Текст книги "Тщеславие"

Автор книги: Джейн Фэйзер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)

Глава 17

– Так, так, Октавия, что это, черт возьми, ты несешь?! – воскликнул Руперт, когда дверь открылась и на пороге появилась Октавия с Фрэнком на руках.

– Это Фрэнк. – Глаза ее горели, губы смеялись. Руперт подошел поближе, приставил к глазам лорнет и, недоверчиво нахмурившись, стал разглядывать странную ношу жены.

– Подмастерье трубочиста?

– Угадал. С бедолагой ужасно обращались. – Октавия погладила ребенка по голове. Его лоб был так изукрашен синяками и сажей, что нельзя было понять, где одно, где другое.

– Где ты его взяла? – Руперт протянул руку, чтобы потрогать мальчика, но тот испуганно прижался к Октавии и заплакал.

– Долгая история и очень забавная, – усмехнулась она. – Расскажу, но сначала я займусь Фрэнком и переоденусь. Наверное, я выгляжу так, словно ползала по трубам сама.

В ее веселости было что-то необычное – Гриффин, отправь мальчика на кухню. Его надо вымыть, но только осторожно: он весь в царапинах и ссадинах. Посмотри, можно ли подыскать ему что-нибудь из одежды, накорми, а потом приведи ко мне.

Она улыбнулась дворецкому. Фрэнк по-прежнему прижимался к ней, как испуганный зверек, но Октавия решительно передала его оторопевшему Гриффину.

– Как вам угодно. Миледи.

– Спасибо. – Октавия отряхнула юбку. – И пошли ко мне Нелл. Платье, кажется, окончательно испорчено.

Октавия поспешила к лестнице, явно не интересуясь, какое впечатление произвела на дворецкого, а тот в замешательстве смотрел ей вслед.

Потом со вздохом прошествовал в сторону кухни, стараясь держать трубочиста подальше от себя. Руперт нахмурился и прошел в спальню жены.

– Гриффина за всю жизнь так ничего не ошарашивало, – заметил он осторожно. – Ради Бога, скажи, где ты нашла это существо?

– Он упал из трубы. – В ее голосе слышался смех, но пальцы, развязывающие шнуровку лифа, дрожали. – Ему лет пять, и, готова спорить, он весит не больше котенка-заморыша.

– Из какой… я хотел спросить, из чьей трубы он упал? – Теперь он знал наверняка: с Октавией что-то случилось. Ее глаза лихорадочно блестели, а смех скорее походил на истерику.

– Долгая история… А вот и Нелл! – Октавия сияющими глазами посмотрела на вошедшую служанку. – Взгляни, что-нибудь можно сделать с этим платьем? Оно одно из моих любимых. И приготовь побольше горячен воды: сажа такая жирная – с одного раза не отмыть. В волосах ее тоже полно. – Октавия перескакивала с одного на другое, продолжая вынимать из прически заколки.

– Оставляю тебя с Нелл, дорогая. Сказать Гриффину, чтобы подавал ужин на полчаса позже?

– О нет, я прекрасно успею, – ответила она все так же, будто второпях и слегка задыхаясь. – Разве мы не идем после ужина в оперу?

– Наш поход можно отменить, – ласково возразил Руперт.

– Но сегодня дают «Ифигению в Тавриде». – Фраза прозвучала глухо, потому что Нелл как раз снимала платье через голову Октавии.

– Да, твой любимый Глюк, – улыбнулся муж, но его глаза оставались серьезными.

– Можем опоздать на первый акт. – Октавия присела к туалетному столику и посмотрела в зеркало. На нее глянуло перемазанное сажей лицо. – Да, недаром извозчик глядел на меня так косо. Клянусь, он был уже готов отказаться от платы.

– А ты что, разъезжала по городу в наемном экипаже? Мне казалось, у нас есть карета и коляска. Или я ошибаюсь?

– Не надо острить, сэр, – смешливо упрекнула она мужа, вытирая лицо полотенцем. – Если папы не будет за столом, за ужином я тебе все расскажу. Ужасно повеселишься. А сейчас дай мне одеться, а то мы до полуночи не сядем есть.

