Текст книги "Тщеславие"
Автор книги: Джейн Фэйзер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)
– Ты пробудила интерес в Уиндхэме – раз, разожгла необузданное желание принца Уэльского – два, продемонстрировала себя женщиной, которой нравится пренебрегать Приличиями, – три и, наконец, пригласила к себе в дом сыграть по-крупному. – Руперт довольно улыбнулся. – Естественно, противозаконно. Судья Кеньон пригрозил леди Букингамшир, что протащит ее за повозкой и накажет плетьми за то, что она содержит игорный дом.
– Не может быть! – Глаза Октавии расширились, когда она представила, как тучная леди Букингэмшир плетется по улицам Лондона за телегой, а ее хлещут кнутом.
– Конечно. Не думаю, что даже Кеньон осмелится подобным образом наказать аристократку, – согласился с усмешкой Руперт. – Но угроза наделала переполоху.
– А каких успехов за этот вечер достиг ты? – Октавия вспомнила, как его палец заправлял в декольте непослушный сосок леди Дрейтон. – Удалось рассмотреть добычу?
– Ее там не было. По крайней мере я не видел.
– Ясно. А леди Дрейтон? Ее участие входит в твои планы?
Руперт пристально посмотрел на нее:
– К чему этот едкий тон, Октавия? Девушка откинулась на подушку и, отвернувшись к окну, стала вглядываться в темноту.
– Хотелось бы только знать, зачем я так старалась привлечь к себе сомнительное внимание принца, пока ты развлекался с дамой? Я считала, что у нас общее дело.
– Хорошо, я объясню тебе. – В голосе Руперта слышалось удивление, и девушке внезапно захотелось чем-нибудь в него запустить. – Маргарет Дрейтон – любовница Филиппа Уиндхэма. Я рассчитывал его немного к тебе подтолкнуть… Дать повод обозлиться на меня.
– Сомневаюсь, что ему требуется толчок. Он мной заинтересовался еще до того, как ты начал шалить с грудью леди Дрейтон.
Руперт рассмеялся:
– Все это игры, моя милейшая невинность. Развлечения такого рода ничего не значат, особенно со шлюхами вроде Маргарет Дрейтон.
– Так она тебе не нравится?
– О, эта леди бывает забавна, тем более если ее разозлить. Но я предпочитаю женщин посвежее.
– Неужели? – Октавия всмотрелась в белеющее напротив лицо. – Как мясо в лавке торговца – нележалых?
От изумления Руперт ответил не сразу:
– Постой-ка, Октавия. Чего ты на меня напустилась? Вечер прошел успешно. Добыча никуда не денется. Они все проторят дорожку на Довер-стрит, как только разнесется слух, что там затевается крупная игра, а об этом уж позаботятся королевские уста.
Октавия промолчала. Руперт мягко дотронулся до ее руки.
– Что тебя тревожит, дорогая? Ей не хотелось признавать правду: ревность казалась унизительной.
– Наверное, устала, – рассмеялась она, но смех прозвучал неубедительно. – Слишком много волнений. Все время бок о бок с членом королевской семьи…
Руперт не поверил в ее веселость, но сделал вид, что его устроило объяснение.
– У тебя хватит духу и дальше пренебрегать велениями моды? – спросил он, выпуская руку Октавии.
– Для этого не требуется никакой смелости. – Девушка приняла смену темы с облегчением. – Было бы страшно, если бы я была чучелом, а поскольку я знаю, что я де такова… – Она красноречиво пожала плечами.
Руперт обрадовался: уверенность Октавии доставила ему удовольствие. И была она вовсе не безосновательной: девушка весь вечер приковывала к себе всеобщее внимание. Не всем, естественно, нравилась, но разве можно, находясь в свете, не вызвать и чьего-то раздражения?
В целом начало показалось ему успешным. Только бы после сегодняшнего бала Октавия отбросила опасения и нерешительность. Они, безусловно, пройдут, когда она свыкнется с новой ролью, а пьеса обретет сюжет.
