Текст книги "Инжектором втиснутые сны"

Автор книги: Джеймс Бейкер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)

– Ага, рассказывал.

– Но у меня получалось отлично, Скотт. По-настоящему классно. Эх, приятель, да я выходил на доске перед рассветом, лишь бы не было всех этих мудаков. Сколько раз я себе задницу чуть не отмораживал. Даже в гидрокостюме. Как-то утром я ходил один и чуть не утонул. Порой я буквально чувствовал, что неподалеку кружат акулы, видел их плавники. Но они на меня ни разу не нападали, до сих пор не знаю, почему. Может, потому, что у меня настолько холодная кровь, что они даже не замечали меня, – он расхохотался, будто выдал отличную шутку. Потом указал на заднюю дверь гаража: – Пошли. Я хочу показать тебе кое-что еще.

Эта дверь выводила на узенькую внутреннюю лестницу. Солнечные лучи пробивались сквозь верхнее грязное окно, прорезали пыль. Деннис начал подниматься первым.

На половине подъема к стене была прислонена старая доска для серфа с пожелтелой смазкой; мумифицированная доска из сгинувших времен.

– Это твоя?

Он приспустился:

– Ага. Я сам ее сделал, – он перевернул доску, сдул с нее пыль. – Мой собственный дизайн. Тем летом я работал в магазинчике в Хермозе. Конечно, и дизайн потом сперли – как и все другое. Я мог бы на этом разбогатеть и всю жизнь отдыхать на Гавайях – если б вместо этого не подался в музыку. Я был инженерным гением. Видишь, какое ребро? – Он прошелся пальцем вдоль кромки. – Эту форму я придумал во время одного бензедринового прихода в июле шестьдесят второго, – он задумчиво улыбнулся. – До сих пор помню ту офигительную экстатическую ночь, – на миг на его лице появилось страдальческое выражение, но он тут же засмеялся, показывая, что не принимает себя слишком уж всерьез.

Мы продолжили подъем.

В комнате на самом верху было темно, окна были закрыты плотными жалюзи. Я почуял легкий аромат сладких духов Шарлен, и по спине пробежал холодок. Деннис распахнул жалюзи на одном из окон, впустив свет. Я понял, что это за комната еще до того, как он объявил:

– Моя старая спальня. Я в ней вырос.

Это была комната подростка из пригорода Лос-Анджелеса, где-то начала шестидесятых годов: двухъярусная кровать в колониальном стиле (на такой могли бы спать Дэвид и Рики[253]253
  David and Ricky – сыновья Оззи и Харриет из ТВ-шоу «The Adventures Of Ozzie and Harriet»; Эрик «Рики» Нельсон впоследствии стал известным рок-музыкантом.


[Закрыть]).

Потускневшие розоватые фотографии серфинга, вырезанные из журналов, были приклеены к зеленовато-голубым обоям полосками желтого скотча. Хорошо сделанный ларь, тоже в колониальном стиле, на котором лежали кольца, наручные часы и пожелтелый носовой платок. Торшер с бирюзовым пластиковым абажуром стоял рядом с портативным черно-белым телевизором цвета морской волны. На прикроватном столике стоял проигрыватель RCA 45, на нем была поставлена пластинка «Stingrays» с песней «Шторм любви». Это было как оказаться в застывшем историческом святилище, в которое со времени его создания никто не заходил.

Я тронул глобус на столике в углу. Выступали очертания горных хребтов, а окрашенная в розовый территория в Африке была помечена «Бельгийское Конго». У меня был точно такой же. На самом деле, вся комната во многом была похожа на мою собственную. Я поглядел на шкаф, любопытствуя, не лежит ли в нижнем ящике колода игральных карт из Тихуаны, припрятанная под оставленным на память «Руководством для бойскаутов».

– «Beach Boys» ведь говорили об этом, верно? – заговорил Деннис. – Кредитуй, когда этого стоят.

– Это где такое?

– В «In My Room», – он мягко улыбнулся, да и вообще стал спокойнее, таким я его еще не видел – он был совершенно безмятежен, словно эта комната хранила все его внутреннее спокойствие. Он открыл дверцу шкафа: – Вся моя одежда.

