Текст книги "Наблюдения, или Любые приказы госпожи"

Автор книги: Джейн Харрис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 27 страниц)

23
Отчаяние

С вашего позволения продолжу дальше. Когда я очнулась, помещение заливал серебристый свет. Похоже недавно рассвело. Сколько времени прошло и что я делала в том домике, я понятия не имела, но когда я открыла глаза, на моем плече лежала заскорузлая, черная от въевшейся угольной пыли рука. Я подняла взгляд и увидела пожилого мужика в рабочей одежде, склонившегося надо мной. У него было обветренное, изрезанное глубокими морщинами лицо с давно не стриженными всклокоченными бакенбардами и бородой, придававшими ему сходство с испуганной совой. За ним стояла группа мужчин помоложе, но одетых в такие же мешковатые штаны и куртки, несколько из них были в фуражках. Они толпились у двери и таращились на меня, чуть не на плечи друг другу лезли чтоб рассмотреть получше. Я в своем бредовом состоянии вообразила, что они собираются напасть на меня. Я вскрикнула и попыталась встать, но тело мое оказалось слишком тяжелым, оно словно приросло к полу. Я бессильно откинулась обратно к стене. Пожилой мужик что-то сказал, но я не разобрала ни слова. Потом меня опять поглотила темнота.

В последующие минуты я смутно сознавала, как чьи-то руки тянут меня вверх, дергают за одежду. Я застонала и стала отбиваться, но мужчины не имели дурных намерений, просто пытались удержать меня в вертикальном положении. Потом пол ушел из-под моих ног и резко накренился, когда меня подняли в воздух. «Иди туда!» – крикнул кто-то. Решив что обращаются ко мне, я попыталась выпрямиться и пошевелить ногами, но неведомые руки сжали меня крепче. «Держи ее, Чарли! – велел голос. – Подхвати вот эдак, ага. Осторожнее!» На моих щиколотках сомкнулись чьи-то пальцы, тело вытянулось, голова откинулась на вельветовую подушку пахнущую табаком и мылом (позже я сообразила, что это была мужская грудь под рабочей курткой). Я услышала покряхтыванья и покашливанья. «Ну, двинулись!» – сказал мужчина. И в следующий миг все пришло в движение. Я повернула голову и увидела, как подо мной проплывают сперва половицы, покрытые засохшей грязью, потом утоптанная земля, потом изрытая колеями тропа. Мне чудилось, будто меня схватила какая-то самодвижная машина и тащит невесть куда. Я не знала, какие у нее намерения, но у меня сложилось впечатление, что машина старая, поскольку довольно скоро она начала сипеть и пыхтеть, как древняя кляча, которой пора на живодерню, часто сплевывать в траву и изредка разговаривать сама с собой, а в какой-то момент, к великому моему удивлению, одна часть машины засмеялась над каким-то замечанием, отпущенным другой ее частью.

Потом я снова погрузилась в забытье, убаюканная равномерным покачиванием, и очнулась от легкого толчка, когда меня куда-то положили. Я лежала в кровати и слышала перешептывания, приглушенные голоса, шаркающие шаги уходящих людей – такой шум стоит в церкви после мессы. Закрылась дверь. Наступила тишина. Какая-то женщина поправила на мне одеяло и дала попить молока. Потом она задернула занавески, и комната погрузилась во мрак. Мои веки сомкнулись, и мне показалось будто я на веки вечные замурована в гробнице, откуда нет выхода.

Поверите ли, я пролежала там пластом четыре дня и четыре ночи. Господи Исусе у меня не хватало силы даже пальцем пошевелить, руки и ноги казались налитыми свинцом. Выплывая из забытья, я порой слышала движение и приглушенные голоса в комнате за занавеской, а порой детский плач. Иногда в мою гробницу просачивались запахи стряпни. Женщина, напоившая меня молоком, время от времени приносила еду – главным образом овсяную кашу и бульон – и скармливала мне пару-другую ложек, больше в меня не лезло. Скоро я поняла, что она жена углекопа – похожего на взъерошенную сову мужика, которого я видела в бараке. Каждый вечер по возвращении с шахты он заглядывал ко мне, с мокрыми после умывания бакенбардами и бородой. Супругов звали Чик и Хелен, так они обращались друг к другу, переговариваясь в соседней комнате. (До меня не сразу дошло, что у них в доме только две комнаты и что они отдали мне свою кровать, а сами спят на подстилке.)

