Текст книги "Инструкция на конец света (ЛП)"

Автор книги: Джейми Каейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

будто птица, запертая в слишком тесной клетке.

Так будет лучше, я знаю. Так будет проще всего, и я сразу же облегчённо

вздыхаю, когда он исчезает вниз по дороге. Но одновременно меня

мучает чувство, что только что случилось непоправимое.

Изабель

Ночью, когда огонь перекинулся через Юбу, мы узнали о случившемся

уже спустя какое-то время. Мы не думали, что огонь может пересечь

реку, и не думали, что направление ветра может поменяться за одну

ночь, и искры устремятся к нам, а не в другую сторону.

Вольф

Звуки сирен и вертолётов, подлетевших слишком близко к деревне, будят

меня на рассвете. Следующее, что я замечаю – это голоса мужчин,

выкрикивающих команды. В моё полусонное сознание проникает слово

«Эвакуация», и, открыв глаза, я смотрю на часы на тумбочке, но вместо

них теперь только чёрный экран. Я пытаюсь включить лампу, но света

нет. Должно быть, электричества нет совсем.

«Огонь», – осенило меня.

Запах горящего леса теперь особенно усилился.

Я думаю о Николь и её сестре, у них нет машины, нет взрослых рядом, а

сейчас, похоже, нет и электричества. Кто скажет им, что надо

эвакуироваться? Я сажусь так быстро, что у меня кружится голова, и,

оглядываясь, вижу, что мои сожители, Кива и Паули, начали просыпаться

чуть позже, чем я. Отсыпаются, наверно, после вечеринки.

– Парни, – кричу я. – Просыпайтесь!

Кива зевает и переворачивается. Паули что-то бормочет и

приподнимается на одном локте.

– Что происходит?

– Я думаю, надо эвакуироваться, пожар.

– Вот чёрт, – говорит он и выдёргивает себя из постели.

Кровать Кивы стоит рядом, Паули берётся за одеяло и стягивает его со

спящего тела.

– Вставай, чувак. Шевели булками! Мы должны убираться отсюда.

Николь

Мне снится, что кто-то стучит в дверь дома, а потом я просыпаюсь и

понимаю, что это не сон. До меня доносятся другие звуки издалека – мне

кажется, что это стрёкот вертолётов, летающих поблизости, – и едкий

запах лесного пожара, будто бы огонь полыхает прямо за окном моей

спальни.

Я выпрыгиваю из кровати, чтобы узнать, в чём дело. На дороге стоит

минивен Паули, рядом я вижу Киву, который смотрит снизу вверх на

дом. Уже почти рассвет, и затуманенный мозг не может осознать, зачем

ему быть тут. Но вдруг меня пронизывает страх.

– Открывайте! – кричит тот, кто стучит в дверь. – Николь! Иззи! Это

Вольф! Надо эвакуироваться!

Мне кажется, что огню не пересечь реку. Прямо сейчас нам ничего не

угрожает. Я знаю, что эвакуация – это всего лишь мера

предосторожности, и ещё, что я не могу заставить Иззи сесть в один

фургон с Кивой. Ни за что на свете.

Поэтому я засовываю руку под кровать, хватаю винтовку и иду в комнату

Иззи. Она уже проснулась, но ещё не встала с постели.

– Что происходит? – спрашивает она.

– Ребята из Садханы стоят у нашего дома. Говорят, что надо

эвакуироваться. Пожар.

– Кива? – спрашивает она.

Я смотрю на нее и киваю.

– Я скажу им, чтобы они ушли. Мы сможем позаботиться о себе.

– Нет! – говорит она. – Не иди туда. Пожалуйста. Давайте просто

останемся здесь и дождёмся, когда они уйдут.

Я пытаюсь придумать самый безопасный план действий, но я не могу.

Папа всегда готовился к одному при пожаре: сесть всем в хорошо

укомплектованный фургон и уехать. Но здесь нет ни его, ни фургона. И я

продолжаю думать: огню не пересечь реку. Это просто невозможно.