Здесь были ветровки пламенно-алого и темно-синего цвета, клетчатые рубашки «пендлтон», полосатые мадрасские рубахи с коротким рукавом, белые «левисы» и один-единственный серый костюм. На полу шкафа стояли высокие башмаки «Clark» «для пустыни», сандалии «хуарачи», изношенные в хлам синие ботинки «вперед-вперед», разваливающиеся кеды. Деннис провел пальцем по узким лацканам серого пиджака:

– Снова входит в моду. Пожалуй, эти вещи опять можно носить.

В шкафу пахло шариками от моли, но когда он закрыл дверцу, я вновь почувствовал запах духов Шарлен. Мне показалось, что он исходит от двухъярусной кровати. Я коснулся ее стойки:

– У нас с братом была такая кровать. Когда мы пытались ужиться в одной комнате. Ничего из этого не вышло.

Запах совершенно точно шел от нижней кровати. На покрывале с рисунком из кактусов виднелись пятнышки ржавчины. Нет, не ржавчины. Крови.

– Я был единственным ребенком, – ответил он.

– Повезло тебе.

Рядом с кроватью на стене висело фото в рамке: совсем юная Шарлен. Похоже, снимали «поляроидом» со вспышкой. Она стояла на месте поножовщины из «Бунтаря», позади обсерватории в Гриффит-парке, щурясь от солнца, изо всех сил стараясь выглядеть крутой. «Деннису – навеки. Ангел» – написала она внизу губной помадой, со временем ставшей коричневой.

– Она здесь выглядит совсем девчонкой, – сказал я.

– Ага, так и было. Это одно из первых наших свиданий. Я сам ее снял, – он говорил спокойно, но взгляд его заметался.

Здесь была еще одна дверь, ведущая в смежную комнату.

– А там что? – спросил я. – Твоя начальная школа?

Он весело засмеялся:

– Нет, там просто кладовка. Куча старой обуви Шарлен, – широко улыбаясь, он приобнял меня за плечи и направил к лестнице. – Пошли. Я хочу еще кое-чем поделиться с тобой.

Я был рад, что мы ушли. Комната зацепила во мне что-то, а я не мог понять, что меня тревожит. Кое-что несерьезное, связанное со сходством этой комнаты и моей собственной спальни в доме родителей. Что-то серьезное, связанное с запахом духов и капельками крови на покрывале. И с голосом Шарлен на кассете.

В холле я извинился, сказал, что зайду в туалет, а Деннис прошел дальше, в музыкальную комнату.

Я уже заканчивал отливать, и тут дверь внезапно открылась. Шарлен. Смущенный, я закончил свое дело. Она шагнула внутрь, закрыла за собой дверь.

– Я договорилась с Майком, – сообщила она, имея в виду адвоката по разводам.

– Отлично, – я застегнулся. – Рад слышать.

– Я еду к нему сегодня вечером. Встретимся в тринадцатом ряду открытого кинотеатра «Сенчури».

– Надо было сразу тебя предупредить – я не особый любитель смотреть фильмы из машины. У меня аккумулятор слишком быстро садится, если я слушаю кино по радиоприемнику.

– Мне нужно поговорить с тобой, – непреклонно заявила она, и в этот самый момент Большой Уилли распахнул дверь.

Мы с Шарлен замерли, как животные под лучом прожектора. Большой Уилли уставился на нас. Она уставилась на него. Я, кажется, уставился в пол. Шарлен бросила мне многозначительный взгляд, затем протиснулась мимо Большого Уилли и отправилась вверх по лестнице.

– Хм, не возражаешь? – спросил я Большого Уилли, берясь за ручку двери. – Я тут как раз собирался «котекс»[254]254
  «Kotex» – марка гигиенических товаров для женщин.


[Закрыть] сменить.

Не отрывая от меня взгляда, он взялся за наружную ручку, не давая мне закрыть дверь – поединок сил воли. И вдруг – мне надо было ожидать этого! – резко выпустил ручку, и дверь больно ударила меня по колену.

От дикой боли я на миг привалился к двери, пытаясь решить, что же теперь делать. Я захромал следом за ним.

