Текст книги "Верный меч (ЛП)"

Автор книги: Джеймс Эйтчесон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 26 страниц)

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Следующий день прошел в относительном спокойствии. Я не разговаривал с капелланом, он не разговаривал со мной, мы оба сосредоточенно глядели на дорогу поверх лошадиных ушей. Несколько раз я встречал его взгляд, но он выражал только презрение. Но если он ожидал, что я предложу ему извинения, то должен был остаться сильно разочарованным, потому что я не сказал ничего, что не считал несправедливым.

И все-таки я не приблизился к пониманию, какие дела могли быть у Мале с этой монахиней Эдгитой, и почему они оказались настолько важны, что он послал к ней людей через половину королевства. Тот факт, что она оказалась вдовой узурпатора, казался мне весьма значительным, но я не мог понять, как она может влиять на нынешние события в Англии. По крайней мере, это было все, что мне удалось вытянуть из священника, чья решимость держать нас в неведении стала опасным испытанием для моего терпения. Но я собирался получить все ответы, как только мы достигнем Уилтуна.

Я ничего не стал рассказывать остальным, потому что все еще был зол на них. Я злился на Эдо, который прочел мне проповедь о доверии. Злился на Радульфа, устроившего переполох в пивной. И на Уэйса, от которого до сих пор ожидал больше здравого смысла. Я не считал, что они заслуживают знать то, что мне удалось раскопать. В любом случае, скоро все это закончится, мы поедем назад в Лондон, а оттуда в Эофервик. Если они так хотят сражаться, они обязательно получат такую возможность, пока Мале еще держится, напомнил я себе.

Холмы перед нами поднимались и опускались, как складки на земной мантии, каждая долина казалась зелено-коричневым гобеленом, переплетенным серебряными нитями речушек и ручьев. Один или два раза мы видели вдалеке среди деревьев пятнистых оленей, они стояли неподвижно, как статуи, повернув в нашу сторону головы; мы бы так и не заметили их, если бы они не решили перейти дорогу прямо перед нами: три, четыре, пять прекрасных животных, следующих друг за другом.

А древняя дорога все тянулась на запад, казалось, что она не имеет конца. Какими же великими строителями были римляне, думал я, если их творения выдержали напор стольких веков. И все же, как сказал капеллан, даже они не устояли перед гневом Божьим, даже они оставили этот остров в конце концов.

Был уже вечер, когда мы наконец свернули с дороги в местечке, которое Гилфорд назвал Серобиргом. Независимо от причин встречи с этой монахиней, он явно торопился, потому что то и дело бросал выразительные взгляды на плывущее к западу солнце, а потом на нас, словно призывая нас прибавить ходу, хотя мы и так проделали немалый путь в тот день. Было очевидно, что он тяготился нашим обществом, но было вероятно и то, что он, так же как и мы, с нетерпением ждал, когда закончится путешествие. Мале отправил нас из Эофервика одиннадцать дней назад, и кроме двух ночей, проведенных в Лондоне, мы все время были в дороге. Конечно, этот путь был пустяком по сравнению с теми маршами, которые мы проделывали во время военных кампаний, но армия идет медленно, редко делая больше пятнадцати миль от рассвета до заката, в то время как мы в некоторые дни преодолевали более тридцати. Такой темп трудно было выдерживать долго, особенно человеку вроде нашего Гилфорда, чья задница, как я предполагал, не привычна к длительному пребыванию в седле.

Когда римская дорога свернула на юг, мы в лучах заходящего солнца направились на запад. Дорога, по которой мы теперь ехали, была настолько разбита телегами и копытами лошадей, что часть пути нам пришлось проделать через лес; к тому времени, когда мы снова выбрались на дорогу, солнце полностью скрылось за холмами. Среди волокнистых фиолетовых облаков ярко светилась вечерняя звезда, и под ней из мрака в глубине долины поднимались в небо три каменные башни большой церкви. Здания вокруг нее образовали квадрат. Над одной из крыш курился дымок, конечно, это была кухня; длинный двухэтажный дом был, вероятно, дормиторием.[15]15
  Дормиторий – жилое помещение для монахов в католическом монастыре. Французское произношение этого слова – дортуар – известно и по сей день (общая спальня).


