Текст книги "Психотерапия и процесс. Основы экзистенциально-гуманистического подхода"

Автор книги: Джеймс Бьюдженталь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

3. Проводник тоже готовится

Некоторые характеристики идеального терапевта

Приготовления совершает не только путешественник, но и проводник. Эти приготовления опираются на всю карьеру проводника, на его опыт, образование, навыки и любую мудрость, которую ему удалось накопить. Бывалый проводник знает, что предстоящее путешествие сопряжено с риском для путешественника, а также может таить опасности для проводника. Заработанная пóтом и кровью мудрость говорит о том, что ни один человек, отправляющийся в путешествие, не возвращается из него прежним. С ним всегда происходит трансформация – пусть и тонкая. Путешественник, как и любой другой клиент, берёт проводника в путешествие по неизведанной территории, в котором знания проводника могут помочь, но никогда не будут достаточными, а успех или неудача в конечном счёте зависит от него самого. Итак, проводник стремится подготовиться настолько, насколько это возможно, зная, что никогда не сможет подготовиться настолько, насколько хочется.

Сейчас мы рассмотрим качества, из которых состоит идеальный терапевт, сопровождающий клиента в его внутренних исследованиях. Я опишу то, что, на мой взгляд, означает быть таким терапевтом. Я делаю больший акцент на личных качествах, а не на технических знаниях. Отмечу: это не потому, что знания неважны, но потому, что они должны быть настолько всесторонне интегрированы, чтобы присутствовать в самом способе бытия терапевта [Bugental, 1965, ch. 26].

Желательные качества терапевта

Кто такой терапевт?

Что за странная доля – быть психотерапевтом! Для меня – того, кто всегда старался понять, как всё сделать правильно, как походить на других, как преуспеть и быть ценным! Как странно, что сегодня другие видят во мне того, кто может помочь им сделать то, что я так долго пытался сделать и неизменно чувствовал, что не способен на это! Думаю, в каком-то смысле я всю жизнь проходил подготовку, чтобы стать терапевтом, хотя услышал об этом призвании лишь в весьма зрелом возрасте. Сейчас трудно вспомнить, но, полагаю, я слышал о психиатрах и психоаналитиках, хотя уверен, что, какими бы ни были мои сведения о них, они казались такими же далёкими, как пирамиды, и я вряд ли задумывался о том, чтобы начать посещать такого специалиста, не говоря уже о том, чтобы им стать.

Говорят, что те из нас, кто становится терапевтами, делают это, чтобы решить собственные проблемы. Я не следовал по этому пути сознательно, но, думаю, бессознательная тяга к этому всё же присутствовала. Уже после того как я принял решение стать психологом, присутствовало ощущение собственной значимости и надежда найти решения некоторых собственных сложностей. (Я частично описал тот поиск и те сложности в [Bugental, 1976, ch. 8].)

Собственное благополучие терапевта

Как может тот, кто пребывает в хаосе, помочь другому выйти из хаоса? В этом вопросе заложено множество смыслов.

Прежде всего, пребывание в хаосе ещё не говорит о том, что в жизни что-то не так. Вообще-то, как я уже отмечал в главе 1, приспособленность к современному миру может быть гораздо более неоднозначной. В то же время я не говорю, что пребывание в хаосе – это правильно или даже нормально. Быть в хаосе – в тревоге, внутреннем конфликте и сомнениях в себе – совсем невесело. Кроме того, на это расходуются жизнь, человеческий потенциал и то, что могло бы быть для человека источником обновления и удовлетворённости.

В общем, я смотрю на это так: идеальный психотерапевт – это тот, кто стремится привести свою жизнь в порядок и поддерживать в ней порядок. Идеальный терапевт признаёт, что эмоции, конфликты, пристрастия и тревоги в собственной жизни терапевта непременно повлияют на жизнь клиента, и это не пустые слова. Таким образом, идеальный терапевт берёт на себя ответственность за то, чтобы постоянно наблюдать за собой, чтобы уменьшить неблагоприятное влияние собственных страданий на клиента. Для этого терапевт проходит личную терапию не только на начальных стадиях обучения, но и в любой момент жизни, когда эти страдания внедряются в терапевтическую работу. Помимо этого идеальный терапевт использует другие средства ослабления таких влияний: медитацию, работу со сновидениями, а также консультации товарищей или более опытных коллег. В общем, хотя невозможно ожидать, что терапевт будет полностью «чист» от эмоциональных и прочих пунктиков, можно точно сказать, что от него ожидаются бóльшие, чем обычно, усилия по осознаванию этих «пунктиков» и работе с ними.

