Текст книги "Спортивное предложение"

Автор книги: Джеймс Олдридж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Джеймс Олдридж
СПОРТИВНОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ

ПОВЕСТЬ

Перевод К. Федоровой и Л. Чернявского

Рисунки Е. Попковой

ОБ АВТОРЕ И ЕГО ПОВЕСТИ «СПОРТИВНОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ»

С именем современного английского писателя Джеймса Олдриджа вы, наверное, уже знакомы по книге, которую выпустило издательство «Детская литература» в 1971 году. Называлась она «Последний дюйм». В нее вошли рассказы Джеймса Олдриджа, написанные в разные годы, в том числе рассказ «Последний дюйм», и повесть «Мой брат Том».

В предисловии к этой книге, обращенном к советским школьникам, Джеймс Олдридж писал:

«Повесть эта посвящена жизни маленького австралийского городка, где прошло мое детство. В каждом эпизоде этой книги – что-то от моей собственной жизни. И в то же время ни один эпизод не является точной записью действительного события.

Правда переплетается с вымыслом на каждой странице, хоть всякий раз по-иному. Почти любой персонаж имеет свой живой прототип, почти любой эпизод основан на реальном происшествии. Но факты служат мне сырьем, и, когда сырье переработано, на месте фактов возникает литература.

И литературными средствами я всегда стараюсь создать некое новое целое, а не просто нанизывать хорошо отшлифованные детали.

Вот почему судить нужно по тому впечатлению, которое производит вещь в целом. Должно быть, детство и ранняя юность – лучшая пора в нашей жизни. Те склонности, чувства и реакции, которые в дальнейшем составят основу зрелого характера, складываются рано. Задача писателя – раскрыть этот процесс формирования человека, уловить миг пробуждения, когда мы из детей становимся юношами и девушками, чтобы потом стать стариками и старухами.

Сейчас, когда я оглядываюсь на свое детство и юность, мне особенно привлекательным кажется дар наблюдательности, которым я тогда обладал, сам того не подозревая. Думаю, что все юные наделены этим даром. Он – основа основ их восприимчивости, и здесь часто нужно искать причину их недовольства старшими, которые уже успели растерять это качество.

Однако судить о людях я теперь умею лучше, чем умел тогда. Многие из тех, кто стал персонажами этой книги, всплыли в моей памяти лишь двадцать – тридцать лет спустя. Понадобился опыт долгой и сложной жизни, чтобы вернуться к этим людям, пересмотреть свои ранние представления о них и правильно оценить их и понять».

Мы вспомнили эти слова автора по поводу написания им повести «Мой брат Том», поскольку они имеют прямое отношение и к повести «Спортивное предложение», которая сейчас перед вами. Действие в ней происходит все в том же австралийском городке, где прошло детство автора. И снова вы встретитесь на ее страницах с адвокатом Квэйлом и его двумя сыновьями – Китом, от имени которого ведется повествование, и его братом Томом. Только братья в этой повести чуть моложе, чем в предыдущей повести, и, следовательно, события в ней относятся к началу 30-х годов нашего века.

Главный герой повести – подросток по имени Скотти Пири. Но хотя ему совсем немного лет, он, как большинство героев в произведениях Джеймса Олдриджа, человек независимый, с определившимся чувством собственного достоинства, которое отстаивать ему совсем не просто, так как он – сын бедняка из бедняков и вынужден преодолевать босиком по пыли долгие мили, чтобы попасть в школу, где, как это ни горько, ему приходится подвергаться насмешкам сверстников, поскольку одежда на Скотти почти всегда нелепая, старая, перешитая из материнских кофт и платьев.

Но Скотти отстаивает свое равноправие не только с помощью кулаков и насмешек, с их помощью, пожалуй, меньше всего. Внутреннее согласие с жизнью он находит в дружбе со своевольной и озорной лошадкой – пони по имени Тэфф. Собственно, в повести два героя – Скотти и Тэфф. Из-за них и разыгрался серьезный драматический конфликт, расколовший население всего города на два лагеря. И конфликт этот отразил социальные противоречия, характерные для жизни австралийского общества в целом в силу «различия материального положения и общественного честолюбия» разных его представителей, а главное, потому, что среди них всегда есть «богатые и бедные, образованные и невежественные, скупые и великодушные, добрые и злые, прогрессивные и старомодные, и так далее и так далее…». В июне 1975 года в Англии вышла третья повесть Олдриджа о городе его детства и о тех же героях, называется она «Джули сам по себе».