Хелен и Чик были не самыми разговорчивыми людьми на свете, но иногда (по моим ощущениям в вечерние часы) я слышала, как они шепчутся обо мне. Однажды Чик спросил: «Она так и не заговорила?» Ответа не последовало, наверно Хелен молча покачала головой, ведь со дня своего появления там я еще не издала ни единого звука. В другой раз Хелен сказала: «А может, она дурочка?» – и Чик буркнул: «Может статься».

Да что же со мной такое, что все постоянно принимают меня за полоумную?

В комнате почти все время стояла темнота, поэтому я плохо соображала, день или ночь на дворе. Но однажды по пробуждении я увидела, как занавески в дверном проеме раздвинулись и между ними просунулась сперва одна взлохмаченная белобрысая головка, потом другая. Две крохотные девчушки – лет трех и шести на вид – заглядывали в комнату. Я предположила в них хозяйских детей. С минуту они молча таращились на меня круглыми блестящими глазенками, потом Хелен заметила их и шуганула прочь.

На четвертый день, когда Хелен принесла мне овсянку, у меня хватило сил прошептать «спасибо», и она чуть не выронила миску от неожиданности.

– Ой, девонька! Ты же сколько дней слова не молвила! Мы уж думали, ты на голову нездоровая!

Девчушки вбежали в комнату на голос матери, бросились к ней за спину, а потом осторожно высунулись из-за юбки и подозрительно уставились на меня, насупив бровки. Хелен взяла мою руку.

– Бедное дитя! Уж такая ты была ослабелая, такая изнеможенная. Но теперича ты выглядишь получше. Хочешь передать весточку кому-нибудь?

В первый момент я решила рассказать ей все, но почти сразу осознала, что у меня недостанет силы, и просто помотала головой.

Она сжала мою руку.

– Ну ладно. Просто поешь кашки и спи дальше. – Она оставила мне миску и вывела дочерей из комнаты.

Назавтра я уже сумела сесть, а на следующее утро встала с кровати, хотя ноги у меня дрожали как у оглоушенной.

То был первый погожий день в году. Хелен поставила для меня стул у передней двери и я села там на теплом солнышке, закутанная в одеяло. Она как могла заштопала мои чулки, отчистила от грязи мою одежду и плащ Мюриэл и даже отдала мне свои башмаки – лучшие свои башмаки из полированной кожи, почти не ношенные. Теперь я знала, что улица с большими домами, где я пробегала, находится в Стоундайке, шахтерской деревне милях в десяти к востоку от Соплинга. Ни Хелен ни Чик не приставали ко мне с расспросами, а я хоть и собиралась рассказать, каким ветром меня туда занесло, да все откладывала. «Расскажу попозже днем, – говорила я себе. – Сегодня вечером. Завтра. Когда мне станет получше». Но в конце концов я так и не нашла в себе силы рассказать о случившемся, а потому сказала просто, что я заплутала по дороге в Эдинбург и укрылась на ночь в домике на руднике. Похоже такое объяснение моих хозяев вполне устроило. Хотелось бы конечно, чтоб они были малость поразговорчивее, а то я не слышала ни единой новости про Соплинг за время своего пребывания у них.

Около одиннадцати утра Хелен села рядом со мной подле двери и я стала помогать ей чистить картошку на ужин. Я решила воспользоваться случаем и выяснить, что ей известно.

– Я давеча проходила мимо какой-то деревни, – издалека начала я. – Там у фонтана собралась большая толпа и какой-то мужчина выступал с речью.

