Текст книги "Инжектором втиснутые сны"

Автор книги: Джеймс Бейкер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)

– Что-то ты вдруг стал необычайно великодушен.

– Да просто так и есть. Мы – триада величайшей эры рока. Спектор, Уилсон и я. Разумеется, как я уже сказал, я – вершина этой пирамиды. Когда-нибудь, через тысячу лет, от них останется примечание мелким шрифтом, но я – я буду божеством.

Здесь я ждал улыбки. Не дождался.

– Если уж зашел разговор о серф-музыке, может, расскажешь нам, как ты открыл группу «Vectors»?

– Мы вместе учились в средней школе. В Хермозе. Они часто смеялись надо мной в спортзале.

– Смеялись над тобой?

– Ну да. Они считали, что у меня хрен маловат. На самом деле он не такой уж маленький. Он того типа, который сильно увеличивается, когда стоит, понимаешь, о чем я? Но в раздевалке он казался маленьким.

– Понятно, – я подумал, что это надо будет вырезать. Проверил запись, чувствуя, что меня мутит.

– Ну, как бы то ни было, они были здоровенными парнями, крепкими белокурыми серферами, с огромными крепко-белокуро-серферными хренами, и они часто смеялись надо мной. В итоге вышло даже забавно. Потому что это они оказались гомиками, а не я.

– Думаешь, они были гомиками? – механически переспросил я, понимая, что это в интервью не пойдет.

– Я не думаю, я знаю. Они трахали друг друга в жопу каждый раз, как представлялся случай. Я как-то застукал их в номере отеля в Милуоки. «Отлично, ребятки, – сказал я, – вот все и ясно».

– Но они были еще и серферами. В смысле, они действительно занимались серфингом?

– Верно, занимались. Они были гомиками-серфингистами. И не раз выходили из воды, вывесив члены наружу.

Я налил себе еще дозу крепкого.

– Их первый хит, «Идем со мной», был весьма смелой для своего времени песней. В смысле сексуальности.

– Ты это о чем?

– Ну, двойной смысл названия. И такое оргазмическое крещендо…

– Ты что хочешь сказать, какой еще двойной смысл? Нет там никаких двойных смыслов! Я не пишу песни с двойными или тройными смыслами. Я себе давно взял за правило никогда этого не делать. Я пишу песни только с одним смыслом, потому на это и уходит столько времени! – Он вскочил, глотнул кока-колы, смачивая пересохший рот. – Вот это и плохо в современной музыке. Все эти поганые мудаки только и знают, что трясти яйцами перед публикой! Мы живем в среде больной культуры. Мозги у людей давно уже на хрен свернуты порнографическими магазинчиками. И бродят себе вразвалку по автотрассам, как Роданы[210]210
  «Rodan» – фильм о гигантском птеродактиле Родане (Япония, 1956).


[Закрыть] или Годзиллы, возят свои хрены и манды в огромных тачках. Они больше не знают, что такое любовь! Любовь? Эт че? Все сводится к «Пошли, крошка, перепихнемся!». А нынешняя молодежь – просто членоголовые дебилы со своим хэви-металльным барахлом и MTV. Смотрел когда-нибудь? Мне жалко их, этих сегодняшних молодых – у них нет того, ради чего стоит жить. Они давно уже не люди, они роботы с дырками для траханья вместо голов. Нам с тобой повезло, Скотт. Мы выросли в ослепительном сиянии болезненной, острой, безнадежной любви без взаимности – до того, как весь мир навеки обрушился в дерьмо!

Он стоял красный, напряженный, крупно дрожа, словно член, готовый вот-вот кончить. Я всерьез подумал: вот так-так, он ведь прямо сейчас загнется, сейчас у него будет массированный сердечный приступ одновременно с обширным инфарктом, и сегодня интервью будут брать уже у меня – в вечерних новостях.

Но вместо этого он дернул головой в сторону двери – туда и направился.

– Сейчас вернусь, – тихонько сказал он. – Мне надо сортиром попользоваться.

Я в этом и не сомневался. Напыщенный санузел «Озирис», с ванной «Гор» и биде «Ибис», где его ожидает тучный нубиец-камердинер, всегда готовый к услугам; вместо маленького белого полотенца через руку перекинут галстук, вместо пушистой метелочки в пальцах – шприц.

