Текст книги "Полубоги"

Автор книги: Джеймс Стивенс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

Глава XII

Может удивить, что имена у ангелов были ирландские, однако больше восьми веков назад один знаменитый святой уведомил весь белый свет, что язык, на каком говорят на небесах, – гэльский, и, надо полагать, сведениями на сей счет располагал. Сам он ирландцем не был и никаких причин превозносить Фодлу[12]12
  Эриу, Банба, Фодла – богини из племени Туата Де, покровительницы Ирландии и ее эпонимы.


[Закрыть] над другими земными народами у него не имелось, а значит, его заявление можно принять как есть, особенно с учетом того, что никакой другой святой его не опроверг и любая ирландская личность готова этому заявлению доверять.

А еще в древние времена считалось – и верованье это было повсеместным, – что вход в рай, ад и чистилище разверзается на Острове святых[13]13
  Так в Средние века поэтически именовали Ирландию.


[Закрыть] и пусть это не доказано, оно же и не опровергнуто, а к тому же поддерживает теорию об ирландском как о небесном языке. Более того, гэльский язык – красивейший и выразительнейший способ изъясняться на всем белом свете, а потому в поддержку этой теории можно привлечь эстетические и практические резоны, возникни какая опасность, грозящая ей от филологов с заморскими корыстями.

Звали ангелов Фúнан, Кéлтия и Арт.

Финан – старший ангел, Келтия – тот, что с короткой угольно-черной бородой, а Арт – самый юный в троице, и был он прекрасен, как тот рассвет, прекрасней какого нет ничего.

Финан в своих краях был архангелом, Келтия – серафимом, а Арт – херувимом. Архангел – советник и хранитель, серафим – собиратель знания, а херувим – собиратель любви. Таковы были их звания на небесах.

Финан был мудр, ребячлив и добр, и у него было неповторимое и очень приятное сходство с осликом, что влек вперед их повозку.

Келтия был темновлас и решителен, и, если 6 покороче обстричь ему бороду ножницами, чтоб получилось как у Патси Мак Канна, стал бы похож Келтия на Патси Мак Канна так близко, как походит один человек на другого.

Арт тоже был черняв, а также юн, стремителен и пригож. Если глянуть на него праздно, можно было б сказать, что, кабы не чернявость, получился бы брат Мэри Мак Канн и родились они одним рожденьем – да рожденьем славным.

Мэри распространила обожанье свое, каким одаряла ослика, на Финана, и в странствиях их по дорогам эти трое всегда держались вместе: архангел шагал по одну сторону от ослика, а Мэри – по другую, и (можно было б сказать) эти трое общались друг с другом, не переставая ни на миг.

Ослик, отметим, не разговаривал, однако с таким очевидным вниманием слушал, что никто б и не посмел сказать, что зверь не участвует в беседе: правое ухо живо внимало Мэри, а левое вытягивалось во фрунт, когда вступал со своим словом Финан, а когда случалось такое, что Мэри с Финаном затихали на мгновение, оба уха клонились вперед, к носу ослика, и он тоже затихал. Чья-нибудь рука то справа, то слева беспрерывно нежно гладила его по морде, и по временам совершенно неожиданно он любовно ржал на своих спутников голосом, какой истязал бы слух чей угодно, кроме истинно дружеского.

Патси Мак Канн и серафим Келтия привыкли идти следом за повозкой и тоже протяженно беседовали друг с другом.

Поначалу говорил в основном Патси, ибо в изобилии имел чем поделиться, а серафим слушал с внимательным смирением, однако вскоре Келтия, накопив знание, с великой живостью взялся дискутировать и спорить. Говорили они о многом, однако возьмись кто их послушать внимательно и записать все это, обнаружил бы, что чаще прочего беседуют они о крепких напитках. Мак Канн пространно повествовал о диковинных водах, какие, по слухам, сбраживают в заморских землях, могучих брагах, какие описывали ему пылкие моряки с просмоленными пальцами, а вот Келтия покамест рассуждал лишь о портере и виски и в разговоре этим вполне довольствовался.

