Текст книги "Наблюдения, или Любые приказы госпожи"

Автор книги: Джейн Харрис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 27 страниц)

– Вставай! – прошипела она. – Вставай сейчас же! – Она сдернула с меня одеяла и несколько раз ударила кулаком по тюфяку. – Мне надо, чтобы ты через две минуты была внизу, Бесси. Не одевайся, живо вставай и спускайся вниз.

И она вышла прочь.

Боже святый, сердце мое застучало громче молотов преисподней, я прям увидела как оно прыгает в груди под сорочкой, когда засветила свечу. В первый момент я решила, что проспала. Глянула в окно – там по-прежнему тьма кромешная, ни проблеска зари. Может, уже половина шестого, или шесть, или даже восемь, я-то ведь не из ранних пташек, мне судить трудно. Я накинула шаль, не понимая, от страха или от холода у меня трясутся руки, и босиком спустилась в холл. Напольные часы показывали десять минут третьего, выходит я не проспала. Потом до меня дошло, почему хозяйка разозлилась. Она осмотрела каравай и обнаружила, что я отрезала больше одного куска. Ну все, сказала я себе, теперь ты точно попалась и завтра утром снова окажешься на дороге, без работы и даже без рекомендательного письма да еще с открученными ушами, потому что ты врунья и воровка и никогда в жизни не доила коров.

С тяжелым сердцем я открыла кухонную дверь и встала на пороге. Женщина сидела за столом, при свете лампы и двух свечей. Лицо у нее, еще недавно такое сердитое, теперь было безучастным, и она даже не взглянула на меня, все смотрела неподвижно в стену.

– Входи, пожалуйста, – промолвила она безжизненным голосом.

Я робко шагнула вперед.

– Простите меня, мэм.

Она резко повернула ко мне голову.

– За что?

– За то… – Я замялась. В конце концов, может она и не заметила пропажи хлеба, а разозлилась по другой причине. – За тот мой поступок, из-за которого вы осерчали.

– Осерчала? – переспросила она. – Я вовсе не серчаю. – Она широко улыбнулась, а потом снова отворотила лицо к стене и проговорила прежним неживым голосом: – Там на полке какао. А здесь в кувшине молоко. Приготовь мне чашку какао, пожалуйста.

– К-какао, мэм?

– Да, спасибо. Приготовь мне чашку какао, пожалуйста.

Эта внезапная перемена настроения, все эти «спасибо-пожалуйста» и безразличный голос озадачили меня до чрезвычайности. Я гадала, все ли госпожи такие, ведь мне было не с чем сравнивать, ну разве с моей матерью. Да уж, у нее-то настроение постоянно скакало, и ей ничего не стоило вытащить вас из постели посередь ночи, только уж точно не затем, чтобы истребовать с вас чашку какао – впрочем, про это я напишу позже.

– Слушаюсь, мэм, – сказала я и почтительно присела, сама не знаю зачем, никогда такой привычки не имела, просто так вышло, служанкам ведь положено приседать.

Потом я взяла со стола кувшин и поставила молоко греться. Тогда я еще не знала всего, что мне предстояло узнать в последующие недели, и меня удивило, что хозяйка не дает никаких указаний, хотя и наблюдает за мной со всем вниманием. Не произнося ни слова, она следила за каждым моим движением, и в свете лампы глаза у нее сверкали как у кошки. Пока молоко грелось, заниматься особо было нечем, но сесть я побоялась, а потому взяла тряпку и принялась для вида протирать полки.

Немного погодя хозяйка вздохнула и спросила:

– Что такое ты сейчас сделала? Минуту назад.

– Вы о чем, мис… мэм?

Она указала на место у двери, где я недавно стояла.

– Ты что-то сделала, когда стояла там.

– Да мэм, реверанс, – говорю, а сама думаю: «Ох черт, верно приседать-то не стоило, да что ж у меня все невпопад получается».

– А зачем ты сделала реверанс?

– Не знаю, мэм. Само как-то вышло.

– Понятно, – сказала она и часто поморгала. Сперва я грешным делом подумала, что миссус сейчас расплачется, но потом сообразила, что она наоборот чуть не лопается от радости. – Продолжай, пожалуйста, – наконец промолвила она и махнула рукой в сторону банки с какао.