Я резко поднялся – и едва не хлопнулся в обморок. Боже, да мне было еще хуже, чем я думал. Я чувствовал жар; лоб горел. Грипп, наверное. Черт, мне ужасно хотелось уйти. И почему я не поехал на своей машине? Я чувствовал себя как в ловушке – до ближайшей автобусной остановки было несколько миль. Ну ничего, придется. Как только вернется Деннис, я отсюда свалю. А пока что – на воздух.

Я откатил в сторону сдвижную стеклянную дверь, поморщился от ударившего в меня яркого света. Был жаркий, мертвый день – на небе ни облачка, в воздухе ни малейшего ветерка, океан выглядел подделкой, вроде синего целлофанового горизонта в фильмах сороковых годов. Даже доносящийся шелест волн звучал искусственно, металлически, как наложенный звуковой эффект.

Я вышел во внутренний дворик с пустым, растрескавшимся бассейном «Нефертити». Стояла эротическая жарища. Сегодня был сексуальный день косметики «Коппертон», день снятия рубах, день плакированной[211]211
  Плакировка – нанесение покрытия из пластинок, как правило, металлических.


[Закрыть] лоскутками бикини Лолиты из «Альфа Бета»;[212]212
  Alpha Beta day – возможно, речь идет о благотворительной организации «Alpha Beta Nursery», помогающей детям иммигрантов адаптироваться в новой для них культурной среде.


[Закрыть] совершенно та же атмосфера, что ввергала целые поколения деревенщины Среднего Запада в сексуальное безумие. Слишком жарко, слишком тяжко делать что бы то ни было, только потеть, потягивать пиво и медленно трахаться.

И тут я увидел Шарлен. Она ничком лежала на матерчатом коврике на дальней стороне бассейна, на ней было вишнево-красное бикини без верха. Подложив руку под голову, она смотрела в сторону океана, так что меня, скорее всего, не видела. Бледная светящаяся кожа, так похожая на кожу Черил, блестела от лосьона, сверкала на солнце, как хромированная. Как и у Черил, ее кожа сияла словно светом другого измерения, линии тела мерцали, будто бриллиантовый рисунок на нитратной пленке. Рядом с ней обычная загорелая кожа смотрелась бы как кирза, а девушки-серферы – как кричаще яркие рекламные модели. Такую кожу следовало бы прятать под особым светом сказочных английских долин, а не выставлять напоказ суровому канцерогенному взгляду здешнего аэрозольного неба.

Я смотрел, смотрел достаточно долго, чтобы она (если, конечно, не спала) смогла бы почувствовать мое присутствие – и вдруг заметил струйку дыма, поднимающуюся из ее волос. Я был достаточно пьян, чтобы решить, что она в огне.

– Эй, эй! – помчался я к ней.

Она обернулась – и я понял, что это всего лишь догоревшая до фильтра сигарета, которую она держала в той же руке, которой подпирала голову.

– Что?! – Увидев меня, она мгновенно проснулась.

– Твоя сигарета.

Она раздавила окурок о плитку, натянула верх купальника – не то, чтобы застенчиво, скорее, так, будто задумалась, давно ли я на нее смотрю. Соски у нее были яркого, сочного розового цвета.

– Я уж подумал, у тебя прическа горит, – сказал я, мгновенно почувствовав, что она может спросить об этом.

– Не беспокойся. Она огнеупорная.

– Ну да, теперь и сам вижу. Асбестово-витаминный комплекс для ухода за волосами V05.

Она широко улыбнулась – Черил улыбалась очень похоже.

– Ценю твою заботу.

– Ну так ведь сезон пожаров.

– Ага, что-то мы в этом году расслабились. Лето уже почти закончилось, а мы так до сих пор наши щеточки и не почистили.

– Все, что для этого нужно – одна беспечная задница.

– Мы обычно очень осторожны со своими задницами, – и она снова перевернулась на живот.

– Это-то я вижу, – я был слишком пьян, чтобы думать, что говорю. – Твоя просто в отличном состоянии.

– Так и должно быть, – вежливейше ответила она. Она уже лет пятнадцать на блокировке.

Меня чуть не передернуло, если только я правильно понял, о чем она говорит.

– Какая жалость. Такая попка, как у тебя, с полоборота всерьез заводит.

– Знаешь, что! – она резко села, скорее рассердившись, чем рассвирепев. – Давай без этих автомобильных выражений, ага?

Я ухмыльнулся:

– Думаю, ты уже все их слышала.

– Можешь быть уверен – слышала. Все до единого. Не окажешь ли мне любезность устроиться тут, на сиденье, и воткнуть свой ключ в мой замок зажигания? – саркастически поинтересовалась она.