Херувим Арт обыкновенно прогуливался в одиночку, позади всех, но иногда уходил вперед и слушал разговоры с ослом; бывало и так, что присоединялся к тем двоим, что шли позади, и вынуждал их осмыслять то, что не интересовало их, а еще, бывало, забредал в поля по ту или по другую сторону от дороги – или же влезал на дерево, или шагал один, горланя громкую песню, какую выучил на ярмарке, куда заглядывали они давеча, или молча гарцевал вдоль проселка, будто тело его переполнялось прыжками и не ведал он, что с ними поделать, – или одиноко плелся, скучая так глубоко, что, казалось, того и гляди свалится замертво.

Вот так житье их вошло в некую колею.

Когда вставали на ночлег, Келтия и Арт всегда усаживались рядом с жаровней, Патси Мак Канн – промежду ними; по другую сторону от жаровни устраивались архангел и Мэри; Финан, когда завершалась трапеза и все принимались болтать, всегда сидел рядышком с дочерью Мак Канна, брал длинную косу ее к себе на колени и подолгу мог расплетать и заплетать конец этого чудного вервия.

Мэри это нравилось, а остальные не возражали.

Книга II. Айлин Ни Кули

Глава XIII

Рано поутру достославно сияло солнце и плескал по дороге ветер, придавая всему вокруг беспечности; деревья буйствовали листвой, и всякая ветка пританцовывала с соседней, однако на небе облака мчали так споро, что догоняли друг дружку то и дело и так перемешивались, что сами же не умели выпутаться, а от их чрезмерного веселья расползлось темное ненастье и солнце сделалось угрюмым.

Мак Канн сощурил глаза, подобно птице, и потер подбородок.

– Скоро будет дождь, – сказал он, – и земля его хочет.

– Дождь будет сильный, – добавила его дочь.

– Именно так, – отозвался он, – наддадим-ка шагу, чтоб прежде дождя оказаться где-нибудь, бо отродясь не любил я мокнуть под дождем – да и никто не любит, кроме людей из графства Корк, а они уж такие к нему привычные, что и не различают, идет дождь али нет его.

И поторопили они ослика, чтоб шагал быстрее, и тот послушался.

Спешили они по дороге и увидели впереди двоих, что шли рядышком, а чуть погодя тех двоих нагнали.

– Знакома мне спина этого человека, – промолвил Патси, – но не могу сказать, откуда знаю ее. Впрочем, на лица у меня память крепкая, и через минуту я вам об этом человеке доложу все.

– А женщина, которая с ним, знакома ль тебе? – спросил Келтия.

– Женщину по спине не распознаешь, – ответил Патси, – никто не распознает ее, бо спины у женщин все одинаковые, когда шалью покрытые.

Мэри повернулась к ним.

– У женщин спина спине рознь, – произнесла она, – хоть в шали, хоть без, и по тому, как эта женщина шаль свою носит, я сходу скажу, что это Айлин Ни Кули[14]14
  Фамилия Айлин Ни Кули («Айлин, дочь Кули») – англизация ирл. Cuailnge (рус. Куал(ь)нге), как в знаменитой средневековой ирландской саге Уладского цикла «Похищение быка из Куальнге». Кули – полуостров на территории современного графства Лаут, как раз отсюда родом бурый бык из саги.


[Закрыть] и никто иной.

– Раз так, – поспешно откликнулся отец, – пойдем-ка степеннее и догонять ее не станем. Мэри, а гра[15]15
  О любовь (искаж, ирл. a ghrá).


[Закрыть], шепни ослу на ухо, чтоб не торопился, бо нынче он горазд на потеху.

– Так и сделаю, – сказала Мэри и шепнула ослику на ухо «тпру» – и замер он на четверти шага.

– Не люба тебе та женщина? – вопрошал Келтия.

– Женщина она скверная, – ответил Патси.

– Из какой же породы скверных она?

– Той породы, какие греховодничают со всяким мужчиной, – резко ответил Патси.

Келтия на миг задумался, осмысляя это обвинение.

– Греховодничала ли она с тобою самим? – уточнил он.

– Не греховодничала, – отозвался Патси, – и потому не люба она мне.

Келтия осмыслил и это высказывание – и нашел его разумным.

– Думаю, – сказал он, – причина, почему не люба тебе эта женщина, – в том, что люба она тебе непомерно.