Я взяла с полки чашку и размешала в ней порошок какао с чуточкой холодного молока, а после долила доверху горячего молока и хорошенько взболтала все ложкой. Затем я поставила чашку на стол перед хозяйкой, вместе с сахарницей. Внезапно она подалась вперед и сжала мои руки в ладонях, причем расплылась от уха до уха, просто удивительно как у ней лицо не треснуло.

– Спасибо, Бесси, – говорит. – Ты замечательная девушка. Я тобой довольна. Очень довольна.

– Всегда пожалуйста, – говорю.

Пальцы у нее были холодные, я хотела отнять руки, но она не отпускала и все смотрела с обожанием то на меня то на чашку.

– Выглядит восхитительно. Совершенно восхитительно. Лучше не бывает, и ты все так быстро и так ловко приготовила. Я горжусь тобой, Бесси. Какое же ты чудо! Спасибо тебе, спасибо, спасибо огромное.

Бог ты мой, это ж всего-навсего чашка какао.

– Не стоит благодарности, мэм. – Я не знала, куда деваться. – Изволите еще чего-нибудь?

– Да, – говорит она, вдруг посерьезнев. – Еще одно.

«Что еще? – подумала я. – Она ж совсем больная на голову». Наконец хозяйка отпустила мои руки, к огромному моему облегчению, и поднялась со стула.

– Сядь на мое место, милая, – велела она, и я послушно села. А она пододвинула чашку поближе ко мне.

– Ты так славно со всем управилась. Я хочу, чтобы ты это выпила.

Я посмотрела на чашку. Потом посмотрела на хозяйку.

– Я, мэм?

– Да, – кивнула она и спросила с легким беспокойством: – Ты любишь какао?

– Ну, – говорю, – я не особо обожаю молоко, но против какао ничего не имею.

– Прекрасно. Выпей, будь умницей, а потом отправляйся на боковую, тебе нужно хорошенько выспаться к утру.

Она порывисто протянула руку к моему лицу и я отшатнулась, но она только улыбнулась и легонько провела по моей щеке обратной стороной ладони. Потом погасила лампу, взяла одну из свечей и вышла прочь, не промолвив более ни слова. Спать мне совершенно не хотелось. Если мне не изменяет память, спать я пошла еще не скоро. Я долго сидела там одна, наблюдая как струйки пара поднимаются над чашкой какао и уплывают к свечному пламени.

2
Новая одежда и новые люди

По пробуждении я несколько секунд тупо смотрела в окно, потом с придушенным визгом выскочила из кровати. Солнце стояло высоко в небе, и даже я ни на миг не усомнилась, что пять часов давно минуло. Не умываясь, ничего, я лихорадочно натянула платье и бросилась вниз, на ходу закалывая волосы. Напольные часы в холле показывали начало десятого. Я проспала на целых четыре часа, мама родная, это наверняка рекорд какой-нибудь. Я убить себя была готова. Сидючи ночью над чашкой какао, я уже почти решила пойти дальше своей дорогой и попытать счастья в другом месте, потому как не лежало у меня сердце к хозяйственной работе. Но теперь, когда меня могли уволить в первый же день, я вдруг передумала, а такое со мной редко бывает.

Миссус находилась в кухне, наливала молоко коту в блюдце. Она была в простом сером платье и фартуке. Когда я вбежала, она подняла на меня глаза.

– А, Бесси. Надо понимать, ты хорошо спала.

Я подумала, она издевается, но у меня уже были наготове извинения и оправдания.

– Миссус, простите меня, я…

Она подняла руку, останавливая меня.

– Да-да, – говорит. – Ты очень поздно легла. Это целиком моя вина.

Я не понимала, насмехается она надо мной или как.

– Извините, мэм, я б не проспала, если бы…

– Успокойся, деточка, – перебила она. – Я решила дать тебе поспать сегодня.

– О…

– Все-таки ты с дороги, наверняка страшно устала, вдобавок расстроена из-за своего прежнего хозяина – ну, что он умер и все такое.

Я просто кивнула, сбитая с толку.

– Сегодня, Бесси, – продолжила она, – ты выполнишь кое-какую работу, но не требующую особых усилий. По-настоящему работать начнем завтра, когда ты хорошенько отдохнешь. То есть, – тут она пытливо на меня взглянула, – если ты действительно намерена здесь остаться.

