Текст книги "Пламя и Пыль"

Автор книги: Джеймс Алан Гарднер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

Иезекия мрачно кивнул... как будто для него было ясно, что значит «дурные руки». Лично для меня все было не так просто. Я намеревался как можно скорее доставить мельницу госпоже Ирин; но был уверен, что Уизл собирается отдать ее Упокоенным, Ясмин – Хранителям Рока, а Кирипао – либо Непредсказуемым, либо той Силе, которой он поклоняется. Придет время, и перед нами встанет очень сложный вопрос; но пока мы негласно сошлись на том, что не желаем отдавать мельницу ни Риви, ни умбралам, и этот вопрос мог еще потерпеть.

Мы направились к деревне, выставляя напоказ свои камни. Я с трудом различил часового, караулившего у дороги; он стоял под навесом из ветвей похожего на иву дерева, наблюдая за нами из тени. Поняв, что его заметили, умбрал тут же поднялся в воздух и низко, над самой землей, полетел в деревню, срезая путь над рекой. Поскольку мы передвигались пешком, то, перелезая через коряги и обходя те места, где река слишком сильно подмыла берег, нам пришлось добираться намного дольше; и к тому времени, когда мы вошли в деревню, вдоль дороги уже стояла внушительная делегация встречающих.

Множество глубоко ввалившихся глаз жадно впились в наши камни, как будто жители деревни уже выбирали, кто из них каким завладеет. Ясмин потянулась к мечу, однако демоны ничего не предпринимали. Они молча смотрели – тени среди теней – и их мрачные лица озарялись пурпурным светом камней.

Не говоря ни слова, мы прошли в самое сердце деревни, к круглой утоптанной площадке с небольшой ямой для костра в центре. На камнях, что огораживали яму, были высечены незнакомые руны. По-видимому, в них содержались мольбы к тому божеству, которого умбралы считали нужным задабривать.

Уизл подтолкнул локтем Ясмин, и она, взяв его подмышки, подняла вверх, как мать поднимает ребенка.

– Уважаемые демоны, – воззвал он. – Мы пришли, чтобы договориться об условиях сделки.

Ни один демон не проронил ни слова, но вся толпа разом зашелестела, как тополиная крона на сильном ветру. Мрачные лица расплылись в острозубых улыбках.

* * *

Топи Отриса не знают времени суток. Угрюмое небо вечно затянуто серыми тучами, в воздухе стоит предчувствие готовой вот-вот разразиться, но все не приходящей грозы. Мудрые утверждают, что красноватый свет, озаряющий Карцери, идет от самой земли; но в зловонных умбральских трясинах он сочится от болот к небу, отражаясь вниз и создавая гнетущее освещение, холод которого пронизывает до самых костей.

Уизл сказал нам, что для заключения сделки потребуется ровно три дня – ни больше, ни меньше. Оставалось лишь гадать, что означает слово «день» в таком месте, где нет ни света, ни тьмы, однако Кирипао объяснил мне, что умбралы измеряют время отрезками по двадцать четыре часа, как делают многие в мультивселенной, – это загадка, которая ставит в тупик даже тех, кто намного ученей меня.

Как и было обещано, демоны обеспечили нас всем необходимым еще до того, как Уизл и Кирипао начали переговоры с местным старейшиной. Пища умбралов состояла из всякой болотной травы и жуков, которых никто не хотел есть до тех пор, пока я не убедил всех, что у насекомых приятный, пикантный вкус, – что-то между вкусом кузнечика и земляного червя, хотя привкус червей был, скорее всего, из-за частичек земли, что оставалась на панцирях. (Вы не замечали, что сколько ни мой жука, нам нем всегда остается песок? Он застревает в трещинах его хитинового покрова. Впрочем, мои знакомые дварфы считают, что в этом-то и есть самый смак.)

Вода, предложенная демонами, была с маслянистым привкусом, хотя добывали ее из колодца, а не из реки. О водах реки Стикс ходят легенды – будто одна ее капля, коснувшись языка или кожи, может лишить тебя памяти, превратив в неразумное дитя, – поэтому я волновался, что какая-то часть этой воды могла просочиться в колодец. Однако, заставив себя сделать глоток, ничего плохого я не почувствовал... и потому использовал все до капли, чтобы отмыться от опостылевшей пыли, которая до сих меня покрывала. Остальные сделали то же самое, а Ясмин даже рискнула для проверки произнести слабое заклинание. Через секунду ее захлестнул приступ кашля, и она принялась яростно стучать себя в грудь.