– Так и есть, – сказал Патси, – но нечего ей путаться со всяким мужчиной, а со мною не путаться.

На миг он умолк.

– Скажу тебе так, – воинственно продолжил он, – любился я с этой женщиной от рассвета до сумерек, а потом она ушла с человеком, что явился по узкой дорожке.

– В том было право ее, – со всем миролюбием произнес Келтия.

– Может, и так, но глазом не моргнув убил бы я обоих в ту ночь в темном месте.

– Отчего ж не убил?

– Она ослабила меня. Колени у меня подломились, когда она уходила, и на устах у меня даже проклятья не нашлось.

И вновь умолк он – и вновь заговорил гневно:

– Не желаю видеть ее вовсе, бо мает она меня, а потому пусть парочка эта шагает себе по дороге, пока не свалится в канаву терновую, в какой сгинуть им в самый раз.

– Думаю, – сказал Келтия, – что причина, почему не желаешь видеть ее, – в том, что желаешь видеть ее непомерно.

– Так и есть, – пробурчал Мак Канн, – верно и то, что человек ты назойливый и рот у тебя никогда не на замке, а потому подойдем мы к той женщине, и пусть язык твой с его ловкими вопросами с нею беседует.

С этими словами ринулся Патси вперед и пнул осла в живот так внезапно, что зверь подскочил над землей и помчался еще до того, как вернулся копытами на землю.

Пройдя несколько десятков шагов, Мак Канн яростно завопил:

– Куда путь держишь, Айлин Ни Кули? Что за мужчина идет с тобою рядом?

И продолжал он выкрикивать подобные вопросы, пока не догнали они тех двоих.

Двое остановились.

Женщина оказалась высокой и худосочной, и волосы у ней были рыжие. Лицо веснушчатое сплошь, а потому ее нежная кожа виднелась лишь понемножку, и сперва сходство ее с Финаном показалось необычайным. Проявлялось это сходство в полете лба, в скулах, во взгляде, затем в каком-то повороте головы исчезало, а следом возникало вновь – в другом.

На миг синие глаза ее сделались злее всяких, какие бывают на женских лицах. Замерла, опираясь на толстую ясеневую палку, и глядела на приближавшихся, однако не произносила ни словечка.

Мужчина с нею рядом тоже был высок и тощ, как жердь, ветх и неряшлив; маловато в теле у него силы, ибо слаб он был в коленках, а здоровенные ступни расходились под интересным углом, однако лицо его было необычайно разумным, а в юности наверняка еще и красивым. Выпивка и дурное здоровье изнурили и сточили его плоть, и не осталось в нем никакой пригожести, кроме глаз – застенчивых и нежных, словно у олененка, – и рук, что ни с чем в жизни, кроме женщин, не возились. Он тоже опирался на батог и смотрел на Патси Мак Канна.

Вот к нему-то Патси и шел. На женщину не глянул ни разу, хотя ни на миг не прекращал выкрикивать приветствия и вопросы, обращаясь к ней по имени.

– А ты как поживаешь сам-то? – орал он с устрашающим радушием. – Давненько не виделись, а когда виделись, темно было глаз выколи.

– У меня все в порядке, – произнес человек.

– Оно и видно, – сказал Патси, – с чего б не быть тому? Не родился ли ты на широкой груди фортуны, не остался ль на ней? Ах вот как оно у людей, что ходят по узкой дорожке, с фортуной-то, а вот у тех, кто топчет дороги широкие, – ничего, кроме сбитых ног. Удачи же тебе, душенька моя, живи-поживай себе… эх!

– Я ни слова не молвил, – сказал человек.

– У тебя палка в руках, что и горе проломила б череп, о человеке-то и говорить незачем.

– Славная это палка, – сказал человек.

– Братом назовешь али мужем той палки, какую женщина держит в счастливых руках своих?

– Назвал бы палкой, да и всё, – ответил человек.

– Годное имя, уж точно, – сказал Патси, – бо нету у палки никакой души – как и у женщины самой, и не милость ли, не утешенье ли это, бо иначе полнились бы небеси женщинами да деревяхами и не осталось бы места мужчинам да выпивке.