Она улыбалась ласково, как добрая матушка из какого-нибудь романа. Ее глаза сияли, но в них угадывалось беспокойство. Я колебалась лишь секунду.

– Да мэм, конечно, я останусь.

– Хорошо, – сказала она с видимым облегчением. – Через минутку ты сможешь позавтракать. Но сначала займемся делом. Ты сейчас в корсете?

Я растерянно моргнула.

– Нет, мэм. У меня не было времени надеть его.

– Прекрасно. Значит тебе не придется его снимать.

С этими словами миссус достала из кармана мерную ленту и принялась обмерять меня с головы до ног, делая пометки на листке бумаги. Сперва я решила, что она снимает мерки для платья. Я по сей день помню в точности, какая у меня оказалась окружность груди и прочие размеры, но скромность не позволяет мне написать их здесь – скажем так, тогда у меня были просто великолепные формы. Сблизи я слышала запах ее духов, розового масла, а сквозь него пробивался ее собственный аромат, будничный и теплый. Сняв все обычные мерки, ну там грудь, талия и прочее, миссус измерила длину моей шеи и руки от локтя до плеча. Я не знала, что и думать, предположила лишь, что она замыслила какие-то особенные рукава и воротник. Потом она измерила длину моей ладони и всех пяти пальцев. Еще и перчатки, подумала я, вот здорово-то. Дальше она обхватила мерной лентой мою голову и записала «череп 21 и ½ дюйма», из чего напрашивалось предположение, что вдобавок ко всему у меня будет еще и шляпка, и хотелось верить, шляпка модная, а не какое-нибудь там соломенное старье. Затем миссус измерила длину моего носа, расстояние от лба до подбородка, между уголками губ и между глазами, а под конец расстояние от левой ноздри до левого уха и от правой ноздри до правого уха. Правду говоря, последнее меня озадачило и обеспокоило, но я была молода и тщеславна, поэтому испытала лишь облегчение, когда украдкой заглянула к ней в бумажку и увидала, что обе стороны моего лица имеют в поперечнике пять дюймов – будь цифры разные, я бы, наверно тотчас ушла из «Замка Хайверс» и поступила в балаган уродов Карни.

– Ну вот и все, – промолвила она, записывая на бумажку последние цифры.

– Позвольте спросить, мэм, – начала я, – а что…

Она махнула рукой в сторону горшка с кашей.

– Вон там возьми. А после завтрака будь добра собрать яйца в курятнике. Корзина в углу. Кстати, по какому адресу, ты сказала, проживал твой хозяин?

– Хиндленд, мэм, Краун-Гарденс, – ответила я и тотчас чуть язык себе не откусила, я ведь раньше не называла точного адреса, да и сейчас сболтнула потому только, что все еще ломала голову, зачем понадобилось обмерять мою физиономию.

– Краун-Гарденс, – повторила она, делая пометку на бумажке.

– Но вы ж не можете обратиться к мистеру Леви за моей рекомендацией, – быстро сказала я, – ведь он помер и дом пустует. – И секунду спустя добавила: – К сожалению.

Миссус сурово на меня взглянула.

– К сожалению – что? Что он умер или что я не могу обратиться к нему за рекомендацией?

– Ну… и то и другое, мэм, – говорю. – Простите покорно, мэм, но зачем вам все эти мерки?

Она улыбнулась.

– Из какой ткани твое платье? – спрашивает.

– Из шелка, мэм.

– Да, а какого оно цвета?

Я глянула вниз.

– Красного, мэм.

– А у тебя есть еще какие-нибудь платья помимо этого наряда и… гм… туалета, в котором ты была вчера?

Я помотала головой.

– Я так и думала, – сказала она. – Значит, тебе нужно новое платье, верно? Твои не годятся.

– Да, мадам, конечно. Но я имела в виду… ну, другие мерки.

Она непонимающе уставилась на меня.

– Какие еще другие мерки? – А потом развернулась и быстро вышла прочь со своей бумажкой.

Может, она вознамерилась нарисовать мой портрет и хотела узнать точные препорции или как там они называются. Пока я стояла в раздумье, миссус поднялась по лестнице в свою комнату. Интересно, подумала я, чем она там занимается, одна-одинешенька? Тихо стукнула дверь, потом наступила тишина, только где-то далеко уныло гудел паровоз, а совсем рядом урчал от голода мой желудок.