Итак, если психотерапевты не всегда приносят на встречу с клиентами свою идеально устроенную жизнь, что же они приносят? Вообще-то ответ довольно очевиден: не существует стандартного шаблона психотерапевта, как не существует и стандартного содержания того, кто носит такое название. Таким образом, я опишу некоторые атрибуты, которые кажутся достаточно важными, чтобы терапевт обладал ими и работал над их развитием. Ни один известный мне терапевт, включая, конечно, меня самого, не владеет всеми этими атрибутами в совершенстве. Многие известные мне терапевты стараются расти в этих измерениях и чертовски хорошо это делают.

Обещание: быть профессионалом

Идеальный терапевт – это профессионал. Я обозначаю этим термином отношение, а не подчёркиваю контраст с любителем с точки зрения того, получает ли терапевт вознаграждение за терапевтическую работу. Я знал терапевтов, которые были настоящими профессионалами, но предоставляли свои услуги в некоммерческой клинике. Я скорее говорю о внутреннем процессе человека. С моей точки зрения, существует четыре отличительные характеристики настоящего профессионала, в какой бы области он ни работал.

Ощущение личной идентичности профессионала определяется его работой. Я без дополнительных размышлений принимаю решения, по-другому отвечаю на то, с чем сталкиваюсь, а также реагирую на те или иные проблемы, исходя из своей связи с областью психотерапии. Я не просто тот, кто «занимается психотерапией»; я – психотерапевт.

Зная, что профессиональный рост бесконечен, профессионал предан этому росту. Профессионал обладает собственной мотивацией расти и устанавливает личные стандарты достижений. Профессионал продолжает развиваться не потому, что этого требуют его работодатель или государство, а из ощущения собственного проявления.

У профессионала есть обдуманная точка зрения на область своей работы и отношения с теми, с кем он работает. Профессионал уделяет время размышлениям о смысле работы, о связанных с ней ценностях, о том, какое место эта работа занимает в обществе в целом, а также о воздействии этой работы на других людей.

Профессионал осознаёт, что собственное бытие – это основной путь, через который можно реализовать потенциал своего призвания. Настоящего профессионала отличают не знания, которыми он обладает, а то, как они интегрированы, интерпретированы и применяются.

Преданность процессу исцеления / роста

Одна из основополагающих характеристик идеального терапевта – это рождённое как из теории, так и из опыта убеждение, что внутреннему процессу исцеления / роста клиента можно доверять. Это означает, что терапевт прекрасно знает: никто не может излечить, исцелить или даже напрямую «терапевтировать» клиента. Он обнаруживает на уровне интуиции, что единственная сила, способная создать настоящие и устойчивые изменения, – это сила клиента и его устремлённость к более полной реализации того, что скрыто внутри как потенциал. Глубоко знающий это терапевт не тратит времени и эмоций – своих и клиента, пытаясь совершить невозможное: решить проблемы клиента, направить жизненный выбор клиента или поднять на поверхность скрытые способности клиента к более полной жизни. Вместо этого терапевт сосредоточивается на том, чтобы помочь клиенту осознать и отпустить блоки, удерживающие скованное кандалами ощущение жизни во внутренней тюрьме.

Мы будем говорить об этой присутствующей в каждом из нас силе, позволяющей оживить собственное существование, работать с жизненными проблемами и освободиться от овеществления, много раз и по-разному. Пока же я бы хотел начать очерчивать некоторые способы выражения этой способности и те моменты, на которые терапевт может с наибольшей пользой направлять внимание.