– А, да… – обронила Хелен, не поднимая глаз от картофелины.

Я попыталась еще раз.

– А как называется та деревня? Она стоит на Большой дороге. Там есть гостиница – «Лебедь» что ли. И еще одна, под названием «Гашет».

– Соплинг.

– Точно. Когда я проходила, там какой-то мужчина говорил речь, священник.

Хелен опустила углы рта.

– Ага, на него потом напали.

Я сделала удивленное лицо.

– Напали?

Она кивнула, но к великой моей досаде больше ничего не сказала, занятая чисткой картошки.

– Ну… а что случилось-то? – спросила я.

Хелен пожала плечами.

– Какая-то женщина накинулась на него. А потом убежала. Англичанка, кажись. Совсем сумасшедшая. Избила его лопатой.

– О… о боже. А ее… ее потом нашли?

– Не знаю. Вряд ли. Хотя кой-кого все-таки нашли. В тот самый день одна бедняжка упала с моста прям под поезд. Ирландка. Вот страсть-то какая. Они собираются сделать ограду на мосту повыше. – Хелен вдруг обеспокоенно вгляделась в меня. – Что с тобой, миленькая? Ты что-то опять с лица сбледнула. Может тебе прилечь?

– Да нет, со мной все хорошо, спасибо.

Немного погодя я спросила:

– Значит, это был несчастный случай… с женщиной, попавшей под поезд?

– О да. Все говорят, она просидела цельный день в «Лебеде» и в станционной таверне. А под вечер шатаясь вышла на воздух, может по зову природы. Стоял туман, она оступилась. – Хелен немного помолчала, потом спросила: – Ну что, совсем невмоготу?

В первый момент я решила, что она говорит о моей жизни в целом. Откуда она узнала, что у меня все так плохо? Подняв взгляд, однако, я поняла, что Хелен имела в виду мою кучку картошки. Она хотела было взяться за нее, но я сказала:

– Нет-нет, я сама все дочищу. Вы так много для меня сделали. И… это… я уйду нынче днем.

Она искоса взглянула на меня.

– Разумно ли так спешить?

– Я должна. Вам нужна ваша кровать. А мне уже гораздо лучше.

Если честно, я была слаба как мокрая оса. Но даже мокрая оса из последних сил ползет к варенью – так и со мной, меня безудержно тянуло обратно в «Замок Хайверс» и к миссус.

Не стану подробно останавливаться на своем уходе из Стоундайка. Достаточно сказать, что я не только горячо поблагодарила Хелен и пообещала вернуть ей башмаки при первой же возможности, но и мысленно поклялась отплатить им с Чиком за доброту, проявленную ко мне. Однако чертовы башмаки оказались такими жесткими, будто были сделаны из железа. Уже через милю я сбила ноги в кровь и вдобавок падала от усталости. Думаю, на своих двоих я не преодолела бы и половины пути до «Замка Хайверс», но слава богу меня подобрал проезжий старьевщик и я отдохнула у него в телеге. Он высадил меня в Смоллере, откуда я проковыляла последнюю милю-другую до «Замка Хайверс» по кружному проселку, идущему через Каубернхилз, поскольку мне решительно не хотелось показываться в Соплинге. Я могла столкнуться там с кем угодно, даже со Старым Хреном, если у него башка уже зажила. И черт знает, как я повела бы себя при встрече с ним.

Солнце уже садилось, когда я приблизилась к боковым воротам «Замка Хайверс». Странно было возвращаться вот так – словно я просто выходила за покупками или еще по какому хозяйственному делу. Дом казался покинутым. Ни дымка из труб. В огороде ничто не шелохнется. Пылающий костер, из которого я несколько дней назад выхватила «Наблюдения», превратился в кучку холодной золы и углей. Ближе ко двору я почуяла резкий гнилой запах, как если бы кто-то пропоносился и помер. Испугавшись за домашнюю живность, я бросилась к загонам. Но к моему изумлению и свинарник и курятник стояли пустые. Ни свиньи, ни куриц. И кота нигде не видать.