Глава 10
Экипаж подкатил к расположенному на Довер-стрит высокому дому. У парадного крыльца горел масляный фонарь, а в окнах нижнего этажа горел свет.
– Неужели папа еще не спит?
– Если так, то стоит пожелать ему спокойной ночи. – Руперт открыл дверцу кареты и спрыгнул на землю. – Не знаю почему, но я твердо уверен, что твой отец относится к нашему браку с недоверием. – Он подал руку, чтобы помочь Октавии сойти. – Ты так не думаешь?
– Наверное. – Октавия вышла из кареты. – Разве поймешь, что он думает, но в некоторых вещах папа невероятно прозорлив.
Стоило им подойти к двери, как она сама растворилась.
– Добрый вечер, Гриффин. Мистер Морган спит?
– Не думаю, миледи, – поклонился дворецкий. – Он только недавно вызвал меня и приказал принести новые свечи.
– Тогда мы поднимемся к нему пожелать доброго сна. – Руперт сбросил плащ. – Запирай, Гриффин. Вслед за Октавией он направился к лестнице.
– Не хочешь отправить горничную спать? – прошептал он Октавии на ухо. – Она не сделает больше того, с чем и я сумею справиться.
Октавия почувствовала его жаркий взгляд, от которого сладостно заныло в груди.
– Вы сделаете все гораздо лучше, сэр. – Она приоткрыла дверь в спальню. – Можешь отправляться к себе, Нелл.
Дремлющая в кресле у камина горничная вскочила.
– Мадам, я вовсе не сплю, – принялась она виновато оправдываться.
– Вижу, вижу… И все же ты мне больше сегодня не нужна, – улыбнулась Октавия горничной, понимая, как та боится потерять из-за какого-нибудь проступка место. – Ступай в кровать, Нелл. Увидимся утром.
– Хорошо, мадам. Только приготовлю свечи и разожгу огонь. Можно?
– Будь добра. – Октавия тихонько прикрыла за собой дверь.
Иногда ей казалось, что они живут на сцене, ограниченные рамками сюжета пьесы. Все домашние были членами труппы, хотя знали об этом только она и Руперт. Стоит только занавесу опуститься, и актеры потеряют места.
Совсем не обязательно, убеждала она себя. Если все пойдет как надо, они с отцом заведут хозяйство. К тому же человеческими жизнями здесь никто не склонен играть. И пока продолжается пьеса, у людей есть крыша и еда, а это лучше, чем положение большинства лондонцев.
Сама она познала, что такое бедность. Руперт это тоже знает, но беспокойства проявляет меньше. Или, может быть, скрывает… как скрывает очень многое.
Но сейчас, одернула себя Октавия, не время горевать о жалкой судьбе бедняков и ломать голову над тем, почему так безразличен к ним Руперт. Она поспешила в заднюю часть дома и уже в коридоре услышала в комнате отца голос Руперта.
– Добрый вечер, папа. – Оказавшись в светлой и теплой комнате, девушка радостно улыбнулась. – Ты что-то засиделся. Поздно не спишь.
– То же самое я могу сказать о тебе, – заявил Оливер, разглядывая дочь.
Он выглядел хорошо: пытливые карие глаза стали ясными, кожа на лице разгладилась и порозовела, пышная грива седых волос аккуратно причесана. На нем был отороченный мехом халат и отделанные мехом же тапочки. Повсюду в комнате лежали книги: грудились рядом с креслом на полу, высились стопками на столе, одна, раскрытая, лежала на ручке кресла. На коленях он держал грифельную доску, в пальцах – грифель, страница пергамента уже была покрыта паутиной его мелкого почерка.
– Мы веселились. Это совсем не то, что работать. Кстати, как движется твое дело?
– Хорошо, дочка. Уорвик, помните наш спор о Платоне? О влиянии пифагористов на его философию? Так вот, я нашел ссылку, которую искал… у Сократа… где-то здесь. – Он начал рыться в книгах, из которых, как из ежа иголки, во все стороны торчали закладки.