– Что с тобой? – спросил я, обняв ее.

– Легкие... Мои легкие! – проговорила она, тяжело дыша.

Пока она приходила в себя, я поддерживал ее, размышляя, сколько же пыли мы успели вдохнуть во время сражения с Фоксом. Сколько ее остается в носу, бронхах и легких? Кто его знает. Но, судя по всему, еще долгое, долгое время никто из нас не отважится на заклинание.

* * *

Нас разместили в одной единственной хижине площадью три на три шага... не многовато для пяти персон человеческого роста и одного гнома. С другой стороны, мы и не думали спать все в одно время; хотя демоны и вели себя мирно, мы договорились установить постоянную стражу.

Чтобы враг не мог переловить нас поодиночке, было решено ходить парами. Уизл и Кирипао, как самые сведущие в умбралах, должны были вести торговые переговоры. Мириам предложила составить компанию Иезекии, оставив меня вместе с Ясмин, что вызвало у нас обоих неловкость, однако мы не стали оспаривать подобный расклад.

Все свободные от переговоров взяли задачу выяснить, есть ли в этой деревне портал; и если есть, то где, куда ведет, и что за ключ его открывает. Поэтому мы с Ясмин стали повсюду гулять, высматривая, не мерцают ли где врата. Но скоро я обнаружил, что мое внимание отвлекает нечто, чего я совсем не ожидал здесь увидеть – это были предметы умбральского искусства. Из материальной тьмы были сделаны не только хижины; глаз везде натыкался на громоздкие черные изваяния, вылепленные из чистой тени. В некоторых из них можно было узнать знакомые очертания: например, дико хохочущего толстяка, или женщину, придавленную валуном, но остальные имели чрезвычайно чуждые формы. Что я должен был думать о дырявой глыбе, напоминающей человеческую кость, или нечто похожем на большой наголовник от топора, насаженный на оплавленный конус?

Пока я рассматривал последнее творение, позади меня возник один из умбралов.

– Нравитссса изваяние? – прошелестел он.

– Это что, должен быть томагавк? – спросил я.

– Это абссстракция, – ответил умбрал таким тоном, словно я его чем-то обидел. – Таков замысссел.

– Какой еще замысел?

– Да ладно тебе, Бритлин, – сказала Ясмин. – Эта скульптура показывает шаткость нашего бытия... то, как фанатично мы цепляемся за свои привычные устои, глубоко в душе сомневаясь, что делаем правильный выбор.

– Да-ссс, да-ссс! – засвистел умбрал. – Сссовершенно так. – Он скользнул к Ясмин. – Ты художник?

– Нет, я просто знаю то, что мне нравится. – Она подошла, чтобы коснуться топорообразного изваяния, но ее пальцы прошли сквозь него. Похоже, материал-тень был бесплотен. – Это все ты сделал?

– Сссделал, да-с, – закивал умбрал. – Ссскромными усссилиями.

– Очень здорово, – похвалила Ясмин. – Хорошо чувствуется движение и форма.

– Какое там движение, – буркнул я. – Это же статуя. Как поставили, так и стоит, верно? – Повысив голос, я спросил демона: – Ты никогда не думал сделать скульптуру, которая была бы хоть на что-то похожа? Может тебе стоит найти хорошенькую умбралиху? Ничто так не развивает точность и внимание к мелочам, как работа с натурой...

Большего я сказать не успел. Демон закрыл уши руками и, громко завизжав, убежал в болота.

Ясмин тронула меня за плечо.

– Не думаю, что они готовы принять столь передовые понятия об искусстве.

– Дикари, – проворчал я. – Не понимаю, на что здесь можно смотреть...

Еще несколько минут я шел, пиная камешки, посмевшие оказаться на моем пути.

