Текст книги "Психотерапия и процесс. Основы экзистенциально-гуманистического подхода"

Автор книги: Джеймс Бьюдженталь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

Возвращение домой, на родину субъективной центрированности, почти всегда означает некоторое уменьшение привязанности к привычным целям, таким как богатство, собственность, престиж, положение и слава. Некоторые люди в этот момент просто бросают всё, отвергая мир и посвящая себя внутреннему исследованию. Иногда их критикуют за то, что они не вносят прямого вклада в благополучие общества, но в их защиту можно сказать, что они также причиняют меньше вреда, чем многие из тех, кто находится в гуще событий. В конечном счёте такие люди, бросающие привычную жизнь, возможно, вносят вклад в здоровье человеческого опыта. Однако немало и таких, кто продолжает выражать свою верность человеческому роду, тонким или очевидным образом становясь агентами перемен и вместе с другими людьми или группами устремляясь к воплощению того изменения сознания, которое, согласно всё более распространённому мнению, должно произойти, если наш вид хочет выжить и реализовать то, что ему суждено [Bugental, 1967a; 1970; 1971a; 1971b].

Когда мы осознаём свой субъективный взгляд, становится очевидно, какую значительную часть своей жизни мы тратим впустую – на борьбу с демонами, которых сами же создаём, которые являются продуктами нашей отчуждённости от собственного бытия и которых можно полностью победить, если мы перестанем питать свой страх и чувство антагонизма. Этот триумф становится не результатом битвы, а результатом раскрытия осознавания своей истинной природы, так что враг рассеивается в свете подлинного бытия. Грозная и неоспоримая истина состоит в том, что наши культурные институты – церковь, суды, правительство, школы и социальные организации – не справляются со своими задачами, не отвечая требованиям нашего времени. Все они в значительной степени основаны на нашем страхе и недоверии к собственной природе. Будучи отчуждёнными от самих себя, мы возводим защиты, ещё более разобщающие нас, а затем в итоге начинаем обманывать те самые институты, чтобы утвердить свою суверенную, бунтующую идентичность. Именно так клиент возводит стены, отгораживающие его от условий человеческого существования, после чего ему приходится выставлять дополнительные линии обороны, в то время как он снова и снова пытается обрести свободу.

Ощущение трагического в жизни

С точки зрения субъективной центрированности мы видим человеческую жизнь с ощущением трагичности. Уолш пишет: «Я смог увидеть, что моя прошедшая жизнь, жизни других и некоторые нормы общества и психиатрии были узко и трагически основаны на невежестве и страхе». Этот взгляд необязательно сопряжён с ощущением тщетности и безучастности, однако с большой вероятностью ведёт к позиции непривязанности в том смысле, что мы не покупаемся на искажения, которые он обнаруживает. Видя человеческий опыт таким образом, видя те огромные усилия, которые многие люди направляют на то, чтобы быть такими, какими, по их мнению, они должны быть; видя ту огромную заботу, которая почему-то проявляется по обе стороны и в гуще безнадёжности; видя тот огромный поток надежды и преданности, который в значительной части обречён в силу своей неосознанности, – невозможно не ощутить грусть.

Это не означает, что человек, в определённой степени обретший суверенитет, ощущает готовность стать новым Мессией – напротив, обычно присутствует общее ощущение скромности в свете огромных проблем, стоящих перед человеческими существами, и поразительных достижений прошлого. Единственный особый взгляд – это осознание существования абсолютно необходимого первого шага, который почти полностью игнорируется. До тех пор пока мужчины и женщины не примут собственную природу и полностью не осознают того, что являются авторами, а не жертвами своих судеб, все их усилия обречены на провал. До тех пор пока человеческие существа не начнут доверять себе и не будут основывать свои попытки обрести лучшую долю на антагонизме собственной природе, такие попытки не принесут своим творцам ничего, кроме борьбы. Такова трагедия ситуации человека.

