355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Джейн Фэйзер » Тщеславие » Текст книги (страница 14)
Тщеславие
  • Текст добавлен: 21 октября 2016, 23:15

Текст книги "Тщеславие"


Автор книги: Джейн Фэйзер



сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

Глава 16

Коляска подкатила к Довер-стрит. В дом Октавия вошла мрачная, опустошенная и обессиленная.

– Я иду спать.

Руперт передал ее плащ Гриффину.

– Отпусти Нелл, как только она расшнурует корсет.

– Я очень устала.

– И тем не менее… – улыбнулся он. Впервые ей захотелось воспротивиться обаянию его улыбки, ласкающим, обволакивающим ноткам в голосе. Усталость возникла в душе, а не в теле, тем труднее от нее было избавиться. С минуту она колебалась, затем повернулась и направилась к лестнице. Нельзя же спорить в вестибюле, когда рядом Гриффин. Но если Руперт заявится к ней в спальню, она прогонит его прочь.

– Принеси мне коньяк, Гриффин. – И Руперт прошел в библиотеку.

Через несколько минут туда с подносом проследовал слуга.

– Это все, милорд?

– Спасибо. Можешь запирать дом. – Руперт пригубил коньяк. Вечер выдался длинным и утомительным. Коньяк опалил горло и вызвал внутри жгучий, но успокаивающий вихрь.

Октавия, должно быть, снова оказавшись в объятиях Филиппа, обнаружила спрятанное на его теле кольцо. А скоро близнец познает ее великолепное тело во всем потаенном богатстве – станет ласкать снаружи, проникнет внутрь.

Фейерверком хрустальных осколков и коньячных брызг бокал разлетелся в камине.

Нет, он не сделает из нее проститутку. А ведь именно это он и собирался сделать. Для этого лишил девственности. И нечего притворяться, что все обстоит иначе.

Не имеет значения, что Октавия согласилась сыграть в его игру добровольно. Девушка не представляла, на что идет.

Признав то, что так старательно пытался скрыть от себя в течение нескольких недель, Руперт почувствовал величайшее спокойствие. Придется придумать другой план. Может быть, грабеж?

Он усмехнулся, но план не показался ему невыполнимым. Руперт не полагался целиком и полностью на Морриса и в поисках возможной жертвы сам держал ухо востро. В светских салонах Лондона он прислушивался, не пожелает ли какой-нибудь богатый глупец прогуляться по пустоши, где Руперт готов был его с радостью встретить. Может быть, так пересекутся их дорожки с братом?

Вместо того чтобы отправиться к Филиппу в постель, Октавия послужит наживкой, чтобы выманить его в пустошь А там уж будет ждать его Руперт.

Мысль блестящая! Теперь оставалось все как следует обдумать и составить план А сейчас наверху его встретит Октавия Жена стояла у кровати и с отвращением смотрела на ее изголовье.

– Взгляни, что сюда положила Нелл! – Октавия указала на лежащую на подушке выдолбленную в середине доску. – Она уверяет, что, если аккуратно на ней спать, прическа не испортится и парикмахера не придется приглашать целых три недели Целых три недели этого безобразия на голове 1 – Но, миледи, там, где я до вас служила, госпожа всегда спала на деревянной подушке, – со знанием дела заявила Нелл. – Ночной колпак предохранял голову, и утром она выглядела точно от парикмахера. – Служанку разочаровало, что ее предусмотрительность не была по достоинству оценена.

Октавия посмотрела на нее с раздражением. Она понимала, что Нелл непросто с новой госпожой – необычная внешность леди бросала тень на служанку – ведь та должна отправлять хозяйку в свет прилично одетой и причесанной. А восторг Нелл, который она открыто проявляла во время процедуры изготовления и напомаживания прически, только усилил досаду Октавии.

– Ты должна знать, что я не намерена сохранять волосы в подобном виде ни минутой дольше, чем это нужно Утром ты мне их вымоешь, а сейчас вытащи прокладки и заколки и тщательно расчеши. Надо поскорее избавиться от этого ужаса.

Служанка неодобрительно поджала губы, но возражать не решилась и достала из туалетного столика расческу с серебряной ручкой.