Я смотрю сквозь занавески в комнате Иззи, стараясь остаться

незамеченной. Не открывать дверь, когда в неё стучат – это, безусловно,

один из самых простых вариантов. У нас есть пожарная лестница возле

её окна, если по какой-то причине они решили... Я не знаю... выломать

дверь? Я не могу представить, как Вольф делает это, но если он думает,

что мы спим, когда надо спасаться, я не знаю, на что он способен.

Он перестаёт стучать в дверь и идёт к той части дома, где мы сейчас

находимся. Он глядит вверх, но я отхожу от окна, чтобы он меня не

заметил. Затем он начинает кричать нам.

– Николь! Иззи! Вставайте!

Я слышу, что он, должно быть, бросил маленький камень в стену дома

возле окна. Потом ещё один. Затем третий разбивает старинное стекло и

приземляется у моих ног.

Иззи смотрит на меня широко раскрытыми глазами, в них ни намёка на

обычную иронию. Она сидит на кровати, притянув колени к груди,

похожая на маленькую девочку.

Вольф и кто-то еще – Паули, кажется, – всё ещё зовут нас снаружи. Затем

они спорят о чём-то, Паули хочет уйти, а Вольф настаивает, чтобы они

нас нашли. Паули замечает, что мы, возможно, уже ушли, и Вольф

замолкает.

Через некоторое время я слышу, как кто-то ломится в заднюю дверь, а

затем выбивает её. Я безумно рада, что одной из первых вещей, которые

сделал папа после переезда, стали дополнительные замки на обеих

дверях. Потом он напоминал нам использовать их каждый раз, когда мы

закрываем двери. И я следую его совету. Но через минуту-две я слышу,

как разбивается стекло, и сердце уходит в пятки, когда Иззи, всё ещё

сидя на кровати, всхлипывает. Я думаю об окне подсобного помещения,

о том, насколько оно близко к перилам, насколько легко было бы сломать

стекло, разблокировать его и вылезти.

В это мгновение я понимаю, что сейчас делает Вольф, и каждая моя

клеточка чувствует, как в неё вторгаются.

– Николь, не позволяй им войти сюда!

Я смотрю на Иззи, и её лицо так же бледное, как и в тот день, когда она

вернулась домой от Кивы. Она – испуганный ребенок, зависящий от

меня, потому что лишь я могу её защитить.

Я знаю, что винтовка заряжена, и я поднимаю её, чтобы пуля спустилась

по стволу.

– Не волнуйся, – говорю я. – Не позволю.

И я спускаюсь по лестнице.

– Не входи! – кричу я, приближаясь к нижним ступеням, и просто чтобы

убедиться, что они знают, что я не шучу, я делаю предупредительный

выстрел в стену рядом с лестницей.

От звука выстрела из винтовки в маленьком пространстве меня

оглушило, а отдача вдавила приклад мне в плечо, но я едва чувствую это,

наблюдая, как облако пыли из балки и гипсовой стены осыпается с

большого отверстия, которое я только что проделала. Я слышу, как

Вольф ругается где-то внутри дома, а кто-то кричит ему снаружи.

Я прислоняюсь к стене на лестничной клетке, не имея возможности

встретиться с ним, если он всё ещё внизу. У меня дрожат руки, потому

что впервые я стреляла из оружия, чтобы напугать кого-то, и это мне

кажется ещё более бесчеловечным, чем я предполагала.

Только когда я слышу, как фургон заводится и уезжает, я думаю пойти в

заднюю часть дома, чтобы посмотреть, насколько близко подошёл огонь

с севера. Из окна спальни родителей я вижу чёрное небо, стену дыма,

так что огонь может быть на нашем участке. Так близко, что я не знаю,

сможем ли мы выбраться достаточно быстро, чтобы спастись.

Вольф

Мне тяжело оставлять Николь в этом доме, но в меня никогда раньше не

стреляли, и я даже не знаю, что думать о том, кто мог бы прицелиться из

такого ружья и выстрелить, зная, что человек может пострадать или даже

погибнуть. Я не знаю, о чём она думала, или почему это сделала, но я

понял, что она хотела, чтобы я ушёл.