Присутствие: сущностная часть психотерапии

Экзистенциалисты – философы и психотерапевты – часто обращаются к качеству «здесь-бытия» (dasein, дáзайн). В более повседневном смысле мы осознаём важность этой характеристики, когда говорим, что кто-то «не здесь» или что нам сложно «оставаться здесь», когда мы слышим скучное выступление. Одной из важнейших сущностных частей, определяющих связь с процессом исцеления / роста, как мне кажется, является призыв клиента к полному присутствию в работе терапевтического часа. Сейчас это может казаться само собой разумеющимся, но, смею вас уверить, это совсем не так. Сначала я предложу формальное определение присутствия, а затем попытаюсь проиллюстрировать то, насколько оно может быть ускользающим и как важна работа по его поддержанию.

Присутствие – это качество бытия в ситуации, когда некто намеревается быть настолько осознающим и настолько участвующим, насколько это возможно в данное время и в данных обстоятельствах. Присутствие воплощается через активизацию собственной внутренней (направленной на субъективные переживания) и внешней (направленной на ситуацию и других людей) чувствительности.

Очевидно, что присутствие – это нечто намного большее, чем физическое присутствие. Это полное присутствие в ситуации. Когда мой клиент Бен приходит, чтобы поговорить со мной о своей жизни, о своей тревоге и страданиях, однако начинает час со светской беседы, которая могла бы продолжаться бесконечно, он не присутствует. Когда Лоис рассказывает мне о разрушении своего брака в незаинтересованной и саркастической манере, словно пересказывая историю, чтобы меня развлечь, я чувствую, что она не присутствует по-настоящему. Присутствовать – значит быть полностью в теле, в эмоциях, в отношениях, в мыслях.

Действительно ли это так важно? Да, это важно – по двум основополагающим причинам. Во-первых, избегая присутствия, человек сопротивляется той самой задаче, ради которой он пришёл в терапию, тем самым задействуя те самые паттерны, которые не дают ему по-настоящему жить. Во-вторых, то, что происходит в течение терапевтического часа, когда кто-то один из нас с клиентом или мы оба по-настоящему не присутствуем, будет менее эффективным с точки зрения пробуждения энергий роста / исцеления в клиенте. Я вернусь к первому из этих моментов в главе об основной работе самого терапевтического процесса. Сейчас же я хочу подробнее остановиться на втором, поскольку в данный момент в фокусе нашего внимания – убеждения терапевта о фундаментальном месте процесса роста / исцеления. Для этого я введу ещё несколько понятий.

Хотя по сути присутствие – это неделимый процесс или характеристика человека в ситуации, в нём можно выделить два основных аспекта: доступность и выразительность.

Доступность возникает тогда, когда некто намерен позволить происходящему в ситуации иметь для себя смысл и оказывать на себя воздействие. Это подразумевает ослабление обычных социальных защит против влияния или воздействия других. Это означает определённую степень доверия и уязвимости.

Выразительность возникает из намерения позволять себе быть узнанным другими в ситуации, сделать доступным часть содержимого субъективного осознавания без искажения или притворства. Это подразумевает определённую степень преданности и готовности прилагать усилия.

Присутствие, доступность и выразительность – это континуумы, то есть всегда вопрос степени. Они зависят от человека, от ситуации, от присутствия другого (других) и от многих других влияний.

Таким образом, можно рассматривать две стороны вопроса присутствия: сторону входа и сторону выхода. Будет ли мой клиент присутствовать здесь настолько устойчиво, что происходящее в то время, которое мы проводим вместе, сможет что-то изменить, действительно коснётся его?

К тридцати годам Бетти трижды побывала замужем – браки следовали один за другим, и она достаточно умна, чтобы понимать, что отчасти причина была в ней самой. Итак, она приходит в терапию, и первые четыре месяца рассказывает свою историю с очень настоящими слезами, болью и страхом. Затем начинается новый период, когда ей сложно найти достаточно важную тему для разговора, когда она отвлекается и раздражается. В этот период она также включает своё очарование, чтобы воздействовать на меня. Её блузы либо с глубоким вырезом, либо почти прозрачные, её брюки настолько узкие, что обтягивают нижнюю часть её тела подобно коже, она смотрит на меня с вожделением и приглашением, поверхностно рассказывая о своём бойфренде, попытках найти заслуживающего доверия парикмахера, а также о других в равной степени пустых вещах. Бетти не здесь, она не присутствует, не делает себя доступной – разве что в старом и привычном стиле, обречённом на провал.