– Подожди-ка, Нелл. Дай сюда. – Руперт протянул руку к расческе. – Можешь отправляться спать.

Горничная удалилась, всем своим видом показывая, что оскорблена в лучших чувствах.

– А я рассчитывал, что ты отпустишь ее, как только она тебя расшнурует. – Руперт устроился в кресле у окна.

– Я очень устала. – Октавия непроизвольно поглаживала себя по шее. Но вдруг прикосновение собственных пальцев напомнило, как ее горло сжимали руки Филиппа. И она замерла.

– Ты не возражаешь, если мы не будем… В общем, знаешь, мне очень хочется спать, – смутилась она. Еще ни разу Октавия не выставляла из постели Руперта и даже не представляла, что может этого захотеть.

– Конечно, нет, – спокойно ответил он. – Пододвинь сюда пуфик. Я расчешу тебе волосы. – Руперт указал место на ковре у своих ног.

Он чувствовал в Октавии нечто такое, что сильно его беспокоило: безразличное, усталое сопротивление, скорее даже отталкивание, которое, казалось, шло из самых глубин ее существа.

Пробивший себе дорогу в жизни исключительно благодаря силе собственной натуры, Руперт не представлял иного способа преодолеть странное настроение жены, как подчинить ее своей воле.

Октавия неохотно послушалась, через всю комнату перекатила ногами пуф и села рядом с мужем.

В комнате повисло молчание. Руки Руперта разбирали пряди волос, вынимали заколки и прокладки, и наконец напомаженная и напудренная масса рассыпалась по плечам.

– Сколько ты заплатила парикмахеру? – словно бы невзначай спросил он, погружая расческу в слипшиеся кудри.

– Пять гиней. А что?

– Видимо, поэтому дамы стараются сохранить прическу как можно дольше, – усмехнулся Руперт.

– Ты обвиняешь меня в транжирстве? – Октавия попыталась обернуться и посмотреть, не шутит ли он, но Руперт положил ей ладонь на макушку и удержал голову.

– Нет, просто размышляю.

Расческа пошла сквозь волосы свободнее, и Октавия незаметно стала расслабляться; а белая пудра все сыпалась и сыпалась на ковер у ног. Руперт всегда получал удовольствие, расчесывая волосы жены, и превратил этот процесс в настоящий чувственный ритуал.

Руперт не прекращал своего занятия до тех пор, пока волосы не заблестели. Тогда он отбросил расческу, и сильные руки прошлись по шее, размяли мускулы на плечах и спине.

– Сквозь пеньюар как следует не получится. – Голос Руперта прозвучал неестественно громко. – Сними и ложись на кровать.

Октавия очнулась. Она по-прежнему хотела заснуть одна. Не желала, чтобы к ней прикасались, ласкали, принуждали к страсти. Только не сейчас, когда все мысли устремлялись в завтрашний день. Ведь именно завтра ей предстояло совершить то, что ждал от нее Руперт – лечь в постель с другим человеком.

– Я устала, – только и сумела выговорить она, но слова прозвучали вовсе не так твердо, как ей бы хотелось.

– Я знаю. Поэтому делай, что я говорю. От его холодной властности, которую Октавия так хорошо изучила, сопротивление вспыхнуло и разгорелось с новой силой.

– Послушай, Руперт, я не хочу сегодня любви.

– А разве я говорю о любви? – Он поставил ее на ноги. – Не хочешь любви – не надо. Один, без тебя, я ею наслаждаться не могу. Я думал, это ты уже поняла.

Руперт журил ее, как непослушного ребенка, а сам между тем одним ловким движением стянул через голову пеньюар.

– Я знаю, ты устала и напряжена, точно пружина. Я хочу тебе помочь. Так что будь хорошей девочкой и исполняй все, что я говорю.

Октавия негодующе посмотрела на него, но Руперт только рассмеялся. В такой ситуации он чувствовал себя, как рыба в воде.

– Пойдем, – покровительственным шлепком подтолкнул он ее к кровати. Октавия упрямо выпрямилась.

– Ты не хочешь меня слушать. Я же тебе сказала, что хочу побыть одна.

– У тебя есть что-нибудь вроде мази или масла? – Руперт направился к туалетному столику. – Мне нужно смягчить руки.