– Ну раз уж ты об этом заговорила, сегодня отличный денек, чтоб прокатиться.

– Или, может, проверишь у меня смазку подвески?

– У меня в гараже отличная смотровая яма.

– Посмотришь заодно сцепление?

– Вот этого я никогда не делал.

– Подбавишь газу? Сделаешь мне продувку?

– Не раньше, чем проверю у вас масло, мэм, мне-то ведь и отсюда видать, что у вас там перегрев.

Она улыбнулась и потянулась за сигаретами:

– На самом деле, я вообще не на ходу. Похоже, у меня аккумулятор сел.

– Может, просто надо подтолкнуть? У меня тут в багажнике тросы найдутся.

Она фыркнула и закурила.

– Мне понравился твой «линкольн». Он у тебя где-то года шестьдесят третьего?

– Ага. Желаешь сделать кружок вокруг Дили-плаза?[213]213
  Dealey Plaza – место убийства Джона Кеннеди.


[Закрыть]

– Не смешно.

– Очень даже смешно.

– Так все-таки, зачем ты держишь эту машину? Потому что она похожа на ту, в которую тогда стреляли?

– Не могу тебе ответить. Информация запрещена к разглашению до 2063 года, – я пошатнулся, но, взмахнув руками, устоял на ногах.

– Ты пьян, да?

– Да. И еще я умираю. По-моему, я подхватил гепатит с нестерилизованной патефонной иглы.

Она улыбнулась. Ей не хотелось, чтобы я уходил. Внезапно до меня дошло, как же на самом деле она была одинока.

– Так где же ты был, когда в него стреляли?

– В Кеннеди? У-у, даже и не знаю, не помню уже, честно говоря.

– Ой, да ладно. Каждый точно знает, где он был, когда это случилось.

– Я стараюсь жить настоящим…

– Ну говори же… – настаивала она с наигранным раздражением.

– Погоди секундочку. Кажется, припоминаю. А, да, точно, вспомнил. Я как раз был в Далласе. Открывал коробку с завтраком на травяном холме.[214]214
  Согласно версии, по которой в Дж. Ф. Кеннеди, кроме Ли Освальда, стрелял кто-то еще, предположительное расположение второго стрелка – травяной холм (Grassy Knoll).


[Закрыть] С тех пор плоховато слышу на правое ухо. А ты где была?

– В спортзале. В школе «Аркадиа Джуниор Хай». Мы играли в волейбол, и тут увидели мисс Пирс, эту тренершу-лесбиянку, она вся в слезах бежала в свой кабинет.

– Понимаю. Я сам был лесбияном.

– Думаю, ты до сих пор лесбиян.

– Конечно. Но я отношусь к экзотическому, чувственному типу. Евроазиатскому, если честно, – я заговорил голосом французской нимфетки с придыханием: – Может, ты видела меня в «Эммануэль»? Ой! У меня такая порочная идея! Почему бы нам с тобой не полизать друг другу грудь, пока твой муж смотрит? Как ты думаешь, его заинтересует? Понаблюдать за двумя красивыми девушками, а?

– Мой муж ничем не интересуется, – сказала она, резко помрачнев. – И хочу предупредить вас, мистер Кокрэн, последнему человеку, который всего лишь тяжело дышал при виде меня, отрезали язык.

– К чему вдруг такой официоз? – спросил я с французским выговором.

– Вы тяжело дышите.

– Это от жары, – ответил я обычным своим голосом.

– Тогда вам лучше не стоять на солнце.

Я не мог понять этой внезапной перемены. Но с другой стороны, я слишком много язвил, чтобы вообще соображать. А у нее все-таки был свой «пунктик». В общем, получалось глупо. Я попытался грациозно отступить:

– Что мне сейчас действительно хотелось бы, так это окунуться. Жаль, что в дне бассейна трещина…

– Скотт! – разнесся вопль Денниса. Шарлен вся сжалась.

Я развернулся, ожидая увидеть его стоящим в дверях музыкальной комнаты, но он все еще был где-то внутри.

Я снова перевел взгляд на Шарлен – она лихорадочно сгребала свои вещи.

– Иди, – сказала она и нырнула в кусты в ту же секунду, как он вышел из дома.

– А, вот ты где, – он подошел ближе. – Что ты тут делаешь? – Ему все еще не хватало дыхания, и он обливался потом после последнего укола.

– Просто вышел на воздух.

Желтый матерчатый коврик был влажен от ее пота. И она обронила солнцезащитный лосьон.

– На воздух? А что случилось с кондиционером?

– Ничего. Совершенно ничего.