[Закрыть]

Уилтун. Итак, мы прибыли.

Здесь не было ни ветерка, ни звука. Я смотрел вниз на башни церкви, темным силуэтом вырисовывающиеся на фоне пылающих небес; их подножие было погружено в туман, поднимающийся с земли, и постепенно умиротворяющий покой проникал в мою душу. Давно знакомое чувство возвращалось из глубин памяти, из самых далеких ее закоулков. Ощущение Божьего присутствия в каждой капле росы, в каждой искре света.

Только теперь я понял, сколько лет прошло с тех пор, когда я в последний раз переступал порог монастыря. Сегодня я должен был войти туда снова, но уже не мальчиком, а человеком, сознательно отвергнувшим идеалы бедности, целомудрия и послушания, которые когда-то были предложены мне.

Дрожь пробежала по спине. Но тем не менее, даже покинув стезю духовного служения, я служил Богу сердцем и разумом. Почему же до сих пор я чувствовал себя виноватым?

– Танкред, – резко позвал Гилфорд.

Он спускался по тропе вниз, и я понял, что стою, глядя перед собой, а другие рыцари ждут меня.

– Едем, – сказал я им, следуя за капелланом по склону.

Мой крест казался непривычно тяжелым, серебро холодило кожу под рубахой.

Я глубоко вдохнул, позволяя прохладному воздуху с запахом сырой земли заполнить мои легкие, пытаясь очистить голову от сомнений. Мы здесь со священником, напомнил я себе, мы должны убедиться, что он доставит сообщение Мале, в чем бы оно ни заключалось. Пока мы не вернемся в Лондон, я не могу позволить себе думать о чем-либо другом.

Я стиснул зубы, сосредоточившись на скользкой тропинке передо мной. Где-то справа ухала сова. Вдали за монастырем горели костры, я видел их дым на фоне темнеющего неба.

Монастырь был окружен широким рвом и низким плетеным забором, спускавшимся прямо к реке. Вход был защищен воротами между мощных столбов из шлифованного камня, нечто подобное я ожидал увидеть скорее в поместье лорда, чем в доме Божьем. Из-под арки сочился слабый свет, несколько фигур в темных одеждах закрывали высокие дубовые двери.

– Onbidath![16]16
  Подождите (староангл.)


[Закрыть] – закричал им Гилфорд; он выскочил вперед и размахивал руками над головой. – Onbidath!

Фигуры замерли, женский голос что-то ответил по-английски. Я на всякий случай взглянул на Эдо, но он только пожал плечами.

Капеллан сказал что-то на том же языке, останавливая коня перед ними.

– Он говорит, что привез сообщение одной из монахинь, – пробормотал Эдо.

Я выехал вперед, жестом попросив его следовать за мной. В воротах стояли три монахини в коричневых рясах. Та, с которой говорил Гилфорд, держала фонарь, и мерцающий огонек освещал ее морщинистое лицо. Она покачала головой, указывая вверх на восток, где небо из темно-синего переходило в черный цвет.

– Tomorgen,[17]17
  Завтра (староангл.)


[Закрыть] – сказала монахиня.

Потом она увидела за его спиной вооруженных всадников и отступила к наполовину закрытым воротам.

Она была низенькой и пухлой, с бдительным и острым, как у сокола, взглядом.

– Ic wille hire cwethan nu, – в голосе капеллана звучала просьба.

– Похоже, он хочет, чтобы нас впустили сейчас, – сказал Эдо. – Она говорит нам вернуться утром.

Монахиня выглядела испуганной, Гилфорд оглянулся и увидел нас, он быстро поднял руки в успокаивающем жесте.

– Iceompreost; ichatte Gilfwold, – он достал из-под плаща деревянный крест. – Mesende Willelm Malet, scirgerefa on Eoferwic.

Последовало молчание, потом монахиня повторила:

– Willelm Malet?

Она повернулась к другой женщине, выше и моложе ее. Обе переговорили на своем языке, прежде, чем младшая исчезла где-то во дворе.

– Onbidath her, – сказала толстушка.

Она не отступала с дороги, но и не пыталась закрыть ворота, в чем я увидел хороший знак.

Гилфорд кивнул и выдохнул воздух, устало откинувшись в седле.