* * *

Наша прогулка по деревне и ближайшим окрестностям заняла несколько часов, после чего я постановил, что наступила ночь. Разумеется, в однообразно сером небе Карцери не произошло ровным счетом никаких изменений; но усталость от испытаний, выпавших на этот день, дала о себе знать. Ясмин согласилась, что в Сигиле уже, должно быть, темно; затем она взяла меня за руку, и мы спокойно вернулись в хижину.

Когда мы пришли, Мириам объявила, что отыскала портал. Он находился в скульптуре в форме треснувшего арбуза, трещина которого была достаточно велика, чтобы в нее мог протиснуться изнуренный голодом умбрал. Она-то как раз и служила вратами, оставалось лишь проверить, сможет ли туда пролезть человек. Однако, сделать это быстро и без лишнего шума было практически невозможно.

Увы, «быстро и без лишнего шума» было именно тем, что нам нужно. Спустя несколько часов переговоров, Уизл и Кирипао уяснили одно: умбралы обманут нас, едва закончится сделка. Как только они выложат нужную сумму, все пришельцы изменят свой статус с «торговцев с товаром для продажи» на «жертв с золотом для поживы». Разумеется, демоны об этом не говорили, но косвенные признаки растущей враждебности были слишком уж очевидны. И гном, и эльф настаивали, что к тому времени, когда завершится торговля, нам следует иметь готовый путь отступления.

Всю ночь мне плохо спалось, и я был благодарен Иезекии, когда он разбудил меня сменить его на страже.

* * *

Когда я вышел из хижины, Ясмин уже стояла там, в окружении мрачных теней. Небо было по-прежнему удручающе хмурым, оно нимало не изменилось с того момента, когда мы попали на Отрис, но над деревней повисла глубокая тишина, как будто на самом деле опустилась ночь. Умбралы, прежде шатавшиеся по улицам и жадно следившие за нами из-за дверей лачуг, исчезли. Возможно, отправились спать... если только теням известен сон.

– Как тихо, – прошептала Ясмин.

Я молча кивнул.

Спустя некоторое время она сказала:

– Иногда мне представляется Сигил, совсем пустой. В городе не осталось никого: ни людей, ни собак, ни крыс – исчезли все, кроме меня. Только я и совершенная тишина.

– Мечта Хранителей Рока, – произнес я. – Сумерки и конец мира.

– Не конец, – поправила она. – Завершение мира. Ты когда-нибудь был в таверне, когда начинает петь по-настоящему талантливый бард? Сначала все продолжают болтать, стучать кружками, шуметь... но как только до них доносится голос барда, они затихают один за другим. По толпе пробегает шепот, и вот, наконец, ты слышишь одно лишь пение. Никто не вздохнет и не шелохнется, все боятся пропустить хотя бы ноту.

– Вот что означает для меня Энтропия, Бритлин. Прекрасная песнь Времени. Я мечтаю о дне, когда люди прекратят свою пустую болтовню и услышат, наконец, музыку.

– Красивая метафора, – сказал я, – но в реальной жизни люди не могут просто замереть и прислушаться к Гармонии Сфер. В реальной жизни люди умирают, и часто болезненно и напрасно. Какая же в этом музыка?

– Ты слишком недальновиден, – ответила Ясмин. – Смерть – всего лишь переходный период, это как взросление. Он может быть легким или тяжелым, но это еще не конец. Со смертью твоя душа уходит на другой план, Верхний или Нижний, смотря к чему лежит твое сердце. А когда завершается послежизнь, ты идешь дальше и сливаешься с мультивселенной. Мы все будем присутствовать при последней песне. Мы будем частью последней песни.

Я пожал плечами.

– Извини, конечно, но я хотел бы максимально отсрочить свое участие в этом хоре.

– Я Служительница Энтропии, а не дура. В ближайшем будущем я умирать не намерена, ведь есть еще миллион вещей, которые нужно сделать... и миллион других, которые хочется сделать.

– И, несмотря на это, ты помогаешь Энтропии.

Она покачала головой.