Рыжевласая женщина подступила к Патси и, уперев руку в грудь ему, толкнула с силой.

– Коли говоришь, – произнесла она, – или дерешься – ко мне иди, бо этот человек тебя не знает.

Патси повернулся к ней с громким смехом.

– Одна-единственная услада мне в жизни – прикосновенье твоих рук, – подначил он. – Толкани меня еще разок, да покрепче, чтоб я тебя прочуял как следует.

Женщина угрожающе занесла ясеневую палку и подалась к нему, но лицо у него сделалось такое, что она опустила руку.

– Экая ты потешница, – произнес Патси, – и всегда так было, но мы отныне станем добрыми друзьями – ты сама, да сам я, да человек с батогом; отправимся по всему свету окольно и станем веселиться.

– Не пойдем мы с тобою, Падрагь, – сказала женщина, – и какую б дорогу ты нынче ни избрал, мужчина и я сама отправимся другой.

– Ух! – сказал Патси. – Дорог повсюду полно, в этом права ты, и на каждой найдется мужчина.

Глава XIV

Пока происходил этот разговор, остальные стояли торжественным полукругом и внимательно слова их слушали.

Келтия, глядя в небо, вмешался:

– Дождь начнется с минуты на минуту, а потому лучше б нам отправиться в путь и поискать укрытие.

Мак Канн отвел тяжелый взгляд от Айлин Ни Кули и осмотрел небо и горизонт.

– Так и есть, – произнес он. – Идем же тотчас, бо мы потолковали и все довольны. У борúна[16]16
  Дорожка (искаж. ирл. bóithrín).


[Закрыть] торчит разрушенный домишко, – продолжил он. – Всего несколько перчей[17]17
  Перч (от англ, perch – жердь, шест) – мера длины, принесенная в Ирландию из Англии во времена карательной колонизации Мунстера в конце XVI века (в Англин перч как мера длины существовал по крайней мере с XIII века); ирландский перч составляет 7 ярдов (6,4 метра), что больше английского примерно на 27 %.


[Закрыть] по этой дороге, бо, помнится, проходил я мимо этого места в прошлый раз, когда тут бывал; там найдем прибежище, пока льет дождь. – Следом он обратил упрямое лицо к женщине и сказал ей: – Если желаешь, идем с нами, а можешь остаться где стоишь – можешь и катиться к дьяволу. – Сказавши так, потопал он за дочерью.

Тут женщина заметила херувима Арта и пристально его оглядывала.

– Ух! – произнесла она. – Я не из пугливых и не была такою сроду, а потому идемте-ка все вместе и потолкуем в сырую погоду о грехах наших.

Все двинулись по дороге, впереди – отряд Патси, а следом женщина, мужчина и херувим Арт.

Солнце исчезло; буйные тучи громоздились на иззубренные холмы под небом, и мир делался все мрачнее и студеней. В сером воздухе лицо Арта, повернутое в профиль, прочерчивалось резко, спокойно и прекрасно.

Айлин Ни Кули, идя рядом, оглядывала его с любопытством, а мужчина-чужак, сухо улыбаясь, с тем же любопытством оглядывал Айлин Ни Кули.

Она показала на Патси Мак Канна, рьяно топавшего в дюжине ярдов впереди.

– Юноша, – произнесла она, – где ты подцепил вон того дядьку? Не похоже, чтоб подходили вы друг другу.

Арт держал руки в карманах; повернулся к ней, посмотрел невозмутимо.

– Где подцепила ты этого дядьку? – Арт кивнул на ее спутника. – И где этот дядька подцепил тебя? Не похоже, чтоб вы подходили друг дружке.

– Мы и не подходим, – поспешно ответила женщина. – Нисколечко не подходим. Дядька этот и сама я ссоримся день-деньской и поминутно грозимся разойтись.

Мужчина воззрился на нее.

– Вот, значит, как оно у нас? – промолвил он.

– Вот так оно, – сказала она Арту, – вот так оно у нас, мил человек. У нас с дядькой этим никакой любви теперь – и не было ее никогда.

Мужчина вдруг замер, перебросил батог в левую руку, а правую протянул Айлин Ни Кули.

