Текст книги "Алекс Кросс. Территория смерти"

Автор книги: Джеймс Паттерсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)

Глава восьмидесятая

– Это Калма, – сказала Аданна, указывая на желтый треугольник на карте. – Один из крупнейших лагерей в Дарфуре. Готова держать пари, что Тигр знает его как свои пять пальцев. Все местные и пришлые его знают.

– А что обозначают геометрические фигуры других цветов? – спросил я.

Оказалось, что в этом регионе расположено более сотни лагерей. Так по крайней мере сказала Аданна. Зеленый цвет свидетельствовал, что данное место непроходимо во время сезона дождей, а синий – о том, что в этот район нет доступа представителям невоенных благотворительных организаций, поскольку там спорадически идут военные действия. Желтый треугольник Калма означал, что этот лагерь открыт для посещений.

«Вот где мы начнем охоту на Тигра», – подумал я.

– А это что такое? – Я указал на алые изображения, похожие на языки пламени. На карте их было не менее нескольких дюжин.

Аданна тяжело вздохнула.

– Алые символы, похожие на языки пламени, обозначают сожженные или разрушенные поселения. Солдаты Джанджавида уничтожают все на своем пути – деревни, продовольственные склады, домашних животных… Часто они сбрасывают трупы людей или животных в колодцы, отравляя воду. Говорят, эти нелюди стремятся к тому, чтобы на опустошенных ими землях больше никто никогда не поселился. В переводе с арабского слово «джанджавид» значит «всадник с ружьем».

Иначе говоря, вооруженная арабская милиция, пользующаяся поддержкой нынешнего правительства, которое поставило своей целью сделать жизнь чернокожих обитателей этого края как можно более трудной, нестабильной и полной опасностей. И подобная политика, как это ни печально, приносит свои плоды, ибо более двух миллионов человек покинули свои дома и бежали куда глаза глядят, а двести тысяч подверглись уничтожению. Впрочем, «двести тысяч» – цифра условная, поскольку говорит лишь о жертвах, известных нам наверняка.

В сущности, все это повторение событий в Руанде. И даже хуже. Поскольку в отличие от Руанды за трагедией в Судане наблюдает весь мир. Наблюдает, но ничего не предпринимает и помощи не оказывает. Если не считать ограниченных поставок продовольствия.

Я глянул в иллюминатор на проплывавший под крылом на расстоянии двенадцати тысяч футов пейзаж Сахеля. С такой высоты этот край выглядел довольно привлекательно. Ни войн, ни геноцида, ни коррупции. Просто мирная, терракотового цвета, земля без конца и без края.

Неправильная картинка.

Красивая, но дьявольски лживая.

Поскольку нам предстояло приземлиться в аду.

Глава восемьдесят первая

На базе в Найале мы договорились о поездке в лагерь Калма в составе конвоя из пяти машин, груженных мешками с зерном и банками с консервированным детским питанием типа Ф75 и Ф100. Аданна, казалось, знала на базе всех местных служащих, и мне было интересно наблюдать за ней в процессе деятельности. Полагаю, ее умению добиваться успеха в любом предприятии более всего способствовали необычайная привлекательность и обворожительная улыбка. Я собственными глазами видел, как два эти качества помогали Аданне убеждать в своей правоте людей, замученных тяжелой однообразной работой и находившихся в состоянии постоянного стресса.

Наконец, впервые увидев Калму, я подумал, что слово «лагерь» менее всего подходит для обозначения этого места.

Да, тут стояли палатки, пристройки с односкатными крышами и крытые соломой хижины, но все эти сооружения не ограничивались каким-либо периметром, а уходили вдаль на многие мили во все стороны. Мне сказали, что в Калме обитает около полутораста тысяч людей. Какой, к черту, «лагерь» – это целый город! Причем город, переносящий невообразимые лишения и страдания под недремлющим оком смерти. Здесь не хватало пищи, почти не было квалифицированного медицинского персонала и современных лекарств, поэтому всевозможные болезни, включая такие заразные, как дизентерия, ежедневно снимали в этом городе скорби богатую жатву. Не говоря уже о том, что детская смертность носила здесь катастрофический характер и воспринималась как нечто само собой разумеющееся, а спорадические налеты джанджавидов оставляли после себя горы трупов.