Расширенное ощущение идентичности

На предыдущих страницах я много раз говорил о том, что помогаю своим клиентам обрести расширенное ощущение идентичности. Что же это означает? Все люди по умолчанию живут в соответствии с в основном скрытым и неисследованным образом собственной природы. Этот образ диктует то, что может и чего не может человек, описывает то, что в окружающем мире является полезным, а что – угрожающим, и определяет то, что желательно, а чего следует избегать. Я убеждён, что большинство из нас несут в себе образы существа с ограниченными способностями, скромным потенциалом и выносливостью и обречённого скорее быть объектом действий, нежели деятелем. Расширенное ощущение идентичности, возможное для человеческих существ, подразумевает, что мы в намного большей степени способны порождать такие переживания, которых мы действительно хотим, жить в сокровищнице жизненных сил внутри нашего собственного сознания и непрерывно определять форму мира и собственной природы. Уолш рассказывает об открытии «ощущения силы, которым я действительно наслаждался после всех тех лет, что я провёл с чувством собственной неполноценности».

Я, я и ещё раз я

То, что возможно при расширении собственного ощущения идентичности, можно увидеть, если рассмотреть различия между идентичностью человека и его «я». Это отличие может казаться непонятным, если мы прежде никогда не задавались подобным вопросом. Обычно мы считаем, что эго, «я» и я-процесс – это синонимы. Однако я убеждён, что это не так. Мне кажется, что эти слова указывают на важным образом отличающиеся друг от друга аспекты бытия.

«Я» – это слово, использующееся для обозначения объекта восприятия, того, что мы можем переживать (в отличие от переживаемого самим объектом). Таким образом, «я» включает физическое тело, мои привычные паттерны поведения (такие, которые может увидеть наблюдатель) и мои воспоминания о действиях, чувствах и событиях прошлого. Это «я» само по себе инертное, не сознающее и не обладает силой. «Я» является конструктом и не имеет собственной жизни.

В целом «я» значительно отличается от того, кто я есть. «Я» – это автомобиль, а не принцип внутреннего сгорания, не процесс движения сквозь пространство и уж точно не водитель. «Я» – это качающиеся деревья и трава, но не ветер, который их качает. «Я» – это объект, а не субъект.

Также объектом является эго.

Слово «эго» пересекается по смыслу со словом «я». Эго можно назвать общим элементом, выделенным из множества различных восприятий «я». Это делает его синонимичным по смыслу «я»-концепции [Raimy, 1948; Bugental, 1952], и именно в этом смысле использую его я. Эго – это выжимка переживаний прошлого в бытии человека, сознательных и бессознательных надежд и страхов в отношении собственного бытия сейчас и в будущем.

Каждый из нас конструирует эго как запись того, кем мы были, и по ошибке считает эту запись изображением того, кем мы можем быть. Без внимания к внутреннему чувствованию мы принимаем решения и выбираем направления действий, руководствуясь тем, что мы делали в прошлом, после чего часто обнаруживаем, что наш выбор не принёс нам удовлетворения и что мы не полностью вкладываемся в свои действия. То, что я давно люблю научную фантастику, ещё не означает, что мне понравится космическая сага, которую сегодня показывают по телевизору. Мне нужно направить внимание внутрь, чтобы узнать, каково сейчас моё истинное желание. Но кто же должен направить внимание таким образом?

«Я-процесс» – это термин, обозначающий субъект бытия, бытийность человеческой жизни. «Я-процесс» – это средство коммуникации, название чистого субъекта, делающее его объектом и позволяющее нам говорить о нём. (В конечном счёте здесь присутствует противоречие, ведь когда мы говорим о чём-то, мы делаем это объектом обсуждения, а субъект никогда не может быть объектом.) Я-процесс – это бытие человека, выраженное через его действия, речь и т. д.

Этот момент может сбивать с толку, однако он очень важен. Мы настолько привыкли иметь дело с объектами, что нам сложно уловить идею о чём-то чисто субъективном, и, как уже было сказано, эту идею невозможно передать словами. (Слово «передать» также указывает на ограниченность нашего языка миром объектов, в котором мы привыкли брать в свои руки вещи и идеи.) Мы не можем увидеть свой я-процесс, подобно тому как наши глаза не могут увидеть себя, поскольку я-процесс и есть процесс видения. Когда мы смотрим в зеркало, мы видим отражение своих глаз такими, какими они были микросекунду назад; стремиться к осознаванию субъективности через наблюдение мыслей или действий значит наблюдать то, что мы оставили позади в прошедшем мгновении [Bugental, 1975–1976].