– Энтропии не нужна помощь, как не нужна она звездам для того, чтобы светить. Энтропия всегда за работой, и любой ее шаг меня абсолютно устраивает. Меня раздражает, когда кто-то пытается замедлить или ускорить естественный ход вещей. Стараться подстегнуть Энтропию так же плохо, как и пытаться ее остановить: и то, и другое – наглое вмешательство... в песню великого барда. Мудрость в том, чтобы, занимаясь своим делом, попытаться услышать эту музыку.

Ее глаза устремились куда-то вдаль; но неожиданно она рассмеялась.

– О боги, какая я напыщенная.

– Скажем мягче – глубокомысленная.

– Никогда в жизни я не бывала глубокомысленной. Я была... – Ее голос сорвался. – Да кем только я не была, но только не глубокомысленной.

– Расскажи мне, кем ты была.

Она закусила губу.

– Лучше тебе не знать, а мне лучше не вспоминать. До того, как я стала Служительницей, моя жизнь была непростой. Слишком горькой и одинокой.

– Без семьи, без друзей?

– Без друзей и в плохой семье. Моя мать умерла. Мой старший брат – он тоже умер, но не так скоро. – Она сделала глубокий вдох и медленно выдохнула. – Давай поговорим о чем-нибудь другом.

Я внимательно посмотрел на нее. Может быть, я делаю слишком поспешные выводы, проводя параллели между историями моей матери и другой женщины, но ее тон, когда она заговорила о своем брате, был таким... неприятным. Этот мир полон неприятных и отвратительных вещей. Что ни говори, а при всем моем ворчании, я слишком избалован жизнью.

Я взял Ясмин за руку.

– Хорошо. Давай поговорим о чем-нибудь другом.

На ее лице мелькнула тень улыбки.

– Например?

– Давай обманем это место. Скажем, этот клочок земли – вовсе не Карцери, а совсем другой план. Какой бы ты хотела?

– План Пыли, – ответила она тут же.

– Пыли? – фыркнул я. – Извини, но я был там несколько часов назад, и он меня совершенно не впечатлил.

– То был Стеклянный Паук, а не настоящий План Пыли, – сказала она. – Я посещала этот план несколько лет назад, когда только начала жизнь Служительницы. Он был таким спокойным. Таким тихим и исцеляющим.

– Но там же нет воздуха!

– Нас научили заклинаниям, чтобы обходиться без него.

– Но сейчас ты не можешь ими воспользоваться, – напомнил я.

– Да? – Ясмин положила руку мне на плечо. – Представь, что мы на Плане Пыли, – сказала она тихо. – Ни умбралов. Ни болот. Ни звука, ни запахов...

– Ни воздуха.

– Тсс, – она приложила палец к моим губам. – Мы на Плане Пыли, и я накрыла нас заклинаниями, внутри которых мы в полной безопасности. В полном уединении. Никого на миллионы миль вокруг, только ты... и я...

Следующий час с лишним мы были не очень бдительными часовыми.

* * *

В самом начале второго «дня» на Отрисе нашу деревню посетил один из перевозчиков Стикса. Мы с Ясмин в это время сидели на островке мха, наблюдая, как скульптор умбрал вылепляет из тени нечто похожее на носорога без головы. Этот процесс ничем не отличался от обычной лепки из глины: тут замесить, там придать форму, здесь шлепнуть и придавить; однако, попытавшись коснуться комка темноты, я обнаружил, что он абсолютно бесплотен. Возможно, материал-тень существовал на некоем сдвиге нашего плана бытия, и обращаться с ним могли только умбралы... а может все это чушь, поскольку я не мог придумать разумного объяснения.

Ясмин, конечно, не волновало, «как» создается скульптура из тени. Она то и дело ахала в изумлении, когда рука демона отщипывала кусок темноты или сглаживала неровность на левой ляжке носорога. Несомненно, моя возлюбленная была бы рада мне объяснить, что эта фигура символизирует Дух Иронии, Космическую Насмешку или что-нибудь в этом роде; но я не желал спрашивать. Более того, я даже обрадовался, когда вдоль берега, истерически бормоча, пронеслась группа умбралов – это дало мне повод откланяться. Вскочив на ноги, я побежал к реке, Ясмин поспешила за мной.