– Это еще зачем?! – не веря собственным ушам, воскликнула девушка. – Потрескались или еще что-нибудь?

– Да нет, глупышка… А, вот это подойдет. – Руперт взял алебастровый сосуд, в котором хранилось благовонное масло для ванны.

– Что ты собираешься делать? – Октавия по-прежнему упрямо сидела на постели. На ней ничего не было, лишь роскошные волосы прикрывали голые плечи, а из карих глаз исчезли безразличие и скука.

– Сварю тебя в масле, если не будешь слушаться, – усмехнулся Руперт и поставил алебастровый сосуд рядом с кроватью.

Октавия в раздраженном недоумении взглянула на него, а он принялся не спеша раздеваться, аккуратно складывая одежду на стуле. А когда повернулся к кровати, Октавия заметила, что он вовсе не возбужден.

– Не хочу испачкать маслом костюм, – весело объяснил он, затем повелительно сказал:

– На живот!

– Нет… А зачем?

– Затем, что ты хочешь уснуть, и я помогу тебе уснуть, – объяснил Руперт с подчеркнутым терпением. – Так что во имя мира и согласия в нашей семье не заставляй меня повторять одно и то же дважды.

– Чума на твою голову, Руперт Уорвик! Ты… ты – настоящий вандал! – заключила Октавия и с необыкновенной грациозностью перевернулась на живот.

– О, я бы так не сказал, – возразил муж, усаживаясь ей на зад. – Только и думаю, как бы сделать тебе лучше. Разве это можно назвать вандализмом?

– Можно, – пробурчала она в подушку и при этом, стараясь его сбросить с себя, энергично взбрыкнула. Руперт только рассмеялся и смазал маслом руки.

– Посмотрим, что ты запоешь через несколько минут. Руки мужа принялись кружить по плечам; казалось, его пальцы проникают в самые мышцы, до позвоночника – от поясницы до шеи. Октавия утонула в пуховой постели, глаза сонно закрылись, строптивые мысли улетучились из головы.

Ощутив в жене перемену, Руперт про себя улыбнулся. Сколько раз во время странствий он то же самое проделывал для своего наставника. Полная скитаний жизнь, пьянки и драки, ночи в сырости на чердаках превратили в последние годы тело старого Уорвика в сосуд страданий и боли. Артрит и подагра его совсем одолели. Руперт научился приносить другу облегчение, но заниматься атласным телом Октавии оказалось делом совсем иным.

Пальцы спустились ниже и задержались в ложбинках поясницы. Октавия тихо заворчала, но Руперт не ощутил никакого сопротивления. Тогда он передвинулся так, чтобы сидеть верхом на бедрах, и круговыми движениями ладоней принялся массировать упругие округлости.

Он старался, чтобы прикосновения получались чувственными, но не любовными, и избегал двух впадин внизу, у начала ног. Подобная жертва, однако, требовала к ним особого внимания, и кровь Руперта забурлила.

Он передвинулся дальше к икрам и стал растирать бедра, снова не позволяя себе коснуться внутренней их стороны. Сильные пальцы разминали мускулы, разглаживали подошвы ступней. Октавия не шевелилась, и лишь по пробегавшим по коже мурашкам Руперт понимал, что она не спит.

Она уплывала в забытье, растворялась в томной неге. И когда муж перевернул ее на спину, тело было податливым, как глина. Она лишь чувствовала его бедра, которые теперь невесомо соприкасались с ее ногами. Руперт наклонился вперед, пальцы осторожно разглаживали веки, прошлись по щекам и лбу. Нежные, но сильные ладони переместились на грудь, круговыми движениями спустились к животу. Октавию пронзил томительный разряд наслаждения.

Руперт взял ее за руки, растер запястья, затем по нежной внутренней стороне рук поднялся к плечам.

Октавия смутно чувствовала, что муж улыбается. Он снова перевернул ее на живот. Девушка утонула в перине и почувствовала его тело на своем.

– Оказывается, у меня меньше самообладания, чем я предполагал, – прошептал он ей на ухо. – Ты не возражаешь?

– Нет, – ответила Октавия в подушку. – Давай. – Ее бедра раздвинулись.