Ничто

Когда я начинаю осознавать, что самая подлинная моя идентичность является процессом, а не фиксированной сущностью, я оказываюсь на краю ужасающей пустоты и чудесной свободы. Будучи узнанными, ничто бытия, свойство непостоянства субстанции и бесконечные возможности осознавания настолько шокируют, что часто возникает ощущение головокружения, тревоги и отрицания. Привычный страх смерти и бездны – лишь одна из форм этого экзистенциального столкновения. Мы ощущаем себя потерянными в пространстве без какого бы то ни было направления и лишёнными какого бы то ни было утешения, до тех пор пока настаиваем на поиске заданной идентичности или уже фиксированной формы своего существования. Тем не менее мы чувствуем, что вынуждены снова и снова делать это.

Ладно, я вижу, что я – не это тело, не эти привычки, которые я выработал, и даже не моя профессия или семейные отношения. Я вижу, что любую часть того, что я считал своей идентичностью, можно заменить совсем другими частями. Моё тело могло бы быть женским, а не мужским; я мог бы выработать другие привычки говорить, ходить и даже думать; я мог бы выбрать другую профессиональную стезю и, конечно, жениться на другой женщине. Однако если я думаю не о том, чтобы чем-то заменить эти части, а о том, чтобы отбросить части того, кем я являюсь, без всякой замены, тогда… Тогда… Тогда мне становится страшно, и я лезу на стену своей пустоты, проливая слёзы в беспристрастной тишине.

Хотя осознание собственной пустоты пугает (см. более подробное рассмотрение этого опыта и его смысла в [Friedman, 1967; Hammer, 1971; Novak, 1970]), вскоре за ним следует другое осознание. Мы начинаем осознавать, что мир, казавшийся прочным фундаментом нашего бытия, также сконструирован нашим осознаванием. Мы с младенчества учились видеть его определённым образом, и хотя это видение немного меняется с годами, по сути, мы принимаем то, чему нас научили, и верим, что такова подлинная природа бытия. Однако это не природа бытия – это конструкт. Другие люди переживают мир иначе. Мы на Западе больше не можем так же небрежно и слепо предполагать, что другие люди просто не такие умные, меньше понимают науку и менее развиты, чем мы. Другие люди создавали свои миры другими способами, которые в равной степени уместны. Сегодня мы наконец-то отбрасываем свою ограниченность и начинаем уважать другие видения бытия. Другие [Castaneda, 1968, 1971, 1972, 1974; Deikman, 1976; Lilly, 1972; McGlashan, 1967; Ram Dass, 1974; Van Dusen, 1972] рассказывают о других видениях и о нашем растущем осознании возможностей видеть себя и свой мир иначе.

Свобода

Лишь когда мы действительно смотрим в лицо пониманию того, что наши идентичности – просто процессы и что мир – довольно произвольный конструкт нашего осознавания, и начинаем интегрировать это понимание, мы начинаем двигаться к открытию и осознанию ценности вновь обретаемой свободы. Если я есть лишь процесс моего бытия, я могу и даже должен пересоздавать свою жизнь каждый миг и способен сделать её совсем не такой, какой она была в прошлом, поскольку прошлое перестаёт быть господином настоящего.

Когда я пишу эти слова, я могу остановиться и выпить чашку чая, послушать музыку на проигрывателе или продолжать писать.

Когда я пишу эти слова, я могу вдруг начать писать тарабарщину: «Дыня запущена в воздух синим графитом, глокая дротпрессы на гиферах» – или могу продолжать писать как обычно.

Когда я пишу эти слова, я могу внезапно сбросить печатную машинку со стола, встать и заявить, что писать обо всём этом – слишком большой труд, и вместо этого я буду снимать фильм; или же я могу продолжать писать.

Когда я пишу эти слова, я могу решить, что написанное мной поверхностно и недостаточно и что я должен прекратить все остальные дела и посвятить себя изучению великих мыслителей, прежде чем напишу ещё хоть строчку, или же я могу продолжать писать.

Когда я пишу эти слова, я могу отодвинуть в сторону печатную машинку, пойти к жене и дочери и объявить, что мы больше не будем жить так, как живём, – мы продадим дом, закроем свою практику, соберём все свои ресурсы и переедем в изолированное сообщество на горе, где попробуем вернуться к примитивному способу существования; или же я могу продолжать писать.