Работа с угрозой

Что подталкивает клиента к такому бегству? Как может тот, кто обладает определённым прозрением в источник жгучей боли и подлинного страха, так откровенно придуриваться, к тому же за довольно внушительную почасовую оплату? Легко. По сути, то, что это случится, почти неизбежно и совершенно необходимо. Бетти исчерпала привычную территорию своего несчастья; чтобы двигаться дальше, ей нужно было открыть новые, неисследованные области, которые, очевидно, были единственным местом, где мог скрываться её бессознательный вклад в собственное несчастье, и она боялась это сделать. Так что страдающую-и-напуганную Бетти сменила Бетти, которая-знает-как-обходиться-с-мужчинами-и-некомфортными-ситуациями. Бетти не глупа, однако боится того, что может обнаружить в скрытых частях себя самой. Можете быть уверены: мы все это делаем. Именно поэтому мы держим эти части под замком.

Теперь немного подумайте над тем, что произошло с Бетти: прямо в этой небольшой виньетке заключена значительная часть картины происходящего в интенсивной терапии. Клиент приходит в страдании; страдание является для него привычным, с ним можно иметь дело без излишнего дискомфорта и часто с приятным ощущением облегчения – высвобождение боли обычно бывает приятным, кроме того, рядом доктор, который должен помочь. Но если история уже рассказана – что дальше? Доктор не совершает чудес, сказать больше нечего – по крайней мере такого, о чём было бы приятно говорить. Тогда клиент прибегает к своему обычному репертуару способов работы с неприятными ситуациями. Сюда может входить требовательность («Я рассказал вам, что меня беспокоит, – теперь сделайте что-нибудь, чтобы мне помочь!»), вызывание жалости к себе («Это так больно. Ведь вы можете что-то сделать! Я перепробовал всё, но ничего не помогает»), стоицизм и безразличие («Я знаю, что жизнь не бывает простой, и я не жалуюсь, но…») или соблазнительность, чтобы привлечь в свою жизнь кого-то нового и отсечь необходимость двигаться в тёмные и пугающие места (этим приёмом пользовалась Бетти).

Все перечисленные мной способы, а также многие-многие другие, на которые способны мы, люди, можно свести к недоступности ясному посланию терапевтической ситуации: «Держись и исследуй в себе то, что для тебя действительно важно». В каком-то смысле они также являются недостаточной выразительностью, однако это вторично, поскольку в описанных мной ситуациях клиент не утаивает материал сознательно, а просто избегает «знания» о реальной ситуации (то есть необходимости продолжать внутреннее исследование).

Однако есть ещё одно очень важное значение происходящего в такие моменты. Клиент, используя единственный привычный способ сопротивления ситуации, вызывающей тревогу, приносит прямо в кабинет терапевта (и в отношения с ним) один из основных процессов, ведущих к тому, что его жизнь не такова, как ему бы хотелось, к чувству бессилия в самонаправлении. Возвращение Бетти к использованию своей сексуальной привлекательности, а также её отказ от сконцентрированного поиска внутри себя безусловно являются одним из важных паттернов, вносящих вклад в то, что она вступает в заранее обречённые на провал отношения с мужчинами. Она ищет не столько компаньона для взрослой жизни, сколько спасителя, который избавил бы её от пугающей ситуации.

Вмешиваться или не вмешиваться

Итак, возможно, нам стоит просто сообщить ей об этом? «Эй, Бетти, знаешь что? Ты прямо сейчас делаешь это со мной. Ты изображаешь сексуального котёночка, вместо того чтобы быть взрослой женщиной, управляющей собственной жизнью. Прекрати это делать, повзрослей – и всё встанет на свои места». Ни в коем случае! Она сама не понимает, что делает, и если сказать ей об этом прямо (даже если это будет не так неуклюже, как я это представил), это просто не сработает. Более того, причина, по которой взрослой Бетти приходится прибегать к этой никудышной стратегии, должно быть, в каком-то смысле лежит в её самоощущении (возможно, она чувствует, что женщины по сути своей слабы, или чувствует себя не до конца взрослой), и до тех пор пока не будет проведена работа с причиной, по которой она не способна доверять себе, ей будет нужен, образно выражаясь, костыль, чтобы иметь возможность передвигаться. Итак, по этой и другим очень веским причинам мы продвигаемся медленно и сосредоточиваемся на том, что она не до конца присутствует, помогая ей стать более доступной. Таким образом мы прокладываем путь, чтобы помочь Бетти прийти к действительно фундаментальным изменениям. В следующих главах я опишу этот процесс более полно.