Это были бы пустяки, но когда дело хоть как-то касается её жизни, это

серьёзно. Я пытаюсь представить себе, как её тепло может обернуться

хладнокровием, даже насилием, так быстро, и всё, о чём я могу думать,

это то, что она пожалела о том, чтобы позволила себе довериться мне в

доме на дереве. По-видимому, она сильно пожалела об этом, даже очень.

Когда мы выезжаем на главную дорогу, я набираю номер пожарных на

сотовом телефоне Паули и даю им адрес Николь, сообщая, что из дома

надо эвакуировать двоих людей.

Изабель

Мне кажется, что я никогда не задумывалась о том, как хорошо иметь

сестру, которая мастерски владеет пистолетом. То есть, когда я увидела,

что эти парни возвращаются в фургон и отправляются, я была так рада,

что заплакала, как маленький ребёнок.

Затем Ники вернулась в мою комнату и сказала, что нам нужно уходить,

и я не сомневалась, что она потеряла рассудок, пока не увидела стену

чёрного дыма над склоном.

Мы собираем то немногое, что помещается рюкзаках, и бежим по

грунтовой дороге, из-за воздуха – тяжёлого от дыма и пепла – мы

начинаем кашлять. Лёгкие и глаза пылают. Где-то на полпути к главной

дороге мы слышим сирену пожарного грузовика, всё ближе и ближе, а

затем видим, как на нас едет красный пикап с логотипом какого-то

пожарного дежурства, и чьи-то сильные руки подхватывают нас и

закидывают в кабину.

Когда мы подпрыгиваем в грузовике, движущемся по главной дороге и

удаляясь от огня, последний человек, которого я ожидаю увидеть, – это

наш отец, который едет в противоположном направлении – к дому, в

своём грузовике. Николь тоже видит его.

– Это наш папа! – кричит она. – Надо остановить его!

Николь

Я смотрю через окно грузовика, как папу арестовывают за отказ

сотрудничать со спасателями. Его лицо, загоревшее там, где он

находился всё это время, ещё и краснеет от гнева, когда он спорит с

офицером, который его арестовывает. Он прибыл на место вскоре после

того, как обратил внимание на пожарный грузовик, на котором мы ехали,

и остановил его. Он даже не понимает, что мы сидим на задних сиденьях

грузовика, и мне на самом деле не хочется встречаться с ним прямо

сейчас.

Меня злит не только то, что папа будет унижен и закован в наручники у

нас на глазах, но и всё остальное, а особенно то, что он оставил нас

справляться с множеством проблем в одиночку. Одна из таких проблем –

огонь, который может уничтожить всё, что у нас есть, в любую минуту.

Я чувствую какое-то тепло и прикосновение к своей руке, и, смотря вниз,

я вижу, как Иззи обхватила мою руку своей. Я не знаю, как долго это

продолжалось, но я не отдёргиваю руку, потому что не могу вспомнить,

когда она в последний раз прикасалась ко мне добровольно.

Полицейский сопровождает моего отца в задний отсек автомобиля, затем

хлопает дверью, и через мгновение они уходят. Только теперь, в тот

момент, когда они проходят мимо нас, мы с папой встречаемся взглядами

через окно полицейской машины.

* * *

На следующий день после того, как мы спали на детской кроватке в

комнате продлёнки в начальной школе, в которой организовали центр

эвакуации, мы узнаём, что огонь не разрушил наш дом. Пожарные

смогли остановить его у реки и удержать там, но мы всё равно не можем

вернуться к себе, пока огонь не будет полностью под контролем. Когда

папу отпустили из тюрьмы, продержав его там ночь, он везёт нас на

машине в мотель в часе езды – самое близкое место, где, по его словам,

он может найти комнату, когда вокруг столько эвакуированных людей.

Мы обе не радуемся ему.

Он даже не притворяется, что нашёл маму.

Он загорелый и молчаливый, плечи опавшие, я никогда раньше не

видела его таким.

– Ты смотрела на огонь? – спрашивает он меня.

Я сижу у подножия кровати, которую я должна делить с Иззи, и смотрю

новости по телевизору. Иззи, проведя столько времени без мобильной

связи, радуется, что поймала, наконец, сигнал.