Когда я пишу эти слова, я могу подняться из-за печатной машинки, сложить несколько вещей в рюкзак и, ничего не кому не сказав, выйти в дверь, взять старую машину и уехать в неопределённом направлении, жить так, как мне заблагорассудится, не заводить отношений, потакать каждому своему импульсу, а когда страданий в жизни станет слишком много, убить себя; или же я могу просто продолжать писать.

Каждая минута – это выбор. Свобода и компромиссы. Каждая возможность чем-то привлекательна, но и имеет свою цену. Я взвешиваю их, сравнивая друг с другом, и делаю выбор. Я делаю выбор. Снова и снова…

Ощущение большей жизненной силы

Как показывают мои примеры, в каждый момент у нас есть огромный диапазон потенциальных образов себя, из которых мы можем выбирать. Сила делать подобный выбор изначально присуща нашему бытию. Мы очень часто отрицаем её, но когда открываемся осознаванию, то ощущаем большую силу и преданность своему пути, даже если продолжаем делать то же, что делали прежде. Часто мы выбираем новый путь, поскольку, взвесив его, видим, что уступки, на которые нам придётся пойти, не такие уж грозные, а мы сами не такие уж хрупкие. Пробуждаясь к насущной реальности, к своему зрелому бытию, мы часто видим, что бездумно действовали так, словно нас по-прежнему сдерживают ограничения детства и зависимости. Мы также можем обнаружить, что слепо повторяли старые способы поведения, хотя они доказали свою несостоятельность. Открытие собственной свободы во многом означает возможность отпустить те обречённые на провал паттерны, которые мы так долго поддерживали.

Однако это ощущение большей силы в собственной жизни может принести и другие плоды, не ограничивающиеся преодолением страданий прошлого. Как показывает цитата из Уолша [Walsh, 1976, 122–123], мы обнаруживаем богатство внутреннего мира, бесконечные возможности, которые он порождает, и даже такие переживания, которые всегда считали зависящими от внешних стимуляторов, например, синестезию и психоделические видения и чувства. Уолш описывает и другие силы нашего собственного существа [Ibid., 107]:

Примерно в это же время я также начал обнаруживать, что могу трансформировать эмоции и что страх, например, может превратиться в приятное возбуждение… Неудивительно, что когда это и предыдущие открытия начали «укореняться», я обнаружил, что испытываю больше радости, чем когда-либо прежде считал возможным… Ближе к концу терапии стала очевидной невероятная сила убеждений и моделей, которые могли действовать как самоисполняющиеся пророчества… Меня поразила та степень, в которой я сам и, подозреваю, все мы недооцениваем силу своих убеждений.

Ослабление уязвимости

Я уже упоминал о распространённом открытии того, что мы прилагаем большие усилия и отказываемся от желанных переживаний, чтобы оградить себя от страданий, которые при ближайшем рассмотрении в свете текущей жизни оказываются не такими значительными. Мы также приходим к осознанию того, что все мы в той или иной степени испытываем боль и что выбор направления действий, которое приведёт нас к желанному результату, полностью оправдывает некоторый дискомфорт при достижении этого результата. Хелен не решалась попросить о повышении зарплаты на работе, поскольку её начальник мог решить, что она слишком озабочена деньгами, однако, раскрыв свои чувства, она наконец осознала, что это смущение – сущий пустяк по сравнению с тем наслаждением, которое принесёт давно уместное повышение зарплаты. Пит избегал профессионального экзамена, поскольку был уверен, что не сдаст его, так как не мог всё сделать идеально, – этот стандарт удалось отодвинуть в сторону, когда он сравнил пренебрежимо малую боль «достаточно хорошего результата» с задержкой в развитии карьеры. Тоби постоянно избегал споров со своей женой, боясь боли конфликта с ней, пока не осознал, что неискренность их отношений в действительности причиняет им гораздо больше боли.

Опора на внутреннюю мудрость

Наши идентичности как субъекты являются невидимыми. В действительности мы – это процесс видения, а не то, что видимо. Мы – это процесс знания, а не то, что узнаётся. Мы – это процессы осознавания, а не содержание осознавания. Осознавание невозможно измерить объективно. Любое описание сделало бы осознавание объектом, которым оно не является. Мы можем говорить о памяти и её содержимом, поскольку память проявляется лишь через своё содержимое. То же самое касается сознания – оно проявляется лишь через то, что мы сознаём, поэтому мы можем говорить о том, насколько мы сознаём это.