Я посмотрела на дом. Последние солнечные лучи зажгли окна. Они горели ослепительным золотом, но почему-то не радовали глаз, а нагоняли непонятный страх. Вдруг кто-то клюнул меня в голень, я с перепугу подскочила на шесть футов в воздух, но это оказалась всего лишь одинокая курица, грязная и взъерошенная. Я кышнула ее прочь и приблизилась к дому. Сперва я вознамерилась обойти его снаружи, поочередно заглядывая во все комнаты, но потом передумала – вдруг кто-нибудь в доме испугается, заметив меня за окном (хотя на самом деле, думаю, я самазабоялась увидеть там что-нибудь ужасное).

Лучше зайти в дом и все выяснить, решила я. Задняя дверь была распахнута. Я заглянула в кухню – никого. Тогда я зашла и затворила за собой дверь, поскольку уже вечерело и становилось свежо. Первым делом я стащила башмаки, позаимствованные у Хелен, стянула чулки и подула на покрытые кровавыми волдырями ступни. Потом огляделась по сторонам, пытаясь понять, изменилось ли здесь чего-нибудь за время моего отсутствия. Камин не растоплен. Молоко на дне кувшина свернулось. Хлеб, зачерствевший еще перед моим уходом, теперь покрылся пушистой зеленой плесенью. Из помойного ведра несет тухлятиной. Я замерла на месте и прислушалась, но в доме не раздавалось ни звука. В коридоре было пусто и тихо, золотистая пыль неподвижно висела в последних закатных лучах. Я крадучись двинулась к холлу и пылинки закружились, заплясали вокруг меня. После каменного пола кухни деревянные половицы казались теплыми. Под входной дверью лежала россыпь писем. Означало ли это, что в доме никого нет? Я сообразила, что господин Джеймс мог уехать куда-нибудь на поиски миссус. Но уже в следующий миг заметила свой старый плащ и старушечий капор, брошенные на нижнюю стойку перил. Именно в них миссус ушла из дома в день, когда пропала. Значит она возвращалась сюда.

В ушах у меня застучало. Я тихонько прошла через холл и заглянула в гостиную. Вот любимое кресло миссус. Мне вдруг представилось, что она сидит в нем с шитьем, а при моем появлении подымает глаза и улыбается. «Бесси! – восклицает она. – Где тебя носило?» Или «Бесси! О чем ты вообще думаешь?»

Но миссус там не было. И подушка, обычно лежавшая на сиденье кресла, валялась на полу в углу комнаты, словно швырнутая туда в гневе. Рядом с ней я увидела опрокинутый подсвечник, а в камине осколки стекла. Мне пришло в голову, что в дом – если он уже несколько дней как покинут – мог проникнуть незваный гость. Или незваные гости. Может статься, они и сейчас здесь.

Но едва эта мысль мелькнула в моем уме, как я услышала какой-то звук. Очень похожий на скрип кресла и донесшийся из кабинета. У меня сперло дыхание. Я повернулась и на трясущихся ногах пошла через холл. Я старалась ступать тихо, но половицы были липкие, и при каждом шаге подошвы моих босых ног отлипали от них с резким звуком, слышным по всему дому. Дверь кабинета была приоткрыта. Я осторожно толкнула ее ладонью, и она медленно, бесшумно распахнулась. Вот на стене карта округа, на которой я смотрела железные дороги. Вот на столе, рядом с пустой бутылкой из-под виски, мое письмо к господину Джеймсу, развернутое. А вот и сам господин Джеймс, лежит навзничь на диване, прикрыв лицо согнутой рукой. Он без башмаков. Носки на нем грязные, одежда в беспорядке. Возле дивана стоит стакан виски и другая бутылка, почти полная. В комнате страшный развал, на полу валяются грязные тарелки и стаканы, повсюду раскидана одежда.

Пока я смотрела на него, господин Джеймс протяжно вздохнул и убрал руку с лица, но его глаза оставались закрытыми, словно он смотрел внутрь себя, на свои мысли – мысли безрадостные, судя по страдальческому выражению лица. Он пошарил рукой в поисках стакана виски, но не нашел. Тогда господин Джеймс открыл глаза, а я стояла на таком месте, что он уперся взглядом прямо в меня.

– О, Бесси, заходи пожалуйста.

У меня сердце защемило от жалости: такой он несчастный-разнесчастный, а вот ведь старается говорить приветливо. Он слабо улыбнулся мне, когда я шагнула вперед.

– Сэр, здоровы ли вы? Где миссус? – спросила я.

Господин Джеймс глубоко вздохнул, словно собираясь ответить, но поперхнулся и сильно закашлялся. Господи Исусе, такой дикий кашель на него напал, аж страшно. Он сел и отхлебнул несколько глотков виски из стакана, одновременно указывая мне на кресло у камина. Я села и стала ждать. Наконец приступ кашля закончился. Господин Джеймс отнял от губ трясущиеся пальцы и оперся локтем о колено.

– Сама видишь, – промолвил он, – со здоровьем у меня неважно. Что же касается твоей госпожи… – Он поджал губы. – Здесь никто не виноват, разве только я. – Он подпер ладонью лоб и опять закашлялся.

Его слова не на шутку встревожили меня.

– В чем дело, сэр? Что стряслось? Вы нашли миссус?

– Да, нашли. На самом деле она была здесь. Должно быть вернулась домой после того как… – Лицо у него снова страдальчески исказилось. Он взглянул на меня. – Она напала на преподобного Гренна, знаешь ли.

– Да сэр, я же была здесь, когда вы с Гектором воротились из деревни. А потом помогала искать миссус, там в лесу.

– Ах да, действительно. Так вот, она вернулась сюда после… э-э… происшествия с преподобным. А между тем на железнодорожной колее нашли тело. Думали это она, но это оказалась не она, а просто какая-то женщина, не из здешних. – Слегка просветлев лицом, он вскинул глаза на меня. – О… ты ведь там тоже была, теперь припоминаю.

– Да сэр.

– Во всяком случае Арабелла вернулась домой и поднялась к себе – не знаю, в каком часу. Никто не видел, как она пришла, но Мюриэл обнаружила ее около шести вечера, когда заглянула к ней в комнату. Она лежала на кровати.

Господин Джеймс умолк и на секунду словно забылся. У меня внутри все похолодело от ужаса.

– Мертвая, сэр? – прошептала я.

Он удивленно приподнял брови.

– Вовсе нет. Она спокойно листала книгу. С ней все в порядке, Бесси. То есть по крайней мере она жива. Но нам пришлось… – Он осекся и поднес руку ко лбу. – Арабеллу поместили в лечебницу для душевнобольных.

Слова эти вонзились в мое сердце как острый нож. Я молча смотрела на хозяина. Не в силах отвести взгляд. Не в силах моргнуть. Не в силах пошевелиться или заговорить.

– Похоже преподобный Гренн снесся с местным прокурором и… коротко говоря, кузен Макгрегор-Робертсона любезно предоставил Арабелле палату в своем учреждении. Полагаю мне следовало принять подобные меры раньше. Но я все надеялся, что нам удастся излечить ее своими силами. Я ошибался.

Моя миссус! Моя бедная миссус – в сумасшедшем доме!

– Я ошибался в этом отношении, как ошибался во многих других. – Он в упор взглянул на меня. – Я не уделял твоей госпоже должного внимания, Бесси. Когда мне следовало находиться рядом с ней, я… болтался бог знает где. – Он издал глухой смешок, тотчас перешедший в очередной приступ кашля.

Моя миссус в сумасшедшем доме – с душевнобольными!

Господин Джеймс наконец унял кашель и заговорил дальше:

– Кому следовало заниматься политикой, так это Арабелле. Она гораздо лучше меня ладила с людьми. Они всегда питали приязнь и расположение к ней, не ко мне. Мое же участие в людях всегда было… натужным что ли. Неискренним. – Он горестно уставился в пол. – Нам надо было поселиться в Глазго. Там Арабелле жилось бы намного лучше. Но я имел виды на место в парламенте от нашего округа и считал, что мне выгоднее находиться здесь. – Он поднял голову и встретился со мной взглядом. В глазах у него стояли слезы, на лице отражались гнев и горечь. Но сердился он на себя, не на меня.

– Излишне говорить, что теперь о моем участии в выборах не может идти и речи. Преподобный Гренн позаботится об этом. – Его губы скривились. – Никогда еще человек, получивший столь обширные повреждения головы, не был так собой доволен. – Он осекся, словно вспомнив, что перед ним сижу я и что я всего лишь служанка. – Вряд ли тебе интересно все это, Бесси. Прошу прощения.

– Продолжайте, сэр.

Господин Джеймс на мгновение задумался.

– Пока тебе сопутствует успех, все вокруг ищут твоей дружбы. Но как только беда стучится в дверь, все связи и знакомства вылетают в окно. Ни весточки не получил я от Дункана Гренна, члена парламента. – (Впервые на моей памяти он произнес эти слова с издевкой.) – Ни единой весточки. Хотя он не может не знать о моем положении. Он сбежал в Эдинбург сразу, едва лишь нашел благовидный предлог покинуть братнин дом – и наверняка благодарил Бога, что не успел сойтись с нами теснее, чем сошелся. Полагаю, Дункан Гренн воспылал нежным чувством к Арабелле, а она возьми да окажись не в своем уме. Наверное он чувствует себя обманутым. Что же до всех остальных… – Господин Джеймс беспомощно махнул рукой, каковой жест заставлял предположить, что никто не ринулся к нему со всех ног, чтобы оказать поддержку или выразить сочувствие.

– Разве у вас нет слуг, сэр?

Вопрос был несложный, но господин Джеймс тупо уставился на меня, потирая подбородок.

– Чтоб ухаживать за вами, сэр. Куда подевались фермерские работники?

– О, они здесь, – ответил он. – Мюриэл или Гектор наведываются несколько раз в день, приносят поесть, когда мне хочется. У меня аппетит ни к черту. – Он посмотрел на грязные тарелки на полу, потом на бутылку виски. – Сестра Мюриэл, Джесси, грозится покинуть поместье и забрать с собой Аласдера. Возмущена скандалом. Не желает иметь ничего общего с такими типами, как Рейды. – Господин Джеймс саркастически хохотнул, и я только сейчас поняла, что он сильно пьян. – Я думал, ты ушла, Бесси. Я прочитал твое письмо. Ах да, – вспомнил он, – ты ведь так и не сказала, где ты была.

– Я… я заболела, сэр, и меня на несколько дней приютили добрые люди. Но я хотела вернуться и проверить, в порядке ли миссус. Вы знаете, что живность пропала, сэр?

– Живность? Ах да! Свинья и что-то там еще.

– Куры. И кот.

– Да, их забрали обратно на ферму. Я не понимаю, почему они вообще здесь жили. Свиней не держат так близко с домом. Я говорил Арабелле, не знаю сколько раз.

– Думаю миссус нравилось следить, как служанки кормят животных и чистят загоны. Она не то чтобы проводила какой-то эксперимент, сэр, а просто наблюдала за нашей работе во дворе. И наблюдения записывала в книгу.

– Да, – мрачно произнес господин Джеймс. – В свою чертову книгу. – Он задумчиво подергал нижнюю губу. – Полагаю, ты очень любишь свою госпожу, Бесси.

– Так и есть, сэр.

Он откинулся на спинку дивана и опять уныло уставился в пустоту перед собой, созерцая свои мысли, как созерцал бы отходящий от берега корабль. Потом у него словно что-то сломалось внутри, и он произнес надтреснутым хриплым голосом:

– Мне нужно было сделать, как она просила.

Я немного подождала, но господин Джеймс не стал продолжать.

– О чем вы, сэр?

Он вздохнул и сказал, явно меняя тему:

– Арабелла очень привязана к тебе. Ты должна знать это, Бесси. Понимать это. Но боюсь, она никогда не оправится после истории с той девушкой. – Теперь он смотрел на меня в упор, опять с гневом и горечью во взгляде. – Вот что свело ее с ума на самом деле. Смерть Норы. – Он скрипнул зубами. – И это моя вина.

–  Вашавина, сэр? – удивилась я.

Но господин Джеймс снова погрузился в молчание. Я подождала, потом сказала:

– Я знаю, что Нора попала в неприятности, сэр.

Он нахмурился, сузил глаза. Он смешался? Или насторожился?

– Что Нора ждала ребенка, сэр.

Господин Джеймс слегка откинул голову, не меняя выражения лица.

– Полагаю ты не откажешься сообщить мне, кто тебе сказал такое.

– О, мне никто не говорил, сэр, я сама догадалась. По разным высказываниям миссус и по вашему поведению, сэр, вашему и доктора. И еще по записям в Норином дневнике.

Пока я говорила, господин Джеймс пристально смотрел на меня. Теперь он испустил протяжный, прерывистый вздох. Вернее полувздох-полузевок, свидетельствовавший не о скуке, а о смертельной усталости. Я задалась вопросом, когда бедняга спая в последний раз. Под глазами у него лежали темно-серые тени. Вздернутый ворот сюртука придавал ему сутулый беззащитный вид. Он заговорил тихо, почти шепотом:

– Видишь ли, Нора обратилась к ней за помощью. Девушка не знала что делать. О возвращении домой к отцу не могло идти и речи. Поэтому она обратилась к моей жене. – Он немного помолчал. – Думаю, поначалу Арабелла была шокирована. Она считала Нору безгрешной, неиспорченной. Чуждой всякого порока. Но оказалось, там имело место принуждение. Насколько я понимаю, все произошло не с добровольного согласия Норы.

– Я так не думаю, сэр, – заметила я, но господин Джеймс похоже не услышал.

Он продолжал, почти механически:

– Потом Арабелла сообщила новость мне. Она все придумала. Она просила меня усыновить ребенка, чтобы они с Норой могли растить его здесь. Она была в страшном восторге от своей идеи. Разумеется… – Господин Джеймс горько рассмеялся. – Разумеется, я ответил категорическим отказом. Я… не мог допустить даже малейшей угрозы скандала. Предложение Арабеллы казалось… совершенно безумным. И я сказал, что девушку придется уволить. – Он уставился в пустоту и надолго умолк. Потом промолвил: – Думаю, это разбило сердце обеим.

– А преподобный Гренн… он отказался помочь Норе, сэр?

Господин Джеймс вздрогнул и удивленно моргнул.

– Откуда, черт возьми, ты знаешь, что это был он?

– Просто догадка, сэр. В Норином сундучке полно этих дурацких брошюрок. И я слышала, он охоч позаигрывать с девушками. Я знаю, миссус не желала смотреть правде в глаза. Но мне кажется, в глубине души она все прекрасно понимала. И винила священника в произошедшем с Норой.

Господин Джеймс не сводил с меня изумленного взгляда. Я уже давно подозревала что-то подобное, но теперь, когда все подтвердилось, я вдруг впала в лютую ярость, аж в голове зашумело.

– Значит он отвернулся от нее, да? – сказала я. – Бедная девочка. Послал куда подальше!

Господин Джеймс уставился в потолок, кусая губу и бороздя пальцами по щекам с такой силой, словно хотел расцарапать в кровь.

– Нет, – после паузы промолвил он. – Так было бы слишком удобно, верно? Тогда он был бы законченным негодяем.

– Я вас не понимаю, сэр.

– Он не знает.

– Что?

– Преподобный Гренн ничего не знает. Ему не сказали.

– Он не знает?..

– Что девушка ждала ребенка. Нора не сказала преподобному о своем положении, не хотела даже близко к нему подходить после случившегося. Мне кажется, она его побаивалась. А сам он думает, что вышел сухим из воды. Позабавился с ней, а потом – бог ты мой! Через несколько месяцев она попадает под поезд. – Он закашлялся, но быстро подавил кашель и продолжил: – И преподобному никто не сказал. Макгрегор-Робертсон все знает, он ведь обследовал тело Норы и установил, что она была беременна. Но он согласился со мной, что говорить Гренну незачем.

– А миссус?

– Нет. Я запретил ей даже заикаться с ним на сей счет. Не хотел его расстраивать. Не хотел, чтобы с нашим домом у него были связаны какие-либо неприятные впечатления. Я хотел снискать расположение Гренна, а не обвинять его. Да и что она сказала бы ему? Как она собиралась хотя бы завести разговор на эту тему? – Он помолчал, тяжело вздохнул и продолжил: – Арабелла ненавидела меня за то, что я скрываю правду. Она считала, что Гренн должен узнать о последствиях своего поступка, осознать свою вину. Она в любом случае не выносила преподобного и страшно тяготилась необходимостью принимать его визиты. Но Гренн разумеется ведать ничего не ведал. Он думал, что Нора погибла вследствие несчастного случая.

– Но ведь это… это был не несчастный случай, сэр. Верно?

Господин Джеймс долго молчал, глядя в пустой холодный камин, как в бездонную пропасть. Наконец он заговорил:

– Нора оставила записку моей жене. В ней она прощалась с Арабеллой и просила ее не винить себя. – Он вскинул голову и посмотрел на меня, почти возмущенно. – Эта девушка до последнего момента думала не о себе, а о других. – Он отхлебнул изрядный глоток из бутылки.

– Можно ли увидеть записку, сэр?

Он помотал головой.

– Я заставил Арабеллу уничтожить ее. Все сразу сошлись во мнении, что Нора забрела на железную колею случайно. Правду знают только Макгрегор-Робертсон, Арабелла да я – теперь еще ты. Если бы ты спросила меня насчет истории с Норой еще несколько дней назад, я бы все отрицал и скорее всего уволил тебя. Я бы испугался, что ты начнешь болтать языком и слухи дойдут до священника. Но теперь… – Он повел рукой, указывая на беспорядок в комнате, на бутылку виски. – Теперь все кончено. И мне плевать на преподобного Гренна. Честно говоря, я сам с превеликим удовольствием отходил бы его лопатой.

С минуту мы сидели в молчании, господин Джеймс смотрел в пустоту и грыз ногти, и так уже сгрызенные до кровавого мяса.

Вдруг он весь встрепенулся и отнял руку ото рта.

– Какой нынче день недели, Бесси?

– Не знаю, сэр. Может вторник? Или среда?

– А, хорошо, – сказал он. – Значит, не суббота. В субботу я должен навестить Арабеллу. Они говорят, мне покамест нельзя видеться с ней слишком часто. Раз в неделю, не чаще. Боятся, что общение со мной расстроит пациентку. – Последнюю фразу он произнес шутливо-удивленным тоном, хотя представлялось совершенно очевидным, что он сокрушен горем. Потом он с надеждой взглянул на меня. – А ты навестишь ее, Бесси? Я дам тебе денег на дорогу. У меня полно денег – вот, смотри.

Господин Джеймс запустил руки в карманы и вытащил полные пригоршни монет. Они посыпались ему на колени, покатились по дивану. Он начал сгребать их, протягивать мне. Монеты падали у него сквозь пальцы. Я подалась вперед и стала подбирать. Господин Джеймс заскулил и бросился ничком на диван.

– Ах, Арабелла! Что я наделал! – выкрикнул он и разрыдался. Его плечи заходили ходуном.

Забыв о монетах, я опустилась на колени и утешающе положила ладонь ему на руку. Бедняга плакал взахлеб и было видно, что он еще не скоро успокоится.