– Да, услышали по радио об эвакуации.

Мне кажется смешным то, что единственное стихийное бедствие, за

которым мы не можем ухаживать дома, запасать его или защищать себя

от него – это огонь. И это единственное, которое, по моим наблюдениям,

может навредить нам в ближайшее время. Интересно, думал об этом ли

папа.

– Я увидел пожар в новостях и вернулся, чтобы убедиться, что вы обе в

безопасности.

– Куда ты уехал? – спрашиваю я, не столько надеясь его ответ, сколько

задавая вопрос.

– Я поехал на юг. Я не нашёл твою маму.

– Она написала нам в письме, что подаёт документы на развод.

Он бросил на меня взгляд.

– Какие документы?

Я пожимаю плечами

– Это правда? То, что у тебя была интрижка с одним из ваших младших

офицеров?

– Нет, и не суй свой нос не в своё дело.

Он хлопает ладонью по столешнице комода и направляется к двери.

Я иду за ним, потому что знаю, что он лжёт. Я не знаю откуда, но

уверена, что это так.

Я больше не верю ему.

– Я знаю, что мама никогда не хотела иметь детей. Поэтому ты обманул

её? Для мести, потому что она не хотела, как на конвейере, воспитывать

для тебя детей?

Иззи только теперь открывает дверь комнаты и застывает на месте от

света.

Он поворачивается ко мне, все шесть футов в два дюйма роста, и его

ладонь ударяет меня по щеке, прежде чем я успеваю увидеть, как она

приближается. Мою голову с силой откидывает набок. Качнувшись в

сторону, я снова прихожу в себя и гляжу на него не моргая. Я помню, как

похожая сцена разыгрывалась между мамой и папой, только тогда мама

была на месте папы, и я почти смеялась над тем, что мы как-то стали

семьей, в которой друг другу дают пощёчины.

Взглядом я бросаю ему вызов сделать это снова. Иззи нервно смотрит то

на меня, то на папу.

Моя щека пылает, вероятно, ярко-красная с отпечатком его ладони.

– Она правильно сделала, что сбежала от тебя, – говорю я, не уверенная

до конца в правильности своих слов.

Я просто хочу причинить ему боль или посмотреть, могу ли я сделать

это. Думаю, он снова ударит меня, но вместо этого он поворачивается и

идёт в ванную, захлопнув за собой дверь.

Когда я смотрю на Иззи, её уже нет в дверях. Её нигде нет.

Лоурель

Все могут вернуться в деревню через четыре дня после эвакуации.

Направление ветра переменилось, и пожар Оазис-Ридж, расположенный

по соседству с нами, по сообщениям спасателей, полностью потушили.

Я пытаюсь представить, куда бы я пошла, если бы деревня сгорела, но не

могу. Теперь я точно знаю, что не хочу находить своих родителей, но я

не ощущаю и готовности к самостоятельной жизни.

Когда я вижу, что Анника, сильно напрягаясь, тащит большую коробку

во дворе, я окликаю её и бегу помогать.

– Тебе помочь? – спрашиваю я.

– Ты не могла бы просто придержать дверь на общий склад, пока я её

заношу? – спрашивает она, и я спешу открыть перед ней дверь.

– Отправляешь кому-то подарок?

– На самом деле я отправляю кое-какие свои вещи в Берлин, – говорит

она, проходя мимо меня на склад.

Я хочу спросить зачем, но она разговаривает с сотрудником склада и

просит форму заявления для таможни. Я жду, пока она заполняет

документы и указывает адреса, а затем я иду с ней обратно.

– Я хотела поговорить с тобой, – говорит она, когда мы снова одни.

Моё глупое сердце слегка подпрыгивает.

– Да?

– Я думаю, что, может быть, огонь, который прошёл так близко, – это

знак, понимаешь? Он как моя зависимость. Если я не образумлюсь, я

уничтожу всё.

– Но ты же будешь вести себя осторожно, верно? Ты же не пьёшь.

Она мягко обхватывает меня одной рукой за талию и ведёт меня рядом с

собой.