Руперт подсунул руки ей под живот и скользнул внутрь. Жаркий огонь, захлестнувший тело, принес всеобъемлющий покой и благодарность за то, что горести, страхи и дурные предчувствия отошли в тень. Не нужно было думать об одиноком будущем, осталось лишь чувственное настоящее.

Октавия стала засыпать уже тогда, когда он еще был в ее теле. Руперт лежал рядом и слушал ее ровное, глубокое дыхание. Расслабленная тяжелая рука лежала на ее талии. Нужно найти выход из тупика. Нет, он завладеет кольцом, но не даст Октавии пожертвовать собой.

Ровно в два, как и было обещано, к дому на Довер-стрит подкатила карета. Октавия стояла у окна гостиной на первом этаже, и, хоть мысленно она была готова к этому событию, в груди у нее похолодело. Лакей спрыгнул с запяток, открыл дверцу, откинул лесенку и только после этого поднялся по ступеням к подъезду дома Уорвиков.

Октавии сделалось почти дурно, выступила испарина. Руперт из дома уехал, но предполагал в половине пятого вернуться к обеду. Как долго длятся дневные свидания? Достаточно ли двух с половиной часов? Поскольку Филипп в амурных делах слыл знатоком и сам назначал время, Октавия заключила, что промежутка с двух до четырех вполне достаточно, чтобы удовлетворить разыгравшееся после полдника вожделение. Но сможет ли она потом заговорить за столом с Рупертом? Сможет ли небрежно швырнуть ему кольцо и преспокойно заняться жареной куропаткой, словно бы ничего не случилось? И он лишь кивнет в благодарность и сделает вид, что ничего не произошло.

Октавия натянула перчатки, разгладила на пальцах тончайшей выделки кожу и шагнула к двери. Гриффин с плащом поджидал ее в вестибюле, и Октавия автоматически ответила, когда он пожелал ей доброй дороги.

Октавия забралась в карету графа. Слуга поднял лесенку и захлопнул дверь. В воздухе просвистел кнут кучера; лошади дружно взяли с места рысью, и вскоре экипаж свернул с Довер-стрит.

Нет, думала Октавия с холодной тоской. Как только дело с Филиппом Уиндхэмом будет закончено, прекратятся отношения и с Рупертом Уорвиком. Раз она побывает в постели другого мужчины, не сможет уже повториться сегодняшняя ночь. Даже если она отдалась с согласия… нет, поощряемая любовником. Даже? Вероятно, она хотела сказать, потому что?

Октавия закрыла глаза. Раздобыв кольцо, она выполнит свою часть сделки. И не вынесет, если Руперт вновь до нее дотронется.

Карета остановилась, Октавия ждала. Сердце бешено колотилось. Но вот дверца наконец открылась, и в глаза ударил яркий солнечный свет.

Девушка накинула капюшон и вышла из экипажа. Входная дверь отворилась, показался дворецкий. Ее рука легла на изящные кованые перила, и Октавия с трудом поборола желание вцепиться пальцами в металл, как утопающий хватается за соломинку.

Она очутилась в вестибюле с мраморным полом. Дворецкий поклонился, горничная присела в реверансе. Но оба не произнесли ни звука, словно Октавия была плодом воображения, лишь призраком. Горничная молча указала на лестницу с двумя пролетами, упирающуюся в полукруглую площадку.

Неожиданно Октавия услышала шорох шелков и уголком глаза различила какое-то движение. У дверей стояла Летиция Уиндхэм. Ее лучистые глаза казались двумя изумрудами на бледном лице.

Октавия отвела взгляд и поспешила за служанкой. Она чувствовала себя так, точно находится в пустоте, перемещается в вакууме. Казалось, ноги несут ее, не касаясь лестницы, рука парит над перилами и вовсе не она ступает по ковру, туда, к двойным белоснежным дверям.

Октавия шагнула внутрь.

Филипп Уиндхэм отдыхал в глубоком кресле у потушенного очага, на коленях лежала книга. Он поднялся навстречу Октавии.

– Дорогая, а вот и вы. – В голосе Филиппа прозвучала хрипотца, которую она раньше не замечала.

– Как видите. – Гостья сняла перчатки. Граф легкими шагами танцора подошел к ней; гибкое худощавое тело двигалось с необычайным изяществом. Снял с головы Октавии капюшон, сжал лицо меж ладонями, жадно потянулся к губам, и эта напористость наполнила ее новым страхом. Из глубины естества поднялось отвращение.