Я подошел к нему так, чтобы отвлечь его внимание от коврика:

– У тебя здесь просто невероятное место. Я про вид отсюда.

– Шутишь, что ли? Сплошная хрень, – он уставился куда-то в сторону коврика. – Видишь эту стену? Она уже обваливается. – На коврик он внимания не обратил. – Меня уверяли, что там, в основании – скала. А знаешь, что там на самом деле? Грязь, только и всего. Грязь. Боже мой, я всю душу вложил в этот дом, потому что мне обещали, что он тысячу лет простоит. А он до конца этого века не дотянет. Я уже начал новые планы строить.

– Да, о будущем думать – это правильно, – поддержал я, пока мы возвращались в музыкальную комнату. – Я вот все ношусь с идеей перебраться во Францию где-нибудь в начале 2150 года.

Входя в дом, я обернулся и поймал взгляд Шарлен, брошенный на меня сквозь ветки кустарника.

В комнате я сразу же рухнул на диванчик в уголке для посиделок, обливаясь потом. Деннис беспокоился, как никто. Мгновенно примчался Большой Уилли с парой колес, предположительно, аспирина. Я проглотил их и запил виски, не особо всматриваясь. Потом я остался один и ждал, пока Большой Уилли подгонит машину, чтобы отвезти меня домой. Последнее, что я помню – как вырубался.

Когда я пришел в себя, была уже ночь, а я находился в странной комнате. Очень странной комнате. Стены были бледно-голубыми, а на потолке были нарисованы фосфоресцирующие звездочки и полумесяцы. Детский манеж и множество игрушек покрывала пыль. Подвешенная к потолку колыбелька покачивалась рядом с кроватью, на которой я лежал. Голый. Я сел, меня прошиб пот, я еле двигался от лихорадки и силы кваалюда,[215]215
  Кваалюд (метаквалон) – успокоительный и снотворный препарат; может вызывать зависимость.


[Закрыть] который они мне дали. Сквозь прутья оконной решетки светила настоящая луна. Я был на втором этаже.

Комната была мрачной и одновременно печальной. Детская для ребенка, которого у них не было. Почему? У нее был выкидыш, или же ребенок родился преждевременно и умер? Как давно это было?

На столике у кровати лежал каталог детской одежды за октябрь 1969 года с иссохшими страницами.

Почему-то меня тревожила висящая колыбелька. Я стоял, прислонившись к стене, и вяло думал, что заглянув в колыбель, я могу увидеть там нечто черное и сморщенное. Но там оказалась только паутина.

Мне нужно было отлить. Черт, где моя одежда? Спотыкаясь, я шарил по комнате, наступая на жестяные игрушки, и наконец нашел свои штаны на спинке низенького детского стульчика. Я натянул их, едва при этом не упав, и вышел в коридор верхнего этажа.

Внизу, в холле, горел свет, отбрасывая тени от перил на оранжевые стены, обитые флоком, но в доме было тихо. Я пошел по коридору в поисках сортира.

А потом услышал тихую музыку из дальней комнаты, в самом конце. Лучик света говорил, что дверь была слегка приоткрыта. Я тихонечко приблизился, уже догадываясь, чья это была комната.

Заглянул в щель – она оказалась шире, чем я предполагал. Я увидел, что источником музыки был телевизор, старая «кабинетная» модель: по MTV крутили клип «Cars».[216]216
  Carz – американская панк-рок-группа. Лидер Рик Окасек, наиболее известная композиция – «Drive».


[Закрыть]

Сама комната была отделана в мягких пастельных тонах: розовые стены, голубой бархат, фиолетовый шифон. Туалетный столик был буквально завален парфюмерией и косметикой. Верх пианино был уставлен пластиковыми купидончиками. Фотографии рок-звезд (в том числе и нынешних, но по большей части – звезд двадцатилетней давности) были развешаны на стенах; среди них была и фотография Бобби, глянцевый снимок из фанского журнала, с его свежими яркими губами и сияющим белокурым коком «помпадур», прыщи были аккуратно замазаны. Вся эта комната была вычурным прибежищем, о котором мечтали избалованные девочки-подростки пятидесятых.

Шарлен лежала на розовом покрывале кровати, свернувшись калачиком в подушках, спиной ко мне, не обращая внимания на телик. Сперва я подумал, что она читает, держит книгу в бумажной обложке. А потом разглядел, где именно находилась ее рука.