– Не пью – громко сказано. Знаешь, просто здесь тяжело. Так много

соблазнов, старых привычек, старых друзей. Я не знаю, смогу ли я

держаться дальше. Я молилась о том, что мне делать.

Опять молится.

– Помогло?

– Мне кажется, что огонь был Божьим ответом на мои молитвы. Я

думаю, он говорит мне, что я должна уйти, если я хочу спастись.

– Уйти куда?

– Куда угодно, но я всегда хотела жить в Берлине, поэтому, я думаю, что

поеду туда.

Мне нечего сказать. Я потрясена. Я не могу представить, что Анника

никогда не вернётся в Садхану. Это равносильно тому, что солнце

никогда не вернётся на небо. Без этого всё теряет смысл.

– Но…

– Сначала я хотела поговорить с тобой, – говорит она, – потому что я

боюсь, как Вольф воспримет эту новость. Ему нужна будет поддержка

друзей.

– Да, – говорю я, но на самом деле не слушаю, потому что голова занята

своими мыслями. А что будет со мной?

– Ты думала взять его с собой? – спрашиваю я, вместо того, чтобы

сказать, что я хочу поехать с ней.

– Я собираюсь предложить ему, конечно, – говорит она. – Просто я не

думаю, что ему понравится эта идея.

– Могла бы понравиться, – небрежно говорю я.

– Я говорила об этом с Хелен, и я знаю, что она думает, что я должна

остаться здесь, по крайней мере, до тех пор, пока не Вольф не окончит

школу, но просто не знаю, выдержу ли.

– Хелен знает, о чём говорит, – говорю я. – Может быть, вам стоит её

послушать.

Она останавливается и поворачивается, чтобы обнять меня.

– Ты мне очень дорога, понимаешь. Как дочь.

Я таю в её объятиях, на глаза наворачиваются горячие слёзы. Я хочу так

много всего сказать. Я хочу вцепиться в неё и сказать ей, что она для

меня – весь мир, но вместо этого я просто закрываю глаза и вдыхаю её

запах – смесь лаванды и пчелиного мыла.

– Я поеду с тобой, если он не согласится, – наконец говорю я.

– Но как же твои планы? – говорит она. – Я хочу, чтобы ты осуществила

их, ты же знаешь.

Я слушаю её слова, будто она, как мама, даёт мне настоящий мудрый

совет.

Я возвращаюсь в свою комнату, облегчённо вздыхаю от того, что нет

соседей, и ложусь на кровать, я слишком потрясена, чтобы плакать, мне

слишком грустно, чтобы двигаться. Я думаю о том, что Анника уходит, о

её совете, и я чувствую странное чувство, что поступлю именно так, как

она мне сказала. Я не знаю, как долго я лежу, когда слышу стук в дверь.

Открыв её, я вижу Изабель.

Она спрашивает, могу ли я подбросить её до города. Я не спрашиваю,

зачем ей туда надо. Я уже решила, что поеду туда, чтобы осенью

записаться на начальный курс университета, и меня раздражает мысль,

что поеду выполнять эту особенно удручающую задачу в одиночку. Я всё

ещё думаю, что появится более привлекательная возможность, но сейчас

я сделаю то, что Анника сказала мне сделать. Записаться в университет,

планировать будущее, подходить ко всему с умом. Последнего совета я

от неё никак не ожидала.

Когда Иззи идёт за мной к машине и садится на пассажирское место, я

вижу у неё в руках сумку.

– А в сумке что? – спрашиваю я.

– Да так, ничего. Просто вещи.

Я знаю, что это далеко от правды, но я не настаиваю и выезжаю через

ворота из Садханы на главную дорогу. Она поправляет волосы, смотрясь

в зеркало.

– Куда именно тебя подбросить? – спрашиваю я, потому что она ничего

не говорит.

– Просто в город, останови, где будет угодно.

– Ты что, сбегаешь?

Я оглядываюсь и встречаю виноватый взгляд.

– Ты не представляешь, что творится у меня дома. Папа с ума сошёл. Я

не могу здесь оставаться.