Когда перед нами открылся вид Стикса, лодка как раз приставала к берегу. Чуть в отдалении, ритмично пощелкивая зубами, толпились умбралы. Подобным образом они, похоже, выражали дружеское приветствие; демоны продолжали стучать зубами все время, пока перевозчик привязывал лодку к пеньку и взбирался на берег. Ясмин схватила меня за руку и прошептала:

– Кажется, нам пора убираться.

Я все еще колебался. Честно сказать, при взгляде на скелетоподобного перевозчика меня знобило почище, чем во время пробежки в туалет в январе; однако этот тип пока не показывал явной враждебности. Умбралы, похоже, были рады его прибытию... что до меня, то я никогда не встречал подобного существа. Вдруг он разрешит мне пожать свою костлявую руку? Или даже позаимствовать пару кусочков кожи? Хотя нет, сейчас я не рискнул бы его об этом просить. Но и бежать я тоже не собирался. Я просто смотрел, как его безжизненный взгляд пренебрежительно скользнул по нам, будто мы с Ясмин не заслуживали внимания.

Шагнув в кольцо демонов, лодочник поклонился в направлении деревенского костра, затем еще раз в сторону Стикса. Умбралы склонились в ответ, причем, как я заметил, намного ниже – словно крестьяне, гнущие спину перед своим господином. Лодочник принял их приветствие небрежным взмахом руки и громко прочистил горло, словно ему не приходилось разговаривать в течение долгих недель. Когда он, наконец, прокашлялся и открыл рот, голос его зазвучал, как скрежет наждака.

– Приветствую, – сухо произнес он. – Я принес свет в унылый сумрак ваших лачуг... ибо испытываю потребность в художнике.

Ясмин еще сильнее сжала мне руку. Надо бы сказать ей, что у нее слишком длинные ногти.

* * *

Спустя пять минут, лодку вытащили на берег, чтобы ее могли осмотреть демоны, считавшие себя художниками. Ее правый борт покрывали те же рисунки, что мы видели раньше на другой лодке: лица представителей разных народов, омраченные глубокой печалью. Они не выглядели заплаканными, не было даже намека на слезы. Напротив, на них лежало выражение давнего, беспрестанного горя, слишком гнетущего, чтобы вылиться в слезы. Нельзя было не признать мастерство неизвестного художника – каждое лицо, изображенное в мягких коричневатых тонах, было с пугающей точностью прорисовано до мельчайших деталей.

В отличие от расписанного правого борта, левый был девственно чист и демонстрировал голое, ошкуренное дерево. Я провел рукой по поверхности – гладкие доски казались недавно выструганными. Перевозчик шагнул в мою сторону.

– Как видите, она только что отремонтирована, – произнес он своим дребезжащим голосом. – Моя лодка пострадала в ходе... финансовых разногласий с одними из пассажиров.

Я сочувствующе хмыкнул.

– Иногда клиентов трудно удовлетворить.

– Воистину. И порой они дурно держатся. – Он улыбнулся. Вид его грязно-желтых зубов навел меня на неприятные мысли. – Однако, теперь, когда моя лодка обновлена, – продолжил лодочник, – я желаю восстановить ее прежний... декор. – Он вновь обратился к толпе умбралов: – Слава о вашем мастерстве разлетелась по всей реке. Я буду рад уплатить справедливое вознаграждение любому, кто сможет скопировать изображения с правого борта лодки на левый.

Собрание разразилось громким шелестом. Каждое перепончатое крыло затрепетало мелкой дрожью.

– Ссскопировать? – зашептались голоса. – Ссскопировать?

– Да, – ответил лодочник. – Эти лица – мой отличительный знак. Мне нужно, чтобы они присутствовали по обе стороны лодки, дабы меня легко узнавали мои.. клиенты.

– Ссскопировать? – продолжался шепот. – Ссскопировать лицсса...

– Уверен, это не сложный заказ, – сказал лодочник. – Я захватил нужные краски и даже пару кистей.

– Не лицсса, – сказал стоявший рядом умбрал. – Может быть, изящная мандала в звездном орнаменте?

– Да-сс, – поддержал другой, – или Коссмичесское Яйцссо в венке из ссстилизованных змей?

– Косссы, – взвился третий, – я вижу сссногссшибательный орнамент из персссикового цвета коссс на фоне розовато-лиловых колессс в окружении месссяцссев и дельфинов.