В центре лагеря по крайней мере можно было различить некоторые признаки порядка и стабильности, вернее, относительно нормальной жизни. Там находились небольшая школа со сваями вместо стен, где шли занятия, а также несколько каменных зданий под заржавленными железными крышами, где хранились пищевые припасы и обитали люди, отвечавшие за их сохранность и распределение.

Аданна отлично знала, куда нам следует направить стопы в первую очередь, и отвела меня в палатку, принадлежавшую Комиссии Организации Объединенных Наций по делам беженцев. Молодой солдат, служивший в охране миссии ООН, вызвался быть нашим переводчиком, хотя многие беженцы так или иначе объяснялись на английском языке.

Темнокожего солдата звали Эммануэль; он был поджарым, мускулистым, с глубоко посаженными глазами с серьезным, несколько меланхоличным взглядом, какой я уже видел у новых африканских иммигрантов, получивших вид на жительство и обосновавшихся в округе Колумбия. Эммануэль говорил по-английски, по-арабски и на наречии динка.

– Большинство местных обитателей принадлежат к народности фур, – сказал он, когда мы двинулись по бесконечному грязному проходу между хижинами и палатками, который лишь с большой натяжкой можно было назвать улицей. – И восемьдесят процентов из них составляют несчастные обесчещенные женщины.

– Их мужья и сыновья убиты или ищут работу. Кроме того, многие мечтают уехать отсюда и обивают пороги учреждений в надежде получить официальный статус беженца, дающий право на эмиграцию, – добавила Аданна. – Воистину, это проклятое место, Алекс. Во всех отношениях. И вы сами очень скоро поймете это.

Мне не составило труда убедиться в справедливости слов Аданны и Эммануэля. Большинство местных жителей – те, что согласились перемолвиться с нами словом, – действительно оказались женщинами, работавшими на улице рядом со своими убогими жилищами. Они напомнили мне Мозеса и его приятелей своим неуемным желанием поведать людям со стороны ужасные истории своей жизни.

Одна из женщин, Мадина, занимавшаяся плетением соломенного мата у дверей хижины, с плачем рассказала нам, как попала в Калму. Джанджавиды разрушили ее деревню, зверски убили мужа, мать и отца, а большинство родственников, соседей и друзей заживо сожгли в их хижинах.

Мадина прибежала сюда с тремя детьми. Кроме детей, у нее никого и ничего не осталось. Впрочем, вскоре не осталось и детей, так все они один за другим умерли от разных болезней.

Маты, которые она плела, пользовались в лагере большим спросом, поскольку защищали от червей-паразитов, выползавших по ночам из земли и ввинчивавшихся в тело беженцев. Те гроши, что она зарабатывала, уходили на пропитание, состоявшее в основном из проса и лука. Но как бы мало ей ни платили, Мадина ухитрялась кое-что откладывать и надеялась в один прекрасный день купить себе что-нибудь из одежды. Да, насущная необходимость, принимая во внимание то, что она до сих пор носила то черное платье-тааб, в котором добиралась до лагеря.

– Когда же вы здесь обосновались? – спросила Аданна.

– Три года назад, – печально ответила Мадина. – И каждый год в этом лагере умирал один из моих детей.

Глава восемьдесят вторая

– Между прочим, я не забыла о вашем Тигре, – сказала Аданна, когда мы, поговорив с Мадиной, двинулись дальше. – Он рекрутирует здесь парней для своей банды. Легкая работа.

– Вы были правы, что это проклятое место, – заметил я.

Мне хотелось потолковать с большим числом людей из разных секторов лагеря, но когда мы дошли до одной из медицинских палаток, всякое желание разговаривать у меня пропало. Никогда в жизни я не видел более жуткого зрелища.

Палатка была переполнена больными и умирающими пациентами, лежавшими на койках по двое, а то и по трое. Эти переплетенные человеческие тела были повсюду, в любом месте, куда удавалось втиснуть койку. Хуже того, многие больные размещались на улице, а не менее трехсот женщин и детей терпеливо дожидались на жаре, когда медработник осмотрит их и даст им лекарство.