– И куда ты направляешься?

– В Лос-Анджелес. Я знаю, что могу работать моделью или кем-то ещё.

У меня есть деньги.

– Это самый глупый план, который я когда-либо слышала, – говорю я,

останавливая машину на обочине дороги.

Я не знаю, почему мне даже хочется проследить, что сделает или не

сделает эта неразговорчивая девочка. Может быть, она немного

напоминает мне себя.

Когда я начинаю разворачиваться и поехать обратно, она кричит:

– Что ты делаешь?

– Везу тебя в Садхану, так что просто успокойся.

– Я не хочу туда, понятно? Просто высади меня, я поймаю другую

попутку.

– Ты собираешься ехать автостопом до Л.А.?

– Нет, только до автовокзала Грейхаунд.

– Поговори, пожалуйста, с кем-нибудь, прежде чем что-либо делать.

– Я не буду говорить с Кивой. Я не хочу его видеть.

– Не с Кивой, конечно.

– Ты, разумеется, не собираешься говорить со мной об этом.

Она скрещивает руки на груди и всматривается в лобовое стекло.

– Нет. Тебе же нужен хороший совет, а мне нечего предложить.

Через пять минут я провожаю её в кабинет Хелен, в самом спокойном

конце деревни. Среди моих знакомых только она может образумить

глупого подростка, даже если ей никогда не удавалось образумить меня.

Она заслужила моё уважение, когда пыталась убедить Аннику остаться

здесь. Я стучу в дверь к Хелен, и когда она открывает, я объясняю

ситуацию. Иззи смотрит на меня, будто хочет меня убить.

Но стоит Хелен раз успокаивающе улыбнуться и сказать несколько

добрых слов, и я знаю, что она остынет.

– Мне пора, – говорю я и оставляю Иззи в более ответственных руках,

чем мои.

Теперь, когда я сделала доброе дело, свой первый поступок

ответственного взрослого человека, мне интересно, что будет дальше.

Университет? Работа? Пенсия? Двое детишек и муж?

Возможно, всё будет и не так, но я уже не пугаюсь той неизвестности,

которая кроется за тем, чтобы сделать небольшой шаг вперед и

посмотреть, что произойдёт.

Я не та девушка, которую видит мир. Я не та, за кого все меня

принимают.

Я даже не знаю, кто я такая, но, может быть, я готова узнать это.

Когда я возвращаюсь к машине, то вижу, как Анника шагает по

каменистой дорожке, вдалеке от меня, полы юбки закручиваются вокруг

лодыжек, волосы сияют на вечернем солнце, а у меня сердце сжимается

от тоски, которая, теперь я знаю, никогда не исчезнет. Или, может быть,

когда-нибудь я перестану её замечать.

Затем я сажусь в машину и еду подавать документы в университет.

Глава 16

Изабель

Так как мама ушла, а папа вёл себя так, будто конец света, наконец,

наступил, а он оказался к нему совершенно не готов, нам с Николь

удалось уговорить его на одну вещь. Теперь он не против того, чтобы мы

учились в институте в городе. Может быть, это не похоже на великое

достижение, но поживи в нашем доме в режиме 24/7 и сам увидишь, как

тебе захочется прыгнуть в жёлтый школьный автобус и умчаться в

обычный американский институт.

На самом деле он согласился только потому, что ему не хотелось

самостоятельно заниматься нашим образованием. Это, по словам папы –

женское занятие.

Неважно.

Теперь я новенькая, прогуливаюсь по шумным коридорам, заполненным

людьми, и чувствую себя кинозвездой в собственном фильме об

институтской жизни. Точно так же я себе всё представляла, намного

лучше, чем в средней школе. Я пробегаюсь взглядом по номерам

аудиторий, пытаясь найти ту, в которой будут проходить

подготовительные занятия. Когда я нахожу свой кабинет, я вижу там на

первом ряду симпатичного парня. Он поднимает на меня взгляд, и я

отворачиваюсь.