– Каких еще дельфинов? – вздрогнул лодочник.

– Алых дельфинов. Таких пухленьких и ссс молниями иссс хвоссстов.

Лодочник издал сдавленный стон.

– Не надо мне алых дельфинов, ни простых, ни с молнией в заднице...

– Это же сссимвол, – поспешно добавил умбрал. – Дельфины сссимволизируют реку Сстикссс.

– В Стиксе нет никаких дельфинов! – рявкнул лодочник. – Там есть одни гидролоты, которые нарежут филе из ваших идиотских дельфинов только ради забавы – чтобы послушать, как они пищат.

Один из умбралов склонил голову набок.

– А гидролоты ссс молниями сссмотрятссса лучше?

– Гидролот не будет смотреться лучше, даже если надеть мешок на башку не только ему, но и себе. Но мне не нужны гидролоты, мне не нужны стилизованные змеи, мне не нужны изящные мандалы. Все, что мне надо, это точная копия того, что нарисовано у меня на борту, понятно? Это вы сможете?

Умбралы зашумели в возмущенном негодовании и бросились прочь, топоча громче, чем можно было ожидать от теней.

Ясмин шагнула вперед и тронула перевозчика за плечо.

– Сир, – сказала она под топот убегающих демонов, – вам не нужен художник; вам нужен простой шабашник. Позвольте представить, самый непритязательный шабашник в мультивселенной...

Я изо всех сил постарался выглядеть скромным.

* * *

В течение следующей пары минут я успел узнать несколько вещей: что скелетоподобные перевозчики, плавающие по Стиксу, называют себя марренолотами; что марренолоты – единственные существа, которые знают секрет хождения по его черным водам; и что наш марренолот – надменный пень по имени Гару, который не признает, как ему повезло найти в Карцери такую деревню, где есть художник, который, во-первых, согласился принять заказ, а во-вторых, не заломил за это непомерную цену.

– В этом нет ни доли везения, – настаивал Гару. – Я лишь сосредоточился на потребности в подходящем художнике, и Стикс сам принес меня сюда. Ты мог быть где угодно на Нижних Планах, но река все равно привела бы меня к тебе... или к кому-то еще, кто столь же искусен и возможно не так запылен этой вонючей дрянью.

Я намеревался в ответ съязвить, но сдержал вертевшиеся на языке слова и вместо этого спросил:

– Ты действительно чувствуешь от меня запах пыли?

– Определенно, – ответил Гару. – И позволь мне заметить: за свою жизнь я дышал зловонием гниющих трупов, испарениями бальзамирующих препаратов, благоуханием тысячи видов речных загрязнений... Но никогда прежде я не чувствовал такого отвратительного аромата, как тот, что исходит от пыли в твоей одежде. – Он склонился ко мне, едва не уткнув зияющую на месте носа дыру в мою куртку, и шумно втянул воздух. – О, да, – выдохнул он с наслаждением, – совершенно невыносимая мерзость.

Ясмин напряглась и медленно выпустила воздух сквозь сжатые зубы.

– Ты тоже Сенсат, не так ли, Гару?

– Могу со всей ответственностью заявить, что принадлежу к Обществу Чувств. Тебя что-то в этом смущает?

– Нет-нет, – ответила она обреченно. – Бритлин, разве ты не должен обменяться с ним тайным рукопожатием или типа того?

– Рукопожатием? – фыркнул я. – Официальное приветствие Сенсатов намного более осязательно, чем обычное рукопожатие.

– Воистину, – подтвердил Гару. – Оно требует сто и двадцать семь тщательно подготовленных реквизитов, занимает полтора дня и может быть выполнено лишь при содействии опытного хирурга.

– Я проделывал его дважды, – сказал я Ясмин. – Помнишь тот шрам, который я показывал тебе ночью? Это все поганая утка – влезла совершенно не вовремя.

– У тебя тоже? – удивился Гару с чем-то похожим на симпатию в голосе. – С некоторых пор я считаю своим долгом таранить лодкой всех уток, что попадаются у меня на пути. Конечно, все мы, марренолоты, любим таранить уток – это наша маленькая традиция; но для меня она имеет свое значение.