– Эй, а я наконец понял, кто ты, – сообщил я, нагнав его в холле. Я понимал, что всего лишь оттягиваю неизбежное. Но если мне удастся выдавить из него смешок-другой, может, его доклад Деннису будет не таким поганым. – Ты же Малыш Уилли Уилер, «десятилетний пианист – играет так, что зашибись». Я был твоим большим поклонником.

– Дерьмо, – с отвращением произнес он и пошел дальше.

– А какой был твой самый забойный хит? «Chopsticks Part One and Two» – вот эта, да? Верно? Только – эй, постой, – я поймал его за плечо и остановил, – ты разве не был слепым? Ну, в смысле, как Стиви Уандер, а? Вечные темные очки и такая широкая улыбка…

– Пошел ты на хрен, – сказал он и стряхнул мою руку. – Хрен тебе в твою белую жопу.

Он пробуравил меня полным ненависти взглядом, а потом поддернул спортивные штаны и нагло прошествовал в сторону кухни.

Я направился в музыкальную комнату. Денниса там не было. Зато из кухни донесся его дикий неверящий вопль:

– Она – что? Когда?

Я услышал топот ног, бегущих по мохнатому ковру – совсем как в то утро, когда он помчался за пистолетом. Я кинулся к сдвижной стеклянной двери. Никак не мог нащупать задвижку. Черт, она была заперта. Заперта! Ворвался Деннис:

– Что там было? – заорал он.

Я оглянулся, готовый к смерти. Он был без оружия. Но рожа у него была красная, как дешевая телятина.

– Ты что имеешь в виду?

– Только что. У тебя с Шарлен. Большой Уилли мне рассказал.

У меня сердце зашлось в бешеном ритме «Watusi».

– Ничего. Я просто был в туалете…

– Эта сучка. Что она сделала? Она разделась?

– Нет. – Еще чего. Просто он валил на нее все грехи.

– Ну, рассказывай. Она показывала тебе свои сиськи, да?

– Нет.

– Значит, свою промежность? Сняла халат, раздвинула ноги и ткнула пальцем в свою мокрую дырку?

– Она была не в халате. Это совершенно невинная ошибка. Она не знала, что я там…

– Знала. Большой Уилли все видел. Она следила, как ты туда входишь и чуточку выждала, пока ты вынимал свой хрен. Она его хватала? Что она от тебя хотела? Обтереть половые губы о твою палку?..

– Чушь какая-то. Ничего не было.

– Ты ее не защищай…

– Да не защищаю я ее! – гаркнул я в неожиданном приливе дикой ярости, напугавшей меня самого; правда, понял я это лишь секундой позже, и по его ошарашенному взгляду понял, что он свои идиотские выдумки оставил.

Но я ошибся. Он несколько сально ухмыльнулся, довольный, как папаша, чей любимый сынок хоть в чем-то наконец выказал мужество.

– Ты джентльмен, – сказал он. – Ценю. Ты пытаешься даже такой гнусный, извращенный расклад обернуть к лучшему. Снимаю перед тобой шляпу, Скотти.

Он подошел к стереосистеме, на котором уже стояла двухдюймовая катушка. Включил, подвигал рычажки на нескольких усилителях.

– Пришло время поумерить резвость этой сучки раз и навсегда, – сказал он словно сам себе.

Меня трясло от бурлящего в крови адреналина. Почему я просто не вышиб ему убогие мозги одной из этих колонок?

Он щелкнул выключателем, из колонок разнесся жуткий рев. Он убавил громкость.

– А знаешь, почему у нее дырка такая здоровенная?

– Заткнись, – ответил я, но в этот момент рявкнула одна из колонок, словно сама судьба решила меня заглушить.

Он обернулся ко мне:

– Я буквально на днях понял. Дело не в психиатре. Знаешь, как я об этом узнал?

Господи, он что, не видел, что у меня на лице написано?

– Потому что у него хрен был с наперсток. Так сказал Большой Уилли. А Большой Уилли не врет – в таких делах уж точно. А я тебе скажу, почему у нее такая огромная дырка. Она трахалась с ниггерами.

Меня охватило чувство deja vu. Все катилось по кругу. Я бился в передозе собственного бешенства. Я слишком долго терпел. Надо было вырвать ему язык еще когда мы в первый раз встретились.