Процесс поиска, находящийся в центре всего того, что я описал в предыдущих главах, – это средство привнесения материала в сознание. Это способ исследования осознавания, похожий на освещение фонариком тёмного чердака, в результате чего один за другим обнаруживаются разные объекты. Очевидно, что в осознавании гораздо больше возможностей, чем мы сознательно видим в тот или иной момент. Имеет ли осознавание ограничения в некоем идеальном состоянии – вопрос, на который невозможно ответить. Вообще-то, возможно, этот вопрос даже не имеет смысла, поскольку осознавание не является тем же измерением бытия, что и ограничения и содержимое. Как мы увидели, процесс поиска лучше всего работает тогда, когда мотивируется исключительно заботой и ожиданием открытия. Если клиент увлекается решением проблем и пытается сознательно направлять этот процесс, это лишь мешает. Чем более субъективно используется процесс поиска, тем лучше он проходит. Препятствия этому процессу делают его объектом манипуляций. Таким образом он перестаёт быть подлинно субъективным и начинает ограничиваться объективным сознанием.

Похоже, что когда процесс поиска освобождается от этого ограничения, он выражает действие более глубокой и бессознательной мудрости. Такой способ его описания почти наверняка является искажённым, поскольку он также пытается превратить субъективный процесс в объективную сущность, в резервуар мудрости. Однако смысл в том, что клиенты, научившиеся использовать процесс поиска, снова и снова обнаруживают, что думают о таких вещах, переживают такие чувства и приходят к таким открытиям, которые невозможно было предсказать сознательно до начала поиска.

Брэд начал час с разговора о своих сложностях по дороге на работу. С одной стороны, он хотел разработать «программу» того, с чем мы могли бы работать, а с другой – он знал, что время лучше использовать для обнаружения его подлинных забот в настоящий момент. Пока он говорил, он обнаружил, что думает о постоянных замечаниях и обвинениях своего отца, которые тот высказывал каждый раз, когда Брэд, будучи ребёнком, пытался что-либо сделать. Объясняя это любовью и желанием помочь, отец неявно сообщал идею, что Брэду нельзя доверять самостоятельное выполнение того, что ему следует делать. Брэд осознал, что повторяет один и тот же внутренний паттерн, и внезапно с потоком боли и слёз признал, что сейчас по-прежнему повторяет его с собственным сыном. Таким был скелет его часа работы. Потребовалось много таких поворотов, которые важным образом придали исследованию завершённость и породили надежду, что внутреннее видение Брэда проникнет во многие части его жизни, такие как отношения с подчинёнными на работе, с женой и друзьями.

Итак, Уолш говорит об «усилении веры в нашу внутреннюю мудрость и руководство», а позже отмечает: «По мере того как моё доверие к этому [внутреннему] источнику знания росло, я начал понимать смысл поговорки „ответы приходят изнутри“, а также осознавать, что опыт роста заключается в признании того, что мы уже знали. Это ощущение присутствия внутренней мудрости было по-настоящему прекрасным».

Принятие нашей божественной природы

По мере углубления этих чувств и осознавания возникло видение того, что я не могу называть иначе как божественной природой. Чувства и переживания не просто происходят – мы активно творим их, а затем живём в них и почти всегда теряем себя в них, забывая, кто их творец. Это величественное осознание напугало меня в терапии, и мне кажется, что я подавил и до сих пор в значительной степени продолжаю подавлять бóльшую его часть, поскольку его следствия без преувеличения умопомрачительны. В тех редких случаях, когда я действительно смотрю им в лицо, я испытываю страх от осознания нашей невероятной силы и нашего одиночества в ней. [Walsh, 1976, 108]

Для меня «Бог» – это слово, указывающее на нашу непостижимую субъективность, на невообразимый потенциал, скрытый в каждом из нас, на устремления к большей истине и яркости жизни, нарастающие внутри нас, на наше сострадание трагедии условий человеческого существования, на нашу гордость за неуничтожимое, но постоянно подвергающееся нападкам достоинство нашего существа и за многое другое; на ощущение загадки, в которой мы живём всегда, если действительно осознанны, а также на преданность исследованию этой загадки, представляющей собой сущность человеческого бытия.