– Дай сюда свою руку, – произнес он, – пожми крепко, а следом иди своей дорогой.

– Ты о чем толкуешь? – молвила она.

Он ответил, сурово прищуривши буйные свои глаза:

– Милость Божию не стал бы я удерживать, коли увидел бы, что она от меня ускользает, а потому пожми мне руку и ступай своей дорогой.

Айлин Ни Кули неловко вложила свою ладонь в его и отворотилась.

– Вот моя рука, – сказала она.

Мужчина развернулся и поспешно двинулся по тропе, какой они уже прошли; батог резко постукивал по земле, и ни разу путник не обернулся.

Не успел отойти он и на сотню шагов, начался дождь – мелкая беззвучная морось.

– Польет совсем скоро, – произнесла женщина, – побежали вдогонку за повозкой.

Быстрым движеньем набросила она шаль на голову и плечи и припустила бегом, Арт – за нею, широкими прыжками с одной ноги на другую.

Добрались они до узкой тропки, что шла под углом к основной дороге.

– Туда! – крикнул Патси, и вся компания последовала за ним, предоставив осла и повозку ненастью.

В двух минутах от дороги стоял маленький брошенный дом. Зияла черная брешь там, где было окно, а в стенах дыры. В дырах качались травы и сорняки, колыхались они и на подоконниках. Крышу покрывал бурый тростник, и росли на ней красные маки.

Патси влез в низкую оконную брешь, остальные за ним.

Глава XV

Имелись в доме земляной пол, четыре стены и уйма воздуха. В пустоте гуляли сквозняки, ибо откуда б ни явился ветер, везде был ему вход. Повсюду валялись камни – какие-то выпали из стен, но в основном их накидали сюда через окно ребятишки. Паутины были в том доме, весь потолок затянули – и стены тоже. Пыльный был тот дом; когда приходила сырость, дом делался слякотным, а от заброшенности и запустения сделался он затхлым.

Впрочем, компанию не огорчали ни пыль, ни камни, ни пауки. Камни раскидали по сторонам и сели на пол, где крепче всего была кровля – где когда-то был очаг, а если и забредал на кого-то паук, позволялось ему.

Патси извлек глиняную трубку и раскурил ее, Келтия вытащил из кармана трубочку с серебряным мундштуком и тоже закурил.

Дождь снаружи вдруг полил с приглушенным шумом, а в домике потемнело. Воцарилась в нем сумрачная тишина, ибо никто не беседовал: все ждали, кто заговорит первым.

Что правда, то правда: когда пришли сюда, все были разгоряченные, ибо перекошенное лицо Патси и лютые глаза Айлин Ни Кули возмутили всем кровь. Прозвучал упреждающий голос трагедии, и все выжидали, чтобы узнать, есть ли в этом спектакле какая роль у них.

Однако внезапная перемена в воздухе, будто чужеродное вещество, вторглась к ним в кровь, и звук падающего дождя пригасил всем кураж, а плесень сонного домика проникла в мозги подобно опию, тишина обволокла собою и обязала к безмолвию.

Мы существа подражающие: откликаемся на тон и цвет окружения едва ль не вопреки себе и до сих пор роднимся с хамелеоном и мотыльками; закат проливает на нас свой лучезарный покой – и мы удовлетворены; безмолвная горная вершина замыкает уста нам – и мы общаемся шепотом; облака одаряют нас весельем своим – и мы радуемся. И потому сидели они из мига в миг, борясь с тусклыми призраками брошенного дома, – со скорбными фантомами, что умерли не очень давно и потому счастливы не были, ибо смерть печальна поначалу и еще долго следом, но затем мертвые удовлетворяются и заново учатся вылеплять себя.

Патси, затягиваясь трубкой, оглядел своих.

– Эх, – воскликнул он с трудным весельем, – куда подевался тот человек – мужчина с большой палкой? Если робеет, пусть зайдет к нам, а если сердит, все равно пусть зайдет.

Айлин Ни Кули сидела рядом с Артом. Шаль с головы спустила, и волосы ее озаряли сумерки, словно факел.

– Человек тот пошел своей дорогой, Падрагь, – произнесла она, – устал от общества, подался к своим друзьям.