– Печально, но ничего не поделаешь. В лагере почти нет средств, которые если и не прекратят их страдания, то хотя бы уменьшат, – сказала Аданна. – Лекарств постоянно не хватает, поскольку большую их часть разворовывают еще до того, как привозят сюда. Хроническое недоедание, малярия, пневмония и дизентерия – самые распространенные здесь недуги, они так и косят людей. А при отсутствии лекарств и элементарных дезинфицирующих средств даже самый обычный понос может стать фатальным. Я уже не говорю о тотальной антисанитарии и проблемах с водой. При таком раскладе остается только удивляться, что в лагере до сих пор есть здоровые люди.

Я заметил одного врача и двух медсестер из добровольческого контингента. Итого три медработника на многие тысячи больных. Ничего удивительного, что люди здесь мрут как мухи.

– Это называется «второй стадией» кризиса, – продолжила Аданна, – поскольку в лагере умирает больше людей, чем за его пределами. Несколько тысяч каждый божий день, Алекс. Я предупреждала вас, что здесь ужасная обстановка.

– Ужасная? Вы недооцениваете ситуацию. Все это просто немыслимо, особенно в наши дни. Очень жалко детей.

Я присел на корточки рядом с маленькой девочкой, лежавшей на раскладной кроватке. Ее глаза выражали отчуждение, и она, казалось, находилась уже в ином мире. Помахав над лицом девочки ладонью, я разогнал скопище черных мух, вившихся над ней.

– Как сказать по-вашему – «Да пребудет с тобой Господь»? – спросил я у Эммануэля.

– Аллах ма'ак, – ответил он.

– Аллах ма'ак, – повторил я, наклонившись к уху крошки, хотя и сомневался, что она меня слышит. – Аллах ма'ак.

Приехав сюда и пройдясь по лагерю, я вскоре совершенно забыл о своем деле. Вероятно, потому, что сколь бы ни были ужасны расследуемые мной убийства, здешняя действительность была еще ужасней. Неужели в современном мире возможно подобное? Неужели жизнь тысяч людей ничего не стоит и весь этот кошмар будет продолжаться день за днем долгие годы?

Аданна положила руку мне на плечо:

– Алекс, вы готовы идти дальше? Нам давно пора в путь. Вы ведь приехали сюда ловить Тигра, а не смотреть на все это. В любом случае вы не в силах ничего здесь изменить.

Ее тон подсказал мне, что она давно уже все это видела, и, вероятно, не один раз.

– Не совсем, – сказал я. – Могу ли я сделать что-нибудь сейчас, чтобы принести этим беднягам хоть какую-то пользу?

Мне ответил Эммануэль, но сказал он совсем не то, чего я ожидал.

– Это как посмотреть. Меня, например, в данный момент более всего интересует, умеет ли кто-нибудь из вас обращаться с винтовкой?

Глава восемьдесят третья

Следующие несколько минут Аданна говорила о том, что и сам я вообще-то должен был понять. А именно: что такая простейшая вещь, как сбор хвороста для разведения огня, – одно из самых опасных предприятий в повседневной жизни лагеря Калма.

Патрули джанджавидов всегда маячили в пустыне – и не так уж далеко от Калмы. Так что каждый местный житель, отважившийся выйти за пределы лагеря, рисковал подвергнуться насилию или быть застреленным. Или то и другое. Таким образом, безопасность собирателей хвороста, в основном женщин и детей, напрямую зависела от сопровождения вооруженного конвоя из контингента межафриканских сил по поддержанию мира, чего удавалось добиться далеко не всегда. В этой связи беженцы часто выходили на промысел одни, поскольку без дров и хвороста нельзя приготовить в лагере обед для семьи.

Эммануэль вручил мне старую винтовку «М-16», к счастью, снабженную современным прицелом.

– Стреляйте на поражение без колебаний, – сказал он мне. – Поскольку джанджавиды, уверяю вас, колебаться не будут. Они опытные солдаты и прекрасные стрелки, хотя и кажутся со стороны реликтами, выходцами из прошлого, поскольку ездят на лошадях и верблюдах.