– Согласен. – Руперт кивнул и отправился в библиотеку. Меж бровей у него залегла глубокая складка.

– Милорд?

– Да, Гриффин.

Обычно бесстрастное лицо слуги сейчас выражало глубокое негодование.

– Э-э-э… этот протеже леди Уорвик, милорд…

– Что с ним не так?

– Он отказывается мыться.

– Ее сиятельство меня заверила, что ему не больше пяти лет и он весит не больше котенка-заморыша. Трудно поверить, чтобы два лакея не могли его усадить в ванну с горячей водой.

– – Но он кусается.

– Надень на него намордник.

– Но ее сиятельство приказала обращаться с ним осторожно.

– Ее сиятельство не узнает.

– Хорошо, милорд. – Дворецкий поклонился с видом оскорбленного достоинства.

Руперт налил шерри. Благотворительность Октавии его особенно не удивила. Она на своем печальном опыте знала, в каких страшных условиях порой живут люди, поэтому чужая боль вызывала у Октавии острое сострадание. Но здесь было нечто другое. История невероятно забавна, сказала Октавия, однако ее веселье не нравилось Руперту. Мальчишка провалился в трубу. Ничего невероятного в этом тоже нет – трубочисты работают в домах.

Но в чью трубу? Не в ее же. Подруги? Тогда почему не сказать об этом прямо? К чему хитрить? И откуда это странное возбуждение?

Десять минут спустя Октавия появилась в библиотеке. Она приготовилась к поездке в оперу: надела корсаж из танжерского шелка и просторную юбку из узорчатой оранжевой тафты.

Улыбаясь, она впорхнула в комнату. На ногах красовались божественные туфли, по плечам рассыпались каштановые кудри, белизну изящной шеи подчеркивала черная бархотка, расшитая искусно сделанными стразами бриллиантов и жемчужин.

– Будь добр, Руперт, налей мне шерри. Интересно, на кухне управились с Фрэнком?

– С некоторыми трудностями, – холодно ответил муж, берясь за графин. – Он кусается.

– Конечно, он напуган, – заметила Октавия как нечто само собой разумеющееся и с благодарной улыбкой приняла бокал. – Как ты думаешь, можно будет его воспитать, чтобы получился паж?

– Где ты его взяла?

– Отдам его отцу, – продолжала девушка, словно не слыша его вопроса. – Он научит мальчика грамоте, ведь отец любит преподавать. Он, кстати, собирался ужинать с нами, если закончит работу.

Октавия потянула за шнурок звонка.

– Гриффин, мистер Морган будет за ужином?

– Думаю, да, миледи. – Бесстрастное лицо слуги все еще, казалось, излучало неодобрение. – Когда вы желаете видеть маленького трубочиста?

– А он готов к показу?

– Едва ли, мадам. Но мы отмыли его как смогли. Одежды подходящей не нашлось, так что пришлось завернуть в простыню.

– Накормили?

– До отвала, миледи. У него аппетит, как у удава. Хорошо бы не заболел от обжорства.

– Лучше посмотрю на него после ужина, – решила Октавия, и в это время в библиотеку вошел Оливер Морган. – Папа, у меня для тебя сюрприз – маленький трубочист.

Гриффин направился к двери, и Руперт готов был поклясться, что расслышал возмущенное хмыканье.

– Боже, дорогая! А что я буду делать с маленьким трубочистом? – удивился Оливер, принимая у Руперта бокал с шерри.

– Научишь грамоте. Беднягу настолько забили, что он не мог уже работать, и я подумала, что тебе с ним будет веселее.

– Его ничему не учили?

– Уверена.

– Тогда беру с удовольствием. Мне давно хотелось провести педагогический эксперимент. Неграмотный мальчик все равно что чистый лист пергамента, на котором каждый может писать все что угодно. Ничто не засоряет его мозги, и если парень наделен природной сообразительностью, то через шесть месяцев будет читать римлян и греков.

– А не полезнее ему знать родной язык?

– Ну что вы, Уорвик! Польза – ничто, важен процесс познания языка. – Оливер Морган счастливо потер руки. – Я запишу ход всего опыта, и какой-нибудь научный журнал сочтет за честь опубликовать результаты.