Когда у клиента возникают проблемы с выразительностью, на это часто указывают наступающие время от времени периоды молчания, уклончивости, использования вежливых и формальных способов вести разговор, сведение к минимуму эмоций, сохранение узкой фактичности или объективности сказанного. Опять же, эти способы «сопротивления» полному присутствию сами по себе важны для терапевтической работы [Bugental, 1965, ch. 6]. Они проявляют те паттерны, посредством которых клиент в прошлом искал защиты от того, что казалось ошеломляющей угрозой, и которые сейчас неуместно продолжают действовать в терапевтической ситуации и, что ещё важнее, в жизни клиента в целом. Следовательно, они оказывают важное влияние на те самые страдания, которые привели клиента в терапию, однако в самом начале обычно остаются неосознанными. Именно в том, чтобы привнести их в осознавание, и заключается терапевтическая работа.

Важность для «реальной жизни»

Я уже сказал об этом косвенно, однако этот момент настолько важен, что я хочу сформулировать его напрямую. Психотерапия такого рода, сосредоточенная на расслаблении сопротивлений подлинному присутствию в собственной жизни, не является лечением в искусственной ситуации (как это видят некоторые авторы и терапевты), которое затем должно распространиться на «реальную жизнь» клиента. Такая экзистенциально-гуманистическая терапия, которую я описываю, работает с реальными жизненными паттернами клиента, обнажающимися во вполне реальной терапевтической конфронтации. Когда такая терапия проходит хорошо, результатом становятся изменения в самом способе структурирования клиентом своей жизни, так что в следующем шаге распространения на «реальную жизнь» нет необходимости.

Когда я говорю, что, с моей точки зрения, идеальный терапевт твёрдо предан процессу исцеления / роста, я имею в виду, что такой терапевт знает: работа должна идти с обнажённым материалом жизни клиента, и только сам клиент может и должен вносить изменения в этот хрупкий и устойчивый к воздействиям, ускользающий и вездесущий, скрытый и обнаруживающий себя живой материал. Такой терапевт знает и уважает эту фундаментальную истину и с радостью служит ей, а также знает, что присутствие самого терапевта является ключевым элементом, который должен быть привнесён в работу.

Культивированная чувствительность

Слово «чувствительность» переживает не лучшие времена. Для одних людей «тренинг чувствительности» означает своего рода промывание мозгов, для других – что-то вроде опыта группы встреч, по-видимому, утратившего свою актуальность. В иных контекстах «чувствительный» означает «слишком нежный, ранимый или сентиментальный». («Он слишком чувствительный»; «Не говори об этом в её присутствии – она чувствительна к этой теме».) Несмотря на эти негативные ассоциации, я хочу спасти это слово, чтобы мы могли использовать его здесь, поскольку оно лучше любого другого выражает именно то, что я хочу выразить.

Идеальный терапевт обладает тонкой (отточенной, развитой, тренированной) чувствительностью (использованием всех чувств, включая интуицию). Это чувствование подобно совершенному инструменту, способному улавливать такие подсказки, которые не заметил бы среднестатистический человек: нюансы смысла, интонации, тонкие изменения выражения лица или позы, колебание, оговорки и все тысячу и один способ человеческого выражения в гуще жизни. Для такого наблюдателя человеческие существа больше похожи на пламя, чем на машины: они постоянно мерцают и меняются, и внимательное чувствование за один час терапии осознаёт буквально тысячи больших и маленьких изменений, каждое из которых выражает происходящее в данный момент во внутренней жизни. Разумеется, терапевт сознательно не отмечает и не записывает их все. Развитая чувствительность делает возможным выделять наиболее значительное и улавливать паттерны, не отвлекаясь от остального происходящего. Дирижёры управляют более чем сотней одновременно играющих музыкантов и способны уловить ту степень, в которой конкретный скрипач немного отстал в темпе. Во многих сферах искусства и тонких навыков развитая чувствительность – важнейший ингредиент высочайшей компетенции. Это относится и к психотерапии.