– Хорошо, я не буду колебаться, – заявил я и вдруг почувствовал, как Аданна сдавила мне локоть.

– Вы уверены, Алекс, что хотите участвовать в этом?

– Уверен.

Часом позже мы уже выходили за пределы лагеря, сопровождая группу из двадцати отчаянно смелых женщин, решивших, несмотря ни на что, собрать хворост и сухие верблюжьи колючки, чтобы потом сварить обед и обогреть в ночное время своих близких.

Мне казалось, что я должен сделать хоть что-то полезное для этих несчастных. Я не мог поступить иначе, потому что такова моя натура. Аданна тоже пошла с нами.

– А как же? – сказала она. – С этого момента я отвечаю за вас, поскольку привезла сюда, не так ли?

Глава восемьдесят четвертая

За хворостом, сухой колючкой и корнями здесь ходили каждый день уже много лет и, чтобы собрать их, всякий раз отходили от лагеря чуть дальше. Поэтому в наши дни такого рода вылазки превращались в весьма продолжительные и опасные путешествия.

Я воспользовался неожиданно оказавшимся в моем распоряжении свободным временем, чтобы перемолвиться словом с женщинами. И только одна из них располагала кое-какими сведениями о Тигре и тех мальчиках, что ушли с ним.

– Она говорит, что в ее секторе стояла хижина, где обитали три подростка, – сказал Эммануэль. – Но все они в один прекрасный день исчезли, и теперь там никто не живет.

– Мне казалось, что подобные вещи случаются здесь довольно часто, – заметил я.

– Это точно. Но странно то, что они оставили в хижине все свои пожитки. А еще эта женщина говорит, что в лагере время от времени появляется высокий и сильный мужчина, которого, по словам ее знакомых, зовут Тигр.

– А у этих исчезнувших мальчиков есть родители в лагере? – спросил я.

– Нет. Все они сироты.

– А кто-нибудь из ее знакомых не знает, куда подевались эти подростки?

– Ей сказали, что они ушли с тем сильным мужчиной.

Через два часа утомительного движения по жаре мы добрались до зарослей низкорослого пожухшего кустарника. Женщины расстелили на земле захваченные из дома куски материи, после чего начали обламывать с кустов сухие ветки и складывать их на ткань. Мы с Аданной присоединились к ним, тогда как стоявший в стороне Эммануэль время от времени окидывал из-под руки долгим взглядом горизонт, высматривая патрули джанджавидов.

Поскольку Эммануэль, занятый серьезным делом, не мог уделять нам внимания, мы, работая бок о бок со сборщицами хвороста, обменивались с ними в основном дружелюбными взглядами и жестами. Женщины из лагеря, не обращавшие внимания на царапины, которые острые обломки веток оставляли на их руках, очень быстро опередили нас с Аданной в соревновании по сбору горючего материала и тихонько посмеивались над нашими неуверенными движениями и неумением делать такую простую работу.

Чтобы создать дружескую доверительную обстановку, я вступил в общение с одной молодой матерью, используя язык мимики и жестов. Мы с ней корчили смешные рожи, размахивали руками, пародируя движения друг друга, в общем, вели себя как маленькие дети. Так, она показала мне язык с синей татуировкой на нем, я же, приставив к голове две ветки наподобие рогов, сделал вид, что хочу ее забодать. Это, как ни странно, вызвало громкий смех молодой женщины. Устыдившись в следующую секунду своего веселья, она прикрыла темной ладошкой рот, не сумев, впрочем, скрыть блеснувшую промеж губ полоску белоснежных зубов.

Вдруг молодая мать замерла, словно обратившись в статую, а ее рука, прикрывавшая рот, словно сама собой опустилась к бедру. Я понял: она увидела нечто необычное, и посмотрел в том же направлении, но ничего, кроме крохотного облачка пыли на горизонте, не разглядел.

А потом я услышал громкий тревожный голос Эммануэля:

– Все в лагерь! Бегом. Немедленно!

Глава восемьдесят пятая

Джанджавиды!

Наконец и мне удалось рассмотреть их. Около дюжины вооруженных всадников мчались по пустыне, направляясь к нам.