– Луиза Райт! Вшивая черная извращенка! Вот в этом-то все и дело. Шар ездила туда, не чтобы послушать старые хиты. Она ездила туда, чтобы ее оттрахала компания озабоченных гребаных ниггеров с хренами, как протухшая колбаса. Эта сучка все равно только испоганила мне все. Мне надо было нанять киллера, чтоб прострелил ей ее беззубую башку. У нее ведь нет зубов, ты об этом знал? Пиоррея в детстве. Может, она ее подцепила, когда обсасывала эти затасканные вонючие хрены, чавкала ими под ритм-энд-блюз. Она меня с землей сровняла, блядь черножопая! Она и из студии уходила, только раздавив мне все мозги в кашу.

– Это же лучшая вещь, которую ты когда-либо создавал, – услышал я собственный голос и почувствовал себя совершенно разбитым. Я был уверен, что вскоре заработаю рак. К уикенду у меня вырастет здоровенная опухоль, если я не прикончу его на месте.

– Конечно, лучшая! Это, блин, был шедевр. Я превратил эту дерьмовую ниггершу в трепещущее чудовище из чистейшего и вечного хромированного сияния. Но «Прилив волны огня» – ерунда, одноразовая дешевка, дерьмо по сравнению с этим! – Он крутнул катушку. – Скотт, вот чем я хотел поделиться с тобой, когда дал тебе кассету, но там была всего лишь, блин, копия. А это… это оригинал. Пятнадцать лет все усиливающейся боли!

Начиналось все какофонией, пронзительной и невыносимой. Секунд тридцать-сорок – словно оркестр Мантовани,[255]255
  Mantovani Orchestra – известный английский оркестр, работавший с рядом рок– и поп-исполнителей.


[Закрыть] духовный хор мормонов,[256]256
  Mormon Tabernacle Choir – известный хор мормонской церкви.


[Закрыть] «Sex Pistols»,[257]257
  Известнейшая английская панк-рок группа, лидер – Джонни Роттен (Johnny Rotten).


[Закрыть] «Fabulous Flames»[258]258
  Группа Джеймса Брауна.


[Закрыть] Джеймса Брауна, «Е Street Band»,[259]259
  Группа Брюса Спрингстина (Bruce Springsteen).


[Закрыть] «Roxy Music»,[260]260
  Популярная английская группа; лидер – Брайан Ферри (Bryan Ferry).


[Закрыть] «Clash» и «Crystals» пытались переорать друг друга, а заодно – завывания всего населения Южной Америки. Наконец, точно в тот миг, когда это стало совершенно невыносимо… все превратилось в совершеннейшую мелодию; у меня аж горло перехватило. Меня словно сковало холодом – ноги, спину. Ужасающее скрежещущее безумие первых сорока секунд сменилось тем, что изгнало из меня бесов, унесло мой гнев, и я не мог противиться этому. То, что последовало – было неистовым, сверкающим, пульсирующим и мелодичным штурмом чистейшей музыки, обрушивающейся, словно раскаленная лава меж бесконечного множества зеркал; и все это было глубоким, истинным – цифровое совершенство, которое даже «Прилив волны огня» заставляло звучать, как в далеком сорок пятом.

Каждая многочисленная армия звуков двигалась по пересеченной местности, будучи совершенной в каждой отдельной детали – и в то же время была единым целым, словно ее скрепляли невидимые законы, идущие из самого сердца Вселенной. Финал был ошеломляюще пронизывающий, и в то же время праздничный, эйфоричный. Трансцендентный романтизм, рок – лиричный эквивалент Рахманинова, преуспевающий и сокрушительный. Деннис был прав. Вне всяких сомнений, это было лучшим, что он создал, может быть, действительно превыше всего, что когда-либо было создано. И все же его произведению не хватало самого важного элемента. Ведущего вокала.

Музыка возрастала, пока накал не стал практически невыносим, пока эйфория не подошла к тончайшей грани с болью. Затем она вновь рухнула, с заставившей содрогнуться неожиданностью, одновременным оргазмом и выпотрошенностью, и завершилась мягким раскатом виолончелей, тяжким и грандиозным, как ночное море.