Меня как ударило, от смущения и возбуждения одновременно. Она резко перевернулась на спину, уставилась в потолок, одной рукой забравшись под футболку, к грудям, другой орудуя между ног. Потом она вздрогнула, выгнулась дугой, глаза ее закрылись, она невнятно пробормотала лишь одно слово. Я был ошеломлен. У меня было совсем плохо с головой или она действительно произнесла мое имя?

Я осторожно отступил от двери, перепуганный, как бы не выдать себя каким-нибудь звуком. Половица могла выдать меня предательским скрипом, и она подняла бы крик.

И снова… я заколебался. Что будет – что на самом деле будет – если я просто толкну дверь и скажу: детка, я здесь. Она и вправду произнесла мое имя или я вообразил себе это? Я так сильно хотел поверить, что именно я был объектом ее фантазии. Но если я был неправ… или даже если я был прав… Она может все равно предпочесть собственную безукоризненную версию меня порочной потеющей действительности.

Я все еще взвешивал варианты, когда увидел тень на оранжевой стене, обитой флоком, и у меня чуть сердце не остановилось. Тень злобной собаки. Чак – я был практически уверен, что это именно Чак. Его зубы были оскалены, хотя, как и раньше, казалось, что он не может ни зарычать, ни залаять. Единственное, что было слышно – его адское дыхание.

Я предельно осторожно попятился к двери Шарлен, громко прокашлялся и наконец позвал «Эй! Э-эй!..».

Она распахнула дверь; ее черная футболка – на ней красовалась старая фотка Джеймса Брауна – едва прикрывала промежность.

– По-моему, у меня тут с вашим двортерьером маленькое затруднение, – сказал я; и она тут же окликнула пса:

– Чак! – Хлопнула в ладоши. – А ну пошел вниз! Вниз! Плохая собака! – Она командовала резко, но говорила хриплым шепотом. – Чак, пошел вниз!

И двинулась за ним сама, оттесняя его к лестнице. В какой-то момент он обернулся к ней и молча оскалился. Это разозлило ее, она буквально прыгнула на пса. Он бросился от нее к лестнице, на верхних ступенях остановился, еще раз обернулся и вроде бы пристально на нее посмотрел, но затем все же пошел вниз, надменно и неторопливо.

Она вернулась к двери в комнату, обдав меня запахом сладких духов и мыла:

– Ты как, цел?

– Ага. Я искал туалет.

– Вон там, – она указала взглядом в другой конец коридора. – Как ты себя чувствуешь?

– Дерьмово.

– Ну да, и выглядишь так же.

– Спасибо. Ты тоже.

Она улыбнулась:

– Ты очень мил, – побарабанила пальцами по дверному косяку.

– Как и твои духи. Они как-нибудь называются?

– Ага. «А ну-ка пропусти», – она уже закрывала дверь. Я пробежался пальцем по ее руке, вверх, под рукав футболки.

– И майка твоя мне нравится.

– Спасибо, – она убрала мою руку. – Хочешь, подарю?

– А как же.

– Тебе она, наверное, будет маловата.

– Проверить можно только одним способом. Снимай ее.

– По-моему, я выгнала не того кобеля.

– Ничего не могу поделать. Я фанат Джеймса Брауна. Он играет огромную роль в моей личной мифологии.

– Не рассказывай. «Night Train»[217]217
  Один из знаменитых хитов Джеймса Брауна.


[Закрыть] уже давно по радио крутили, когда ты первый раз с девушкой переспал.

– Я тогда слушал «Go-Gos».[218]218
  Популярная рок-поп-группа.


[Закрыть]

– Думаешь, я тебе поверю?

– На самом деле я все еще девственник.

– Ты перевозбудился, весь горишь. Иди-ка обратно в постель.

– Я не хочу спать.

– Нет, хочешь.

– Но не в детской.

Она пришла в замешательство:

– Он разместил тебя в детской?

Я сунулся было в дверь по направлению к ее кровати под розовым покрывалом:

– Вот эта койка вроде поуютнее.

Она преградила мне путь:

– Когда вся передняя спинка будет в твоих мозгах, какой уж там уют.

Я подался назад:

– А где сейчас твой муж?

Она указала на дверь в середине коридора:

– Он сейчас в ауте.

– В ауте? Не слышал этого выражения со времен Алтамонта.

– Ну, я, вообще-то, расставшееся с иллюзиями «дитя цветов» – сам знаешь, что это такое.

– Да ты никогда среди «детей цветов» не была.

– Верно, не была. У меня все время уходило на то, чтобы отгонять молодых и озабоченных, вроде тебя.