Уиндхэм выпустил ее лицо, отошел на шаг и неулыбчивыми глазами принялся рассматривать гостью, в его жестоких зрачках затаился голод. Взгляд блуждал по ее телу, проникал под одежду. На секунду он задержался на зашнурованной груди. Филипп протянул руку и неспешно ослабил шнуровку.

Корсет стал свободнее, и Октавия вздохнула глубже, но от ожидания бешено забилось сердце.

Филипп довольно улыбнулся, но в следующий миг он отвернулся от гостьи и направился к столику, где стояли графин и бокалы.

– Мадера.

Слово прозвучало не как вопрос, а как констатация факта, и Октавии не оставалось ничего другого, как кивнуть головой. Она приняла бокал и пригубила сладкое вино, надеясь, что оно вернет ей мужество.

Филипп был одет по-домашнему: без сюртука и без галстука, в просторном парчовом "халате поверх жилета, в рубашке и панталонах. Глаза Октавии были прикованы к жилету – под бежевым, собранным в оборку шелком она старалась разглядеть маленький карман и крохотный мешочек в нем.

Поставив бокал на столик, Октавия подошла к Филиппу, положила руки на плечи, затем просунула под полы халата и осторожно сбросила его на пол.

Граф стоял не шевелясь, лишь иногда подносил к губам бокал. Глаза его сузились. Руки Октавии заскользили по телу, и она моментально нащупала то, что искала. Сердце радостно забилось. Теперь, когда она знала, где находится кольцо, было так просто его взять.

Она стала расстегивать жилет – пуговицу за пуговицей, моля Бога, чтобы Филипп принял за страсть то, что было на самом деле страхом.

Но вдруг он схватил ее за запястья:

– Мне не нравятся женщины, которые берут на себя такую смелость. – Голос прозвучал удивительно холодно, в глазах появился лед.

Руки Октавии безвольно повисли вдоль тела. Она ощущала себя шлюхой, которая по неумению оскорбила клиента.

– Извини, Филипп, – пробормотала она. – Я и сама нахожу себя слишком пылкой.

Уиндхэм улыбнулся, а Октавия почувствовала дикую ярость. Ей безумно хотелось чем-нибудь швырнуть в него, чтобы согнать с губ торжествующую усмешку.

Одной рукой – другая по-прежнему сжимала бокал – он продолжил работу Октавии: расстегнул жилет и изящным движением сбросил его с плеч. Одежда упала на пол, и Филипп носком ботинка отбросил ее подальше.

Нужно как-нибудь дотянуться… Изобразить милую домашнюю шалость? Расправить жилет, потом свернуть…

– Сними платье! – Грубая команда оборвала ее беспорядочно мечущиеся мысли. Пальцы дрожали, расстегивая крючки на юбке, бестолково суетились на распущенной шнуровке лифа.

Филипп притянул ее к себе; пальцы жадно ощупывали тело под рубашкой. Октавия не проронила ни слова, выкинула из головы все, сосредоточилась на одном: как бы дотянуться до пола, до жилета, запустить пальцы в карман, зажать в кулаке мешочек.

Внезапно она поняла, что он толкает ее назад, к кровати; упала на нее.

Никаких любовных игр, ни томительных приготовлений, ни огненных ласк.

Она старалась не смотреть, как он стаскивает с себя панталоны, как расстегивает рубашку. Но тут впервые заметила в его движениях поспешность. В одном нижнем шерстяном белье Филипп склонился над ней, задрал нижнюю юбку, обнажив ее бедра. Пальцы все выше и выше. Еще секунда, и она будет раздета. Тело станет уязвимым для возбужденной напрягшейся плоти, стремящейся вырваться из шерстяных кальсон…

Внезапно раздался немыслимый треск и следом целая какофония звуков: пронзительный крик, стон ужаса и боли – и комната наполнилась клубами сажи.

– Боже!