С еще более несчастным видом, чем прежде, вновь появился Гриффин.

– Ужин подан, миледи.

– Спасибо. – Октавия взяла под руку отца.

Что бы ни говорил Оливер, судьбу маленького Фрэнка еще предстояло решать, но перебивать отца ей не хотелось, когда тот рассуждает о таких интересных вещах. Сама она считала, что пять лет – слишком маленький возраст для изучения классиков.

В течение всего ужина Руперт поддерживал ничего не значащий разговор, внимательно прислушиваясь к Октавии. Она и сейчас, казалось, была в отличном настроении, но смех звучал слишком громко, а глаза перебегали с одного предмета на другой и ни на чем не могли остановиться. И она не обращала внимания ни на вино, ни на еду.

Присутствие Оливера Моргана исключало настойчивые расспросы, и Руперт ждал, правда, теперь уже с некоторым нетерпением.

После ужина Октавия встала.

– Оставляю вас за портвейном. Не терпится посмотреть на своего найденыша. Пойду на кухню, – сказала она застывшему в ожидании приказаний Гриффину. – Мальчишке там будет привычнее.

– Ему было бы привычнее с самим дьяволом, мадам, – объявил дворецкий, и на секунду его бесстрастное лицо дрогнуло. – Чертенок дернул кошку за хвост, разбил у поварихи соусницу и опрокинул банку с ваксой на скатерть с узорами, которую гладила горничная.

– За три-то часа?! – воскликнула Октавия.

– Только за три часа, миледи! Из-за стола послышался смех:

– Дорогая, ты и сама не представляешь, какого дьволенка выпустила на волю.

– Ничего, разберусь.

На кухне она обнаружила запеленутого в простыню малыша, разъяренную кухарку, горюющую над скатертью горничную и посудомойку, оттирающую едко пахнущим щелоком кухонный горшок.

Женщины в изумлении уставились на хозяйку, торопливыми шагами вошедшую на кухню.

– Ох, Фрэнк, что ты наделал? – Она приблизилась к очагу, где сидел на стуле ребенок. Его бледное, с кулачок личико казалось не по возрасту взрослым, при появлении блистательной дамы глаза невероятно расширились.

– Ничего! – Мальчик испуганно отпрянул. – Старый Бильбо пришел меня забирать?

– Твой хозяин? Малыш кивнул головой.

– Он меня убьет. – Печальный голосок произнес это как нечто само собой разумеющееся. – Теряться в дымоходе нельзя. А я заблудился.

– Старый Бильбо, или как бы он там ни назывался, тебя отсюда не заберет, – уверила малыша Октавия и погладила всклокоченные волосы.

– Как же… – Глаза стрельнули в сторону разделочного стола, куда снесли остатки обеда. – Можно, я возьму еще кусок пирога?

– Помилосердствуйте, миледи, – ужаснулась кухарка. – Он съел целых шесть. Стоит проглотить еще хоть крошку, и ему сделается плохо.

– А то сейчас Бильбо придет… – Умоляющий взгляд хитрых глаз перебегал с одной женщины на другую.

– Он не придет, – твердо сказала Октавия. – А тебе пора спать. Утром подберем какую-нибудь одежду.

– Я могу взять его к себе в мансарду, миледи, – предложила посудомойка, смахивая со лба пот тыльной стороной красной, натруженной ладони. – Он почти такого же возраста, как мой меньшой братик. А тот всегда спал со мной в одной кровати.

Посудомойка сама была почти что девочка, и в ее голосе прозвучала тоска по дому.

– А справишься? – с сомнением посмотрела на нее Октавия. Умытый и накормленный маленький Фрэнк уже не казался таким покорным и трогательным, как тот, что в туче сажи появился в спальне Филиппа Уиндхэма.

Картина недавнего переполоха вновь всплыла в памяти Октавии, и к горлу подступил смех. Девушка быстро вышла из кухни: не хватало только разразиться хохотом перед и так уже ошарашенными слугами. Она чувствовала себя легко, словно летала по воздуху. Судьбе было угодно от нее отвести то ужасное, чего она так страшилась.

