Текст книги "Журнал «Если», 1997 № 01"

Автор книги: Джеймс Уайт

Соавторы: Владимир Гаков,Виталий Каплан,Сергей Кудрявцев,Рафаэль Лафферти,Василий Горчаков,Джозеф Дилэни,Тэд Рейнольдс,Игорь Феоктистов,Борис Аникин,Дмитрий Савосин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)

Значит, вот так это бывает? А я-то, глупый, на доктора Моуди надеялся. Что ж, надо примириться с тем, что мы имеем. Именно что мы, потому что имелись и другие пассажиры. Странно, как это я их не заметил в первые секунды?

Не так уж много их тут и было, людей, и сидели они какие-то нахохлившиеся, скучные. Ни разговоров, ни плача, ни ругани, кажется, они вообще не замечали друг друга.

Неужели и я стану таким?

Нет, надо что-то делать! Успею еще насидеться на холодной лавке. Медленно, точно слепой без поводыря, побрел я по вагону. Мрачные чудеса продолжались. То я шагал и шагал, а до ближайшей скамьи не становилось ближе, то вдруг за пару мгновений бывшее только что рядом оказывалось на пределе видимости. Я взглянул на часы – но без толку, те не только не шли, но даже стрелки с них исчезли, и лишь черные букашки цифр застыли в голубовато-ледяном круге.

Пассажиры и в самом деле не замечали меня. Даже не отворачивались, просто глядели мимо пустыми прозрачными глазами, точно уставились на что-то там такое в бесконечности, и отвлекаться на всякую мелочь вроде меня не собирались.

Я брел мимо них – угрюмых скукоженных дядек в гнусного вида рванье, потерянных каких-то бабок в платьях мышиного цвета, бледных девчонок, точно вырезанных из пыльного ватмана, уткнувшихся лицом в колени юнцов – у одного, кажется, торчали на бритой голове наушники от плейера, только ничего, конечно, в них уже не звучало.

А потом я увидел Димку.

Я узнал его сразу – и сердце сейчас же ухнуло в промозглую пустоту, смяло тупой болью виски, ноги сделались ватными, будто в кошмарном сне, когда понимаешь, что единственный шанс – это бежать, а бежать-то и нечем.

Только сейчас это был не сон.

– Димка, это ты? – стараясь скрыть дрожь в голосе, выдохнул я.

Он меня не замечал.

– Димка! – потряс я его за плечо. – Да ты живой или как?

И тут же понял, какую глупость сморозил.

– Димка… – обреченно прошептал я, присаживаясь рядом.

И тут он открыл глаза.

Мелькнуло в них недоверие, а потом отчаянная радость – и тут же она сменилась страхом и какой-то собачьей тоской.

– Сан Михалыч, вы? Да как же это? Почему здесь? – забормотал он послушными губами. – Мне же обещали…

Недоговорив, Димка ткнулся головой в колени, и плечи его затряслись.

Звука не было, но я понимал, что это – страшнее любого плача.

– Димка, – протянул я. – Ну что ты, ну успокойся. Ну здесь я, все в порядке, что-нибудь придумаем…

Он резко выпрямился.

– Что в порядке? – голос его опасно зазвенел. – Что вы в этом ржавом гробу, да? Вы же там должны быть, в мире, они же обещали мне!

– Кто тебе обещал? – растерянно выдавил я. – О чем ты, Дим?

Он мотнул головой.

– А зачем вы это сделали, Сан Михалыч? – прошептал он вдруг.

– Что, Димка? Что я такого сделал?

– Ну, это, – помолчав, сказал он. – Закрыли окна и пустили газ.

– Что?! – взревел я. – Ты что несешь, какой газ, какие окна?

– Ну вы же отравились, – смущенно произнес он. – Газом.

– Дим, – заговорил я медленно и спокойно, как полагается в таких случаях. – Я никогда не травился газом. И ничем другим тоже. У меня и в мыслях не было таких глупостей. Лучше скажи, почему ты прыгнул?

– Куда? – не понял Димка.

– Из окна строящегося дома, на углу Соколова и Петровской. С десятого этажа.

У Димки округлились глаза.

– Я не прыгал, Сан Михалыч, честное слово!