– Что теперь? – спросил я его.

– Сейчас, – сказал он, – Мы подождем и посмотрим, впустят ли нас.

Прошло не меньше четверти часа, прежде чем молодая монахиня вернулась. Моя лошадь начала беспокоиться, перебирая ногами и встряхивая головой; я спешился и зажал уздечку под ее мордой, поглаживая потный бок.

Наконец, монахиня появилась. После обмена несколькими словами со старшей, ворота под скрип петель были полностью распахнуты, и мы медленно вошли внутрь.

– Ne, – сказала старшая, указывая на ножны у меня на поясе. Ее лицо было почти величественным. – Ge sceolon laefan eower sweord her.

– Вы должны оставить мечи здесь, – предупредил капеллан.

В любой другой ситуации я бы протестовал, потому что никуда не ходил без оружия, но я не мог нарушать покой этого места. По крайней мере, у нас оставались наши ножи, вполне пригодные не только для еды, но и для схватки.

Я кивнул рыцарям, расстегнул ремень и протянул ей, все они один за другим сделали то же самое. Я внимательно следил, как она несет оружие к сторожке. Вернувшись, она позвала войти нас всех, и женщины начали закрывать ворота, потом, взявшись за концы длинного деревянного бруса, они положили его на место. Хорошо это было или плохо, но мы были в монастыре.

Старшая монахиня уже шла вперед, махнув нам рукой следовать за ней по усыпанному гравием двору к зданиям монастыря. Там мы оставили наших лошадей вместе со щитами и пошли по широкой дорожке к церкви и длинному каменному дому, который я принял за дормиторий. Забор и внешний ров охватывали большое пространство, значительную часть которого занимал большой луг, куда сейчас согнали овец и коров. Слабый ветерок принес запах навоза. На берегу реки за южной стеной дома я увидел темный силуэт мельницы с крутящимся колесом.

– Как ты думаешь, она примет нас? – тихо спросил Эдо.

– Вот где полно баб, – сказал Радульф, глядя на монахинь, идущих в противоположном от нас направлении. – Молодых, если повезет.

Я остановился и повернулся к нему.

– А ты будешь помалкивать, – пообещал я, указывая пальцем в перчатке на его здоровый шнобель. – Ты меня понял? – он смотрел на меня с удивлением. Но я уже по горло был сыт его шуточками. – Это дом Господа нашего, – сказал я им всем. – Пока мы здесь, мы не выказываем ничего, кроме уважения.

Отстранившись, я заметил, что капеллан наблюдает за мной. Он не сказал ни слова, но прежде чем отвернуться, мне показалось, я заметил в его глазах проблеск одобрения, хотя мог и ошибиться.

Слова Радульфа заставили меня задуматься, допускается ли в Уилтуне принимать мужчин, или наше дело признали действительно важным? В некоторых монастырях порядки были намного строже; туда вообще не допускались люди из мира, кроме паломников, больных и священников, приходящих принять исповедь и служить мессу. Нам явно было оказано большое доверие, особенно учитывая, что мы были воинами и не принадлежали к их народу.

Последние лучи солнца освещали черепичную крышу собора. Вблизи он оказался еще более впечатляющим. Каждая из трех башен была высотой в два двухэтажных дома, даже неф поднимался на рост шести человек. Стекла в окнах были окрашены в красные, зеленые, синие и даже желтые цвета, причудливо складываясь в изображения святых и ангелов; я нигде не видел ничего подобного.

Гилфорд не заинтересовался ни одним из этих чудес, так что я спросил себя, уж не бывал ли он здесь раньше? Но если это так, значит ли это, что он тоже знаком с Эдгитой?

Мы пересекли двор, направляясь к большому каменному дому. Монахиня постучала в дверь, а затем открыла ее, хотя я не слышал никакого ответа. Гилфорд пошел за ней, а я следом, резко наклонившись вперед, чтобы избежать удара о низкую притолоку. Зал был освещен всего двумя свечами, расположенными по обе стороны от наклонного письменного стола. У дальней стены был устроен очаг, но огонь в нем еще не разводили, и воздух в комнате был насыщен сыростью. Дверь рядом с очагом вела в соседнюю комнату, откуда сразу же появилась девочка. Ее волосы были заплетены в косу, но не покрыты платком. Она выглядела не старше одиннадцати или двенадцати лет. Девочка замерла, увидев нас, и я подумал, что в ее глазах мы выглядим поистине устрашающе: семеро незнакомых мужчин, причем шестеро в кольчугах и кольчужных шоссах, со шрамами на лицах. Если она выросла в монастыре, она не могла видеть столько рыцарей сразу.

Монахиня что-то сказала ей, девочка кивнула, и не отводя от нас взгляда, отступила в дверной проем.

– Выйдите, – сказал мне Гилфорд коротко, – я хочу спокойно побеседовать с настоятельницей.

– С настоятельницей? – я был удивлен.

Я был уверен, что мы приехали, чтобы увидеть Эдгиту.

– А с кем же еще? – он начал проявлять некоторое нетерпение. – Я не могу передать свое сообщение без ее разрешения. Теперь идите.

Я не двигался.

– Мы будем ждать здесь.

– Это не ваше дело.

Но тут дверь снова открылась, и он повернулся к женщине в коричневой рясе с простыми крестами, вышитыми на рукавах белой нитью. Как и монахиня, встретившая нас у ворот, она была немолода, но в ее глазах светилась мудрость, и она держалась с большим достоинством, словно каждый ее шаг был подчинен некой божественной цели.

Она взмахом руки отослала нашу провожатую, та торжественно кивнула и ушла, оставив нас в молчании при свечах.

Первая заговорила настоятельница:

– Faeder Gilfwold,[18]18
  Отец Гилфорд.


[Закрыть] – сказала она.

– Abodesse Cynehild.[19]19
  Аббатиса Синхильд.


[Закрыть]

Капеллан встал на одно колено, взял ее руку и поцеловал украшавшее ее серебряное кольцо.

– Кажется, в этот раз вы явились с настоящей свитой, – неожиданно произнесла она по-французски, глядя на нас. – Как меняются времена.

Если она собиралась пошутить, ее лицо этого не показывало, оставаясь бесстрастным, как и раньше.

Гилфорд покраснел.

– Этот эскорт дал мне мой господин, – пояснил он, так же отвечая на французском языке.

– Гийом Мале, – сказала она, и мне показалось, что я услышал нотку презрения в ее голосе.

Капеллан, казалось, ничего не заметил.

– Да, миледи.

Настоятельница несколько мгновений задумчиво смотрела на него, а затем перевела взгляд на нас, словно начальник караула перед сменой.

– Вы выглядите удивленным, – сказала она мне. – Почему?

Я не ожидал, что это будет так очевидно.

– Вы очень хорошо говорите по-французски, – ответил я.

Это был не комплимент, я сказал чистую правду. На самом деле она говорила удивительно хорошо, словно родилась по ту сторону Узкого моря. Или, по крайней мере, много лет прожила среди французов.

– И что вас удивляет? – спросила она.

– Только то, что я не привык к французской речи в устах англичан, – я тщательно подбирал слова.

– Тем не менее, Гилфорд говорит так же хорошо, как и я.

– Его господин норманн, – сказал я, пожимая плечами.

Это казалось мне совершенно естественным, разве она не видела разницы?

– В таком случае, – сказала она с победоносной улыбкой, – Не должна ли вся Англия заговорить по-французски, потому что все мы подданные одного господина – короля Гийома?

Я почувствовал, как мои щеки наливаются горячей краской. Казалось, что передо мной поставили испытание, с которым я по непонятным причинам не смог справиться.

– Да, миледи, – ответил я, не зная, что еще добавить.

Она нахмурилась, продолжая смотреть на меня.

– Миледи, – заговорил Гилфорд, и на этот раз я был благодарен ему за вмешательство. – Я здесь…

– …чтобы говорить с леди Эдгитой, – закончила она, наконец отвернувшись от меня. – Да, я так и подумала.

– Чтобы передать ей сообщение от моего господина, – невозмутимо возразил священник.

Настоятельница кивнула.

– Мне трудно было бы отказать вам. Но, к сожалению, сейчас ее здесь нет. Она уехала в Винчестер.

– В Винчестер? – Гилфорд помолчал, прикрыв глаза и словно собираясь с мыслями. – Как давно она уехала?

– Около недели назад.

– Скоро ли она вернется?

– Я ожидаю ее завтра или послезавтра, – сказала она. – Вы можете, как всегда, остаться здесь до ее возвращения.

Ее слова словно толкнули меня. Я был прав, капеллан уже бывал в Уилтуне раньше.

– Это самая лучшая новость, – сказал Гилфорд.

Настоятельница понимающе улыбнулась и снова стала серьезной.

– Не больше, чем мы ожидали. Конечно, вы можете остаться в доме для гостей на любой срок, – она снова посмотрела на нас.

– Я понимаю, – ответил капеллан.

Я открыл было рот, как вдруг где-то над головой ударил колокол: глубокий, долгий гул, слышный, наверное, по всей округе. Дверь отворилась снова, и та же монахиня, что встречала нас у ворот, появилась снова. Она тихо подошла к аббатисе и что-то прошептала ей на ухо.

Та так же тихо пробормотала что-то в ответ, затем выпрямилась.

– Боюсь, я должна вас покинуть ради вечерней службы, – сказала она. – Поручаю вас сестре Бургинде, – она указала на монахиню, – Она отведет вас в вашу комнату. Я прослежу, чтобы еду и питье вам доставили сразу же, как только служба закончится.

– Спасибо, – поклонился Гилфорд.

– Миледи, – сказал я, вежливо кивая настоятельнице.

Она оглянулась и продолжала внимательно смотреть на меня, пока все остальные выходили из покоев; потом я тоже повернулся и последовал за ними в синий сумрак за дверью.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Ночь опустилась на монастырь. За холмами на западе угасало тусклое свечение, а на востоке уже загорелись звезды.

Около двадцати монахинь парами шли от дормитория к церкви. Некоторые из них несли маленькие фонари, и я мог разглядеть их лица в мягком мерцающем свете. Среди них были женщины всех возрастов: некоторые морщинистые и такие древние, что спотыкались и шаркали ногами на каждом шагу; им помогали идти совсем юные, чуть старше той девочки, которая встретила нас в доме настоятельницы. Мы подождали, пока все они не пройдут, и тогда та монахиня, которую аббатиса назвала Бургиндой повела нас к дому в дальнем конце сада.

Я заметил, что парни переговариваются и ухмыляются за моей спиной.

– Что такое? – спросил я, хотя догадывался о причине.

Их позабавило, как ловко настоятельница привела меня в замешательство.

Уэйс справа от меня только улыбнулся и покачал головой, хотя мне показалось, что я слышу отчетливое хихиканье Радульфа. В другой раз, возможно, я и сам счел бы это забавным, но сейчас я не мог забыть, где мы находимся. Каждая из монахинь шла с низко опущенной головой, и ни одна не проронила ни слова.

Я бросил им предостерегающий взгляд. После того, что случилось вчерашним вечером, я не хотел давать еще один козырь в руки священника. Но он с Бургиндой шли впереди, а колокол у нас над головами звонил так громко, так что я не боялся, что они нас услышат.

За садом находился еще один длинный дом, окруженный плетеным забором, предполагалось, что таким образом гостиница отделяется от монастыря. Бургинда опустила фонарь на порог, порылась в кожаном мешочке у пояса и достала ключ. Он ярко блеснул в свете ее фонаря, когда она вставила его в замок и аккуратно повернула. Дверь распахнулась без единого скрипа. В зале было темно. Монахиня взяла фонарь и вошла внутрь, мы последовали за ней. Оранжевый свет играл на стенах, озаряя длинный прямоугольный стол, очаг с медным котелком, лестницу в глубине зала.

Когда все вошли внутрь, Гилфорд отозвал меня на шаг в сторону.

– Когда приедет Эдгита, я буду говорить с ней один, – сказал он, понизив голос. – Я не хочу, чтобы ты следил за мной.

– Я дал клятву твоему господину защищать тебя, – ответил я. – Я всего лишь следую его указаниям.

Это было не совсем правдой, и я знал это.

– Я не нуждаюсь в твоей защите, – рявкнул он. – Это Божье место. Кто может причинить мне вред здесь?

Он повернулся ко мне спиной и направился к лестнице. Конечно, он был прав, но я не хотел этого признавать.

– И что мы теперь будем делать? – сказал я ему вслед. – Сидеть здесь и ждать, пока она не вернется?

– Нам ничего другого не остается.

– Мы могли бы поехать в Винчестер и найти ее там, – предложил Уэйс.

– А что, если она уедет оттуда до нашего прибытия? – спросил капеллан.

Уэйс пожал плечами.

– Значит, мы встретимся с ней на дороге.

Винчестер находился недалеко, до него всего несколько часов езды. В темноте немного дольше, но даже в этом случае, мы доберемся туда к рассвету, если поедем прямо сейчас. Хотя, конечно, лошади уже устали.

– Это не вам решать, – сказал священник.

– Уэйс прав, – возразил я.

– Нет, – кажется, Гилфорд решил, что сможет взглядом пригвоздить меня к полу. – Я не собираюсь с вами спорить. Я говорю, что мы остаемся. Если нам придется прождать леди Эдгиту день или неделю, это не имеет значения.

– Армия короля скоро покинет Лондон, – заметил Эдо. – Если мы задержимся здесь надолго, мы не сможем присоединиться к ней.

– Мне нет дела до армии короля! – лицо священника побагровело, как вчера вечером. – Мы здесь выполняем задание лорда Гийома. Ничто другое не имеет значения!

В комнате воцарилась тишина. Я заметил, что монахиня все еще с нами, стоит и смотрит, как мы спорим друг с другом. Сколько из сказанного она смогла понять?

Но прежде чем я успел указать Гилфорду на нее, Уэйс спросил:

– А кто такая эта леди Эдгита?

Капеллан закрыл глаза и поднял руки к лицу, его пальцы, словно когти, вонзились в лоб, он что-то забормотал на своем родном языке: вероятно, ругался.

– Раньше она была женой Гарольда Годвинсона, – я решил не ждать, пока он успокоится. – Узурпатора Гарольда.

Уэйс с удивлением уставился на меня, хотя я не был уверен, поражен ли он тем, что я сказал, или тем, что я оказался в курсе дел.

– Это правда? – спросил он капеллана.

– Не имеет значения, кто она, – ответил Гилфорд.

Он смотрел на меня, не скрывая угрозы.

– Правда, – сказал я.

– Уэйс нахмурился, и я понял, что ему на ум пришел тот же вопрос, что и мне.

– Но зачем?

– Это не ваше дело!

Священник закрыл глаза и глубоко вздохнул, как будто пытаясь успокоиться, потом пробормотал короткую молитву на латыни. Он говорил слишком быстро, но я уловил слова: гнев «ira» и прощение «venia».

– Я больше не хочу это обсуждать, – заявил он. – Вы невыносимы, все вы. Я обещаю, что виконт услышит об этом. Он услышит обо всем.

Он покачал головой и поднялся вверх по лестнице.

– Ты знал? – спросил Уэйс, когда капеллан скрылся из виду. – Он сказал тебе?

– Я узнал вчера, – ответил я. – И только после того, как нажал на него.

Это было не совсем верно, подумал я, потому что имя Эдгиты я впервые услышал в Лондоне. Но только вчера я узнал, кто она такая, и вот это было действительно важно.

– Ты знал и не сказал нам, – упрекнул Эдо.

Я почувствовал вспышку раздражения.

– После того бардака, что вы устроили в таверне? – спросил я, убедившись, что Радульф с компанией слышат меня хорошо. – Думаешь, я мог доверять кому-либо из вас?

Эдо заткнулся, остальные насупились.

Уэйс заговорил первым.

– Мы были неправы, – признал он, оглядываясь на Эдо и остальных, как будто ожидая от них поддержки. – Неправильно себя вели. Мы забылись.

– Это было безумие, – мрачно согласился Филипп, Годфруа рядом с ним согласно кивнул.

Но выражение лица Радульфа не изменилось, хотя он перестал ухмыляться.

– Это было больше, чем глупость, – сказал я. – Вы вели себя безрассудно. Но теперь мы здесь, и это главное.

Над головой заскрипели доски, приглушенные шаги звучали в комнате наверху. Наверное, капеллан все никак не может успокоиться, подумал я. Я снова посмотрел на монахиню, наши глаза встретились, и она, быстро повернувшись, опрокинула табурет. Тот с грохотом упал на пол.

– Почему она все еще здесь? – спросил Уэйс, когда монахиня наклонилась, чтобы поднять ее.

– Можешь не беспокоиться, – ответил Радульф. – Она не поняла ни слова из того, что мы сказали.

– Мы этого не знаем, – возразил Уэйс, подходя к женщине. – Настоятельница говорит по-французски очень хорошо. В монастырях они учатся разным языкам.

Монахиня стояла, вызывающе глядя на него, хотя и была головы на полторы короче. Понимала она нас или нет, но сейчас она явно знала, что мы говорим о ней.

– Может быть, нам стоит поговорить в другом месте, – предложил Филипп.

– Пожалуй, – согласился я. – Хотя мы не сказали ничего, что ей и так известно.

Она уже знала, что мы доставили сообщение для леди Эдгиты. И если она жила здесь, то, скорее всего, должна была знать о родстве этой дамы с узурпатором.

– И все же почему она здесь? – спросил Эдо.

– Таков обычай, – сказал я. – В монастыре один из братьев или сестер назначается оставаться с гостями и наблюдать за ними. Она здесь, чтобы заботиться о нас, и ради нашей безопасности.

Уэйс приподнял бровь над здоровым глазом.

– Она? – переспросил он, и ухмылка расползлась по его лицу.

Он повернулся к монахине, которая оставалась стоять на месте и смотрела на нас так бдительно, что даже перестала мигать.

– Во всяком случае, так было принято там, где я вырос, – сказал я, пожимая плечами.

– Что ты имеешь ввиду? – удивился Радульф. – Откуда ты так много знаешь?

– Оттуда. До того, как стать рыцарем, я воспитывался в монастыре.

Он издал странный звук, что-то среднее между фырканьем и икотой.

– Ты был монахом?

– Только послушников, – резко ответил я, глядя на него. – Меня отдали церкви в семь лет. Я сбежал, когда мне было тринадцать, почти четырнадцать. Я не принимал монашества.

Уэйс отступил от монахини, хотя по-прежнему не сводил с нее глаз.

– Оставь ее в покое, Уэйс, – сказал Эдо, улыбаясь и зевая одновременно. – Что она может сделать? Это просто старая женщина.

Теперь, когда Уйэс не нависал над ней, Бургинда решила заняться огнем. Рядом с очагом стояла почерневшая от сажи корзина, заполненная палками и поленьями, которые она начала устанавливать шалашиком.

Я представил себе обжаренное на огне мясо, и мой живот одобрительно заурчал. Вечерня в скором времени должна была подойти к концу; я надеялся, что монахини не будут затягивать с доставкой еды. Покидая утром таверну, мы купили у трактирщика свежий хлеб и колбасу, но они до сих пор оставались в наших седельных сумках, которые мы вместе с лошадьми оставили на конюшне.

– Спроси ее, когда нам доставят наши вещи, – попросил я Эдо.

Он на мгновение замер, вероятно, вспоминая нужные слова, потом присел рядом с круглой монахиней, которая зажгла от фонаря маленькую ветку и пыталась теперь развести огонь. Когда он говорил, она не смотрела на него, полностью занятая очагом, но пробормотала что-то в ответ.

Эдо поднялся.

– Она говорит, их принесут сразу после вечерней службы.

Так что, моему желудку пришлось подождать, но, как выяснилось, совсем недолго, потому что вскоре прибыла настоятельница. Она явилась с четырьмя монахинями, которые, как и обещала Бургинда, принесли наши мешки, а так же хлеб и кувшины воды – это было все, что они могли предложить в этот час. Ну, что ж, праздника в честь нашего прибытия устраивать не стали, но тем не менее, нас приветствовали. Гилфорд присоединился к нам за ужином, но не произнес ни слова, кроме короткой молитвы перед едой. К нему присоединились настоятельница и сестры, которые тихо сидели с нами за длинным столом. Они, вероятно, приняли пищу перед вечерней, и не должны были прикасаться к еде до следующего утра. Я всеми силами старался уклониться от взгляда настоятельницы, но она продолжала спокойно смотреть на меня, и я заметил проблеск тепла в ее глазах.

Наконец они ушли, а Гилфорд поднялся к себе наверх. С нами осталась одна Бургинда, весь вечер старавшаяся держаться незаметно. Она простояла на коленях у очага с закрытыми в молитве глазами, пока мы уничтожали наши собственные припасы, выложив их на середину дубового стола. Я не знал, распространяется ли на гостей запрет на азартные игры, безусловно, принятый среди сестер, но пожилая монахиня не сделала ничего, чтобы остановить нас, так что мы сыграли несколько партий в кости. Потом Эдо достал флейту и насвистел несколько коротких отрывков, пытаясь вспомнить давно забытую мелодию, он спотыкался на одних и тех же нотах, пока мы не уговорили его сыграть что-нибудь старенькое, чтобы можно было хотя бы спеть всем вместе.

В конце концов пламя в очаге стало сокращаться, и я почувствовал ночной холод, сочащийся от стен. Вскоре все начали зевать; первый Годфруа, за ним Радульф отправились наверх, где для всех нас были приготовлены отдельные кельи. Очевидно, монахини часто принимали паломников, и к тому же в большом количестве.

Наконец ушел Филипп, оставив нас с Эдо и Уэйсом втроем. На табурете у огня сидела Бургинда, но теперь ее подбородок покоился на мерно вздымающейся и опускающейся груди, я слышал ее тихий деликатный храп.

– Жена узурпатора, – пробормотал Уэйс. – Зачем Мале отправил ей послание?

– Я тоже пытался это понять, – я старался говорить тихо, чтобы не потревожить спящую монахиню. – Сначала я подумал, что они были любовниками, но Гилфорд чуть не прикончил меня за такие догадки.

Эдо посмотрел на меня с насмешливым восхищением.

– Ты вот прямо так и спросил его, не были ли они любовниками?

– Согласен, не самый мудрый поступок.

– Признаюсь, я бы подумал так же, – сказал Уэйс.

– Одно дело знать, а другое сказать вслух, – заметил Эдо. – Да еще собственному капеллану виконта.

– Но зачем он вообще сделал эту глупость? – оборвал его Уэйс. – Отправить к черту на кулички шестерых рыцарей, когда Эофервик лежит в осаде, да еще рисковать шкурой своего капеллана?

Я пожал плечами.

– Может быть, сообщение было настолько важно, что он должен был отправить его прямо сейчас?

– У меня только одно предположение, – сказал Уэйс, взглянув на монахиню, а затем на лестницу, словно кто-то мог появиться оттуда внезапно. – Хотя я затрудняюсь его высказать, если есть хоть малейший шанс, что нас услышат.

Я посмотрел через стол в серые глаза Уэйса. Мне пришла в голову та же мысль, но я сразу же отогнал ее, потому что очень не хотел в это верить. Может быть, Мале вовлечен в заговор с участием жены Гарольда?

– Мы ничего не знаем, – сказал я Уэйсу. – У нас нет ни единого доказательства. Только подозрения.

– Знаю, – ответил он. – Потому и помалкиваю.

– О чем? – спросил Эдо.

Я взглянул на Уэйса, размышляя, кто из нас должен произнести эти слова. Он обреченно вздохнул и понизил голос до шепота:

– Мале может оказаться предателем.

Эдо вздрогнул.

– Предателем? – повторил он слишком громко на мой взгляд.

Я толкнул его локтем и потянул за рукав.

– Есть одно обстоятельство, которое может иметь значение, – сказал я и вдруг запнулся, не зная, стоит ли продолжать.

Но они смотрели на меня выжидающе; если я не расскажу, они будут знать, что я что-то скрываю, а я превыше всего нуждался в их доверии.

– Что это? – спросил Уэйс.

Я попытался припомнить все, что рассказывал мне Гилфорд на корабле.

– Кажется, задолго до вторжения Мале был большим другом Гарольда Годвинсона, – сказал я. – Он получил землю в Англии от старого короля, Эдуарда, и большую часть времени проводил в этой стране. До тех пор, пока король не умер, и Гарольд не украл корону. Тогда он вернулся в Нормандию, чтобы присоединиться к герцогу Гийому.

– Он знал узурпатора? – спросил Уэйс.

– И он действительно наполовину англичанин, а? – пробормотал Эдо.