Граф Уиндхэмский обмяк, на лице появились удивление и досада. Он скатился с кровати. Октавия силилась встать, но задыхалась под дождем маслянистых черных хлопьев. К горлу подступал почти истерический смех, и оттого, что она всеми силами пыталась его сдержать, из глаз потекли слезы. Мысли вертелись вокруг одного: что с таким сокрушительным эффектом разбило вдребезги вожделение графа?

Филипп стоял у камина, лицо пылало яростью. На корточках внутри очага тряслось от страха то, что сначала показалось Октавии маленьким черным зверьком.

Девушка спрыгнула на пол и, не обращая внимания на сцену у камина, одернула нижнюю юбку. Она уже собиралась подхватить жилет, как раздался звук удара и вслед за ним душераздирающий вопль – явно человеческий.

– Нет! – Октавия быстро обернулась к камину. Граф занес руку с кожаным ремнем, чтобы нанести еще один удар существу у своих ног.

– Не надо! Он не виноват! – Одним прыжком Октавия оказалась у противоположной стены и перехватила руку Филиппа. – Он еще совсем ребенок. Наверное, заблудился в дымоходах.

Граф яростно вырвал руку, и ремень вновь засвистел в воздухе. Мальчишка заплакал, прикрыл ладонями голову.

Октавия вовсе позабыла, зачем она здесь. Не вспомнила даже о лежащем на полу жилете, не сообразила, что стоит в одной рубашке и нижней юбке, а граф Уиндхэмский в нижнем белье. Собрав последние силы, она вырвала ремень:

– Не позволю, Уиндхэм!

Филипп уставился на нее в недоумении. Лицо Октавии было испачкано сажей, но глаза сверкали золотым огнем. Ремень она сжимала так, словно это было оружие, которое она готовилась использовать против него самого.

Вскоре до Уиндхэма дошел недостойный, нелепый смысл сцены. К тому же рухнули все его планы.

Граф непристойно выругался и подобрал одежду. Октавия с сожалением наблюдала, как он надевает жилет. Но уже в следующую минуту она стряхнула с себя оцепенение и нагнулась, чтобы лучше рассмотреть все еще воющее в камине несчастное существо.

На вид мальчишке было не больше четырех-пяти лет, точнее Октавия сказать бы не решилась, настолько он был изможден. Лохмотья грязной рубашки не могли прикрыть обтянутые кожей ребра. Ремень Филиппа оставил багровые полосы на и так уже исхлестанной спине. Даже под налипшей сажей было видно, что колени и локти сильно кровоточили, а когда Октавия попыталась поднять его и поставить на ноги, мальчишка закричал от боли – его подошвы пылали от порезов и ожогов.

– Бедное дитя, – произнесла Октавия. В Шордиче она видела, как трубочисты разжигают в каминах огонь, чтобы перепуганные насмерть малыши лезли в кромешной тьме вверх по дымоходу, как посылают детей постарше, чтобы те снизу тыкали им в пятки иголками и острыми палками, заставляя пробираться к трубе. Все эти ужасы Октавия знала, но никогда не сталкивалась лицом к лицу с их результатом.

Она подняла глаза: Филипп смотрел на нее с невыразимым отвращением.

– Уходите! И побыстрее одевайтесь. Я не могу позвать его старшего, пока вы торчите здесь в нижней юбке.

Как только трубочист услышал о старшем, он завопил еще сильнее.

– Он меня прибьет… Я снова заблудился. – Рыдания становились громче. Мальчишка понимал, что совершил непростительный грех – рискнул спуститься в комнату, где его могли увидеть жильцы.

– Ничего он тебе не сделает, – твердо заявила Октавия, надевая платье. – Милорд, я забираю ребенка с собой. Если хозяин начнет скандалить, пусть приезжает на Довер-стрит. Я утрясу с ним дела там.

Словами нельзя описать выражение, появившееся на лице Филиппа.

– Возьмете его с собой? – наконец выдавил он. – Шальная женщина! У вас в голове ветер. Это же подмастерье трубочиста.

– Именно, – отозвалась Октавия, зашнуровывая лиф платья.

– И как вы объясните, откуда вы его взяли? – Филипп сделал шаг к сидящему в камине ребенку. Тот испуганно переводил взгляд с мужчины на женщину. Белки глаз ярко белели на зареванном черном лице.

– Какое это имеет значение? – Октавия надела туфлю.