– Тогда почему ты здесь?

– А вы?

И тут я начал что-то понимать.

– Рассказывай! – велел я. – Все по порядку, подробно, как если бы о пройденном маршруте докладывал. А потом расскажу я.

Он заговорил, то и дело сбиваясь и путаясь, и все-таки с каждым его словом картина прояснялась.

Оказывается, две недели назад я заперся в квартире, принял двойную дозу димедрола и пустил из всех конфорок газ. Тихо и безболезненно отошел в мир иной, оставив после себя записку: «Ребята, простите, если сможете. Я виноват перед вами, но поверьте – так было нужно. Иначе я предал бы человека».

Милиция, как полагается, начала следствие, но, конечно, ничего не установила и спустила это все на тормозах. А Димка ходил в тоске, и думать забыл о грядущих экзаменах, жизнь разом стала бессмысленной. Родители пытались его утешать, он рычал на них так, что те сочли за благо прикинуться тенью, ребята из клуба заходили, но с моей смертью байдарки и палатки сделались для Димки бесполезнее сапог для зайца. Сперва он пытался было выяснить, кто же тот гад, из-за которого я отравился, кого не захотел предавать.

Уж он, Димка, замесил бы эту сволочь всеми известными ему приемами. Но расследование кончилось ничем. Версий не было. И не было меня.

А потом в сгустившихся лиловых сумерках возник Сутулый.

Легенда оказалась примерно той же, как и в моем случае, разве что умных слов поменьше. Зато больше космоса, суперцивилизаций и поворотов времени. А умереть – это было Димке запросто, если я буду жить. Родителей, конечно, жалко, но они перенесут эту боль.

Я хотел было высказать все, что думаю по сему поводу, но вовремя осекся, вспомнив, что у меня тоже есть родители. И пусть они живут в далекой столице, пусть видимся мы хорошо если раз в год, но – они есть. А я так легко убедил себя, что они сильные люди, что вынесут эту муку.

Димке так же, как и мне, назначена была платформа. Кстати говоря, и день совпадал – первое июня. И была та же вспышка, и сумасшедший полет мимо всех измерений, а потом – этот гнилой поезд.

– Я не знаю, сколько я тут, – устало твердил он. – Тут же нет времени. Может, час, а может, тысячу лет. Сидят все как приклеенные, никого не добудишься. И ведь едем куда-то, чуете? А куда?

Я молчал. Такая, значит, двухходовка. Сперва его, после меня. Или наоборот – теперь уж и не разобрать, что же на самом деле случилось в реальности, какие там слои на что напластовались. Так, значит, и ловят нашего брата. Выходит, он потому из окошка и сиганул, что я жизнь за него готов был положить. А я, получается, из-за его героизма газом отравился. Фу, мерзость какая. У кольца нет конца.

…Где-то в непредставимой дали остался мир – как всегда, зеленый и ласковый, веселый и жестокий, дождливый и солнечный. Но только для нас с Димкой в нем уже не было места.

– Сан Михалыч, – тронул он меня за локоть. – А как вы думаете, кто они такие? Ну, Сутулый этот и его компания?

– Не знаю, Дим, – сухо отозвался я. – Какая-то пакость, а вот поди разбери, какая… Впрочем, может, нам и не стоит знать. Ты лучше о другом подумай. Мы вроде как мертвые, но… Пока мы нужны друг другу, мы живы. Понимаешь? Это, наверное, единственное, чего нельзя отнять.

Мы и вправду были живы, да вот надолго ли? Те, другие, замороченно вперившиеся в пустоту – может, сперва и они на что-то надеялись? Хотя на что им было надеяться – удавившимся на скользкой бельевой веревке, от души хлебнувшим кислоты или интеллигентно вскрывшим вены? Они принесли сюда, в поезд, свою тоску, больше у них ничего не осталось – ни в брошенном ими мире, ни в этом гнусном трясущемся вагоне.

Но ведь мы же с Димкой – другие! Нас-то за что?

А почему, собственно, другие? – мысленно усмехнулся я. И нас погнала на перрон тоска. И мы раньше ли, позже – а оцепенеем на потертой лавке, окунемся в бесцветную пустоту…

– Слушайте, Сан Михалыч, – вновь затеребил меня Димка. – Я вот что подумал. Раз уж тут поезд, лавки, ну, все эти железнодорожные прибамбасы, может, и стоп-кран найдется?

– Что, похулиганить захотелось? – провел я ладонью по его растрепанным пшеничным вихрам. – Толку-то?

– Ну, все-таки… – протянул он, потупя глаза, но я-то знал, что пляшут в них сейчас шальные зеленые искорки. – Может, придет кто разбираться. Ну, и…

– И что? Маваша-гири или «жемчужный молот»? Думаешь, на этих подействует?

– А лучше как моська на веревке сидеть? – насмешливо хмыкнул Димка.

Нет, никакой он был сейчас не мертвый! И как такая чушь мне вообще в мозги вползла? Если Сутулый со своей шайкой считают, что поставили нам мат, то они очень уж наивные ребята. Да, купился я капитально, но вновь наступать на те же грабли не намерен.

И потом, если уж они решили нас убрать, чего им стоило организовать кирпич на голову? Или тромбик в мозгу? С космическими-то возможностями? Значит, нашим благодетелям такое не по зубам. Устроили волчью яму. Выходит, мы – опасная добыча?

– Стоп-кран, – усмехнулся я, – не лучшая идея. Но в этом ржавом чуде техники наверняка найдется отсек машиниста. Или пилотская кабина. А может, и капитанская рубка. Усек? Визит вежливости. Сдается мне, Дмитрий, что сие транспортное средство способно ехать и в другую сторону.

– Ну так пошли!

И мы пошли.

…Вагон мелко трясся, лиловый свет то нехотя сочился с потолка, то вспыхивал вдруг изломанной молнией, и тогда лица пассажиров казались вылепленными из белого, в розовых прожилках, мрамора. Едва уловимый запах тянулся из каких-то незаметных щелей – не то крови, не то газа, я не смог понять, да, впрочем, какая разница? И шарил по полу ледяными пальцами ветер, мотало туда-сюда окурки, мятые фантики, засохшие яблочные огрызки, и среди этого хлама болталась зачем-то маленькая пластмассовая пешка – от дорожных шахмат.

Но мы собирались играть в иную игру.

Виталий Каплан

ФАКТЫ

*********************************************************************************************

Время – деньги?

Безвозвратно ушли в прошлое времена, когда наручные часы годились лишь на то, чтобы отсчитывать время! Оказывается, в сей обиходный аксессуар, привычно охватывающий ваше запястье, можно встроить миниатюрное запоминающее устройство и столь же миниатюрный передатчик, после чего – посредством специальной кодировки – ваши часы превращаются… Ну, например, в плотно набитый кошелек (деньги электронные, естественно): подсоединившись к соответствующему терминалу, вы сможете рассчитаться за покупку, оплатить проезд в общественном транспорте и т. п. Или в электронный ключ, или… Впрочем, можете придумать собственные варианты применения – они непременно пригодятся: о создании часов нового типа сообщила германская фирма «Юнгханс», а ее специалистам любовь к фантастическим прожектам отнюдь не свойственна. Другое дело, что многократно описанная фантастами система тотального контроля населения с помощью такого «радиобраслета» становится делом вполне реальным.

Теперь я тебя насквозь вижу!

В отличие от рентгеновского нейтронное излучение легко проходит сквозь слой металла. Этим весьма удачно воспользовались изобретательные сотрудники мюнхенского Технического университета. Нейтронный луч, последовательно сканируя объект с 200 «точек зрения», попадает на люминесцентный экран, откуда визуальная информация считывается особым датчиком и поступает в компьютер. Полученные данные обрабатываются посредством специального программного обеспечения, синтезирующего трехмерное изображение с немыслимыми доселе подробностями: внутренняя структура объекта представлена вплоть до деталей размером в 200 мкм, а разные материалы, из коих он изготовлен, окрашены в различные условные цвета. Картинку можно вывести на дисплей или распечатать на принтере в нескольких проекциях – и тщательно изучить качество изготовления и функционирование исследуемого механизма. Так называемый «интроскоп», многократно описанный в фантастических произведениях, становится вполне реальным прибором. Нетрудно представить, что в ближайшее время нейтронные сканеры приобретут весьма компактные, портативные размеры. Такой «карманный просвечиватель» сделает стены прозрачными. Вот радости-то будет шпионам и соглядатаям…

Во славу экологии

Первый каталитический нейтрализатор для тяжелых дизельных грузовиков, разработанный немецкой фирмой Siemens, позволит снизить выброс ядовитых окислов азота аж на 60 %! Лабораторные тесты дали самые обнадеживающие результаты, и теперь оригинальная сименсовская система очистки выхлопных газов проходит испытания на восьми гигантских «дальнобойных» машинах.

Вл. Гаков
БУНТАРСКИЙ ВЕК, ИЛИ ФАНТАСТИКА,
КОТОРУЮ ОНИ ОБРЕЛИ И ВНОВЬ ПОТЕРЯЛИ [6] 6
  Продолжение. Начало в «Если» № 12, 1996 г.


[Закрыть]

*********************************************************************************************

Приступать ко второй части моего повествования оказалось и труднее, и легче, чем я поначалу предполагал. Труднее, потому что моя первая крупная публикация – брошюра под названием «Виток спирали», изданная еще в 1980 году, – как раз и была посвящена «Новой волне» и кругам, разошедшимся от нее по англоязычной фантастике 1970-х. Возвращаться еще раз к «грехам молодости»? Но ведь все придется пересматривать, осмысливать по-иному, а прежние свои оценки подвергать ревизии – в. этом у меня сомнений не было.

Однако стоило перечитать написанное полтора десятка лет назад и сравнить с сегодняшними представлениями (коллег да и собственными) о «славной английской революции» в научной фантастике, как оказалось, что все не так страшно. И чем дальше в историю отдаляется то потрясание основ, производившее впечатление неодолимого и необратимого, тем больше выступает его временный, преходящий характер.

Перманентных революций не бывает, как бы о них ни грезили самовлюбленные и амбициозные вожди (наверное, не случайно среди авторов «Новой волны» столь высок авторитет главного выразителя этой идеи – Троцкого). Революция по определению и духу своему явление взрывное, шоковое, аномальное и долго длиться не может. Да и название движения, определившего в 60-е годы вектор движения англоязычной научной фантастики, тоже, казалось бы, вызывало неизбежные ассоциации с чем-то циклическим, изменчивым, подвижным и если в чем и вечным, то исключительно в этой своей подвижности.

Одним словом, волны гасят ветер…

Хотя начиналось все бурно, шумно, эффектно, и создавалось впечатление, что отныне научная фантастика уже никогда не будет такой, как раньше. Так и не успев короноваться (хотя и примерив уже не туфельку, а весь ассортимент нарядов из царского сундука), вчерашняя Золушка испытала первое потрясение, рано или поздно настигающее венценосцев: революцию!

Что же оказалось неладно в фантастическом королевстве, коему по всем законам доброй старой сказки пророчилась долгая и счастливая жизнь?

Фантастика повзрослела – и обзавелась, как все взрослые, проблемами.

К началу 60-х годов она мало напоминала ту бесшабашную и, что греха таить, невзыскательную продукцию грошовых журнальчиков, которую оставил наследникам и продолжателям своего дела Гернсбек. Я не хочу сказать, что окончательно заглохла лихая «космическая опера», а инопланетные пришельцы оставили наконец нашу планету в покое (как и одержимые «эдиповым комплексом» научно-фантастические роботы – своих создателей). Все накопленные этой литературой штампы, расхожие сюжеты и новоявленные мифы никуда не делись: рынок есть рынок, и как раз на нем-то у научной фантастики отныне было «куплено» свое суверенное место… Однако теперь, дабы успешно осваивать этот заметно оживившийся рынок, требовалась известная изворотливость. Даже проверенный временем сюжетный «верняк» отныне нужно было как-то по-особенному преподнести.

Либо поднатужиться и придумать что-то действительно новое, свое– в темах, сюжетных поворотах, языке, стилистике.

На последнее-то, кстати, американцы обращали меньшее внимание, предпочитая ставить на сюжет – story. Зато их английские коллеги (мы ведь не забыли, что разговор ведем не об американской фантастике, а об англоязычной?) как раз к началу 60-х словно пробудились от долгой спячки, вспомнив о вековой европейской литературной традиции. И, подобно тому, как в то же время четверка из Ливерпуля все перевернула в мире музыки, внутрижанровая революция в фантастике заполыхала поначалу на берегах Альбиона.

Правда, успехи оказались поскромнее…

* * *

Как и в истории с «Золотым веком», датировка этой фантастической революции особенно больших споров не вызывает.

Естественно, что бунт против окаменевших догм американских журналов вызрел на страницах аналогичного британского издания «New Worlds», пророчески переводившегося как «Новые миры». А взорвалась многим казавшаяся вполне идиллической ситуация в жанре ровнехонько спустя 38 лет – месяц в месяц! – после выхода первого номера пионерского гернсбековского журнала.

В апрельском номере за 1964 год закрывавшегося британского журнала его редактор Джон Карнелл, которого справедливо считали «местным» Кэмпбеллом и который почему-то предпочитал, чтобы его называли Тедом, оптимистически предрек: «Не будем смотреть на это печальное событие как на конец пути, но лишь как на естественный этап определенных метаморфоз в развитии жанра». И попал в точку! Летом журнал снова встал на ноги, на сей раз под руководством молодого энергичного писателя Майкла Муркока. И заверте… как писал замечательный русский сатирик Аркадий Аверченко…

Имя Карнелла в ту пору среди читателей и авторов британской фантастики весило почти так же, как имена Гернсбека или Кэмпбелла по другую сторону Атлантики. А кем был тогда Муркок? Фэном до мозга костей, рок-музыкантом, начинающим писателем, пока перебивавшимся, как бы мы сказали, «фэнтезийной» халтуркой. Однако в его сознании уже успели сформироваться представления о том, какой должна быть настоящая фантастика.

Оставалось лишь найти тех, кто доверил бы молодому человеку какой-никакой завалящий журнальчик-плацдарм, где он смог бы развернуться в полную силу… И тут на его пути возник Карнелл.

Поначалу Муркок стал сам регулярно писать в возглавляемые мэтром журналы, но, по странному стечению обстоятельств, не в «Новые миры». Когда же журнал закрылся, то спустя несколько месяцев писатель Муркок его реанимировал – но уже как редактор. И все последующие «семь лет, которые потрясли мир», новые «Новые миры» оставались бастионом целого литературного движения – «Новой волны».

Еще в бытность свою фэном и начинающим автором, Муркок горячо спорил с товарищами по увлечению, утверждая, что любимому жанру не стать Литературой, пока он не освоит общелитературную грамотность, не наберется культуры и не переключится всецело на «человеческое измерение». Что имелось в виду, стало ясно, как только страстному полемисту представилась счастливая возможность продемонстрировать свои взгляды на страницах вверенного ему издания.

И «литературная техника», и «культура», и даже пресловутое «человеческое измерение» отныне были желанными гостями в «Новых мирах»; да что там – полноправными хозяевами, потеснившими приевшихся роботов, звездолеты и прочее «железо»! Но… все выше закавыченное понималось специфически: исключительно с точки зрения модернизма – старого, доброго и с приставкой «пост».

Иначе говоря, лишь с позиций доминировавших, модных и, как показало время – а чего иного ожидать, коли речь зашла о моде! – вполне преходящих течений эстетической мысли.

Как и во всякой революции, движущей силой и этой, научно-фантастической, было отрицание. В данном случае – резко агрессивное неприятие «классической» научной фантастики. Какую именно новую (ей на смену) собирались создавать молодые революционеры под водительством Муркока, они, как водится, представляли себе смутно.

А он не был Марксом – всего лишь Муркоком (хотя бородой мог бы потягаться, а уж габаритами побил бы наверняка!). Не идеологом, не теоретиком, а просто редактором…

И с мостика последовала команда новоиспеченного капитана– нет, не «полный назад», а скорее, «лево руля» (если под левизною понимать всякий радикализм, неортодоксальность, нонконформизм).

Как пишет один из «крестников» Муркока, Брайан Олдисс, «богом снова был провозглашен Берроуз – да не тот!» Не создатель Тарзана и Джона Картера Марсианского, а однофамилец – известный писатель-модернист, один из бесспорных гуру поколения «детей-цветов», на которого рафинированная читающая публика смотрела как на скандалиста, наркомана и развратника. Короче, речь идет об Уильяме Берроузе – авторе «Обнаженного завтрака» и «Новы-Экспресса». Новоиспеченный редактор «Новых миров» писал в одной из первых редакционных статей: «Это и есть образец той фантастики, которую мы столько ждали. Берроуз легко читается, соединяет сатиру с превосходным воображением, обсуждает философию науки, испытывает непреходящий интерес к человеку, пользуется развитой и эффективной литературной техникой и т. д., и т. п.»

Чтобы одной фразой проиллюстрировать творческое кредо Берроуза, приведу его знаменитый афоризм, на который, как на знамя, равнялись молодые бунтари: «Психопат – это нормальный человек, наконец осознавший, что происходит вокруг…»

Впрочем, не один Уильям Берроуз был возведен на пьедестал. За эталон отныне брались уже покрывшийся респектабельной позолотой «классики» сюрреализм, поп-арт, «новый роман», абсурдизм, эстетика коллажа и промышленной рекламы, галлюцинаторное искусство поборников «новых врат восприятия» [7] 7
  Название одной из поздних книг живого классика утопической литературы Олдоса Хаксли, посвященной наркотикам. (Здесь и далее прим. автора).


[Закрыть], мифы масс-культуры (Джеймс Бонд), киномифы (Мэрилин Монро), политика – становившаяся все более возбуждающим и кровавым телезрелищем, хэппенингом (Кеннеди, Вьетнам)…

«В середине шестидесятых, – вспоминает Олдисс, – метаморфозы стали жизненно необходимы. Англия свинговала [8] 8
  В оригинале – глагол to swing. Словарь слэша отводит три четверти страницы для перечисления толкований этого термина и его производных. Кажется, в данном Контексте ближе всего следующее: хипповать, быть в согласии с современными веяниями и модами, идеально подходить для истинных хиппи.


[Закрыть], битломания как эпидемия охватывала страну, длина волос росла, дух потребительства расцветал пышным цветом, а юбки укорачивались до естественного предела. В воздухе веяло новым гедонизмом. Империя растворилась, и римляне становились просто итальянцами… Шестидесятые остались в памяти мещан-ски-красочными воскресными журналами, ростом влияния лейбористов, наркотиками, промискуитетом, подешевевшими авиабилетами, цветным телевидением, поп-музыкой, которая внезапно заговорила человечьим голосом, – и постоянной опасностью того, что на Ближнем Востоке или во Вьетнаме, или в Южной Африке, или Гдетотамещерано или поздно произойдет нечто, что взорвет весь этот мир к чертовой матери, ныне, и присно, и во веки веков, аминь! Вот чем по-настоящему был Дивный Новый Мир, частью которого мы не переставали себя ощущать».

А теперь сравните:

«Это был мир, которым в те дни правили оружие, гитара и игла, более сексуальная, чем сам секс; мир, где сильная правая рука осталась единственным мужским половым органом, что было и неплохо, учитывая тенденции роста народонаселения: до 2000 года число живущих на Земле должно было удвоиться».

Последняя цитата – из романа самого Майкла Мурко-ка…

Литература, вызванная к жизни редактором «Новых миров», могла нравиться или вызывать яростное неприятие, она могла – как все модное – стать на время популярной и затем быстро сойти на нет. (Что до авангардизма, так он вообще рассчитан на успех сиюминутный, как и всякий шок: когда к стилистической пиротехнике, эпатажной нецензурщине и бьющим наотмашь сценам привыкаешь, все это становится донельзя скучным…) Но этой непривычной, возбуждающей фантастике следует отдать должное хотя бы в одном: она была поразительно созвучна времени.

Об эпохе «свингующих» шестидесятых и сегодня можно составить неплохое представление, погрузившись в старые подшивки «Новых миров».

Кстати говоря, поначалу никакого названия движение не имело. Просто пошла волна новых авторов, чьи экспериментальные романы и рассказы переворачивали с ног на голову все привычные представления о «научной фантастике». (Аббревиатуру SF бунтари сохранили, но предпочитали расшифровывать ее как speculative fiction – «литература размышлений»). И уже спустя год-два имена Брайана Олдисса, Джеймса Грэма Балларда, Джона Браннера, Майкла Джона Харрисона, Джона Слейдека, Кристофера Приста «и примкнувших к ним» вскорости американцев Томаса Диша, Нормана Спинра-да и Сэмюэля Дилэни были на слуху у всех, кто читал фантастику. Вне зависимости от того, как к ним относились…

А потом подоспел и ярлычок. Словосочетание «Новая волна» первоначально возникло где-то в дебрях фэн-зинной субкультуры, а затем один из молодых талантов, Кристофер Прист, превратил его в своего рода знамя, в фирменный знак той фантастики, что печаталась преимущественно в «Новых мирах».

…Однако к концу декады волна пошла на убыль. Во-первых, как уже говорилось, революции не бывают перманентными. Да и мощный, хорошо структурированный американский рынок (именно он в конечном счете и определяет ситуацию в англоязычной фантастике) оказался не по зубам бунтующей молодежи – самоуверенной, как ей и положено от века. К 60-м годам фантастическая литература на Западе стала массовой – а значит, всем радикальным завихрениям, выбивающимся из привычных представлений среднего массового читателя, отныне суждено было оставаться колебаниями периферийными…

Ко всему прочему, и ситуация с изданием «Новых миров» в значительной мере вышла из-под контроля Муркока. Причины оказались не творческие и не организационные, но прозаически-финансовые: волна налетела на стену, анархия молодых бунтарей – на жестко организованных кредиторов.

Правда, журнал не обанкротился, хотя помощь пришла с неожиданной стороны – от культурно-административного истеблишмента! «Новые миры» получили субсидию от Британского совета по делам искусств, причем склонили сей высокий правительственный орган к этому решению такие столпы национальной культуры, как Энтони Берджесс, Кеннет Олсоп, Энгус Уилсон и Джон Бойнтон Пристли. Все, надо сказать, люди не молодые и уж никак не радикалы.

И все же Муркок был вынужден расстаться с «Новыми мирами». Случилось это в 1971 году. Еще вышло несколько антологий с аналогичным названием, однако по всему было ясно: время «Новой волны» ушло.

* * *

Сегодня, по прошествии четверти века, особенно отчетливо видна несоразмерность замаха бунтарей с тем остаточным влиянием, которое оказала их революция на развитие фантастики по обе стороны Атлантики.

Во многих отношениях это «движение» повторило судьбу иных «волн»: битников, хиппи, авангардистов. Решительно отбросив «отжившую», по их мнению, фантастику, молодые агрессивные революционеры если и сокрушали какие-то бастионы то, скорее, чисто внешние: здравого смысла, традиционной литературной техники, общепринятых приличий.

Изменились прежде всего задачи. Отныне фантастика, литература изначально познавательная в самом широком, философском значении этого слова, призвана была замкнуться на себе самой как на феномене чисто эстетическом; отныне вопрос «о чем написано и зачем» был решительно вытеснен другим – «как написано».

Кроме того, изменения сокрушительным катком прошлись по традиционному спектру тем и проблем. Аморфные, туманные далекие звезды и столь же отдаленное будущее оказались вытеснены приметами более знакомыми – фантастика зациклилась на «здесь» и «сейчас». Даллас и Вьетнам, космодром на мысе Кеннеди и баррикады Сорбонны, пожарища в негритянских гетто Нью-Йорка и Лос-Анджелеса и «культурная революция» в Китае вкупе с экологией, демографией, новыми культами, структурализмом, mass media, поп-музыкой, марихуаной, мини-юбками и длинными волосами, Марксом, Мао и Че, сексуальной революцией и демонстративно частым употреблением слова fuck. Вспоминаете?.. Блаженные 60-е – 70-е! Все перечисленное, разумеется, имело место и в мире «нефантастическом», однако попытки подтянуть до него закомплексованную «отставшую» science fiction успех принесли лишь временный. Побурлив без малого десятилетие, «Волна» как-то незаметно схлынула, и все вернулось на круги своя.