Джеймс Олдридж родился в 1918 году в небольшом австралийском городке – вроде Сент-Хэлен, изображенного в повести, – в семье редактора местной газеты. Начал он свою творческую деятельность тоже в качестве журналиста – был военным корреспондентом в годы второй мировой войны, посетил много стран, был свидетелем наступательных боев Советской Армии на Берлин в 1945 году, посылал с фронта репортажи и очерки.

Первые романы Джеймса Олдриджа – «Дело чести» (1942) и «Морской орел» (1944) – посвящены героической борьбе греческого народа с фашизмом. В романах «Дипломат» (1949), «Герои пустынных горизонтов» (1954), «Не хочу, чтобы он умирал» (1957), «Последний изгнанник» (1961) события развертываются на фоне национально-освободительной борьбы Арабского Востока. Борьбе курдов за независимость посвящен один из последних романов Олдриджа «Горы и оружие» (1974).

В 1972 году Джеймс Олдридж за свою писательскую, публицистическую и общественную деятельность был удостоен звания лауреата Международной Ленинской премии «За укрепление мира между народами».

От редакции

ОТ АВТОРА

^{_{В июне 1975 года я совершил большое путешествие вверх по реке Дон до больших шлюзов канала, соединяющего Дон с Волгой, затем по каналу Волга-Дон и наконец вверх по Волге до Казани, откуда уже вернулся в Москву. Путешествие было необыкновенно интересное и увлекательное, но, пожалуй, самым ярким впечатлением останутся в моей памяти мальчишки, которые плавали в водах тихого Дона и удили рыбу на его берегах.}}

^{_{Я увидел свое собственное детство! Загорелые тела, самодельные плотики, удилища, отражающиеся в прозрачной воде заветных местечек. Я знал, о чем эти мальчишки думают, что они чувствуют. Вместе с ними я полюбил тихий Дон, как я любил когда-то реку Муррей в Австралии, на которой я вырос.}}

^{_{Моя книга – яркий осколок той, австралийской моей жизни. В ней наша река и, что еще важнее, в ней люди, дети, мальчики и девочки нашего городка, стоящего на реке Муррей. В ней моя глубокая нежность к ним и моя верность дням детства, которые никогда не изгладятся из моей памяти.}}

^{_{В основу книги лег рассказ об одном мальчике из бедной семьи, по-своему гордом и мужественном, которому пришлось столкнуться со сложной социальной проблемой, когда его лишили самой большой радости в его жизни. И все же нельзя сказать, что это грустная история. В ней есть грустные эпизоды, но, по существу, это просто рассказ о мальчике и девочке, которым нужно разрешить между собой самую важную человеческую проблему.}}

^{_{В книге весь город вовлечен в коллизию, возникшую между детьми, и, излагая эту историю, я должен был рассказать и о том времени и о людях, окружавших их, и о подспудных социальных конфликтах, и о различиях в условиях жизни двух семей.}}

^{_{Я надеюсь, что книга получилась захватывающей, потому что захватывающей была в те годы сама наша жизнь. Я надеюсь, она скажет вам больше, чем в ней написано, и вы останетесь довольны ее концом. А главное, я очень надеюсь, что мои советские читатели найдут для меня место на берегах Дона среди скачущих, хохочущих и весело орущих мальчишек, которые переживают здесь самые счастливые минуты своей жизни.}}

ГЛАВА I

♦

Не так-то легко рассказать, что же произошло в то лето со Ско́тти Пи́ри и его пони Тэ́ффом, потому что речь идет не только о судьбе мальчика и его лошади. И не случайно события эти остались заметной страницей в летописях нашего городка. Сопоставляя обстоятельства, я не раз испытывал искушение выйти за пределы сюжета и описать заодно и другие драматические события, которые выпали на долю нашему городу. А их было достаточно в тот год.

Один из двух частных самолетов, находившихся в нашем городе, разбился при попытке пилота пролететь под аркой городского моста; пожар в буше подобрался почти вплотную к обширным полям пшеницы – источнику доходов всего населения; наконец, несколько человек пострадало от несчастных случаев – на уборке урожая, при железнодорожной катастрофе и во время прогонов через город рогатого скота и лошадей.