Я пообещала себе, что больше никаких парней, по крайней мере, в

ближайшее время. Я не знаю, как справиться со всеми впечатлениями от

того, что произошло между нами с Кивой, но я знаю, что у меня есть

время, и ещё я уверена, что мне не надо больше быть такой наивной. Я

думаю о Хелен, той женщине, к которой я приходила и с которой

разговаривала ещё пару раз. Она предложила мне свои услуги терапевта,

или вроде того, бесплатно, и мне нравится общаться с ней.

Николь было не на руку, чтобы я пошла в институт, но она не устраивала

из-за этого сцен. Она молча ехала со мной в автобусе этим утром,

наверно, ей стало легче от того, что мне надо было уехать от папы.

После того, как вернулся, он, как зомби, постоянно чинит сломанные

вещи в доме. Их список слишком большой, чтобы утверждать, что он

много оттуда сделал.

Он не говорит о маме, но пару дней назад мы получили от неё другое

письмо, в котором она сообщает, что поступила в университет в Дейвисе

всего пару часов назад. Она написала, что записалась волонтёром в

Медицинский Институт Исследований Неврологических Расстройств и

надеется когда-нибудь устроиться там на работу. Она изучает что-то

вроде прикладного поведенческого анализа, и теперь она на самом деле

кажется счастливой и довольной всем этим – работой с кричащими

детьми и прочим. Приглашения нет, ну и ладно. Мне кажется, то, что она

счастлива, это замечательно, и она сказала, что скоро сможет приехать к

нам и забрать нас на выходные, остановившись где-нибудь пожить.

Кажется, папа не замечает и того, что Николь больше не слушается его.

После того, как он ударил её, она так и не говорила с ним по-

нормальному, ограничиваясь самыми элементарными словами.

Такой – своевольной, открытой с другой стороны – Николь нравится мне

намного больше. Мне не стыдно быть её сестрой, особенно после того,

как она проделала дыру в стене, только чтобы отпугнуть Киву и

остальных парней и защитить меня. Такой сестрой я даже могла бы

немного гордиться, если бы она одевалась поприличнее.

Вольф

Анника находит меня, когда я вожусь в курятнике с курами, которые

ищут жуков и выдергивают ростки редко попадающейся зелени,

пробившейся из-под земли. Теперь, когда они уже склевали все крошки

от моего бутерброда, которым я перекусил, они потеряли ко мне интерес,

и я могу наблюдать за их глуповатыми неуклюжими движениями. Она

проезжает мимо и замечает, как я сижу в окружении трёх кур породы

Плимутрок, красивых птиц с чёрно-белым, будто тщательно

подстриженным оперением. Она направляет машину к обочине

просёлочной дороги, желудок у меня проваливается куда-то вниз, когда

она глушит двигатель.

Она целенаправленно идёт ко мне, полы белой юбки обвиваются вокруг

лодыжек, волосы собраны в пучок. Благодаря солнечным очкам, у меня

не возникло чувства приближающейся ссоры.

– Вольфик, – зовёт она. – Я искала тебя, и вот ты тут с курами.

Я ничего не отвечаю, просто смотрю, как она открывает калитку и

поднимает подол юбки, чтобы пройти через двор. Через несколько

секунд она садится рядом со мной на траву и вздыхает.

– Мне кажется, что ты прячешься от меня, – говорит она.

– Неправда.

– Завтра снова в школу, да?

Я пожимаю плечами. Переходным годом называется выпускной год в

Школе Всемирного Спокойствия. Переход во взрослую жизнь, какой бы

она ни была. Я не могу представить, чем он так ценен, после такого

безумного лета.

– Ты же собираешься?

– Я не знаю.

– Может быть, стоит сменить обстановку. Я думаю о том, чтобы поехать

в Германию. Ты хочешь поехать со мной?

От удивления я не знаю, что сказать. Анника никогда не показывала

бурного горячего желания вернуться в родную страну. По моим

наблюдениям, она настолько американка, насколько немка способна ей

стать.

Мне интересно, поедет ли её парень, но я не решаюсь спросить.

– Почему? – в итоге выпаливаю я, так как в горле у меня будто застрял

ком.

– Почему я собираюсь поехать в Германию или почему я приглашаю

тебя с собой?