– Большое! – Граф ухватил мальчишку за руку, выдернул из камина и швырнул на пол. Ребенок снова заплакал.

Внезапно Октавия поняла, что тревожило Филиппа. Любовные связи не настолько порицались в обществе, чтобы могли погубить репутацию. Другое дело – разнести по свету, как амурные забавы графа Уиндхэмского прервал провалившийся в камин трубочист.

Услышав такое, люди покатятся со смеху, и через десять минут Филипп сделается посмешищем всего Лондона. Разве он сможет это пережить?

Смех снова заклокотал в горле, но Октавия переборола себя, потупила глаза и занялась второй туфлей.

– Милорд, вам нечего беспокоиться. Ни ваше имя, ни этот дом упоминаться не будут. Я скажу, что мальчишку нашла у себя.

– А когда его хозяин заявится к вам, постучит в дверь и потребует назад свою собственность? – Граф вытер губы платком. – Что будет тогда?

– С ним я разберусь, – ответила Октавия решительно, и в это время с пола вновь послышался плач.

– А муж? – Филипп, казалось, не мог поверить собственным ушам. – Как он посмотрит на вашу филантропию? – Тон графа сделался ехидным.

– Ему я ничего объяснять не буду. – Набрасывая на плечи плащ, Октавия лучезарно улыбнулась. – Хозяйство веду я, милорд. Муж им не интересуется, если все идет так, как он хочет. Уверяю вас, о происшедшем он ничего не узнает.

Филипп окинул взором сцену неудавшейся любви. Он не боялся, что прислуга узнает о гостье в его спальне. Другое дело, если Октавию увидят сейчас, когда в комнате такой кавардак. Слуги непременно сделают собственные выводы. Надо побыстрее ее сплавить, пока слух не разнесся по дому. А когда она будет далеко, все сделают вид, что гостьи вовсе не было. Если же Октавии пришла в голову сумасшедшая мысль забрать с собой ужасную причину всех беспокойств, что ж, это ее дело. Ему же ни минутой дольше не хотелось глядеть на разор в собственной спальне.

Сама она вряд ли вымолвит хоть слово в обществе. Ведь тогда и ее сделают посмешищем. А если подмазать трубочиста, об этой истории никогда не узнают.

– Поспешите, – коротко приказал он и направился к двери.

Октавия подхватила ребенка и, не обращая внимания на сажу и грязь, завернула в плащ.

– Ведите нас, милорд!

Филипп был слишком увлечен мыслью о том, как бы быстро и незаметно вывести Октавию из дома, чтобы услышать в ее голосе иронию.

– Пройдете в боковую дверь. Надеюсь, вы не в обиде, что придется взять наемный экипаж. Моя карета привлечет к вам внимание. К тому же я не хочу, чтобы этот замарашка ее измазал.

– Я прекрасно доеду в наемном экипаже. – Лучезарная улыбка по-прежнему скрывала иронию в голосе и презрение в глазах. Ребенок на руках затих.

Филипп поспешно провел их по коридору, потом вниз по внутренней лестнице, еще один коридор, и вот наконец выход на улицу. Переулок за ней выводил на Йорк-стрит.

– На Йорк-стрит много извозчиков, – скованно заметил он.

– Вы ко мне очень добры, милорд. – Не выпуская мальчишку из рук, Октавия присела в реверансе.

Поклон получился комичным. Но Филипп, который хотел лишь одного – как можно скорее отделаться от гостьи и забыть позорный для своего достоинства эпизод, – снова не различил иронии.

Едва кивнув, он только что не выпихнул их на улицу и тотчас захлопнул за ними дверь.

– Ну и джентльмен! – жизнерадостно воскликнула Октавия. – Жалкий, малодушный тип! Испугался, что я разнесу эту историю по городу. Обидно, что этого нельзя сделать!

Она посмотрела на ребенка:

– У тебя есть какое-нибудь имя?

– Фрэнк.

– Ладно, Фрэнк, поехали домой. Ты вовсе не то, что я собиралась отсюда привезти. Но не важно. Будем надеяться, что у нас еще все впереди.

Октавия понимала: ее хорошее настроение возникло оттого, что отсрочен приговор. Отсрочка не могла быть долгой, но от этого она не была менее замечательной.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю