Текст книги "Полубоги"

Автор книги: Джеймс Стивенс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

Книга III. Бриан О Бриан

Глава XX

Продолжили они странствие.

Вернее было б сказать, что продолжили они свои поиски пропитания, ибо в действительности это было целью всякого дня их странствий.

Двигаясь вот так день за днем, вступая едва ль не на каждую дорогу, какая подворачивалась, брели они легко по трудному и прекрасному Донеголу в Коннахт. Вставали лагерем на склонах суровых гор, спали мирно в глубоких долинах, что вились и вились штопором, недели напролет пересекали Коннемару вдоль громового моря, где пировали рыбой, а затем вновь выбирались на равнины и далее по изгибистым тропам к графству Керри.

Время от времени Мак Канну доставалась работа – починить худой котелок, приделать ручку к чайнику, продлить последние деньки ведру, давно пережившему труды свои, – и эту работу он проделывал, сидя на солнышке у пыльных дорог, а если не брался, делала это вместо него Мэри, а он приглядывал критически и объяснял и ей, и прочей честной компании таинства лудильщицкого ремесла.

– Все дело, – говаривал он, – в ловкости рук.

И вот такое еще – но чаще Арту, когда херувим пробовал свои силы на ржавой кастрюле:

– Не получится из тебя годного лудильщика, коли руки не те. Не хлопочи ногами да пальцами пошевеливай.

А иногда кивал он Мэри удовлетворенно и приговаривал:

– Вот девчонка, у кого руки не крюки.

Руки представляли для Патси достоинство в человеке, а вот ноги, по его мнению, полагалось держать неявными и явными делать их лишь в обстоятельствах, чреватых разговорами. Ногами бегают! Это собачья работенка – или ослиная; то ли дело руки! – так объяснял он сей предмет и мог расточать рукам бурю похвал, какая сметала на пути своем всякую иную беседу.

Вставали они лагерем средь кипучих ярмарок, где Патси с дочкой встречали приветственными воплями всевозможные неукротимые мужчины и женщины, и выкрикивали они воспоминания о проказах десяти– и двадцатилетней давности, и погружались в питие с лютым рвением тех, для кого отчаяние – брат подостойней надежды, а кое с кем из тех людей делили они путь назавтра, буяня и галдя на одиноких дорогах, ангелы же взирали и на этих людей – и были к ним дружественны.

Однажды утром двигались они своим путем. Взгляды маленького отряда их оживленно обшаривали поля по обе стороны от дороги. Все они были голодны, ибо со вчерашнего полудня не ели ничего. Но бесплодны были те поля. Великие просторы травы тянулись др обоих горизонтов, и еды не было ни для кого, кроме осла.

Увидели они на пути человека, сидевшего на пригорке. Руки сложены, во рту соломинка, на красном лице широкая улыбка, потрепанная шапка сдвинута на затылок, а из-под нее во все стороны торчат жесткие космы, словно свернутая как попало черная проволока.

Мак Канн уставился на эту красную радость.

– Вот человек, – молвил он Келтии, – у кого никаких забот на всем белом свете.

– Ему от этого наверняка великий вред, – заметил Келтия.

– Холлоа, мистер, – приветливо крикнул Патси, – как оно всё?

– Всё хорошо, – ответил, сияя, человек, – сами-то как?

– Держимся, слава Богу!

– То что надо!

Он махнул рукой на горизонт.

– Вот это погодка, – произнес он с гордым смирением того, кто сотворил такую погоду, но хвастаться не склонен. Взгляда с Мак Канна он не сводил. – Голодуха у меня, какую накормить стоит, мистер.

– У нас у всех она, – отозвался Патси, – а в повозке, за вычетом деревях, ничего. Я все ж таки присматриваюсь, и, может, наткнемся мы на кусок грудинки посреди дороги или на славную картофельную делянку на ближайшем поле, где толпятся кудреватые ребятки.

– В миле дальше по дороге есть поле, – сказал человек, – ив том поле найдется все, о чем ни скажи.

– Да что ты говоришь! – тут же выпалил Патси.

– Говорю-говорю: найдется на том поле что угодно, а у подножия холма за тем полем водятся кролики.

– Я, бывало, метко швырялся камнями, – произнес Патси. – Мэри, – продолжил он, – когда придем к тому полю, сама ты и Арт наберите картошки, а сам я да Келтия возьмем полные руки камней, кроликов бить.

– Я пойду с вами, – сказал человек, – и возьму свою долю.

– Так и сделай, – согласился Патси.

Человек слез с пригорка. Было у него что-то промеж колен, и обращался он с этим очень бережно.

– Это что за штука такая? – спросила Мэри.

– Концертина это, и играю я на ней музыку у домов и так вот зарабатываю денег.

– Как добудем мы прокорм, подарит нам музыкантий песенку, – сказал Патси.

– Ясное дело, – молвил человек.

Арт протянул руку.

– Дай взглянуть на музыкальный инструмент, – сказал он.

Человек вручил концертину Арту и двинулся рядом с Патси и Келтией. Мэри и Финан, как обычно, шли по бокам от осла, и все трое возобновили свою постоянную беседу. Каждую дюжину шагов Финан склонялся к обочине дороги и срывал пригоршню свежей травы, или чертополох, или звездчатку и совал добычу ослу в рот.

Патси глазел на нового знакомца.

– Как тебя звать, мистер? – спросил он.

– Я был известен как Старый Каролан[20]20
  Персонажа называли так в честь Турлаха О’Карулана (ирл. Toirdhealbhach Ó Cearbhalláin, 1670–1738), ирландского слепого бродячего арфиста, певца, поэта и сочинителя музыки; ему приписывают более двухсот композиций, их исполняют до сих пор во множестве вариантов. Его произведения выжили в основном благодаря творчеству многочисленных последователей О’Карулана, хотя о его жизни ходят самые разные, в том числе маловероятные истории.


[Закрыть], но теперь прозывают меня люди Билли Музыкой.

– Как так вышло, что мы с тобой не сталкивались прежде?

– Я из Коннемары.

– В Коннемаре я знаю каждую коровью тропу и борин, и в Донеголе знаю каждую дорогу, и в Керри, и знаю каждого, кто по тем дорогам ходит, а тебя, мистер, не знаю.

Новый знакомец рассмеялся.

– Недавно я на этих дорогах, а потому как же тебе меня знать? Сам-то как зовешься?

– Зовусь я Падрагь Мак Канн.

– Знаю тебя хорошо, бо стибрил ты курицу и пару сапог у меня десять месяцев назад, когда я жил в доме.

– Да что ты говоришь! – вымолвил Мак Канн.

– Говорю; да только не держал обиды на тебя нисколько, бо в тот день со мною случилось всё.

Мак Канн копался у себя в голове, ища, у кого же стибрил он разом и курицу, и пару сапог.

– Ну, слава богу! – вскричал он. – Не чудной ли это мир! Не тот ли Старый Каролан ты, скареда из Темпл-Кахиля?

Знакомец хохотнул и кивнул.

– Был им когда-то, а теперь я Билли Музыка, и вот мой инструмент у парнишки под мышкой.

Патси уставился на него.

– А где же дом, и скот, и сотня акров лугов и возделанных земель, и жена, какую, болтают, ты морил голодом?

– Вот как есть не ведаю, где они, да и дела нету мне. – И с этими словами затрясся он от смеха.

– А сестра твоя, что убилась, выбираясь из окна на верхотуре в ветреную ночь, чтоб добыть себе еды по соседям?

– По-прежнему мертва, – ответил знакомец и от веселья сложился пополам.

– Заявляю, – произнес Патси, – что это есть конец света.

Знакомец прервал красноречие Патси, вскинув указующий палец.

– Вон то поле, о каком я тебе говорил, и битком оно набито картошкой да репой.

Патси обратился к дочери.

– Собирай картошку, но из одного места все не бери, а бери там и сям, чтоб не заметили пропажи, следом же пройди по дороге с повозкой минут двадцать и приготовь картошку. Сам я да Келтия догоним тебя вскоре и принесем с собой славного мяса.

Келтия и Патси подались вправо, где, оттененный небесами, возносился пологий холм. Густо рос на нем лес, мощные купы деревьев укрывали всё плотно, и сквозь них виднелись тихие зеленые прогалины, сонные под солнцем.

Подошли к кромке леса, и Патси направил своего напарника пройти вглубь недалеко, а затем чтоб скакал и лупил палкой по деревьям и по земле.

Келтия сделал как велено, и через четверть часа у Патси в руках уже висели три кролика.

– Этого хватит, выкрикнул он, – пойдем теперь к нашим.

Запрятали они кроликов под куртки и двинулись в путь.

Вскоре догнали спутников. Повозка стояла у дороги, рядом пасся осел, а Мэри развела огонь в жаровне и приготовила картошку для рагу.

Патси бросил ей кроликов.

– Вот, девочка моя, – сказал он, вместе с Келтией осел на травянистую обочину и вытащил свою трубку.

Новый знакомец сидел с Артом и объяснял ему устройство концертины.

– Пока мы ждем, – сказал ему Патси, – расскажи-ка нам все новости, расскажи, что случилось с землей и что ты делаешь на дороге; и есть тут чуток такого, что можно положить тебе в трубку, чтоб говорилось тебе ладно.

Встряла Мэри:

– Погоди минутку, бо сама я желаю послушать ту повесть, помоги-ка мне с жаровней, и мы тогда сядем все вместе.

Была у ведра ручка, продели в нее палку, подняли и поставили под изгородь.

– Вот теперь можем сесть все вместе, – сказала Мэри, – я смогу разом и готовить еду, и слушать повесть.

– Да я тебе скорей сыграю песенку на концертине, – сказал Билли Музыка.

– Это ты лучше потом, – отозвался Патси.

Глава XXI

– Изложу я вам рассказ, – проговорил Билли Музыка, – вот он каков:

Год назад водилось у меня хозяйство в долине. Солнце сияло над ним, ветер не задувал в него, ибо укрыто было хорошо, а урожаи, какие я с той земли получал, вас бы изумили.

Двадцать голов скота ели траву, жир нагуливали быстро и вдобавок молоко давали хорошее. Водились у меня петухи и куры, ради яиц и на продажу, и многие рады были б заполучить мое хозяйство.

Десять человек трудилось у меня постоянно, но на сборе урожая бывало много больше, и работать я их заставлял ого-го. Сам я и сын мой, и женин брат (вот же вахлак-то!) за батраками приглядывали, да не угнаться за ними, такие они были великие пройдохи. Старались работать как можно меньше, а денег из меня добывать как можно больше. Но спуску тем ребяткам я не давал, и ничегошеньки не получали они от меня, если вдвое больше за то не давали.

Потихонечку, помаленечку пропалывал я работников, пока наконец не остался только с теми, с кем хотел, – с людьми проверенными, доверенными. Бедняки они были и не смели смотреть мне в глаза, когда сам я на них смотрел, но трудиться умели, а хотел я от них одного этого – и приглядывал, чтоб выполняли.

И вот сижу я нынче с вами на этом взгорке и думаю: зачем мне были все те беды на мою голову и что, ради того и сего, ожидал я от всего того получить? Раньше полуночи не добирался до кровати, а на рассвете был на ногах раньше птиц. В пять поутру не валялся в теплой постели ни разу, и всякий день выуживал работяг своих из их сна, частенько приходилось вышвыривать их из постели, ибо не случалось средь них никого, кто, дай ему волю, не спал бы день напролет.

Ясное дело, я знал, что не хотят они на меня работать, и, притупись у них голод, они б видали меня далеко – какое там пальцем пошевелить ради моего блага; но я держал их за жабры, ибо, покуда надо кормиться человеку, всяк, у кого есть еда, способен заставить человека делать все, что пожелает: разве ж не возьмется он стоять на голове по двенадцать часов в день, если посулить ему плату? Еще как возьмется – да и на восемнадцать часов, коли уговоритесь.

А еще думалось мне, что они пытаются меня грабить, – и, может, так оно и было. Теперь-то вроде как неважно, грабили они меня или нет, ибо вот вам слово мое: тот, кто попытается ограбить меня нынче, пусть берет все, до чего дотянется, и даже более того, кабы оно у меня водилось.

– Сдается мне, добрый ты человек! – сказал Патси.

– Пусть так, – отозвался Билли Музыка. – Штука же была в том, что я любил деньги, живые деньги, золотые и серебряные монеты, и монеты медные. Нравились они мне больше, чем люди вокруг. Нравились больше, чем скотина и урожаи. Больше, чем сам я себе был люб, а не чуднó ли это? Ради них терпел всевозможную чушь, жил шиворот-навыворот и задом наперед ради них. Говорю же: готов я был на что угодно, лишь бы добыть деньги, а когда платил работягам за труды, жалел каждый пенни, какой они у меня брали.

Мне и впрямь казалось, что, забирая у меня металл, они истинно и напропалую грабят меня и притом надо мною же насмехаются. Не видел я причин, почему б не работать им на меня за так, а если б работали, я б жалел им еды и времени, какое тратили они на сон, – а это тоже чудно, между прочим!

– Если б кто из тех людей, – важно произнес Патси, – наделен был отвагой бродячего козла или шелудивой собаки, они б сгребли тебя, мистер, в охапку, вытряхнули из остова твоего душу да бросили его на свалку.

– В мыслях не имей, – отозвался знакомец, – что храбры люди или дикие звери, бо нет, и всяк, кто выдает плату людям, знает не понаслышке, что робки они, как овцы, а то и вдвое сверх того. Скажу тебе и вот что: не все хлопоты были на их голову – мне доставалась моя доля, да немалая.

Мак Канн торжественно прервал его:

– Так сказал лис гусю, когда гусь сказал, что от зубов ему больно. «Ты глянь, сколько хлопот мне ловить тебя», – сказал лис.

– Оставим это, – сказал Билли Музыка. – Добывать деньги я взялся нешуточно. Удавалось делать славную прибыль с земли, скотины и людей, что на меня трудились, а затем, когда решил я превратить прибыль в звонкую монету, обнаружил, что и за пределами моего мира есть мир, и воистину рвется он ограбить меня, да мало того – не одно поколение подряд измышляло способы, как бы получше это провернуть. Тот мир продумал свою плутню так тщательно, что я среди тех людей был таким же беспомощным, как мои работяги предо мною. Ох и обставляли же они меня, и выжимали, и шли дальше своей дорогой со здоровенной долей моих барышей, и говорили мне, чтоб был я повежливей, а не то сокрушат они меня вдребезги, – и ух до чего ж бывал я вежлив. Велик же он, мир за чертою мира малого, и, может, есть мир ещё больший вне этого, а в нем жернова для всех выжимателей мира среднего.

Цена, какую считал я честной для своего урожая, вечно была не та, что у скупщиков. Продавал я корову или лошадь – и никогда не получал больше половины того, на что рассчитывал. Всюду на базарах имелись клики и кланы, и знали они, как со мною обойтись. Они-то и заполучали больше половины денег, какие я заработал, это они держали меня цепко, чтоб я не ушел. Ради этих людей не спал я до полуночи и вскакивал прежде, чем птица бросала храпеть, и ради них рвал потроха земли своей, изнурял и изводил всякого мужчину, женщину и пса, что мне попадались на глаза, а когда думал о тех базарных краснощеких людях с этим их «хошь бери, а хошь иди», переполняла меня такая ненависть, что я едва мог дышать.

Приходилось брать, поскольку уйти не по карману; возвращался я домой и вновь пытался все урезать, урвать лишний прибыток с земли и с трудяг, и ума не приложу, как те люди не попытались порешить меня или с собою покончить. Ой да, ума не приложу, как сам я с собой не покончил в припадке ярости, жадности и усталости, что были уделом моим день и ночь.

Деньги я все равно добывал, и, само собою, люди считали меня самим дьяволом, но о чем там они думали, дела мне было мало, бо монеты стали накапливаться в сундуке, и в один прекрасный день сундук переполнился, и ни единого пенни уж не воткнуть в него было торцом, пришлось сделать новый сундук, и не так-то много времени минуло, прежде чем спроворил я себе третий сундук, и четвертый, и видел я, что грядет время, когда смогу встать наравне с базарным людом и крепко держаться за всякое, что может попасться.

– И сколько ж нагреб ты? – спросил Патси.

– Две тысячи фунтов было у меня итого.

– Большие деньги, сдается.

– Так и есть – и добыванье там было большое, да еще двадцать блях-мух упало в те сундуки с каждой желтой монеткой.

– Бляха-муха не стоит и одного шиллинга, – заметил Патси. – У меня можешь ими разжиться, две штуки за полпенни, а полно народу даст тебе их за так, гнилой ты ворюга этого мира! А получи я назад ту плюшку табаку, что дал тебе пару минут назад, я б сунул ее в карман – вот как есть – да и сел бы на нее в придачу.

– Не забывай: толкуешь о том, что было, – сказал Билли Музыка.

– Будь я из твоих работяг, – завопил Патси, – ты б со мной так не обходился.

Счастливо улыбнулся ему Билли Музыка.

– Не обходился б? – переспросил он, склонив голову набок.

– Не обходился, – подтвердил Патси, – не то я бы тебе череп лопатой проломил.

– Будь ты среди моих работяг, – миролюбиво ответил ему собеседник его, – ты б смирен был, словно котенок, ползал бы вокруг меня с шапкою в руке, вскинув взор, будто подыхающая утка, и приговаривал «Да, сэр» и «Нет, сэр», как все прочие трудяги, из кого я выколачивал начинку вот этими кулаками и чей дух ломал трудом и голодом. Не болтай сейчас, бо не ведаешь ты о таком, пусть и удалось тебе стибрить у меня наседку, когда я был занят.

– И пару славных сапог, – победно добавил Патси.

– Желаешь дослушать рассказ?

– Желаю, – ответил Патси, – и беру назад свои слова насчет табака: вот тебе добавка для трубки.

– Благодарю покорно, – отозвался Билли.

Вытряс из трубки пепел, набил ее и продолжил рассказ:

– Среди всего этого случилось со мною чудесное.

– Самое то – начинать с такого, – одобрительно молвил Патси. – Хороший ты рассказчик, мистер.

– Дело не столько в этом, – отозвался Билли, – сколько в том, что рассказ хорош – чудесен рассказ.

– Картошка почти готова, Мэри а гра?

– Совсем скоро будет.

– Попридержи рассказ ненадолго, пока поедим картоху и по чуточке кроликов, бо, скажу тебе, обмяк я от голода.

– Я и сам ничего не ел, – сказал Билли, – с середины вчерашнего дня, а у еды тут дух такой, что я дурею.

– Еще не совсем готово, – сказала Мэри.

– Готово достаточно, – объявил ее отец. – Экая ты привередливая нынче! Вытаскивай сюда, раздай всем по кругу, да пусть не перемрут люди у тебя на руках.

Мэри сделала как велено, и пять минут не слышно было ничего, кроме движенья челюстей, а следом не видать стало и никакой еды.

– Ax! – вымолвил Патси с великим вздохом.

– Ой и впрямь! – проговорил Билли Музыка со своим вздохом.

– Клади вариться еще картошки, – велел Патси дочери, – и вари ее, обгоняя время, когда рассказ завершится.

– Я бы вдвое больше съел, чем мне досталось, – признался Арт.

– У тебя и было вдвое больше, чем у меня! – сердито вскричал Патси. – Я видел, как девчонка тебе картошку выдает.

– Я не жалуюсь, – ответил Арт, – а просто сообщаю данность.

– Тогда ладно, – сказал Патси.

Трубки раскурили, и взоры обратились на Билли Музыку. Патси откинулся на локти и выдул облако.