Однако все эти события никакого отношения не имели к Скотти и его Тэффу, из-за которых наш город раскололся на два лагеря: на тех, кто был за Скотти, и тех, кто против него; на защитников и обвинителей; короче говоря, на поборников справедливости и тех, для кого справедливость – пустой звук.

При этом надо учесть, что Скотти в тот год было всего тринадцать. Правда, сам он предвидеть всех событий не мог, и все-таки мне, его сверстнику, всегда казалось, что с ним непременно случится что-нибудь подобное. Таков уж он был по натуре – своевольный, упрямый, беспокойный. К нему нельзя было относиться безразлично: одни ему симпатизировали, других он возмущал.

Впрочем, может быть, таким он казался только мне. Для наших сограждан Скотти Пири был просто одним из неотесанных иммигрантских[1]1
  Иммигрантский – здесь: переехавший в Австралию из Англии.


[Закрыть] мальчишек из буша, которые всегда в чем-нибудь виноваты.

Может быть, отсюда все и пошло – ведь все наши местные драмы порождались своеобразием нашей жизни в замкнутом мирке, ограниченном с одной стороны зарослями кустарника – бушем, с другой – сотнями тысяч акров пшеницы и разрезанном как раз посередине замечательной нашей рекой, быстрой и полноводной в зимние месяцы, а летом пересыхающей до размеров ручейка. Собственно, у нас было две реки: вторая, меньшая, повыше города впадала в большую, образуя полуостров, который у нас назывался островом и на котором мы, мальчишки, любили играть в бродяг.

Скотти знал каждую пядь земли на берегах обеих рек, и это сыграло важную роль в описываемых событиях.

На том берегу реки раскинулась обширная скотоводческая ферма «Риверсайд». Хозяйство ее в те времена было богатейшим в штате Новый Южный Уэльс, и ее владелец Эллисон Эйр как раз и оказался главным противником Скотти, когда произошло разделение горожан на два враждующих лагеря.

Итак, мы были всего лишь маленьким австралийским городком на краю буша, где, однако, было несколько неплохих школ, кинотеатр, газета (единственным репортером которой я стал впоследствии), гостиница, шесть пивных, два частных самолета, ипподром, площадка для гольфа и, конечно, Главная улица под сенью перечных деревьев с их клочковатой листвой.

Мы жили под гнетом самых разнообразных житейских обстоятельств и в силу различия материального положения и общественного честолюбия никогда не были единым, сплоченным целым. Среди нас были богатые и бедные, образованные и невежественные, скупые и великодушные, добрые и злые, прогрессивные и старомодные, и так далее и так далее. Я думаю, что именно поэтому город и раскололся на два лагеря во время процесса по делу Скотти.

Что же касается самой истории, то я затрудняюсь сказать, с чего она, собственно, началась. Для моих сограждан, как я уже сказал, Скотти был обыкновенным мальчишкой из буша (он жил в пяти милях от города, где его родители, выходцы из Шотландии, владели фермой, стоявшей на сплошном солончаке).

Когда я вспоминаю Скотти, мне всегда представляется, как он, низко пригнувшись к гриве своего валлийского пони Тэффа, неожиданно возникал откуда-то и так же неожиданно исчезал. Как правило, в город он въезжал по Главной улице, но, возвращаясь домой, почему-то мчался в объезд, переулками, словно от кого-то удирая. Мальчик и пони мелькали среди камедных деревьев и тут же пропадали из виду, словно растаяв в воздухе. Никакой особой хитрости тут не было. Просто Скотти умел использовать особенности нашего ландшафта. У него это здорово получалось. Право, я не знаю никого, кто умел бы так ловко возникать ниоткуда и пропадать неизвестно куда.

За Скотти числилось немало проделок. Кое-какие сохранились в моей памяти и помогут мне воссоздать обстановку, среди которой развернулись последующие события. Был, например, такой случай.

От реки, там, где она приближалась к городу, отходил довольно длинный, пересыхающий летом рукав. Линия железной дороги огибала его, а затем шла вдоль реки. И как раз здесь, где машинист на повороте замедлял ход, Скотти любил устраивать скачку верхом на Тэффе в обгон поезда.

Это было, конечно, опасно, приходилось скакать сломя голову по рыхлому песку, но Скотти и Тэфф словно срастались в одно существо. Рытвины, кроличьи норки или пучки травы – все им было нипочем.

Более серьезным препятствием была загородка из колючей проволоки, поставленная в том месте, где рельсы ближе всего подходили к берегу. Здесь Скотти предстояло либо, обогнав паровоз, проскочить у него под носом на другую сторону полотна, либо сбить загородку, иначе пришлось бы лететь кувырком вместе с пони с высоты в двадцать футов прямо в реку.

Обычно он ухитрялся буквально впритирку проскользнуть перед паровозом, и всякий раз машиниста Джона Т. Кримэна и кочегара Энди Андерсона, по их собственным словам, «пот прошибал до костей»: пони пересекал полотно в нескольких дюймах от паровоза!

Но на этот раз поезд шел со скоростью двадцать пять миль в час вместо обычных двадцати. Джон Кримэн высунулся из кабины, размахивая какой-то тряпкой, и кричал во всю глотку:

– Не смей, Скотти! Слышишь, не смей! Я иду слишком быстро…

Но Скотти уже так разогнал пони, что лошадь словно взбивала воздух всеми четырьмя копытами. И всадник только еще ниже пригнулся и чуть ослабил локти. Тэфф вытянулся в струнку и летел, прижав уши, с развевающейся гривой. Но уже было ясно, что им не проскочить.

– Давай тормоз! – заорал кочегар.

– Поздно! Мы уже на повороте! – крикнул в отчаянии машинист.

– Они расшибутся о загородку!

– Нет! Полетят в реку!

Оба не угадали.

Тэфф внезапно на всем скаку уперся всеми четырьмя копытами в сухую, спекшуюся землю и стал намертво, как вкопанный. Скотти выбросило через голову лошади в воздух, он пролетел двадцать футов вниз и с громким всплеском ушел под воду.

Джон Кримэн и Энди Андерсон, высунувшись из кабины, смотрели назад до тех пор, пока не убедились, что Скотти вынырнул. Они еще успели увидеть, как он поплыл к берегу.

Тут они решили, что с них хватит, и написали рапорт начальнику станции, а тот сообщил в полицию. Полицейский сержант Джо Коллинз явился в школу, и Скотти вызвали к директору. После суровой отповеди и строжайшего предупреждения на будущее он получил положенные четыре крепких удара кожаной плеткой по пальцам левой руки и был отпущен с миром.

Мы хорошо знали, как больно бьет старая кожаная плетка и по рукам и по самолюбию. Скотти же наказания будто вовсе не задевали. Вернее, он не подавал виду.

Он вообще был суровый парень, абсолютно чуждый легкомыслия, столь свойственного многим из нас, не любил показывать свои чувства и тем более обсуждать их. Вот и на этот раз он больше переживал коварство Тэффа, чем наказание.

– Хоть убей, не подойдет близко к воде! – возмущался Скотти. – Даже к самой жалкой луже! Зимой, когда вода затопила ферму, он взобрался на кучу навоза, и стащить его оттуда невозможно было никакой силой. Скорее издохнет, чем прыгнет в реку. А так лошадка хоть куда.

И Скотти недоумевающе пожал плечами.

«Под стать хозяину», – подумалось тогда мне.

Если глубже вникнуть в эти гонки с поездом, они раскрывают многое в характере Скотти. Это был как бы акт самоутверждения, вызова городу, протеста против неравенства и несправедливости, против всего, что словно бы предостерегало его: «Это не для тебя».

Не последнюю роль здесь играла и беспросветная нищета, в которой жила его семья.

Родители Скотти походили на него по крайней мере в одном: им никогда не изменяло чувство собственного достоинства и постоянная готовность к отпору. И это затрудняло общение с ними.

Энгус Пири и его жена (ее имени мы так и не узнали) приехали к нам в Сент-Хэ́лен в начале 20-х годов прямо из какой-то мрачной трущобы в Глазго. Их вывезла (другого слова не подберешь) из Англии в Австралию общественная организация, именовавшаяся «Движение больших и малых соседей». Организация помогала британцам эмигрировать, чтобы фактически сменить английскую нищету на австралийскую. Она отправляла за океан людей, которые не могли сделать этого сами. Но что могла им предложить Австралия? Только фермерство. Поэтому «малые соседи» из трущоб Англии, Шотландии или Уэльса вынуждены были заниматься у нас сельским хозяйством, хотя, может, раньше и мотыги в руках не держали. К тому же селили их на бросовых землях, настолько бесплодных, что на них не прокормиться и кошке.

Так и Энгус Пири с женой осели в пяти милях от нашего города, на низинном участке засоленной земли, полученном от местной организации «Больших соседей». Летом земля превращалась в железо, зимой – в болото. Для человека, ничего не смыслящего в хлебопашестве или огородничестве, не имеющего представления о пыльных бурях, наводнениях, о рогатом скоте и лошадях, фермерствовать здесь было все равно, что для маленького ребенка водить самолет.

Правда, Энгус Пири, тощий, вечно голодный шотландец, все-таки изо всех сил старался «вести свой самолет». Вместе с тонкорукой, светлоглазой грустной маленькой женой они как-то ухитрялись перебиваться, хотя никто не мог понять, как именно.

Все жалели их, но они никогда не искали жалости и особенно не терпели, когда эту жалость выказывали им в лицо. И все же в городе их иначе не называли, как «эти бедняги Пири». А Энгус Пири с годами как бы становился все ниже ростом, все мрачнее, худее и молчаливее. В Сент-Хэлене он показывался все реже, занятый отчаянной борьбой с неподатливой землей, с непогодой, чтобы получить хоть немного молока от четырех коров да люцерны с луга им на корм.

О том, что у них родился Скотти, никто в городе не знал, пока полиция не привлекла Энгуса Пири к ответственности за уклонение от регистрации ребенка в законный двухмесячный срок. От штрафа Энгуса избавил мой отец, городской адвокат и юрисконсульт (в Австралии эти профессии объединяются в одном лице), сославшись на «смягчающие обстоятельства», которых в жизни незадачливого шотландца было более чем достаточно: в страдную пору отлучиться в город для регистрации сына было Энгусу просто немыслимо.

Отец подал сердитую петицию в суд, где описал ежедневный – от зари до зари – трудовой день Энгуса Пири на клочке бесплодного солончака, который навязали ему на шею «Большие соседи». Вдобавок он пригрозил возбудить расследование, кто и как вообще имел наглость дать иммигранту такой бросовый участок.

Судья, сам бывший ходатай по делам и к тому еще агент по продаже недвижимости, решил, что с отцом лучше не ссориться, и прекратил дело, сняв обвинение с Энгуса Пири.

Так состоялось оповещение города о рождении Скотти. Увидели мальчика, правда, лишь когда ему исполнилось четыре года. Однажды в солнечный летний день миссис Пири вместе с супругом и сыном пожаловали в Сент-Хэлен, пройдя пешком все пять миль. Никто не знал, что привело их в город. Мы подумали, что, может, они устроили себе праздник. Сам-то Пири временами наведывался в Сент-Хэлен закупить зерна или продуктов или сдать молоко на маслозавод. Но миссис Пири была у нас редким гостем.

Была суббота, базарный день, и город заполнили грузовики, фургоны и повозки приезжих фермеров. По Главной улице разгуливала местная и сельская молодежь. Магазины не закрывались до девяти часов.

Энгус Пири отправился по каким-то делам, оставив жену с сыном одних. Они прошлись по Главной улице, останавливаясь перед каждой витриной и даже перед окнами ресторана «Алмаз». Потом уселись на скамейке под перечным деревом и стали ждать отца.

Миссис Пири, худенькая, с тонкими руками, сидела молча, ее светлые глаза горожанки упорно глядели куда-то вверх, словно она вспоминала о сумрачной улице большого города, всегда окутанного туманом с морского залива, дымом и копотью.

Другое дело Скотти. Этот был весь – любопытство. Он не очень походил на своего худого черноглазого отца да и на мать тоже – у нее лицо было бледное, веснушчатое, простодушное и какое-то отрешенное.

Скотти взял, наверно, понемногу от обоих, но тем он и отличался от каждого из них. У него были живые, пытливые, настороженные голубые глаза, смешной рыжеватый хохолок и ярко-розовые уши; он молча, пристально рассматривал каждого прохожего, словно стараясь решить: свой или чужой?

Моя мать видела их в тот день.

«Никогда не встречала такого проворного и ловкого малыша, – говорила она. – Видел бы ты, как он пролезал под скамейкой!»

По словам матери, это был коренастый загорелый мальчуган с крепкими ножками и в черных вельветовых штанишках. Они были, верно, сшиты из старого платья, пожертвованного миссис Пири кем-нибудь из соседей. Я помню, что в школу он пришел в тех же штанах, надставленных и залатанных. Но попробовал бы кто-нибудь посмеяться над ними. Ему бы не поздоровилось.

«Скотти очень заботился о своей маме, – рассказывала мать. – А она, видно, нуждается в заботе. Он бы никому не позволил даже сесть с ней рядом. На его упрямой рожице так и было написано: «Не тронь!»

Мать, конечно, по-женски несколько преувеличивала. Но мы знали, что Скотти и впрямь всегда готов был обрушиться с кулаками на любого, кто осмелится задеть его самого, посмеяться над его отцом или его безответной матерью.

И ему приходилось это делать. Отец его был из того сорта людей, которых наши молодые оболтусы (да и взрослые тоже) считали подходящим объектом для развлечения. Бывая иногда по субботам в городе, Энгус Пири неизменно направлялся в пивную, выкладывал на цинковую стойку четыре шиллинга, заказывал пива на всю сумму, сразу же выпивал и уходил, слегка пошатываясь. Наши городские лоботрясы были тут как тут. Они шли за ним по шоссе, передразнивали его походку, подражали его малопонятному шотландскому говору и веселились от души.

Когда Скотти немного подрос и увидел это собственными глазами, он стал встречать Энгуса у пивной и провожать его до дому.

Всю дорогу он в бессильном гневе смотрел, как бездельники измываются над его отцом, и лишь когда они подходили к отцу слишком близко, он яростно бросался на них, хотя молодчики были вдвое старше и намного сильнее. Уже тогда в нем зрела мечта о мести. А однажды, когда братья Саутби подобрали где-то старую соломенную шляпку вроде той, что носила миссис Пири, и, взявшись под руку, попытались изобразить супругов Пири, Скотти молча запустил в них куском засохшей грязи, потом стал кидать камнями, конским навозом – всем, что попадалось под руку, и наконец ринулся на ближайшего из братьев, пытаясь тяжестью своего семилетнего тела сбить его с ног. К счастью, братья Саутби были не худшими из городских бездельников – у них просто была страсть к глупым шуткам. Они лишь слегка потрепали Скотти и посмеялись. Больше они не позволяли себе подобных выходок, но Скотти, случайно встретясь с ними на улице, никогда не упускал случая посмотреть на них в упор ненавидящими, непрощающими глазами.

Супруги Пири числились у нас «свободными австралийцами», но это были просто нищие крестьяне, опутанные долгами по рукам и ногам. Кредиторов у них было двое – торговец зерном и фуражом Дормен Уокер и мясник Фленниген.

Пири никогда не покупали одежды, не пользовались электричеством. Энгус настолько увяз в долгах, что жена его месяцами не держала в руках и жалкого пенни.

Она сама пекла хлеб из муки, взятой в кредит, сама сбивала масло из нескольких литров молока, оставляемых на неделю для семьи…

Во второй раз Скотти появился в городе в тот день, когда Энгус Пири в восемь часов утра привел сына к школе и оставил его там одного. Скотти предстояло самому объяснить директору, кто он такой. Занятия начинались в девять. Скотти прождал этот час молча, прислонившись к калитке, ни словом не отвечая на наши заигрывания и поддразнивания, потом вошел в класс, и с этого началась его школьная жизнь.

В школу он добирался с фермы верхом на неоседланной старой кобыле вместе с Биби Данси, таким же мальчиком из буша, жившим на ферме немного дальше по шоссейной дороге.

Биби был на три месяца старше Скотти. С полдюжины мальчиков приезжали с ферм вот так же верхом или в фургоне, но Биби и Скотти были самыми младшими и самыми бедными, да и ростом были так малы, что могли взобраться к кобыле на спину только со школьной ограды. Кобыла же давно разучилась бегать рысью, и поездка отнимала у ребят по часу времени в каждый конец.

Никого это не удивляло. В те годы условия жизни большей части населения были исключительно трудными, на фермах подчас царила нищета, хотя наш округ был одним из богатейших по овцеводству, пшенице и цитрусовым не только в Австралии, но даже по сравнению с другими странами.

А до школы Скотти приходилось потрудиться еще часок-другой на ферме: наколоть дров для кухни, орудуя полновесным колуном, убрать в хлеву, натаскать воды в корыта, вымыть молочные бидоны. Завтрак, который мать давала ему с собой в полотняном мешочке, состоял из двух ломтей домашнего хлеба и яйца, иногда огурца или помидора.

С первых школьных лет Скотти, как и все мы, попадал во всякие переделки, часто опасные.

В девять лет он едва не утонул, затеяв переплыть разлившуюся реку. В десять чуть не умер от укуса игуаны; его спас учитель Кэг Кинзер, вырезав ему целый клок мяса вокруг ранки.

Как и положено мальчику из буша, Скотти приносил и совал в стол учителям ящериц с гофрированным воротником на шее – устрашающих на вид, но безвредных. Он жестоко дрался за кузней со всяким, кто задевал его.

Скотти не носил башмаков (как и все мы в этом возрасте), и большой палец на ноге у него всегда был распухшим от этих драк. Немало случалось у него стычек из-за насмешек школьников над его залатанными вельветовыми штанами и рубашками, перешитыми миссис Пири из старых платьев.

Так оно и шло, пока не погиб Биби Данси. Старая кобыла испугалась игуаны, бросилась через канаву и упала, подмяв под себя Биби. Биби не вернулся из больницы, а кобылу пришлось пристрелить, у нее были сломаны обе передние ноги.

Скотти остался без средств передвижения. Ежедневно одолевать пешком по пять миль от дома до школы и обратно было ему не под силу. Он стал все чаще пропускать занятия, и директор по долгу службы поставил в известность школьного инспектора штата, а тот передал дело городской полиции.

Энгус Пири вторично предстал перед судом, на этот раз за уклонение от обучения сына в школе. И снова мой отец выручил его из беды, заявив суду, что подаст жалобу правительству штата на то, что не принимаются меры для обучения Скотти на дому, как это предусмотрено законом штата в случае отдаленности места жительства ученика.

От штрафа Энгуса освободили, но Скотти это не помогло. Тогда мой отец обратился к «Большим соседям» и потребовал оказать мальчику помощь, а «Соседи» в свою очередь обратились к Эллисону Эйру, владельцу скотоводческой фермы «Риверсайд», известному любителю и знатоку лошадей.

Кроме рабочих лошадей и породистых верховых рысаков отличной выездки, которых он продавал по всему штату, у Эллисона был еще небольшой табун валлийских пони. Коренная валлийская порода была скрещена с чистокровной арабской – получились прекрасные выносливые животные с красивой головой, свисающим до земли хвостом и густой гривой золотистого оттенка…

Пони паслись в буше и на берегу реки, одинаковые, как близнецы, все цвета серой замши; отличить их друг от друга было невозможно. И все они были норовистые, независимые, хитрые, упрямые, своевольные. Прирученные, они годились для любой работы – в упряжке или под седлом, для поездок по городу и по сельским проселкам, для перевозки тяжестей и для беспечального житья в роли забавной игрушки в богатых семьях.

С десяток прирученных пони, похожих друг на друга как две капли воды, держали в городе, и каждый год один или два исчезали, вслед за гуртовщиками, прогонявшими через город стада овец, или табунщиками. Пропадали пони и из дикого стада, но эти, считалось, тонули в бурной зимней реке.

Вот такого пони Эллисон Эйр и предложил «Большим соседям» для Скотти. Энгус Пири сначала заявил, что не примет от них пони даже в подарок. Хватит с него благодеяний! Лучше его сын будет ходить в школу пешком за сто миль, чем примет от них эту подачку.

И опять-таки мой отец уговорил Энгуса купить пони за три фунта – сумма для семьи Пири баснословная. Новый долг еще крепче привязал семью к Дормену Уокеру – больше им брать взаймы было негде.

Так Скотти стал владельцем маленькой лошадки, которую назвал Тэффом. Два месяца ушло на то, чтобы приручить дикое, своенравное, упрямое животное. Наконец Скотти рискнул выехать на нем в город, а потом и в школу. В первый же день пони свалил летний навес. Двадцать весело орущих школьников бросились к Тэффу, пытаясь поймать его. Он стал отбиваться копытами, двоих укусил, но тут Скотти удалось накинуть уздечку и вскочить ему на спину, вернее, на шею, потому что пони не дожидался, пока седок займет положенное место, и пустился вскачь что было духу.

Таким манером Скотти первое время ежедневно отбывал из школы – галопом, крепко прижимаясь к спине строптивого животного.