, – бросил он, и подлый гогот еще преследовал нас, когда он дал газ и умчался.

Я схватил Мардж:

– Что ты наплела этому парню?

– Д-да ничего, Джимми. Я просто рассказывала ему про те книжки, которые читала, а он поинтересовался, с какой стати, ну, я и сказала ему, как ты оказался здесь...