– Да? Тогда сбей как-нибудь одну за меня, – попросил я.

Если и существует на свете дружба между человеком и созданием зла, то что-то такое начало зарождаться между мной и Гару. * * *

Мы заключили простую сделку: я расписываю Гару лодку, а он увозит нас из деревни, прежде чем умбралы получат шанс нас убить. Стикс течет через все Нижние Планы и предлагает доступ ко всем мыслимым видам ада, но притом его путь лежит мимо большого числа порталов, и Гару обещал доставить нас к таким, что ведут в относительно безопасное место. Увы, прямого пути в Сигил Гару не знал, но мог показать порталы в так называемые привратные города – аванпосты и перевалочные пункты на границе Нижних Планов и нейтральных Внешних Земель. Из рассказов отца я знал, что привратные города Нижних Планов – места недобрые, которые живут по своим законам под сенью зла соседних земель... но поскольку они еще как-то держатся нейтралитета, в любом из них будет безопасней, чем там, где мы сейчас находились. Оказавшись в привратном городе, мы сможем связаться с местными отделениями наших фракций и получить помощь. После чего о дальнейшем можно будет не волноваться.

Я взял кисть и стал набрасывать скорбные лица, которые мне предстояло скопировать. Их было шестнадцать – работа на день; к тому времени, когда умбралы уберутся в свои хижины на ночь, я уже закончу. Гару заверил, что сможет бесшумно вывезти нас из города, пока демоны будут спать.

– Можем ли мы доверять ему? – шепотом спросила Ясмин, когда я начал писать лицо убитого горем высшего эльфа.

– В том-то и весь вопрос, правда? – проворчал я. – Ему нет смысла нас предавать, и, похоже, что мы нашли с ним общий язык; но он все же может решить поразвлечься, вляпав всех нас в какое-нибудь дерьмо. Хотя, учитывая, что Гару тоже Сенсат... я думаю, моя работа его впечатлит.

– Может тебе стоит оставить одно лицо незаконченным до тех пор, пока он не доставит нас в безопасное место?

– А что, неплохая идея, – согласился я. – Это вынудит его выполнить свою часть сделки.

Ясмин посмотрела, как я сделал пару мазков кистью, и вдруг спросила:

– А в какой город нам лучше всего отправиться?

– Не знаю. Ты бывала в привратных городах?

– Нет. – Она пожала плечами. – Разве что там бывал кто-то из остальных.

– Так, может, узнаешь у них? – предложил я. – Со мной ничего не случится.

Какое-то время она смотрела на меня, прикидывая, не опасно ли оставлять меня одного.

– Ну, хорошо, – промолвила она, наконец. – Я все равно не собиралась смотреть на твою работу. Слишком гнетущее зрелище.

– Это потому что лица настолько печальны? Или потому что это всего лишь работа шабашника?

Она не ответила. Я посмотрел, как она уходит.

* * *

Время шло. Гару наблюдал за мной до тех пор, пока я не закончил эльфа, а после ушел в деревню. Я счел это знаком доверия; он признал, что у меня достаточно мастерства для выполнения его заказа, и теперь я мог работать один, без надзора. Умбралы оставлять меня не спешили – я чувствовал, как они наблюдают за мной из темных уголков под деревьями, и слышал свистящий шепот из незнакомых слов – однако со временем они тоже пропали, исчезнув по каким-то непонятным делам.

Я остался наедине со скорбными лицами.

Тот, кто рисовал оригиналы, проделал хорошую работу. Техника была довольно простой, но все страдания отражались очень достоверно. Я сразу понял, что лица писались с натуры, но не хотел об этом задумываться. Шестнадцать несчастных, согнанных вместе, чтобы позировать неизвестному мастеру... невыносимо было даже думать об этом.

Но я не мог совсем не думать о своей работе. Прежний художник Гару использовал старый трюк с глазами, устремив их взгляд за плоскость портрета так, что казалось, будто они смотрят на меня, где бы я ни находился; было нелегко выносить их прискорбный, испытующий взгляд такое долгое время. Печальные, безумные глаза. Все смотрят и смотрят.