Руперт присел рядом со стариком, а Октавия устроилась на ручке дивана напротив. Кашель отца почти прошел, и сейчас, глядя на него, трудно было поверить, что благополучное течение жизни этого человека когда-нибудь прерывалось. Он вел себя так, словно и не было тех трех лет в Ист-Энде, дней голода и холода. Казалось, он даже не задумывался над тем, как удалось дочери сотворить маленькое чудо: он не помнил о прошлой жизни, не интересовался переменой их теперешних обстоятельств.
Когда Октавия объяснила, что они с Рупертом поженились без его согласия только потому, что он сильно болел и находился в бреду, Оливер не проронил ни слова. Октавия, приняв молчание за неодобрение, сочла нужным продолжить объяснения: стала тараторить, как отец был нездоров и как она подумала, что его состояние важнее приличий, и согласилась на скоропалительный брак, чтобы как можно быстрее перевезти его в теплое и удобное место.
Оливер только улыбался и говорил, что уверен: дочь знает, что делает. Она всегда понимала, что для нее лучше, и если теперь счастлива, то счастлив и он. Он обжился на Довер-стрит так, словно находился здесь с самого детства.
Руперт относился к старику на редкость внимательно – внимательнее, чем того требовали обстоятельства. Этого Октавия не могла не признать. И проявил такое знание древности, что Оливер Морган пришел в восторг. Не просто знания, заключила девушка, слушая их спор. Энтузиазм. Находил путешествия в малопонятный мир классики такими же увлекательными, как и отец.
Сама она давно уже потеряла интерес к научным изысканиям Оливера. Он учил ее строго в классических традициях, и для женщины Октавия с необычайной легкостью разбиралась в греках и римлянах. Судя по всему, Руперт, сложись его жизнь по-другому, стал бы заниматься наукой. Но, как догадывалась Октавия, он не мог получить образование. И все же чувствовал себя вполне свободно в древнем мире Греции и Рима. Где он учился, какие книги читал – этого он никогда не рассказывал.
– Я так продвинулся с этой статьей, что пора написать издателю. – Оливер со счастливым видом взмахнул гусиным пером.
Октавия вспомнила, что переписка отца с Алдербери, его издателем, прекратилась три года назад, но посчитала, что упоминать об этом не имело никакого смысла. Это только обидело бы его. Да и можно ли с уверенностью утверждать, что мистер Алдербери не ждет затаив дыхание сообщений об очередных успехах отца? Октавия поднялась.
– Пожалуй, пойду спать. Вечер был очень длинным. Тебе что-нибудь нужно, папа?
– Спасибо, дорогая, – улыбнулся Оливер и поцеловал дочь. – Я еще посижу. Может быть, и твой муж составит мне компанию. – Он повернулся к Руперту, и в глазах мелькнуло озорство. – Хотя скорее всего – нет.
– Прошу прощения, сэр. – Даже Руперт немного растерялся, увидев смешливые огоньки в глазах мистера Моргана. – Но я немного устал.
– Конечно, конечно. Молодые люди теперь уж не те. Ступайте спать, Уорвик. – Старик великодушно махнул рукой, а глаза все так же озорно светились. – А я буду философствовать один.
– Доброй ночи, сэр.
Когда дверь за ним закрылась, Оливер Морган улыбнулся. Неужели они полагают, что отец не догадывается, что происходит? Неужели Октавия считает его таким тупым идиотом, который даже не в состоянии заподозрить, что история с их браком – сплошной обман? Но обман, который вернул дочери законное место в обществе. Оливер не задавался вопросом, что делала Октавия, когда надолго исчезала во время их существования в Шордиче. А когда возвращалась, приносила заложенные ранее книги, потом они обедали за хозяйским столом, а в камине разжигали огонь. Эти маленькие чудеса требовали от нее огромного напряжения.
Теперь лицо дочери было всегда спокойным, глаза заблестели, а ее влечение к Руперту было так же очевидно, как радуга во время грибного дождя.
Оливер выпустил из рук книгу, прикрыл веки и откинулся на спинку кресла. Быть может, следовало поинтересоваться, чем занимается дочь, позаботиться о ее репутации и чести? Но после Харроугейта эти понятия потеряли для старика всякий смысл. И если он не задавал никаких вопросов в Шордиче, какое право имеет это делать сейчас?