– Боже мой, – наконец выговорил я и посмотрел на него.

В его глазах стояли слезы. В моих тоже.

7

С пустынной заброшенной улицы открытый кинотеатр «Сенчури» для автомашин выглядел как сюрреалистическое святилище утраченных подростковых мечтаний. В дни «Капли»[261]261
  «Beware! The Blob», «Blob 2», «Son of the Blob» – популярные фильмы ужасов.


[Закрыть] он был девственно чист, а сейчас – убог и замусорен; высокие двойные пластиковые занавеси, которые должны были скрывать экраны от взглядов из квартирных окон близлежащих домов, висели лохмотьями, как сгнившие паруса.

Я проехал мимо бара с закусками к ближайшему тринадцатому ряду. Почему она назначила встречу именно здесь, в тринадцатом? Именно в нем обычно назначали свидания; именно в этом ряду происходило все действо, здесь был главный траходром. Если б все, кто за этим сюда и приезжал, парковались бы только в тринадцатом ряду, машины спрессовались бы в плотную груду, в то время, как остальная парковка пустовала бы.

Конечно, так все было в те времена, когда здесь был всего лишь один тринадцатый ряд. Я подождал несколько минут, поглядывая то на обезглавливание в летнем лагере на экране передо мной, то на беззвучное изнасилование в зеркале заднего вида и надеясь, что Шарлен отыщет меня. И она нашла – я даже вздрогнул, когда она распахнула дверь со стороны пассажирского сиденья.

– Все в порядке, – сказала она, сев в машину. – Он думает, что я поехала к Луизе.

Я рассмеялся:

– Здорово. Славный безобидный трюк.

– Что ты имеешь в виду?

– Он считает, что ты ездишь туда только затем, чтобы – как бы это поделикатнее назвать? – чтобы запрыгнуть на афро-американских джентльменов со здоровенными…

– Так, хватит, я не хочу об этом слышать.

Я не мог осуждать ее за это.

Она закурила, оглядела остальные машины. Она явно нервничала – не так, словно у нее должен был начаться этот ее приступ, просто была встревожена.

– Здесь мы и познакомились, – сказала она.

– Ты с Деннисом? А я думал, что он ехал по Аркадии и вдруг услышал, как ты что-то декламировала в гараже…

– Чушь это все. Это было здесь. В августе шестьдесят четвертого. Показывали «А Hard Day's Night».[262]262
  Знаменитый псевдохудожественный фильм о группе «Beatles» (1964).


[Закрыть] Я была с Бобби. Он узнал Денниса, подошел к нему и стал на него давить, чтобы тот нас прослушал. Деннис и не собирался. Пока не увидел меня!

– То есть ты тогда встречалась с Бобби, да?

– Нет. Мы были просто друзьями, как брат и сестра. Вся эта писанина в журналах насчет любовного треугольника – тоже чушь, – она уставилась в экран. – Он-то, по-моему, втрескался в меня. Но я никогда ничего подобного к нему не испытывала.

– Ага, я помню, когда он умер, – я понимал, что подгоняю ее ответ под свои рамки. Я полистал в свое время кое-какие из этих журналов. – Его нашли в машине…

– Да. На каком-то очистном заводе в Карсоне. В сверкающем новеньком «камарро» шестьдесят девятого года. Он только что купил эту машину. На ветровом стекле была наклейка, в магнитофоне стоял «Let It Bleed»,[263]263
  Альбом «Rolling Stones» (1969).


[Закрыть] а из руки у него торчала игла. Он был мертв уже с неделю, когда его нашли.

– Героин…

– Думаю, да, – видно было, что она любила его, хотя я и верил ей, что эта любовь не была романтической. – Такая утрата. Он ведь тоже поначалу пел, еще когда мы были «Darts». Мало кто знает об этом. Он хорошо пел. Мог бы стать вторым Джеггером. Но у Денниса, конечно же, было свое видение «Stingrays», и он не дал бы Бобби петь. Хотя все время обещал, что даст ему что-нибудь вокальное. Когда «Stingrays» уже распались, он записал с Бобби какие-то сольники, но ни один из них так и не вышел. Ничего у них не вышло, полный крах, – ее взгляд проследил движение на экране. – Бобби так взволновался тем вечером, когда мы встретили Денниса. Это было похоже на решающий шаг, – она фыркнула. – Я вообще-то тоже была сама не своя. Еще бы! Передо мной был гений, который хотел сделать из меня звезду! Он был молодой, богатый, красивый, влиятельный, творческий. Мечта любой девушки. Машина тоже была та еще. У него был тот самый «Stingray» шестьдесят третьего года, который, не поверишь…

– Ага. Я его видел. Машина что надо.