Среди этих лиц было одно человеческое: светловолосый, бородатый мужчина, совсем не похожий на моего темноволосого, всегда гладко выбритого отца... Но чем дольше смотрело на меня это лицо, тем больше мне казалось, что это Найлз Кэвендиш – не погибший, не пропавший на долгие пятнадцать лет, а живущий в огромной печали где-то здесь, на Нижних Планах. Снова и снова я ловил себя на том, что смотрю на это лицо вместо того, чтобы заниматься делом. Это был не мой отец, даже близко, и он не мог стать таким с тех пор, как я видел его в последний раз. И все же, работая над другими лицами, я то и дело ловил его взгляд краем глаза и вздыхал. Мой отец. Папа.

– Магия, – пробормотал я. – Проклятая магия. – Она могла быть в этом самом рисунке, в лодке и даже в воздухе. Планы берут тебя за душу и играют ей, пытаясь заставить плясать под свою дудку. Карцери хочет сковать меня при помощи зреющего отчаяния, и почему бы для этого не использовать видения Найлза Кэвендиша? Человек на рисунке был не похож на отца... не похож, как и я сам.

Да, это так. Я не такой как отец. Он был героем. А я могу лишь подражать и срисовывать; обычный шабашник, как сказала Ясмин. Давно ли она стала так ко мне относиться? Ей известно, что я сын Найлза Кэвендиша, мы говорили об этом той ночью после... после того, как закончили игнорировать обязанности часовых. Наверное, отец и был той причиной, по которой она обратила на меня внимание. Наверное, она думала, что я такой же как он, герой-спаситель с мечом; но теперь, когда ей открылась вся правда, как мне вынести саму мысль о нем... Уйдет ли она, разочаровавшись во мне, в поисках настоящего мужчины, настоящей жизни и по-настоящему эмоциональных полотен?..

– Опять рисуешь? – пробубнил кто-то над моим плечом. – Похоже, ты человек увлеченный – используешь каждый шанс для работы. Дядюшка Тоби говорит, художники, они все такие.

Я оглянулся и увидел, что надо мной навис Иезекия. Отчего-то он уже не казался глупым и надоедливым Простаком; он даже был как нельзя кстати.

– Да плевал я на всех художников, – сказал я. – Плевал я на все, кроме этого поганого места, которое играет шутки с моим разумом. Ну-ка сядь на этот пенек и не дай мне сойти с ума.

– Это как?

– Поделись со мной мудростью. Открой истину. Поведай секреты бытия. Или, на худой конец, расскажи о своем родном городе, о девчонках, которые там остались. О своем треклятом дядюшке Тоби.

Что он и сделал.

* * *

Как и в любом родном городе, в Темплфорде – месте, где родился Иезекия, – были самые росистые рассветы, самые неторопливые лошади и самый острый сыр в мультивселенной. У брадобрея не хватало пальца на руке, и он знал больше шуток, чем кто-либо раньше, а портной устраивал «последнюю распродажу» как минимум каждый год. Было две кузницы: одна хорошая, другая не очень, но вторая имела больше богатых клиентов, потому что в первой постоянно толпились простолюдины. Разумеется, никто не запирал двери на ночь. Разумеется, зимой все катались на коньках по замерзшей протоке. Разумеется, был старый дом, где считалось, водятся привидения; и молодая женщина, продающая свои ночи за серебро; и мясник, которого подозревали, что в свинину он добавляет кошатину.

Рожденный и выросший в Сигиле, я знал все о родине Иезекии. Я никогда там не был... возможно, там не бывал никто, даже сам Иезекия. Ведь в настоящих городах пьяницы бывают или грустными, или буйными, но никогда – забавными; а жизнь соседской девчонки гораздо сложнее, чем кажется, и она вовсе не считает своим долгом во всем тебе досаждать. В настоящей жизни браки не становятся ни бесконечно счастливыми, ни абсолютно несчастными; а дети не бывают ни ангелочками, ни дьяволятами, как уверяют рассказы. Но ведь все мы родом не из настоящих городов, а из тех родных сердцу мест, где все вокруг – отдельные «личности», и где наши истории, добрые или плохие, окрашены в нехитрые, яркие цвета.