Чернота захлестнула разум. Так случалось всегда, когда он задумывался о собственной беспомощности. Какой смысл во все это вникать? Только бередить покой своего духа!
Октавия счастлива – это самое главное. Отгоняя сон, Оливер тряхнул головой и снова взялся за книгу.
– Ты так и не сказал, что намереваешься предпринять, чтобы вернуть мне состояние, – проговорила Октавия, вынимая перед зеркалом заколки из волос. Девушка была обнажена, и от этого движения грудь приподнялась.
Еще одетый, Руперт лежал на кровати, заложив руки за голову, и с удовольствием наблюдал, как Октавия готовится ко сну.
– План еще не совсем готов.
– А он вообще-то есть? – Октавия вынула специальные прокладки, на которых держалась ее высокая прическа, и каштановые кудри упали на плечи.
– Безусловно.
– И ты не расскажешь, в чем он состоит? – Она взяла расческу.
Руперт соскочил с кровати:
– Дай-ка я тебя сам расчешу.
Руперт отобрал у нее расческу и принялся расчесывать длинные кудри.
– Ну, так и не скажешь?
– Рассказывать пока еще не о чем. А теперь не сбивай – я хочу досчитать до ста.
Наслаждение, которое доставляли Октавии движения расчески, заставило ее забыть о планах на будущее и предаться настоящему: глаза закрылись, она погрузилась в чувственную дрему.
Но стоило Руперту остановиться, как она открыла глаза. Из зеркала на нее смотрел Руперт. Его лицо было торжественно и серьезно. Он даже как-то торжественно положил расческу на туалетный столик, забрал волосы Октавии наверх, а потом резко отпустил, позволив каштановым кудрям рассыпаться по плечам.
На фоне черного шелка его одежд тело девушки казалось белым, как алебастр. Податливым и уязвимым в своей наготе. Ласковые руки обвились вокруг талии, ладони зажали груди, потом скользнули вниз, стали ласкать живот. Сердце забилось быстрее, когда она ягодицами ощутила его бедра. Колено мужчины проникло меж ног – шелк панталон холодил их нежную кожу. Колено двинулось вверх, и от восхитительной ласки Октавия прикусила губу. В зеркале она видела свое отражение: по мере того, как росло возбуждение, затуманивались и становились больше ее глаза, розовела кожа.
Руперт улыбнулся, довольный тем, что тело Октавии с такой готовностью откликается на его прикосновения.
Октавия прижалась к нему спиной, и он радостно рассмеялся ей в волосы.
– Мне нравится играть с тобой, любимая. Ты так необыкновенно отзывчива.
– Покоряюсь каждому твоему прикосновению. Точно глина в твоих руках.
– Покоряешься лишь в любовных утехах. А в других делах – я вовсе не уверен.
– Что ты хочешь этим сказать? – Октавия постаралась напустить на себя сердитый вид, но это ей не удалось.
– Сама прекрасно знаешь. – Руперт взял ее на руки и понес к кровати.
– Я задаю слишком много вопросов, да? Но я не могу слепо подчиняться тебе.
– Ладно, в данный момент давай определим области, в которых я пользуюсь безусловным авторитетом, – засмеялся Руперт. – Хотя бы вот эта. – Поспешно сорвав одежды, он скользнул в кровать. – Трепещите, мадам, предстоит очередное моральное падение.
– Уже дрожу, – шепнула Октавия, облизывая губы и стараясь схватить упиравшуюся ей в живот твердую плоть. – Даже голова кружится. – Подушечка большого пальца прикоснулась к влажному кончику. – Что значит в данный момент? – Октавия не прекращала ласку и в ответ услышала лишь стон удовольствия. Он навалился на нее, и под весом мужчины бедра разошлись. – Впрочем, я уже забыла, о чем спрашивала. По крайней мере в данный момент…
Часы на каминной полке пробили четыре. Дрова в очаге потрескивали. Порывы ветра громыхали оконной рамой. А из-под полога кровати все отчетливее доносились стоны наслаждения – тела Октавии и Руперта двигались в темноте во все возрастающем бешеном ритме.