В другом контексте [Bugental, 1976, ch. 8] я уже говорил о том, что мы, человеческие существа, черпаем своё ощущение божественного из глубочайших интуитивных догадок о чём-то высшем, сокрытом в наших глубинах. Конечно, это видение родилось из моего собственного внутреннего поиска, но его также поддерживают открытия людей, с которыми я совершал путешествие к трансцендентным уровням результатов терапии / роста.

Идеализированный образ и наша божественная природа

Это наблюдение о глубокой близости человеческого и божественного следует отличать от идеализированного, но отчуждённого образа «я», о котором я несколько раз говорил на предыдущих страницах. Оба эти понятия связаны с позитивными возможностями человеческого существа, но одно из них освещает жизнь, а другое – отягощает её. Идеализированный образ оказывает разрушительное воздействие на жизнь и уничтожает удовлетворённость, поскольку сопоставляет всё реальное с недостижимым стандартом. С другой стороны, осознание нашего божественного потенциала освещает нашу повседневную жизнь, заключая её в аспект вечного, как любил говорить Маслоу [Maslow, 1971].

Человек, который учится жить из центра, который открыт поиску осознавания, который полностью осознанно принимает то, что открывается ему в этом процессе, и который всем своим существом сохраняет веру, находится в контакте с потенциалом, намного превосходящим то, что обычно нам доступно. Некоторые сообщения о кажущихся чудесными событиях (например, [Castaneda, 1974; Ram Dass, 1974]) с большой вероятностью основаны на актуализации этих возможностей.

Рассказ клиента

В завершающей части главы 6 приведён отрывок из рассказа клиента о его опыте терапии. В той части рассказа клиент описывал свой внутренний поиск и панику, которую он вызвал. Я ещё раз процитирую последние несколько предложений из того отрывка и добавлю к ним продолжение рассказа.

В данном случае я направился к дискомфорту, и он продолжал усиливаться, почти превратившись в панику. Пока я старался оставаться с ним и не убегать, перед моим сознанием начала ясно раскрываться его сущность. Мне стало очевидно, что я боюсь небытия. Я напрямую столкнулся с вопросом: «Если я отпущу ощущение себя как Джона Когсвелла, своё убеждение в том, что есть некое „я“, которое я называю собой, что останется?». Как только этот вопрос стал очевидным, у меня также возникло кристально ясное понимание того, что «Джон Когсвелл» и «я» были ментальными концепциями. Я также знал по прошлому опыту отпускания, что если останусь с этим и пройду через центр шторма – войду в него и пройду всё самое худшее, что в нём есть, то выйду в новом месте с усилившимся ощущением жизненной силы. Я много раз проходил такие циклы смерти и перерождения. Итак, опираясь на веру в то, что я буду рождён заново, я отпустил концепцию «я» и посмотрел в лицо возможности полной смерти, полного ничто. То, что случилось, стало самым глубоким на тот момент опытом всей моей жизни. Я осознал всё как чистый свет; всё – вообще всё – было чистым, сияющим, любящим светом – живой жизнью чистой любви. Тут же стало ясно, что это вездесущая живая Любовь была Богом и что всё, включая меня самого, было её частью. Был такой я, который существовал за пределами отдельной жизни концепций под названием «Джон Когсвелл». И этот я был живой Любовью, частью Бога. Более того, присутствовало непосредственное осознание того, что жизнь существует на разных уровнях вибраций. На уровне моей личной жизни вибрации были более медленными, однако над этим уровнем были всё более высокие уровни вибраций. В каком-то не до конца понятном мне смысле казалось, что каждый из этих уровней кристаллизуется в ту или иную форму или сущность. Во всём этом переживании было ощущение глубокого спокойствия и умиротворения. Когда я наконец открыл глаза, моё отношение к жизни полностью изменилось. Ощущение неловкости и отдельности исчезло. Я был не только собой – я был Джимом и всеми остальными. Слова «я» и «ты» больше не имели смысла. Не было никакого разделения. Никакой двойственности – лишь открытость. Кроме того, я осознал, что, живя этой большей жизнью, я ощущал знание жизней людей, которые были рядом со мной и которые на самом деле также были мной. Я мог напрямую жить их жизнью.