Правда, революция не прошла бесследно: когда спала пена, то обнажились не только вынесенные на фантастический берег галька, песок, но и весьма солидные камни. И среди них – три настоящих монолита, без которых история фантастики во второй половине во всех отношениях фантастического XX века была бы неполной. Познакомимся же с теми, кому течение во многом обязано бурным взлетом и, пусть кратковременным, триумфом.

В первую очередь это те самые три столпа, на коих покоится британская фантастика последних десятилетий: Джеймс Грэм Баллард, Джон Браннер, Брайан Олдисс. Первый так и остался в истории фантастической литературы единственным и неповторимым. Может быть, потому, что и влияние Балларда на эту литературу все время шло «по касательной»: писатель и жанр в целом двигались каждый своим путем, с интересом переглядываясь и без особого усердия пытаясь перенять друг у друга «коронные» приемы. По крайней мере, коллеги Балларда охотнее заимствовали его теоретические находки и программные манифесты (в частности, переключение внимания с космоса звезд и галактик на микрокосм человеческой личности, на «внутреннее пространство» психики, подсознания), но не темы и проблемы.

То, что это блестящий стилист, уникальный мастер настроения и неподражаемый литературный «пейзажист», стало ясно уже по первым опубликованным вещам. Но и то, что зыбкое, сюрреальное марево слов, символов и подсознательных образов способно увлечь, заворожить лишь на время, после чего начнет остро сказываться отсутствие литературного «мяса» сюжета, драматического конфликта, полнокровных характеров – сегодня, когда пик Балларда позади, также очевидно.

Начинал он, кстати, со «спокойных», хотя и окруженных неповторимой аурой многозначности и недосказанности рассказов – самой что ни на есть традиционной НФ; затем успех писателю принесла серия исконно «британских» романов о глобальных катастрофах. А затем пошла полоса диких, необузданных экспериментов с формой – и… на сей раз успех оказался более чем спорным. В литературе «общего потока» всем этим уже вдосталь наигрались задолго до Балларда, а что касается мира science fiction, то здесь, да, подобные экзерсисы были в новинку. Так Баллард и остался в «массовой» фантастике белой вороной, автором, в большей мере привораживающим университетских профессоров и диссертантов, нежели широкого читателя… [9] 9
  Наверное, не случайно единственным бестселлером Балларда стал роман не фантастический, а автобиографический, «Империя Солнца».


[Закрыть]

Отдали дань литературному эксперименту, столь же радикальному, и два других «кита» «Новой волны» – Джон Браннер и Брайан Олдисс. Но… спохватились, вернувшись в лоно традиционной коммерческой фантастики. Правда, значительно облагородив ее, поскольку обоим присущи стиль и общая культура.

Браннер прославился мощным апокалиптическим триптихом, тремя романами на тему грядущей катастрофы: демографической – «Остановись на Занзибаре» (1968), экологической – «Глянули агнцы горе» (1972), и информационной – «Оседлавший волну шока» (1975). А Ол-дисс – после предельно экспериментальных и потому абсолютно «нечитабельных» романов конца 60-х годов – неожиданно обратился к более привычному у авто-ров-американцев замысловатому конструированию фантастических миров своей эпической трилогией о планете Гелликонии, заставив потесниться на пьедестале славы автора цикла о Дюне Фрэнка Херберта. Таким образом, даже великие три мушкетера «Новой волны» со временем совершили откат от буйных экспериментов – к извечной спокойной и рассудительной прозе. А в творчестве их менее блистательных коллег-соотечественников – Эдмунда Купера, Гая Комптона, Кита Робертса, Боба Шоу и Иэна Уотсона – если что и осталось от былых революционных порывов, то разве что более пристальное внимание к человеку и всему комплексу гуманитарных проблем. Пожалуй, единственным, кто совершил более сложную эволюцию: от радикализма «Волны» во взвешенную и даже вызывающе «старомодную» философскую фантастику, а затем снова в модернистские дебри – остается знакомый нам исключительно по промежуточному этапу Кристофер Прист.