– Четыре часа и все спокойно! – раздался голос ночного стражника и замер за углом Кинг-стрит.
Маргарет Дрейтон покидала Альмак среди последних гостей. Голова ее слегка кружилась от выпитого шампанского, поэтому мадам Дрейтон благодарно опиралась на руку крепко сложенного молодого джентльмена, слишком сосредоточенное выражение лица которого свидетельствовало о том, что он и сам не очень трезв.
– Где моя карета, Лоутон? – Маргарет оглядела быстро пустеющую улицу. – Я вас посылала за ней.
– Я ходил, мадам. – Молодой человек уставился в темноту, словно ожидая, что экипаж материализуется прямо из воздуха.
– Тогда почему ее нет? – В голосе светской дамы появились сварливые нотки.
– Моя карета к вашим услугам, Маргарет, – раздался рядом ровный голос графа Уиндхэма.
Леди Дрейтон живо обернулась к нему;
– Я думала, вы отправились домой еще час назад.
– Играл у Маунт Эдгекомб. Но партия в конце концов расстроилась – один из сторожей ее светлости вдруг решил, что дом намереваются посетить сыщики. – Граф усмехнулся. – Ложная тревога, конечно. Но желания играть у многих поубавилось.
– Представляю! Лоутон, вы оказались полной никчемностью. Идите-ка спать, – обернулась Маргарет к невезучему молодому человеку.
– Но я звал карету… Уверяю вас… – запротестовал он. – Не представляю, куда она могла запропаститься.
– Может быть, превратилась в тыкву, – сострил граф. – Мадам, мой экипаж вас ждет. – Он предложил Маргарет Дрейтон руку, и Майклу Лоутону не оставалось ничего другого, как откланяться.
– Уиндхэм, вы знаете, как создать удобства даме, – одобрительно заметила Маргарет, когда лакей набросил ей на колени плед. – В вашем обществе женщина не останется под дождем без зонта, не станет ждать на ветру экипаж, и ее не усадят в «Пьяцце» за дурной столик. Не то что с этим несчастным болваном Лоутоном.
– Это что, легкий флирт, Маргарет? – поинтересовался граф легкомысленно. – Если так, то малышу стоит посочувствовать.
Его спутница рассмеялась:
– Просто развлекаюсь, Филипп. Сама не знаю, зачем я ввязываюсь в эти скучные интрижки. – Она изящным жестом поправила на лице мушку. – Постоянно хочется быть в центре внимания.
– Конечно, – согласился граф. – Ас Рупертом Уорвиком вы тоже развлекались? – Обманчивый ровный тон исчез. Вопрос был поставлен остро, как нож.
– Вот тебе раз, Филипп! Что это с вами? – деланно рассмеялась Маргарет. – Уорвик – самый забавный из всех джентльменов.
– Мне просто хочется знать, кто еще пасется в этом огороде, – холодно отрезал граф. – В некоторых вопросах я очень щепетилен, хотя вам, конечно, этого не понять.
Леди Дрейтон побелела от нанесенного оскорбления. Неестественно яркие пятна румян на мучнисто-белом лице делали ее похожей на размалеванного шута.
– Не думаю, что правильно поняла вас, милорд.
– Да будет, Маргарет, не ломайте комедию, – хмыкнул граф и, подавшись вперед, резко взял ее за подбородок. – Я требую на ваше тело исключительных прав. Лишь ваш муж может так же требовать от вас все, что ему заблагорассудится, и вы как послушная жена должны во всем ему угождать. – Ангельское лицо Филиппа выражало кротость, но пальцы все больнее сжимали подбородок.
Маргарет всхлипнула и попыталась вырваться. В это время карету качнуло, и женщину швырнуло к ногам графа. Тот схватил ее за запястье и удержал в этом унизительном положении.
– Давайте закончим этот разговор. Я думаю, мы друг друга поняли. – И граф так же внезапно выпустил руку Маргарет и толкнул ее назад, на сиденье. – И зарубите себе на носу – шлюхи мне не нужны.
Светская дама смотрела на него потрясенная. Лицо графа неясно бледнело в сумерках кареты. То, как он заявил на нее свои права, привело Маргарет в замешательство. Она привыкла, что ухажеры, настойчиво добиваясь ее благосклонности, в конце концов оказывались в ее полной власти Филипп был не таков – она знала это. Однако Маргарет легкомысленно надеялась, что сумеет поставить его на место. Но то, что происходило сегодня, было невероятно и пугало ее. Она всегда боялась мужчин, еще в бытность свою в заведении у мадам, но там к ее услугам был колокольчик: стоило только позвонить – и появлялся крепкий лакей. А сейчас она одна, в карете Уиндхэма, управляемой его людьми, и помощи ждать неоткуда.
– Руперт Уорвик для меня ничего не значит. – Маргарет искоса взглянула в окно, пытаясь различить в темноте хоть один знакомый дом. Обычно расстояние от Альмака до ее дома на Маунт-стрит карета преодолевала за пятнадцать минут. А они, казалось, едут уже вечность.
Спутник Маргарет не отозвался – откинувшись на бархатные подушки, он просто смотрел на нее: глаза – две серые дыры в плоскости лица.
Маргарет почувствовала настоящий страх, словно она находилась в обществе дьявола.
– Почему мы так долго едем? – наконец выговорила она, забившись в угол кареты.
– Вы спешите домой, дорогая? – улыбнулся Филипп. – А я полагал, что вам доставит удовольствие небольшой тет-а-тет.
В сердце Маргарет закралось подозрение, которое постепенно превратилось в уверенность.
– Что случилось с моей каретой? Улыбка графа стала еще шире:
– Я ведь уже сказал: я надеялся, что вам будет приятен небольшой тет-а-тет.
– Так это вы ее отослали? – От обиды ей захотелось заплакать.
– Верно. – Он постучал в крышу кареты, и в ответ на его сигнал кучер повернул направо.
– Отвезите меня домой!
– Естественно. – Словно удивившись, он пожал плечами. – А куда же еще я вас везу? Минуты через две окажетесь прямо у своих дверей.
Маргарет молча сидела в углу. Она была слишком напугана, чтобы продолжать разговор. Наконец экипаж остановился. Узнав при свете масляного фонаря собственный дом, она так заспешила, что соскочила на землю, не дожидаясь, пока лакей отбросит лесенку. Граф высунулся из открытой дверцы:
– Простите, не буду провожать вас до самого порога, дорогая.
– В жизни больше с вами никогда не заговорю! – Голос Маргарет все еще дрожал, но вид собственного парадного всего в трех шагах придал ей смелости.
– Вы разбиваете мое сердце, мадам, – учтиво поклонился Филипп, и голова его скрылась в карете, дверца захлопнулась.
Всю дорогу, пока карета везла его домой, Филипп довольно улыбался. Маргарет ему надоела, но он понял это только сегодня, когда увидел ее вместе с Рупертом Уорвиком. Настала пора для новой интрижки. И для нее никто не подойдет лучше молодой, свежей и очень живой жены человека, которого он внутренне ненавидел.
Филипп выпрыгнул из кареты и легко взбежал по лестнице к дверям парадного подъезда. Он чувствовал такую бодрость и воодушевление, как будто сейчас был день, а не холодные и темные предрассветные часы. Двери растворились, прежде чем он успел постучать – ночной лакей хорошо понимал, что значит уснуть на посту, и чутко вслушивался в тишину, стараясь еще издали различить громыхание колес. Дверь за хозяином он не запер: с приездом графа жизнь в доме началась.
Мальчишка – чистильщик сапог, продрав глаза ото сна на холодном полу в судомойне, вышел со стороны кухни и, стараясь окончательно проснуться, тер грязными руками глаза. Вслед за ним вышагивал второй лакей – его непосредственный начальник – в ливрее, накрахмаленном парике и со связкой ключей в руках: нужно было открыть для горничных комнаты для утренней уборки.