Руперт сидел в гостиной один. Не слишком большой любитель портвейна, Оливер удалился к себе, чтобы поразмышлять на досуге над новым планом.

Дверь открылась, и появилась смеющаяся Октавия.

– Папа ушел? Пожалуй, я выпью с тобой вина. Руперт налил ей портвейна.

– Так я услышу твой рассказ, Октавия? Тебя весь вечер что-то ужасно забавляет. Разве можно скрывать такие смешные вещи?

– Расскажу, расскажу. Действительно потешная история. – Она пригубила вино и, прыснув, поперхнулась. Руперт энергично похлопал ее по спине.

– Начни-ка с самого начала.

Октавия смахнула слезу из уголка глаза.

– Мы были в спальне Уиндхэма, и вдруг…

– Где вы были? – Лицо Руперта посерело.

– В спальне Уиндхэма, – объяснила Октавия, сделав еще глоток. – И только остались… остались в неглиже, как раздался шум, тарарам и крик… – Ею вновь овладел приступ смеха. – И из трубы вылетела туча сажи, – давясь от хохота, продолжила она. – Такая жирная… И черными хлопьями, как дождь, прямо на постель.

– Прекрати! – Руперт ударил кулаком по столу. Октавия замолчала. От ярости его лицо смертельно побледнело.

– Вышло очень забавно. – Она не могла взять в толк, отчего он злится. – На Филиппа стоило посмотреть… В кальсонах и вне себя… – Октавия снова прыснула, но к горлу подступил ком.

Руперт схватил Октавию за плечо.

– Перестань! – Злой шепот пугал еще больше крика. – Ради Бога, не смейся!

Но остановиться Октавия не могла. По ее щекам текли слезы. Хохот подступал к горлу и бурным потоком вырывался наружу. Руперт встряхнул ее раз-другой и тряс до тех пор, пока наконец, ловя воздух ртом, Октавия не обмякла в его руках.

Только тогда он ослабил хватку. Октавия откинулась на стуле, голова безвольно поникла, в груди клокотало.

Руперт пристально смотрел на жену. Он ждал, пока она придет в себя. От обиды и ярости его мутило. Перед глазами вставала картина – брат в исподнем… А она, Боже мой, еще может этим шутить. Смеяться над тем, как Филипп чуть не…

Руперт зажал рукой рот. Несколько мгновений ему казалось, что его вот-вот стошнит.

– Почему ты мне ничего не сказала? – спросил он, когда Октавия немного отдышалась. – Я велел говорить обо всем, чем ты занимаешься с Уиндхэмом. Ставить в известность обо всех своих планах. Никуда с ним не ходить без моего разрешения!

Октавия медленно подняла голову – глаза ее были пусты. Когда она заговорила, Руперт подумал: а слышала ли она его вообще?

– Мне почти удалось взять кольцо. Оно в жилете.

Сняв, он бросил его на пол…

– Замолчи! – Руперт прикрыл глаза, стараясь остановить поток картин, которые не в силах был вынести. Но Октавия продолжала, словно вовсе его не слышала:

– Я искала возможность, как бы его подобрать. А тут Фрэнк провалился в трубу, и я решила, что шанс появился. Но Филипп начал избивать мальчика, пришлось его останавливать. Так что с жилетом ничего не вышло. Извини. – Она стала жалобно извиняться. – В следующий раз…

Октавия не смогла договорить: Руперт схватил ее за плечи, его пальцы впились в тело, лицо – вплотную к ее лицу.

– Замолчи и слушай меня. Почему ты не рассказала о свидании? Я ведь тебе велел. Почему ослушалась?

Октавия моргнула – слова Руперта наконец пробили плотную пелену окружавшего ее кошмара.

– А почему я должна тебе говорить? Ты же не объясняешь мне свои планы.

– Это разные вещи. – Он снова сильно тряхнул жену, изо всех сил стараясь достучаться до ее сознания. – Мы договорились с самого начала, что ты будешь слушаться меня о всем. Почему ты нарушила уговор?