Паттерны чувствительности

Я убеждён, что все мы рождаемся с гораздо большей способностью чувствовать человеческие переживания, чем проявляем в своей дальнейшей жизни. Значительная часть обучения в детстве – это формирование тех областей, в которых мы сохраним и сделаем тоньше своё эмпатическое чувствование, а также тех, в которых мы притупим или вовсе будем отрицать его. Таким образом, мы приходим к довольно ограниченному и частичному переживанию собственной природы и мира, в котором живём. Мы учимся улавливать первые минимальные намёки на чувства и отношения тех, кто может быть источником вознаграждения или наказания: родителей, старших братьев и сестёр, учителей, самого крутого парня на районе. Мы наращиваем толстую кожу вокруг своих чувств, связанных с болью и страданием, которые могли бы вывести нас за ощущаемые нами пределы. Интуиция ставится под сомнение, а честное считывание сигналов тех, с кем мы имеем дело, оказывается мешающим, невежливым или даже опасным. Все знают истории о маленьких детях, вслух говорящих то, что, вероятно, чувствовали, однако пытались не признавать все остальные («Почему дядя такой грустный?» – «Похоже, ты ему не нравишься».)

Чувствительность растёт и становится более тонкой и надёжной при регулярном её использовании, доверии ей и последующей её внимательной корректировке. Сознательные и бессознательные ограничения чувствительности снижают её остроту и запутывают наше общение и отношения с другими. Эффективные психотерапевты признают потребность постоянно развивать свою интуицию, эмпатию и чувствование человеческих переживаний, бдительно обнаруживают и устраняют слепые пятна, а также знают области, в которых способны посылать клиентам искажённые или пристрастные послания.

Каждый терапевт обладает уникальным паттерном областей открытой восприимчивости, областей частичного восприятия, из которых переживания клиента доходят с большим трудом, а также областей относительной или абсолютной слепоты. Я тоже изучил свои паттерны: я бдителен к указаниям на грусть, конфликт и чувственность. Я без труда улавливаю тёплые чувства, которые испытывает ко мне Джоэл, ощущение беспокойности в теле Лоис, тревогу Пита, связанную с концом и смертью, а также нежелание Нелл иметь дело с глубокой жаждой найти в своей жизни способ дать выход творческой энергии. Однако когда Нелл начинает ощущать ярость в отношении своего мужа, когда Пит раздражается и хочет взбунтоваться против меня, когда Лоис нужно поговорить о страхе старения или когда Джоэл намерен вытащить на поверхность ускользающее воспоминание из раннего детства, мне обычно нужны более ясные сигналы, чтобы вызвать чувствительную восприимчивость.

Разумеется, я не могу с уверенностью говорить о том, каковы мои слепые пятна, ведь если бы я их осознавал, они перестали бы быть таковыми. Однако я вполне убеждён, что они существуют, и ценю обратную связь от клиентов и коллег, которая может помочь мне осознать их, хотя я и сопротивляюсь ей. Кроме того, с некоторыми клиентами я обнаруживаю у себя определённые паттерны позитивных и негативных ответов. Я стараюсь осознавать их в меру своих возможностей, прорабатывая те, которые исходят главным образом из моих потребностей, и давая волю тем, которые, как кажется, поддерживают внутренний поиск клиента.

Одно из препятствий чувствительности терапевта, которое может быть трудно осознать его носителю, – это преданность определённой теории терапии. Я стараюсь быть бдительным к этой тенденции в себе самом, однако снова и снова с досадой обнаруживаю, что слушаю клиента через свою прочно стоящую на месте антибихевиористскую, антипсихоаналитическую, проэкзистенциальную и прогуманистическую систему фильтров. Периодически я ставлю себе задачу быть внимательным к конкретной и непосредственной презентации клиента и стараюсь ясно услышать её. Разумеется, это никогда не бывает возможным в полной мере. Как в терапии, так и вне её мы всегда слышим свои разговорные паттерны, где действуют определённые ожидания. Однако полезно и желательно продолжать осознавать эти предварительные установки и время от времени намеренно расслаблять создаваемые ими ограничения.