– Что?!

– Сегодня днем. В гараже.

– Он пустил тебя в гараж? – недоуменный смешок.

– Угу. Показывал мне машину. И комнату.

– Комнату? – она выглядела озадаченной.

Я вспомнил о запахе ее духов на двухъярусной кровати:

– Которая наверху. Его скромное святилище. Ну ты знаешь.

Она покачала головой:

– Я никогда не была там, наверху. И в гараж вход запрещен. Это его личное убежище.

Она посмотрела в окно, словно понимала, что я мог бы поймать ее на лжи. Почему она врала? Мне вспомнилась кассета и капельки крови на покрывале. Господи, что же он делал с ней там, наверху?

Я попытался помочь ей:

– Там всего лишь его прежняя комната. Ну, знаешь, такая, как та, в которой он вырос. – Она не смотрела на меня. – Кое в чем малость жутковатая. В смысле… – Ну и как теперь мне выкручиваться? – Что-то вроде такого места, которое обычно скрыто от всех, пока кто-нибудь не умрет. Ну вроде места, где родился Уолт Дисней, в таком вот роде.

Мне показалось, что она перестала дышать. С ее сигареты упал столбик пепла.

– Шарлен, ты как?

Никакого ответа.

– О Господи, у тебя что, опять этот приступ?

– Нет, – она резко вернулась к реальности. – И пожалуйста, никогда меня об этом не спрашивай. Иногда достаточно вопроса о приступе, чтобы он начался.

– Извини.

Она смахнула пепел со своих слаксов.

– Ничего. Просто я немного вымоталась сегодня вечером. Сегодня был скверный денек. Мы крупно поссорились. После твоего отъезда.

– Он тебя ударил?

– Нет, – ответила она, защищаясь. – Нет, только наговорил гадостей. Он потребовал ключи от машины.

– Так он ударил тебя?

– Ну… да, конечно. Раз или два, – ее голос был тверд. – Но это же круто, сам понимаешь. Потому что это всегда… когда бы Деннис ни ударил меня, это всегда бывает как поцелуй.

Она снова отвернулась к окну, ее плечи дрожали. Сперва я подумал было, что она смеется. Нет, она плакала.

– Скотт, сделай доброе дело, обними меня, пожалуйста…

О Боже, да, конечно. Я охватил ее руками, и она разрыдалась у меня на груди; ее взбитые волосы щекотали мне подбородок.

– Все хорошо. У тебя все будет хорошо.

Я уловил сладкий запах ее духов и почувствовал острую, невероятную нежность к ней. Если бы только была хоть какая-нибудь возможность стереть из ее жизни всю боль, которую он ей причинил!

Я долго держал ее в объятиях. И не мог поверить, что это происходит со мной.

Никогда не думал, что такая простая вещь может вновь так взволновать меня.

– Вчера у меня был долгий разговор с Майком, – наконец сказала она, вытаскивая из сумочки бумажный носовой платок. – Ты был прав. Он не полный подонок, – она высморкалась.

– Подожди, когда получишь счет.

– В любом случае, он готов заняться моим делом. Но он считает, что мне лучше бы перебраться куда-нибудь еще до того, как он даст делу ход.

– По-моему, хорошая мысль.

– Я не очень представляю, куда мне идти. О Луизе Деннис знает.

– А других подруг у тебя нет?

Она покачала головой:

– Только Луиза, уже давно, – она прикрыла глаза. – Есть еще что-то вроде убежища для избиваемых жен. То ли в Азузе, то ли еще где-то. Считается, что это секретное место, но я точно не знаю. А если Деннис выяснит, куда я делась, он тут же примчится за мной.