Октавия вздрогнула оттого, что его пальцы еще сильнее стиснули плечи, но гнев мужа ее, казалось, не тронул. Скатывался, словно капельки воды с кожи. Его волнения ее не касались, боль доставляли лишь собственные. И теперь, снова на грани истерики, она поняла, что именно ей чуть-чуть не пришлось пережить. И этот ужас был только отложен на время.

– А что бы изменилось, если бы я тебе рассказала? – В тихом голосе послышалась неприкрытая горечь. – Я делала то, на что подрядилась. Ты прекрасно знал, что это должно было произойти. Так какая разница, когда? Чтобы ты сидел и представлял, как там и что? – Голос внезапно зазвучал громче. – Этого ты хотел? Ты приобрел за деньги шлюху. Она выполняет свою работу. Но тебе показалось этого мало. Захотелось еще позабавиться, потешить больное воображение!

Откуда взялись эти страшные слова? Они срывались с ее губ, точно яд с жала гадюки, но Октавия не могла сказать, зачем и отчего. Внутри забурлило и вспенилось, и отрава нашла себе путь на волю.

Руперт посерел.

Октавия замолчала, потрясенная собственными словами. От последних лучей умирающего солнца на столе пролегли длинные тени. Руперт разжал пальцы и отступил назад.

– Как ты могла такое сказать? – Теперь его голос стал удивленным и тихим.

– Ты мне с самого начала заявил, что в отношения с Филиппом будет вовлечено лишь мое тело, а душа и разум останутся нетронутыми. Так поступают только шлюхи, – ровным голосом объяснила Октавия. – К чему притворяться, ты нанял публичную девку; Да и что еще ты мог обо мне подумать после того, как я оказалась в твоей постели?

Октавия отвернулась. Выплеснулись чувства, которые раньше даже в самых потаенных уголках души она боялась облекать в слова, и девушка чувствовала себя опустошенной.

Руперт тяжело вздохнул:

– Ничего позорного в той первой ночи не было.

– Конечно же, было. Я вела себя как распутница. Мы оба прекрасно понимаем: если бы это было не так, ты бы не предложил мне соблазнить своего врага.

Руперт взъерошил волосы. Подошел к окну, минуту постоял, наблюдая, как на землю быстро спускаются синие сумерки.

За его спиной не шевелясь сидела Октавия. В ту первую ночь ее поведение, без сомнения, было бесстыдным, но она о нем не сожалеет. Произошло то, что произошло.

Первым очень тихо заговорил Руперт:

– Ты нисколько не виновата в том, что случилось в «Королевском дубе».

– Ты сам сказал, это я тебя позвала.

– Позвала, но не по своей воле. – Он по-прежнему невидяще вглядывался в падающую на землю ночь.

– Не понимаю. – Октавия вдруг похолодела. Ей показалось, что в комнате затаилось нечто страшное, гораздо страшнее, чем вырвавшиеся у нее слова.

– Помнишь горячий пунш?

– Да. – От нехорошего предчувствия Октавия схватилась за горло.

– Тогда, наверное, не забыла, как сказала, что хорошо бы в него добавить гвоздики?

– Помню. – Страх вместе с тенью забился по углам. Руперт обернулся.

– В гвоздике содержалось вещество, которое помогает расслабиться… снимает всякие самоограничения, усиливает чувственность.

Октавия непонимающе уставилась на мужа. Она помнила свои ощущения: особое возбуждение, беспокойство, провал в восхитительный, чувственный мир, без рассудочных и душевных барьеров. Ночь любви показалась ей сказкой.

– Ты меня опоил? – В вопросе прозвучало сомнение, точно девушка не могла поверить в то, о чем спрашивала.

– Да.

– Значит… значит, изнасиловал.

– Можно сказать и так.

– Но зачем? – Она проговорила это очень тихо, но с невероятной силой.

Руперт вернулся к столу и сел. Пламя свечи внезапно резко очертило проступившие у рта и у глаз морщинки.

– Мне нужна была твоя помощь, – прямо ответил он, решив, что и так достаточно ее обманывал. – Хотел привязать тебя к себе. Хотел, чтобы ты познала радость любви.

– Понимаю, – откликнулась Октавия и пригубила портвейн. Она надеялась, что вино растопит ком в горле, снимет тяжесть в груди. – И у тебя все получилось.