Патси оглядел ее сияющими глазами. В ноздрях его не осталось плесени этого дома, разом отлетело и безмолвие.

– Славное говоришь ты мне, Айлин, – сказал он, – вот еще что говори: по своей ли воле ушел тот человек или же ты его услала прочь?

– Понемножку и того, и другого, Падрагь.

– Пора добрых вестей, – сказал Патси, – когда льет дождь, а вести от тебя добрые – и дождь льет.

– Вестям нет нужды быть добрыми или злыми, лишь вестями, – отозвалась она, – на том и остановимся.

Обратился к ней Келтия:

– Хороша ли твоя жизнь, когда странствуешь по округе и водишь знакомства где пожелаешь?

– Жизнь моя такова, какую хочу я, – ответила ему она, – а хороша или нет, значения не имеет.

– Скажи, по какой причине ты не позволяешь ему любиться с тобой, когда он желает?

– Он человек властный, – ответила она, – а я гордая женщина, и мы друг дружке никогда не уступим. Когда один из нас хочет заняться чем-нибудь, второй не станет, а потому никакого житья промеж нами. Скажи я «черное» – он скажет «белое», а скажет «да» – я скажу «нет», и вот так оно у нас.

– Любит он тебя премного.

– Премного ненавидит он меня. Любит он меня так, как пес любит кость, а чуть погодя прикончит в безлюдном месте голыми руками – чтоб посмотреть, какая я в смерти.

Поворотила она лицо к Мак Канну.

– Вот какой ты мне человек, Падрагь, пусть и отличный от прочих.

– Не из таких я людей, сама ты такая. Говорю тебе: если 6 взял себе женщину, я б ей был предан, как предан был матери вот этой девицы, а если б пошла ты со мною, не было 6 у тебя отныне и вовек ни единой жалобы.

– Я знаю все до последнего, о чем толкую, – сурово отозвалась она, – и не пойду я с тобой, а пойду вот с этим юношей рядом со мной.

С этими словами положила она ладонь поверх руки Арта и там ее оставила.

Мэри Мак Канн выпрямилась – стало ей очень занимательно.

Арт повернулся и, прыснув со смеху, критически воззрился на Айлин.

– Не пойду я с тобой, – сказал он. – Ты мне нисколечко не нравишься.

Насилу улыбнувшись, она убрала руку.

– Тем хуже для меня, – молвила она, – а тебе все нипочем, юноша.

– Новый для тебя ответ, – сказал Патси, злорадно ухмыляясь.

– Так и есть – и день новый да паршивый, ибо се первый день моей старости.

– Сгинешь в канаве, – заорал Патси, – сгинешь в канаве, как старая кляча со сломанной ногой.

– Сгину, – рявкнула она, – когда пора придет, но не ты меня угробишь, Падрагь.

Финан сидел рядом с Мэри и держал ее руку в своей, однако тут Мэри выдернула ладонь и так люто уставилась на Айлин Ни Кули, что та аж вскинулась.

– Не сердись на меня, Мэри, – сказала она, – никакого вреда я тебе пока не причинила и уж не смогу теперь, ибо меж нами годы и они сломают мне хребет.

Финан заговорил, казалось, скорее с собой, нежели с остальными. Заговорил, оглаживая белую бороду, и все на него посмотрели.

– Он разговаривает во сне, – задумчиво произнесла Айлин, – и старик он, славный старик.

– Отец мой, – виновато промолвил Келтия, – ни к чему об этом.

– Очень к чему, любовь моя, – расплываясь в улыбке, отозвался Финан.

– Не стоит, – пробормотал Келтия, чуть вскидывая руку.

– Уж позволь мне, сын мой, – негромко сказал Финан.

Келтия развел руки и уронил их.

– Что б ни пожелал ты свершить, отец, – все благо, – и, слегка зардевшись, сунул трубку в карман.

Финан поворотился к Айлин Ни Кули.

– Поведаю тебе повесть, – произнес он.

– Давай, – отозвалась Айлин, – мне нравится тебя слышать – и слушать могла бы день и ночь.

Мак Канн торжественно затянулся трубкой и глянул на Финана, умиротворенно взиравшего из угла.

– Ох и потешник ты, – сказал он архангелу.