Заметив графа, второй лакей схватил за шиворот мальчишку-чистильщика и сунул его под лестницу. Взгляд графа не следовало оскорблять видом семилетнего парня с всклокоченными волосами, испачканными руками, в переднике на щуплом тельце – даже в пять часов утра ему было не место в жилой части дома.
Филипп прошел прямо к себе в покои, где его ждал камердинер. Несмотря на бессонную ночь, слуга, казалось, желал лишь одного – немедленно исполнить любое приказание.
– Хорошо провели вечер, милорд?
– Спасибо, неплохо. – Граф опустился на стул и вытянул ноги.
Камердинер снял сапоги, потом осторожно помог избавиться от сюртука. Один взгляд на хозяина подсказал ему, что граф не расположен разговаривать, и он продолжал выполнять свои обязанности молча: облачил его светлость в бархатный халат, отдернул полог кровати, откинул покрывало. Потом застыл в ожидании.
– На этом все, Фредерике. – Филипп махнул рукой. – В постель я улягусь сам.
– Хорошо, милорд. – Камердинер с поклоном вышел из комнаты. Оказавшись в коридоре, Фредерике задумался. На его лице читалась неуверенность; никто не мог сказать, сколь долго продлится сон графа – он мог проспать и два, и шесть часов кряду. Сегодня утром господин показался беспокойным, а это означало, что колокольчик может позвонить уже через пару часов, а Фредерике ведь должен предстать перед хозяином свежим и бодрым, как если бы он проспал всю ночь. Значит, можно только немного подремать и тут же начинать готовиться к моменту, когда хозяин изволит его позвать.
Филипп мерил спальню шагами. Встреча с леди Уорвик и последующая ссора с Маргарет Дрейтон его возбудили, и кровь забурлила. Он вспомнил гибкую фигуру жены лорда Руперта, озорной блеск ее глаз, показавшийся таким многообещающим, изгиб рта, скромно прикрытую грудь. Во всем сквозила свежесть, и это пленяло больше всего. Ей, судя по всему, может скоро надоесть роль строгой пуританки, недавно вышедшей замуж.
Интересно, пойдут ли Руперту Уорвику рога? Филипп хмыкнул. Взгляд невольно упал на двери, ведущие в спальню жены. Ему рога не грозят.
Кровь в жилах разогревалась все сильнее, кожу покрыла испарина. Плоть под халатом напряглась.
В конце концов, у него есть жена. Дурная во всех отношениях, но ее тело было призвано удовлетворять его нужду. Филипп распахнул дверь спальни и ступил в темноту.
Полог кровати был задернут, и он резко отбросил его в сторону. Легация проснулась, как только скрипнула дверь. Она понимала, зачем пожаловал муж, и всегда боялась этой минуты. Он брал ее одинаково с тех пор, как зачал Сюзанну. Всегда среди ночи, внезапно, пробуждая ото сна, так что она часто не спала до рассвета, в страхе прислушиваясь, не раздадутся ли шаги супруга.
Филипп никогда не разговаривал с ней, только грубо ругался, когда проникал в ее тело, и непристойности помогали ему довести свое возбуждение до настоящего исступления. Он даже не делал вида, что Легация что-то значит для него. Он имел нужду, и ее долгом было ее удовлетворить.
Филипп тяжело опустился на матрас, грубо задрал рубашку и, схватив жену за запястья, завел руки за голову. От нестерпимой боли у женщины брызнули слезы.
Когда все осталось позади, Филипп ушел, не сказав ни единого слова, даже не задернув полог. Сквозь широкие окна в комнату хлынули первые, еще робкие лучи солнца, обещавшие ясный день. Женщина лежала с широко раскрытыми глазами, не пытаясь сдержать слез. Такова была ее жизнь, и поделать она ничего не могла. Пожаловаться некому. Отец не станет слушать, если она скажет ему хоть слово против мужа. В глазах церкви и закона супруг был ее господином, и то, как он с ней обращался, было лишь делом его совести. Герцог Госфордский за нее не заступится. Не заступится и весь мир.