Другие тенденции к настоящей чувствительности – это попытки слишком вслушиваться в содержание сказанного клиентом, упуская то, как это сказано. То, как клиент говорит, измерение «процесса» в противоположность содержанию, – богатый источник информации и важнейший путь к работе с присутствием или недостатком присутствия клиента. Приведённые мной ранее примеры клиентов, не полностью присутствовавших во время разговора, иллюстрируют то, что может быть упущено, если слушать исключительно содержание слов.

Навыки

Если чувствительность связана с доступностью терапевта, то навыки связаны с его выразительностью. Вместе эти два свойства подчёркивают важность подлинного присутствия терапевта для встречи с присутствием клиента во время взаимодействия в ходе терапевтического часа.

Много лет назад я слышал историю о клиенте, который пришёл на сессию с диктофоном в руке. Он сказал: «Док, ночью мне приснился такой мощный сон, что утром я первым делом записал всё, что смог о нём вспомнить, и все ассоциации, которые пришли мне в голову в связи с ним. Очень важно, чтобы вы прослушали это, прежде чем мы сможем делать что-то ещё. Так что я просто включу запись, а потом пойду в кофейню внизу и позавтракаю, поскольку ещё не успел это сделать». Сказав это, клиент включил запись и ушёл. Через несколько минут терапевт сидел на стуле в кофейне рядом с клиентом. Когда клиент озадаченно посмотрел на него, терапевт сказал: «Вообще-то мне тоже не удалось позавтракать, так что я поставил свой диктофон рядом с вашим, чтобы записать ваши ассоциации из сновидения. Я послушаю их позже».

Эта история создаёт образ двух диктофонов, серьёзно ведущих терапевтическую работу, пока два человека встречаются за кофе и пончиками. Однако она также иллюстрирует распространённое среди многих людей, включая терапевтов, заблуждение. Содержание сказанного – сновидения и ассоциации – считается существующим независимо от клиента, терапевта, их встречи и даже конкретного дня и часа этой встречи.

Если в тот день и велась какая-то терапевтическая работа, она прошла в кофейне, а не в кабинете.

Определение навыков терапевта – тонкая задача, поскольку в фундаментальном смысле это те же навыки коммуникации, которые есть у всех нас, хотя в данном случае они немного отличаются. Отличие – это конкретная форма культивации, направленная на развитие чувствительности и эффективности ответов, выражения идей, вызывания чувств, эмпатического выражения, эффективной конфронтации и уместной поддержки.

Тот факт, что навыки терапевта относятся к повседневной жизни, приводит некоторых людей к доброжелательному, но довольно ошибочному выводу о том, что психотерапия может быть только нетренированной, недисциплинированной и полностью спонтанной – или лучше всего получается, когда она такая. Ничто не может быть дальше от истины. Напротив: я считаю, что по-настоящему профессиональный психотерапевт, с полной ответственностью подходящий к этому призванию, непрерывно занят совершенствованием терапевтических знаний и навыков. Подобно тому как виртуозом становится пианист (или другой артист), полностью овладевший основами ремесла, чтобы иметь свободу настоящего творческого выражения, мастер терапии усвоил механику процесса до такой степени, что она стала невидимой. Пианист уже не «играет на фортепиано» – он извлекает музыку из инструмента, ставшего его неотъемлемой частью. Терапевт уже не «ведёт терапию» – он вступает в аутентичные отношения с клиентом, поскольку навыки полностью интегрированы в способ существования профессионала.

Личный эпилог

Быть терапевтом для меня – очень оживляющий, расширяющий и познавательный опыт. Временами этот опыт также был пугающим и оказывался источником мучений и личных столкновений. И всё же я чувствую себя одним из счастливчиков, смакующих занятия своего дня. Сейчас, в мои поздние годы, я наслаждаюсь новыми плодами, обнаруживая удовольствие в осмыслении того, что я наблюдал, а также в том, чтобы учить этому и писать об этом, как я делаю в этой книге, которой делюсь с вами.