– Об этом забудь. Не будешь же ты жить на раскладушке в убогой развалюхе – ты же звезда. Я знаю место.

– Он знает про «Тропикану».

– Зато не знает, что у меня мама живет в Палос-Вердесе.

Короткая заминка:

– А она не будет возражать?

– А она и не узнает. Она сейчас в Гватемале.

– Гватемале? А что она там делает?

– Даешь слово, что это не будет использовано против меня?

– Что?

– Считается, что мама там в археологической экспедиции. А на самом деле она – член марксистского партизанского подполья. Она выехала туда, чтобы учить детишек стрелять из АК-47…

Шарлен засмеялась:

– Притормози-ка. В Палос-Вердесе нет марксистов. Это прорейгановские места.

– Вот и видно, как много ты знаешь. В пятидесятых воспитываться «красной» – это был просто кошмар. Но у большинства детей матери были подпольщицами. Моя вот руководила ячейкой.

Она меня шлепнула:

– Фу, до чего ты мерзкий.

– Уй! По-моему, ты меня кольцом оцарапала, – я взял ее за руку, рассматривая набор сверкающих камней в серебряной оправе. – Боже, Шарлен, тебе совсем не стоило носить здесь такое. Небезопасно.

– Большинство думает, что это подделка.

– Только в женский туалет не выходи. Можешь вернуться оттуда без пальца.

Она попыталась снять кольцо, но не смогла.

– Ладно, сиди, а я схожу за попкорном.

В ответ на мое предложение она заулыбалась и оставила кольцо в покое. Подняла на меня глаза; губы ее блестели в свете фильма.

– Ну, как бы то ни было… – она взяла меня за руку, опустив глаза. – Мне, наверное, нужно сделать что-нибудь особенное… чтобы ты меня поцеловал или…

Я поцеловал ее. Сначала мягко, потом глубоко. Кажется, мы оба на какое-то время сошли с ума, мне чудилось, что с того момента, как мы начали целоваться, прошли годы. По-моему, для нее это было точно так же. Если я когда и верил хоть на йоту бредовым обвинениям Денниса, сейчас все это рассеялось. Целовать Шарлен было все равно что целоваться с девчонкой двадцать лет назад, в те времена, когда поцелуй мог значить очень многое. Она отдавала мне себя с той самой страстью, которую пытались изображать все женщины, которые у меня были. Я жаждал этого с той же силой, что и она.

Мне нравилось целовать и целовать ее. Она была такой сладкой, такой чудесной. Как он мог поднять на нее руку, что могло заставить его вообще подумать об этом? Как он мог не желать просто любить ее? Ее вишнево-красный рот. Эту заднюю комнатку в придорожной гостинице – ее горячий маленький рот. Ее великолепный, аристократический, божественный рот.

Я поцеловал ее в шею и скользнул рукой по груди, расстегивая перламутровые пуговки на шелковой кремовой блузке. На ней был черный бюстгальтер из тонкого кружева. Мой член скалой выпирал из голубых «левисов»; когда она сжала его, я умер.

Наконец она прошептала:

– Скотт, мне правда надо идти.

Мы рассмеялись: это звучало так традиционно. Мы оба распалились так, словно сходили с ума от сдерживаемой необходимости трахнуться, а ей вот надо было домой к одиннадцати.

– Он может проверить, у Луизы ли я, – объяснила она.

Я так хотел увезти ее в «Тропикану», и там въедаться в ее мандариновую дырку, пока у меня язык не отвалится, втиснуть пятнадцать долгих лет в одну бесконечную ночь, трахать ее, пока мы не истечем потом до смерти и не провалимся в преисподнюю.

Но нет, нет, не в «Тропикане», где он может разыскать нас. И не в ее пошлой комнате, не на ее бугорчатой кровати. С Шарлен все должно было быть новым и прекрасным.

– Ты уверена, что тебе ничем не грозит возвращение туда сегодня? – спросил я.

– Ага, все будет нормально. Он сейчас торчит в студии. А в конце недели едет в Швейцарию.

Мы закурили. Я обнимал ее, нежно поглаживая через бюстгальтер выпуклость ее груди, пока мы строили планы ее избавления.