Таково видение более высокого потенциала человеческой жизни, сформулированное одним полностью психически здоровым, образованным и чрезвычайно ответственным человеком [Cogswell, 1977]. Уолш, чья цитата приводилась ранее, является признанным учёным. Они оба, я сам и другие люди видели проблески более высоких возможностей бытия. Не нужно ожидать, что все подобные проблески будут одинаковыми. Важно уважать их видение, эту мечту и позволить ей включить наши жизни в более широкое видение.

Невозможная мечта

Легко не заметить, что мечты о невозможном имеют конструктивный аспект, а также деструктивные стороны. Если мы отнесёмся к себе с ненавистью, карая и оскорбляя за то, что не достигли невозможного, реализуется деструктивный потенциал. Однако если мы используем ощущение высшей возможности, чтобы прикоснуться к тому, что является в жизни самым глубинным, и направить своё путешествие к тому, что ценно, то мечта обогащает, утешает и вдохновляет.

Счастье – самую неуловимую соблазнительницу – невозможно завоевать прямым преследованием. Счастье возникает тогда, когда мы ощущаем, что действительная жизнь ненамного меньше того, чего мы ожидаем. При конструктивном подходе невозможная мечта – это не ожидание, а направляющее нас видение. Таким образом, наше счастье не зависит от обретения этой мечты.

Удовлетворённость – сестру счастья – напрасно ищут в накоплении собственности и признании. Удовлетворённость обретается тогда, когда мы ощущаем, что наши усилия что-то меняют в нашей жизни в связи с нашей мечтой. Удовлетворённость также не требует исполнения мечты – она лишь призывает нас использовать собственные силы в движении к этому видению. Важно понимать, что это не призыв к достижению цели. Нашим видением может быть нирвана или сатори, а нашей мечтой – непривязанность.

Мечта о том, чтобы быть Богом, – это мечта о том, чтобы быть теми, кто мы есть на самом деле. Развенчание божественного («десакрализация», как это называет Маслоу [Maslow, 1967]) зашло слишком далеко. Возможно, человеческие существа не являются центром объективной вселенной, чем бы ни была эта вселенная. Однако человеческие существа должны наконец признать, что каждый из них является центром субъективной вселенной. Мы – Бог. Презирая и пытаясь использовать себя и не доверяя себе, мы ведём свой род к уничтожению. Мы – Бог, и, ценя себя, доверяя себе и постигая себя, мы, возможно, ещё сохраним тот потенциал, который сокрыт в каждом из нас.

Слово «Бог» не так часто встречается в текстах по психотерапии. Возможно, пора это изменить. Это слово не такое, каким мы понимали его в детстве, и мы используем его в другом мире. Мы не те существа, которыми себя представляли. Мы можем стать творцами будущего. Возможности открыты во всех направлениях.

Некоторые размышления о передних рубежах развития

Практика экзистенциально-гуманистической психотерапии показывает неизменно интригующий горизонт человеческих возможностей. Я сам чаще всего осознавал, как далеко этот опыт выходит за пределы тех описаний, которые мы предлагаем, а также насколько он невообразимо обширнее, чем наиболее распространённое предположение о человеческом роде, заложенное во всех социальных институтах, включая правительство, образование и религию. Мы создаём свои лилипутские институты и пытаемся втиснуть себя в их узкие рамки. Я постараюсь проиллюстрировать то, что имею в виду здесь, несколькими небольшими зарисовками тех областей, в которых, по моему убеждению, лежит человеческий потенциал, тех областей, которые в основном не принимаются господствующим взглядом на нашу природу.

Интерсубъективная коммуникация

Я убеждён, что мы постоянно, сами того не осознавая, используем так называемую телепатию. Два близких друг другу человека – возлюбленные, родитель и ребёнок, терапевт и клиент – часто принимают как должное то, что слова, которыми они обмениваются, – лишь небольшая часть их коммуникации. Даже незнакомцы, установив раппорт, часто общаются, выходя далеко за пределы очевидного смысла своих слов. Мы обычно объясняли подобную коммуникацию, используя такие слова, как «эмпатия», «минимальные сигналы», «общие ассоциации», и т. д., и, конечно, всё это работает и помогает обмениваться смыслами и чувствами. Однако мы также должны признать, что люди могут обмениваться идеями, образами и даже определёнными словами независимо от объективных средств коммуникации.