Руперт потянулся к ее безвольно лежащей на столе руке, но она отдернула ее как ужаленная.

– Я хочу, чтобы ты мне поверила. С тех пор я больше так не думаю.

– И какое это имеет значение? – безразлично произнесла Октавия, но ей хотелось плакать, кричать, выцарапать ему глаза.

Девушка встала.

– Извини, я хочу спать. Если это тебе так важно, о следующем свидании я тебя оповещу.

– Октавия…

Но в шорохе шелков она уже шла к выходу, и через секунду дверь за ней захлопнулась.

Руперт разразился проклятиями и не мог остановиться, пока не произнес все известные ему ругательства. Потом наполнил бокал и в мрачном молчании выпил.

Дела складывались хуже некуда, и он не знал, как их поправить. Если Октавия его не простит, делать нечего, придется ее отпустить.

Он поднялся и вышел из гостиной. У дверей Октавии рука уже хотела постучать, но Руперт передумал, боясь получить отказ. Просто без всяких церемоний вошел.

Октавия сидела у окна. Когда она обернулась, Руперт увидел в ее глазах слезы.

– Милая моя! – Он потянулся к ней, хотел утешить, погладить.

– Не трогай! – Девушка прикрылась ладонями, точно защищаясь.

От этого жеста руки Руперта безвольно упали. Он стоял и смотрел на жену сверху вниз, ощущая себя беспомощным, как в детстве, когда от козней близнеца им овладевало бессилие. И не мог избавиться от мысли: то, что он сделал с Октавией, достойно не его, а Филиппа.

– Я не трону тебя, – немного помолчав, проговорил он. – Просто зашел сказать, что ты свободна от своих обязательств. Все, что требуется от меня, я выполню, но тебе больше делать ничего не придется. Если пожелаешь, живи здесь, и я позабочусь о тебе и твоем отце, пока окончательно не разберусь с Ригби и Лакроссом и не верну вам состояние.

Октавия покачала головой. Раньше за то, чтобы услышать эти слова, она отдала бы многое. Но теперь девушка понимала, что их вынудили сказать неспокойная совесть и стыд – если, конечно, Руперт был способен на такие чувства. А она бы хотела, чтобы он страдал от стыда.

– Нет, от своих обязательств я не отступлюсь и добуду для тебя кольцо у Филиппа Уиндхэма. Мы заключили деловое соглашение и отныне будем ограничиваться только им.

Ее лицо стало решительным, а глаза похолодели. Слезы высохли, кроме тех, что струились из самого сердца. Так она оплакивала обрушившиеся на нее горе и предательство. Но те слезы были ему не видны.

– Хорошо, – спокойно согласился Руперт. Он обидел Октавию и потерял на нее все права. К тому, что он рассказал об их первой ночи в «Королевском дубе», добавить было нечего.

Он напомнил себе, что к этому моменту шел много лет, и теперь недалек тот час, когда Филипп Уиндхэм снова узнает о существовании брата. Если Октавия хочет помочь ему, он примет ее помощь. Он уже знал, как достать то, что было ему нужно.

– Но план у нас будет другой. – Слова прозвучали отрывисто, за властным тоном он пытался скрыть свои раны. Нечего изливать на Октавию собственное горе. – Несколько дней назад я решил его изменить. Поэтому, если бы ты мне рассказала о сегодняшнем свидании, я бы сказал, что надобность в нем отпала.

– Извини, не знала, – ответила Октавия с горьким сарказмом.

– Знала бы, если бы точно следовала моим указаниям. – Губы Руперта плотно сжались. – Но что сделано, то сделано. И теперь нам надо заманить Филиппа в пустошь Патни.

– А там ты его ограбишь?

– Угадала.

– Но он узнает тебя.

– Не сможет.

– Но все же риск очень велик.

– Не больше, чем обычно.

Девушка не ответила ни слова, и Руперту не оставалось ничего другого, как поклониться и направиться к двери.

– Доброй ночи, Октавия.

Когда он решил изменить план и не приносить ее в жертву? Неужели правда еще перед ссорой?

Но даже если и так, какое это имеет значение? Какое может иметь значение после того, в чем он признался?