Повернувшись взять горшок с кашей, я ненароком глянула на камин и сразу увидала, что он вычищен и вымыт, а наполовину сгоревший журнал исчез.

Прежде чем отправиться в курятник за яйцами, я быстренько осмотрелась вокруг. С одной стороны от дома была конюшня, с другой – огород. Дальше по тропинке находилась ферма с коровником, где я побывала вчера. Сам дом стоял здесь, похоже, уже целую вечность, песчаниковые стены стали грязно-серыми от времени. Он был двухэтажный, с несколькими одноэтажными флигелями, с высокими дымовыми трубами и зубчатыми фронтончиками в виде крепостных башен. Судя по затейливой форме крыши, здесь имелись еще две-три мансарды навроде той, где располагалась моя крохотная каморка. Надо полагать, когда-то усадьба выглядела роскошно, но сейчас пришла в запустение. Стекла в некоторых окнах потрескались, краска на стенах где облупилась, где вздулась пузырями, все дорожки вокруг заросли сорняком. Не то чтобы я разбиралась в таких вещах, но у хозяев явно не хватало либо денег для ухода за домом, либо наемных рук.

С одной стороны я радовалась, что мне позволили поспать подольше, но с другой стороны, странное дело, у меня руки так и чесались взяться за какую-нибудь работу, причем желательно погрязнее и потруднее. Ну, я схватила корзинку и отправилась к куриному вольеру. Господи Исусе, я и не представляла, что несколько паршивых куриц могут так вонять. Оставалось единственно задержать дыхание, иначе я там и полминуты не выдержала бы. Вдобавок несколько яиц были извозюканы в помете, я чуть не сблевала. Но я собрала девять штук, не разбив ни одного, и задом наперед выползла наружу, хватая ртом воздух. Когда я повернулась – как вы думаете, кто там стоял во дворе с ухмылкой до ушей, засунув руки в карманы? Да не кто иной, как вчерашний джоки-горец. Я прям подскочила от неожиданности.

– Какого рожна ты приперся? – заорала я. – Ты что ж, засранец, следишь за мной?

Должна заметить, бранные выражения я допустила потому только, что своим внезапным появлением он напугал меня, чуть сердце не лопнуло, вдобавок я не слишком обрадовалась при виде приставучего малого, сопляку ведь еще и шестнадцати нет, а уже такой похотливец, каких свет не видывал.

– Расталдык твою тудыть, – говорит он, такая у них дурацкая присказка, у деревенщины шотландской. – Могу спросить то же самое.

– Отвали и сдохни, – говорю. – Дубина стоеросовая.

– Дубина моя вона где, – ухмыльнулся мальчишка и упер руки в боки, наставив указательные пальцы на свой шишак, воинственно торчавший под портками. Потом говорит: – Мож пойдем в амбар да покувыркаемся тама как муж с женой?

Он шагнул ко мне, и я швырнула в него яйцо, оно попало в подбородок, и желток потек на шарф и жилетку. Уморительное зрелище, я так и прыснула. Мальчишка вытер рукой подбородок, а руку обтер об штанину. Потом осклабился как малахольный и снова шагнул вперед. Я уже собралась запустить вторым яйцом, но тут увидела миссус, торопливо идущую к нам через двор, и сказала:

– Ну все, сейчас тебе достанется от хозяйки за нарушение владения.

Парень оглянулся посмотреть, кто там идет, потом запустил руки в карманы и принялся насвистывать, озираясь по сторонам с самым невинным видом.

– Миссус, – говорю я, – то есть мэм. Этот мальчишка пристает ко мне. Он притащился сюда за мной, и от него просто спасу нет.

Миссус посмотрела на него и спрашивает:

– Это правда, Гектор?

Гектор?

Малый хитро подмигнул мне, страшно довольный собой, вот мерзавец. Потом повернулся к миссус.

– Да нет же, миссус Рейд, – говорит. – Ничо подобного. Я просто спросил у этой нахалки, какого ляда она ворует ваши яйца, а она швырнула в меня одно.

И такую невинную физиономию скроил, прям святой праведник да и только. Ну и взъярилась же я.

– Врешь! – говорю, и еще много чего сказала бы, но миссус перебила меня:

– Гектор, это Бесси, наша новая служанка.

– Ох, да неужто? – Он удивленно так глаза вытаращил, хотя на самом деле нисколько не удивился, я притворщиков за милю чую. – Новая служанка, значит? Хорошо, хорошо. – И оглядывает меня с головы до ног, точно корову на торгах.

– Это Гектор, – говорит мне миссус. – Он нам помогает по хозяйству. Для него здесь каждый день какая-нибудь работа находится.

Ясное дело, меня эта новость не шибко обрадовала. Я в свою очередь смерила его таким взглядом, словно он был большим куском того, что можно найти в ночном горшке с утра пораньше.

– Как твой зуб, Гектор? – спрашивает миссус.

– Вы только гляньте, какая дыра! – Он засунул грязный палец в рот, чтоб оттянуть губу, как делал намедни чуть не поминутно.

Миссус быстро прикрыла глаза ладонью – и можно ли ее винить?

– Я не хочу смотреть. Просто хочу знать, успешно ли прошла операция.

Мальчишка вытащил палец изо рта и вытер о рукав.

– Ага, очень даже успешно, мэм. Страсть как больно, и в ушах такой треск, будто картошечный куст из земли выдираешь.

– О господи, – поморщилась миссус. – Ну ладно, возвращайся к работе.

Мальчишка слегка кланяется ей, потом иронически отвешивает мне поклон пониже и, еще раз насмешливо подмигнув, убегает со двора. Насчет выдирания кустов мне ничего не ведомо, но что у него промеж пальцев ног можно картошку сажать, это точно.

Миссус повернулась ко мне.

– Гектор действительно приставал к тебе?

– Немного, мэм. Ничего такого, с чем я сама не справилась бы.

– Вот и молодец. Только впредь постарайся обходиться без швыряния яйцами. – Она улыбнулась. – Ты недавно напевала славную песенку. Мне кажется, я никогда прежде такой не слышала.

– Не слышали, мэм, – говорю. – Я сама ее сочинила.

– Правда? – удивилась она. – Какая ты умница. – Потом быстро подняла руку и меня по щеке погладила. – О чем ты сейчас думаешь, Бесси?

– Мэм? Ни о чем, мэм. Я вообще ничего не думала.

На самом деле я думала, что при малейшей возможности расколола бы Гектору черепушку как орех. Но я не хотела признаваться, чтобы миссус не подумала обо мне плохо.

– Уверена, это не так, – говорит она. – Мы всегда о чем-нибудь думаем, все до единого. Впрочем, ладно. Сколько яиц ты собрала?

– Девять… то есть восемь.

– Молодец. – Она улыбнулась ласково-преласково, потом повернулась и пошла обратно в дом. Я смотрела ей вслед.

О чем ты думаешь?Ну и вопрос. Мне сроду никто не задавал такого вопроса.

Остаток утра миссус показывала мне, какие работы нужно делать по дому, а после обеда послала меня в Соплинг купить ячменных лепешек. Соплингом называлась ближайшая деревня, и меня разбирал смех всякий раз, когда я слышала это название, уж больно оно походило на слово, каким обозначают то, что вы из носа высмаркиваете. Когда настало время идти, миссус проводила меня за огород и показала кратчайший путь – по тропинке через поле под названием Каубернхилл, а потом по проселку до перекрестка с Большой дорогой, где и находится деревня.

– Не задерживайся, – говорит она. – Лепешки мне понадобятся сегодня днем. Купишь – и сразу обратно.

– Да-да, – отвечаю. – Бога ради, женщина, не кудахтай как курица.

Нет, конечно. На самом деле я сказала: «Разумеется, мэм» – и взяла у нее монетки. Потом сделала изящный реверанс и пошла прочь. Миссус так мило держалась со мной все утро, я почти забыла о ее ночных чудачествах.

От Каубернхилла я осталась далеко не в восторге, там оказалось коровьего навоза по колено, хорошо хоть сами коровы паслись в тот день на другом поле. Небо было цвета овсянки, съеденной мной на завтрак, но день стоял безветренный и не особо холодный. По пути я громко распевала песенку собственного сочинения, правда пока у меня было только два куплета с припевом, а дальше я еще не придумала.

Немного погодя я подошла к маленькому полю, посередь которого внаклонку стоял мужчина, разглядывая землю. Не желая привлекать внимание, я перестала петь, едва его заметила. Но когда я проходила мимо, мужчина выпрямился и уставился на меня. Он был низкорослый, худой и постоянно сплевывал под ноги. Позже я узнала, что это Бисквит Кротки, один из фермерских работников. Он стиснул кулаки и воззрился на меня с таким негодованием, будто увидал самого Сатану, праздно разгуливающего по проселку. Я на всякий случай помахала рукой и поздоровалась, ведь он мог оказаться моим новым соседом. В ответ мужчина харкнул и смачно сплюнул на землю, но по нему было видно, что это всего лишь очередной плевок из многих тысяч, которые он делает за день, а потому было бы несправедливо сказать, что плевок адресовался именно мне.

Слава богу дорога скоро повернула за живую изгородь и стала спускаться вниз. Я вздохнула с облегчением, скрывшись от глаз неприятного типа. Вскорости я вошла в деревню. Тогда, до открытия новых угольных рудников, деревня была гораздо меньше нынешнего и населена главным образом углекопами да ткачами, чьи дома теснились вокруг Перекрестка и беспорядочно тянулись по обеим сторонам Большой дороги. Я поискала там кофейню или еще какое-нибудь развлекательное заведение, но меня ждало горькое разочарование. Правда на одном краю деревни находилась таверна под названием «Гашет», а в двух шагах от Перекрестка – маленькая гостиница «Лебедь». Двумя другими достопримечательностями здесь были старая кузница и лавка, служившая одновременно пекарней, бакалеей и почтовой конторой. На улице играли с полдюжины чумазых ребятишек, бродили два шелудивых пса, стояли несколько запряженных телег и двуколок. Ни даже какого-нибудь захудалого театрика или танцевального зала. На единственном общественном здании красовалась вывеска, извещавшая, что оно арендовано масонской ложей, обществом «Вольных садовников». Я была ужасно разочарована. В окне лавки висело объявление о званом вечере, но при ближайшем рассмотрении оказалось, что он состоялся в прошлом месяце и не здесь, а в соседней деревне под названием Смоллер. Несмотря на острое желание выпить пару-другую кружек пива, я прошла мимо таверны и гостиницы, не сворачивая. Заявиться домой навеселе в первый же рабочий день значило бы нарваться на страшные неприятности. Кроме того, мне не хотелось сердить миссус, помогшую мне начать новую жизнь.

В лавке пахло леденцами, табаком, скисшим молоком, и там никого не было, кроме плешивого мужчины за прилавком, бакалейщика Хендерсона. И как вы думаете, что он сделал, когда я поздоровалась? Скрестил руки поверх часовой цепочки, зевнул и уставился в потолок. Я знавала таких типов и умела не обращать внимания на подобные наглые выходки. А потому перешла сразу к делу.

– У вас есть ячменные лепешки, мистер? – спросила я и тотчас увидела их в витрине на прилавке, но прежде чем я успела продолжить, Хендерсон помотал головой.

– Нет. Ячменных лепешек нет.

Я изумленно вытаращилась на него, потом указала на витрину.

– А как насчет вон тех?

– Они отложены.

– Отложены? Для кого?

– Для жителей Соплинга и нашего округа.

– В таком случае, – заявила я, – можете продать мне шесть штук, потому что меня прислала за ними моя хозяйка, проживающая в «Замке Хайверс», который наверняка относится к вашему округу, поскольку находится всего в миле отсюда.

Мои слова заставили Хендерсона призадуматься. Пару-другую секунд он свысока разглядывал меня, потом наконец осведомился:

– А ты, собственно, кто такая?

– Я новая служанка в «Замке Хайверс».

Он презрительно хохотнул.

– Новая служанка. Ну да. А что сталось с прежней?

Я не хотела признаваться, что не знаю, поэтому сказала:

– Она уехала.

– Да неужто? – говорит Хендерсон, а потом спрашивает (к крайнему моему удивлению): – Уж не на поезде ли она уехала? – и начинает ржать во все горло. Натурально ржать конем.

Я просто стояла и смотрела, пока он разрывался от хохота. Это было даже не забавно и я подумала, что у него видать не все дома. Через пару минут он успокоился и вытер глаза.

– О господи. Уж не на поезде ли она уехала, вот смех-то. – Затем перегнулся через прилавок и доверительно спросил: – А как поживает очаровательная Арабелла?

– Кто? – переспросила я страшно высокомерным тоном.

– Миссис Рейд, твоя хозяйка. Иль ты даже имени ее не знаешь?

– Ах да, – говорю, – Арабелла. Я не расслышала. Прекрасно поживает, благодарствуйте.

– Ну а сам как?

Я предположила, что он имеет в виду хозяина, и сказала:

– Сам сейчас в отлучке.

– Ну да, ну да, – кивнул Хендерсон. – Вербует избирателей, не иначе?

– Само собой, – ответила я, разумеется понятия не имея, о чем речь.

– Ну да, ну да, – повторил он и приподнял бровь. – И она там одна-одинешенька? Скучает в огромном пустом доме. Небось бедняжке и поговорить-то не с кем, а?

Хендерсон облизал кончики усов, понятно кого представляя в роли собеседника. При одной мысли, что он хотя бы приблизится к миссус, меня аж передернуло от отвращения.

– Вовсе нет, – говорю. – У ней полон дом гостей.

– Вот как?

– Да, у нас гостят несколько человек. Родичи миссус, из Англии. Вот почему нам понадобилось еще съестное, они подъели все подчистую. А теперь, с вашего позволения, я возьму шесть лепешек да пойду восвояси. Меня ждут.

Да уж, моя просьба явно была для Хендерсона наитруднейшей из всех мыслимых – так тяжко он вздохнул и так неохотно сполз с табурета, горестно качая головой, словно не в силах уразуметь, почему вообще кому-то взбрело на ум покупать ячменные лепешки. Подлинно душераздирающее зрелище. Наконец он упаковал шесть лепешек в пакет, и я выложила деньги. Он смахнул монетки с прилавка, поймал в фартук и из него вытряхнул в кассу. Ясное дело, не хотел дотрагиваться до них своими белоснежными ручками, чтобы не подцепить микробов от ирландской девчонки.

Арабелла.

Арабелла, Арабелла, прелестное имя. Всю обратную дорогу я вспоминала афишу, которую однажды видела у Королевского театра, там была нарисована балерина с кожей белее молока, наряженная в умопомрачительное бледно-розовое платье с пышной юбкой – не знаю почему, но имя Арабелла навевало на меня мысли о чем-то таком вот изящном, утонченном и прекрасном.

В отличие от имени Бисквит Кротки. Я обрадовалась, не увидав на турнепсовом поле давешнего угрюмца. Верно он ушел плевать на другое поле.

По возвращении в «Замок Хайверс» я застала миссус в кухне.

– Ты вернулась! – радостно воскликнула она (не иначе думала, что я сбегу с ее двумя пенсами).

Я отдала лепешки, и она тотчас показала мне ворох одежды, выложенной для меня на столе. Там фартуки, нижние юбки, чепцы и два ситцевых платья, одно в полосочку, другое темно-серое, оба маленько полинялые. Я мигом поняла, что все вещи не новые, не могла же она так быстро раздобыть новую одежду. По молодости лет я очень заботилась о своей наружности, а потому немного расстроилась, что мне придется ходить в обносках. Видать миссус заметила разочарование на моем лице.

– Думаю, размер примерно твой, – сказала она, потом добавила: – Они на время, пока мы не пошьем новые.

Я взяла полосатое платье и осмотрела. По крайней мере оно казалось чистым и пахло как свежеотутюженное.

– Надень, – говорит миссус.

– Мне прямо здесь переодеваться, мэм?

– Почему бы и нет?

Я сняла свое платье и стала надевать полосатое. Застегивалось оно на груди. Пальцы у меня невесть почему дрожали, и миссус подошла и сама застегнула все пуговки, одну за другой. Потом погладила меня по волосам, улыбнулась и отступила на шаг назад.

– Превосходно.

– Это ваши платья, мэм?

– Нет-нет, – сказала она и пояснила в ответ на мой вопросительный взгляд: – Они принадлежали девушке, работавшей у меня раньше. Она… она оставила здесь кое-какие свои вещи, когда уходила. А я убрала их на чердак… на случай… на случай, если она вернется.

И что-то странное было в том, как она запиналась и отводила глаза. Вы бы за милю по ветру почуяли неладное, даже с завязанными глазами зажатым носом, закупоренными ушами и с затычкой в заднице. Но прежде чем я успела задать следующий вопрос, миссус хлопнула в ладоши и весело рассмеялась.

– Итак, начнем, – сказала она, словно приглашая меня присоединиться к какой-то своей любимой игре. – Надень чепец и фартук. Сейчас придет преподобный Гренн, и мне бы очень хотелось, чтобы ты прислуживала нам в гостиной.

– Хорошо, мэм.

Я знать не знала преподобного Гренна, но могла бы побиться об заклад, что он из Объединенной Пресвитерианской церкви. Признаться сердце у меня слегка захолонуло от волнения при мысли, что я предстану в роли горничной перед Лицом Духовного Звания, пусть даже он принадлежит к тому, что моя мать называла Оппозицией. Не сказать чтобы она отличалась особой набожностью или благочестием, на самом деле в свой последний раз на мессу она заявилась распьянущая, с хохотом свалилась там со скамьи, а потом наблевала в ридикюль, но я знавала парочку таких синюх [3]3
  Slueskin (синюшный) в жаргонном употреблении означало «пресвитерианин».


[Закрыть]то бишь пресвитериан, от которых и святой бы весь исплевался.

К трем часам мое преображение завершилось, я превратилась в самую настоящую горничную. Полосатое платьице, белый фартук и чепец с оборками, волосы гладко зачесаны на уши и уложены в благопристойный узел на затылке. Я даже умыться успела. Сбежавшая девица явно была не из фигуристых, у меня титьки расплющились в лепешку под платьем, хотя в остальных местах оно не жало. Миссус осмотрела меня со всех сторон и сказала «очень мило», ну и правильно сказала.

Она велела мне разжечь камин в гостиной, потом отправила обратно на кухню с приказом намазать лепешки маслом, а сама уселась с шитьем у камина. В половине четвертого в переднюю дверь постучали. Я выбежала в прихожую и открыла, на пороге стоял преподобный Гренн, хорошо сложенный мужчина лет пятидесяти, с бакенбардами и благообразной старой физиономией. При виде меня он удивленно моргнул и недоуменно тряхнул кудельками – похоже ожидал увидеть кого-то другого.

– Господи… гм… помилуй! – Он старался говорить весело, но на мой слух у него выходило страшно натужно.

Я сделала реверанс, сказала «добрый день сэр» и пригласила войти, очень любезно.

– Да-да. А тебя я здесь не встречал прежде, знаешь ли. – Преподобный Гренн сказал это притворно-ворчливым голосом, а потом издал свой характерный звук – не то чтобы смешок, не то чтобы вздох, а что-то среднее между ними, такое задушевное «ахх-хах!»

– Верно, сэр. Я новенькая.

– Ахх-хах! – повторил он и принялся понимающе кивать, украдкой разглядывая меня, пока я брала у него шляпу и пальто.

Преподобный Гренн, как я вскоре узнала, воображал себя хитрой лисой, от чьих глаз ну ничего не укроется. От него странно пахло чем-то навроде парафина, и башмаки у него скрипели, как старый галеон.

Я повесила пальто на крючок и повернулась. Преподобный продолжал кивать с проницательным видом.

– Ах-хах, – опять произнес он. – Новая служанка значит. – Несколько секунд он любовно обдумывал эту новость, потом наконец изрек: – Полагаю, у тебя очаровательное имя!

– Меня звать Бесси, сэр.

– О… Ну не беда. Не в имени дело… значение имеет, слушается ли человек Бога. А также соблюдает ли субботу… это само собой разумеется.

– Да, сэр.

– Я уверен, здесь ты будешь очень счастлива… Да, у тебя замечательная госпожа… вне всякого сомнения… Мы с ней… очень хорошие друзья…

Судя по виду, он настроился произнести длинную речь, изобилующую долгими паузами, поэтому я поспешила ввернуть «прошу вас следовать за мной, сэр» и быстро направилась к гостиной. Но преподобный остался стоять на месте с опущенными по бокам руками и вздернутыми плечами, самодовольно улыбаясь. Он явно еще не закончил со мной, и я готова поспорить на любые деньги, что мы по сей день торчали бы там, не прерви я разговор таким вот бесцеремонным образом. В общем я подошла к двери гостиной и постучала.