– Ну а теперь выкладывай остаток рассказа, – проговорил он.

Глава XXII

– Вот что чудесное со мною приключилось.

Постепенно все крепче любил я деньги. Чем больше доставалось их мне, тем больше я хотел. Все чаще уединялся, чтобы глядеть на них, перебирать и пересчитывать. В доме не хранил их – держал ровно столько, чтоб люди думали, будто больше и нету, а поскольку все следили за этим и друг за дружкой (бо все желали их украсть), так было безопасней.

Они не знали, что в том сундуке по большей части были медяки, но то они и были – и немного серебра, какое не влезло в другие сундуки.

В дальнем конце большого амбара, прямо под конурой пса, было место… помнишь моего пса, Патси?

– Здоровенного черно-белого рыкливого дьявола-бультерьера? – задумчиво уточнил Патси.

– Его самого.

– Хорошо помню, – ответил Патси. – Кормил его разок.

– Ты его отравил, – быстро произнес Билли Музыка.

– Суровое это слово, – проговорил Патси, почесывая подбородок.

Билли Музыка уставился на него в упор и тоже созерцательно почесал свою щетину.

– Теперь уже не важно, – молвил он. – Тот самый пес. Под его конурой я обустроил место. Добротно обустроил. Если сдвинуть конуру, не увидишь ничего – просто пол. Под ним хранил я три сундука золота, а пока смотрел на них, пес сновал туда-сюда и гадал, отчего не дают ему жрать людей, – я и сам перед тем псом немножко робел, – и как раз в один из дней, когда возился я с деньгами, случилось то самое.

В амбарные ворота постучали. Пес вякнул из недр глотки и рванул вперед, сунул нос в щель под дверью и принялся вынюхивать да скрестись. Чужаки, понял я. Тихонько отложил деньги, вернул конуру на место и пошел открывать.

Снаружи стояли двое мужиков, и на одного пес прыгнул так, будто в него пальнули из ружья.

Но человек оказался спор. Перехватил пса в прыжке, вцепился ему в челюсти и швырнул, поднатужившись. Не знаю, куда он его кинул, – живым того пса я после не видел – думаю, тот рывок его и убил.

– Батюшки! – молвил Патси.

– То, наверное, было в те же полчаса, когда ты дал ему отравленное мясо, Патси.

– Там была длинная баранья кость, – пробормотал Мак Канн.

– Да что б ни было!отозвался Билли Музыка. – Мужики вошли, закрыли за собой ворота и заперли их, бо ключ всегда был воткнут изнутри, когда б я туда ни заходил.

Что ж! Руки, ноги и зубы всегда бывали при мне, но в тот раз ничего в ход пустить не удалось: через несколько минут плюхнулся я на конуру, переводя дух и утирая юшку, что текла у меня из носа. Те двое мужиков, скажу я, вели себя очень тихо – ждали меня.

Один был средних размеров колода, и с виду казалось, что голову ему изваляли в дегте…

– Э! – вырвалось у Патси.

– Второй был здоровенный молодчик с девичьим лицом; глаза голубые да кудри золотые, и в женской юбке – истрепанной вконец, старой…

– Батюшки! – вскричал Патси и яростно вскочил на ноги.

– Что с тобой такое? – проговорил Билли Музыка.

Патси стукнул кулаком о кулак.

– Эту парочку прощелыг я ищу уже целый год! – рявкнул он.

– Ты их знаешь? – переспросил Билли Музыка, не менее взбудораженный.

– Не знаю, но видал – и вон та девчонка видала их, ворюг!

– Парочка паршивых собак, – холодно молвила Мэри.

– И когда встречу их, – свирепо продолжил Патси, – убью обоих, как есть убью.

Билли Музыка рассмеялся.

Я б не стал пробовать убить их, ребяток этих: разок попробовал, да они мне не дали. Расскажи-ка, чем они тебе насолили, а следом я продолжу свой сказ, бо мне интересно не на шутку про этих двоих.

Мак Канн сунул трубку в карман.