– Я уже не молод.

– Это видно. Я тоже.

– Ну так почему бы нам не открыть бутылочку «джеритол»[219]219
  «Geritol» – марка газированной воды с витаминами и железистыми добавками.


[Закрыть] и не устроить вечеринку? – Ты что, так сильно хочешь умереть?

– Именно. Я Чарльз Бронсон[220]220
  Charles Bronson – известный американский актер, снимался в основном в вестернах.


[Закрыть] рок-н-ролла.

– Ага, ну да, а я тогда – Грета Гарбо. Так почему бы тебе не сделать нам обоим одолжение и не свалить отсюда на хрен?

– Гарбо никогда так не выражалась.

Она улыбнулась:

– У тебя ширинка расстегнута.

Как же, так я и купился на это, еще чего!

– У меня она всегда нараспашку.

– Знаю, – и она закрыла дверь.

Я посмотрел на ширинку – она действительно оказалась расстегнута, мой рычаг был у всех на виду. Надо же, а я и не знал. Наверное, он забавно «иллюстрировал» мои попытки изобразить напор. Не потрудившись застегнуться, я хладнокровно направился по коридору, представляя себя Ивом Монтаном.

Минутой спустя я стоял перед унитазом, руки в боки, отливал, рисуясь – и тут послышались их голоса.

– Ты, гребаная вонючая блядь!

– Нет, Деннис! Милый, ну пожалуйста…

Громкий звук тяжелой оплеухи.

Дверь распахнулась, ручка ударила в стену. Шаги – кто-то бежал по коридору. Голос Денниса: «А ему я яйца оторву!».

Вся моя рисовка испарилась, а сердце мгновенно провалилось в пятки. Засовывая свой инструмент в штаны, я осторожно выглянул.

Коридор был пуст, но дверь спальни Денниса была открыта. Он был там, выдвигал ящики комода, лихорадочно искал что-то.

Я вышел и увидел Шарлен – она была в своей комнате; подперев рукой подбородок, изучала саму себя на телеэкране. Увидев меня, она отчаянно замахала мне рукой – назад, назад.

Я услышал щелчок взводимого курка, оглянулся и увидел Денниса в дверях его спальни.

Обеими трясущимися руками он держал никелированный «магнум-357», и в своих мешковатых жокейских шортах был похож на рассерженного ребенка – малыша с рельефными подкожными рубцами, вздымающимися на обоих предплечьях, как вздымаются Анды в Чили. Дуло смотрело на меня, а вот его взгляд словно выискивал что-то такое, чего здесь не было.

– Что она тебе сказала? – спросил он.

– Деннис, нет! – вскрикнула Шарлен. – О Боже…

Я нырнул в детскую одновременно с тем, как он выстрелил. Я хлопнулся на пол, и шесть пуль прошли мимо, их свист отдался мерзкой ломотой в костях. Изрешеченная колыбель покачивалась надо мной на своем подвесе. Из-за выбитого стекла включилась сирена. Она пронзительно вопила, а я корчился на полу, высматривая кровь. Крови не было.

Послышались тяжелые шаги, и появился Большой Уилли, бегущий вверх по лестнице; его толстое пузо нависало над узкими красными плавками.

Деннис уже смеялся, безвольно опустив руку с пистолетом; я никогда еще не слышал такого вымученного смеха. Большой Уилли скользнул ему за спину и отобрал у него оружие ловко и профессионально, как будто уже много раз проделывал это.

Шарлен застыла в дверях своей спальни, зажав ладонями рот.

Большой Уилли сказал Деннису что-то успокаивающее, за воем сирены слов нельзя было разобрать. Губы Денниса зашевелились, но разговаривал он сам с собой или со своим внутренним голосом, а не с Большим Уилли.

– Он очень устал, – проорал мне Большой Уилли, перекрывая вопли сирены. – Тебе лучше уйти.

Да уж, точно. Хороший совет.

Я еще посмотрел, как он уводит обмякшего, что-то бормочущего Денниса в спальню. Потом поднял глаза на Шарлен. В ее глазах словно навек застыло потрясение. Я поднялся. Убедившись, что я жив-здоров, она отступила назад, в свою спальню, и закрыла дверь.

Под завывание сирены я сгреб в охапку свои обувь, рубашку, кассеты с записью интервью и выкарабкался через электрифицированные ворота на свободу. Было еще темно, когда меня, голосующего на автостраде Тихоокеанского побережья, подобрала парочка беженцев от сальвадорских «отрядов смерти» в помятом форде «фиеста».