Всадники были скрыты облаком пыли, поэтому точно определить их численность не представлялось возможным. В любом случае считать их времени уже не оставалось, поскольку они приближались к нам с угрожающей быстротой.

Женщины не могли двигаться с такой скоростью, которая позволила бы уйти от нападавших. Две, с цепляющимися за подолы детьми, тянули за узду принадлежавшего общине осла, а тот явно не спешил следовать за ними.

Я повернулся к Аданне:

– Берите под свою команду женщин и сматывайтесь отсюда. И побыстрее. И уходите сами. Пожалуйста…

– Оружие еще есть? – спросила она.

– Нет, – ответил Эммануэль. – Ваше единственное спасение – оказаться отсюда как можно дальше. Бегите в лагерь, ради Бога! И заберите с собой женщин.

Из слов Эммануэля я понял, что нам придется прикрывать их отход.

Мы заняли огневую позицию за перевернутой тележкой для хвороста. Осла, который тащил ее, женщины забрали с собой. Как прикрытие от пуль тележка мало чего стоила, и мы использовали ее главным образом как опору для винтовочных стволов.

Мы с Эммануэлем возлагали надежды на то, что будем стрелять с неподвижной позиции, тогда как джанджавидам придется вести огонь, находясь в движении, с лошадиных седел.

Теперь я уже отлично видел их сквозь прицел винтовки. Всего я насчитал одиннадцать убийц. Это были бородатые мужчины в чалмах и раздуваемых ветром, потрепанных непогодой широких темных одеждах, вооруженные автоматами Калашникова.

Они мчались во весь опор и довольно скоро оказались в зоне действенного огня.

Первые выстрелы прогрохотали с их стороны.

Вокруг нас фонтанчиками подбрасывало в воздух песок.

Хотя разброс пуль был довольно велик, все-таки попадания происходили в опасной близости от нас, и я понял, что нам противостоят отнюдь не любители. Наши противники не сомневались в своем профессионализме и выкрикивали угрозы, уверенные, что стычка завершится их полной победой. Да и как могло быть иначе, если они превосходили нас числом в соотношении одиннадцать к двум.

– Сейчас? – спросил я у Эммануэля.

– Сейчас! – прокричал он и нажал на спуск.

Мы выпустили по нападавшим в течение нескольких секунд четыре пули, и две из них попали в цель. Джанджавиды как по команде вскинули кверху руки, словно кто-то дернул их за веревочки, и почти одновременно свалились с коней. Одного из них после этого потоптала собственная лошадь и, похоже, повредила или сломала ему шею.

Это зрелище сильно повлияло на меня. Когда я в очередной раз передергивал затвор, внутренний голос произнес: «Ты убил человека в Африке. Теперь все пойдет по-другому».

В следующее мгновение я услышал у себя за спиной пронзительный крик, и у меня словно железной рукой сдавило желудок. В одну из бегущих женщин угодила пуля. Возможно, шальная. Но могло статься, что в женщин стреляли намеренно.

Бросив взгляд через плечо, я убедился, что Аданна не пострадала. Пригибаясь к земле, она бросилась к кричащей женщине, чтобы оказать ей помощь. Как выяснилось, сборщицу хвороста ранило в руку. Всего-навсего, если подобное выражение в данном случае уместно.

Вновь повернув голову в сторону джанджавидов, я увидел, что двое из них придержали лошадей и соскочили на землю. Но не для того, чтобы помочь своим раненым товарищам: они хотели занять более удобные позиции для стрельбы.

Остальные гнали лошадей в нашу сторону. Теперь они находились на расстоянии не более шестидесяти ярдов от нашей засады.

У нас с Эммануэлем оказались сходные боевые инстинкты, ибо мы не сговариваясь начали выпускать пулю за пулей во всадников, скакавших впереди прочих, а потом открыли огонь по спешившимся. Короче говоря, в течение последующих тридцати-сорока секунд мы сбросили с лошадей еще трех или четырех бандитов.

Потом Эммануэль вскрикнул, выронил винтовку и закрутился на земле от боли.

А уцелевшие джанджавиды навалились на меня.

Глава восемьдесят шестая

Когда джанджавиды почти достигли моей позиции, все вокруг заволокло пылью, и это, пожалуй, было не так уж плохо. Во всяком случае, они стреляли почти вслепую, хотя и я мало что видел. Кроме того, на небольшом расстоянии звуки винтовочных выстрелов казались оглушительными, и у меня стало звенеть в ушах.

Неожиданно один из всадников вынырнул из завесы пыли и оказался буквально в шаге от меня. Я схватил его за ногу, стремясь сбросить с лошади, но совершенно упустил из виду, что и сам при подобном маневре не устою на ногах. Так что лошадь протащила меня за собой секунду или две, и лишь после этого всадник вылетел из седла и тяжело рухнул на землю.

Я схватил его винтовку и выпустил пулю в следующего бандита, оказавшегося в поле зрения. Потом сквозь облако пыли пробился третий, которому я выстрелил в живот. Джанджавиды неслись вперед, мало думая о собственной безопасности, поскольку прежде имели дело лишь со сборщиками хвороста, не способными дать им отпор. И тут я понял еще одно. Эти парни вовсе не так опасны в бою, как я думал сначала. Что бы ни говорил о них Эммануэль, стрельба с седла, требующая особого навыка и выучки, удавалась им не самым лучшим образом.

Когда пыль немного рассеялась, я заметил, что три бандита, которым подготовленная нами встреча показалась чрезмерно горячей, поворотили коней и поскакали в противоположном от меня направлении. Это возродило у меня надежду на то, что мне удастся выбраться из этой переделки живым. Хотя надежда была слабая. Тем не менее я снова воспрянул духом.

Подбежав к сбитому мной с лошади бандиту, я с размаху ударил его носком ботинка в ямку под кадыком, стремясь вызвать дыхательный спазм, обездвижить и внушить мысль о бесполезности дальнейшего сопротивления.

– Лежать и не двигаться! – заорал я. Английский ему не понадобился, он понял, чего я от него требую. Мгновенно оценив ситуацию, он замер на том самом месте, где свалился с лошади.

– Алекс! – раздался женский голос у меня за спиной.

Я обернулся и увидел Аданну.

Она и еще одна сильная молодая женщина швыряли куски сухого дерева в коня бандита, пробившегося в наше расположение, чтобы испугать животное, заставить его пятиться или делать резкие движения и тем самым мешать хозяину как следует прицелиться. Несколько женщин из лагерной команды лежали на земле без движения, обхватив головы руками. Когда началась стрельба, они так перепугались, что не смогли сделать и шага, и лишь ждали неминуемого конца.

Аданна очень удачно попала увесистым куском дерева в лошадь, та заржала и встала на дыбы, в результате чего всадник, не ожидавший такого маневра от своего скакуна, потерял поводья и вывалился из седла.

– Алекс, займитесь им! – крикнул мне Эммануэль.

Я посмотрел на задетого пулей солдата и увидел, что он уже почти пришел в себя, приподнялся на локте и даже держит на мушке упавшего бандита.

Я кинулся к джанджавиду.

Бандит начал подниматься на ноги, но я оказался быстрей и, подбежав к нему, нанес сильный удар прикладом по носу, сломав его.

– Аданна, возьмите его винтовку! Вы в порядке?

– Еще минута, и буду в порядке, – ответила молодая женщина.

– Обезоружьте и отпустите их, Алекс, – вдруг попросил меня Эммануэль звенящим от напряжения голосом. – Обезоружьте и отпустите!

– О чем это вы, солдатик? Как это – «отпустите»? Мы должны связать их и доставить в лагерь.

Но в тот момент, когда я говорил это, пришло осознание истинного положения вещей.

«Игра все та же, только правила другие».

– Нет никакого смысла арестовывать джанджавидов, – сказала Аданна. – Они связаны с правительством, и их пленение и арест лишь увеличат бедствия обитателей лагеря. И представители ООН ничем не помогут. В подобной ситуации никто не поможет.

Я повесил на плечо винтовку бандита, жестом предложив ему поймать свою лошадь и убираться отсюда подобру-поздорову. И тогда произошла одна очень странная вещь. Он рассмеялся мне прямо в лицо. И продолжал смеяться во все горло, уезжая от нас.