– И то, и другое.

– Пока я была в реабилитационном центре, я встретила человека. Он

пригласил меня жить у себя в Берлине.

– Ты встретила кого-то, и это не Марк, на лечении?

– Мы с Марком не так хорошо подходим друг другу. Он понимает.

– Так что ты спрашиваешь, хочу ли я поехать и жить с тобой и каким-то

незнакомым мне типом в Берлине?

– Ты можешь съездить и решить сам, захочешь ли ты остаться там или

вернуться сюда.

– Нет, – отвечаю я, не давая себе даже подумать о такой ситуации.

Очередной глубокий вздох. Пару секунд она не произносит ни слова, а

самая дерзкая курица в загоне, Лулу, подходит ближе и клюёт меня в

ногу.

– Дело в том, что здесь мне сложно оставаться трезвой. Я думаю, в

Берлине будет легче, когда мой приятель тоже не пьёт.

– Так тебе будет лучше.

– Я думаю, что не должна ехать без тебя. Я всё ещё твоя мама, ты же

знаешь.

– Спорный вопрос, – фыркаю, хотя я даже не подумал о жестокости тех

слов, которые срываются у меня с языка.

– Ты имеешь полное право злиться.

– Здорово.

– Я хочу сказать, что собираюсь поехать, но не желаю ехать без тебя.

– Ты собираешься силой тащить меня в Германию?

Она опять замолкает, её взгляд перебегает с горизонта на меня и обратно.

– Я не поеду без тебя. Я останусь здесь.

– Не надо, пожалуйста. Только не из-за меня. Мне одному здесь будет

хорошо.

– Меня не было рядом с тобой год, Вольф, и я вернулась, чтобы увидеть

тебя, каким бы ты ни был, главное, живым.

Я начинаю подниматься, потому что мне уже надоело слушать её

любительский анализ моей психики, но на какое-то мгновение она

хватает меня за руку и останавливает.

– Мы ещё не закончили, – говорит она голосом наставника, который от

неё редко услышишь.

Я плюхаюсь обратно, обхватываю руками колени и смотрю прямо перед

собой, чтобы не встречаться с её многозначительным взглядом.

– Ты не можешь закрыться от всего мира. Это плохо заканчивается. Твой

папа так сделал.

Сравнение меня с папой – это совсем не то, что я ожидал услышать

сейчас.

– Существует огромная разница. Он накачивал себя наркотиками. А я

нет.

– Рада, что ты так не делаешь. Ты сильнее, чем он, сильнее, чем я. Ты же

знаешь, я горжусь тобой.

Мне становится неловко, но тут мне приходит в голову мысль. Может,

она действительно решила принять обет трезвости на этот раз?

Может, она действительно говорит то, что думает?

Когда смотрю на Аннику, я вижу ту же женщину, которую всегда знал. Я

прожил с ней жизнь, пытаясь спасти её от себя самой, пытаясь

защититься от неё самому, но не сильно преуспевая в обоих делах.

– Я знаю, что сложно доверять зависимому человеку, Вольф. Я знаю, что

никогда не давала тебе серьезного повода доверять мне, так что ты

правильно делаешь, когда относишься ко мне с опасением. Но я не хочу

бросать тебя снова.

Она говорит последние слова, будто бы она только сейчас осознала, что

так всё и есть на самом деле. И я не знаю, достаточно ли этого для

изменений.

– Решать тебе, – говорю, а в горле пересохло настолько, что я едва

выдавливаю из себя звуки.

Она кладёт руку мне на плечо, и на этот раз я не убираю её.

* * *

Когда удушающая августовская жара продолжилась и в сентябре,

никто не удивился. В воздухе всё ещё витает лёгкий запах дыма, хотя

пожары более-менее удалось сдержать на севере. Иногда ночью дым

настолько сгущается, что я всё ещё не могу спать в доме на дереве.

Меня тянет наружу, поэтому я столько брожу по тропинкам вокруг

Юбы или вдоль её берегов, которые не задел огонь, сколько могу. Я

плаваю в одиночестве, думая о Николь, о том, придёт ли она когда-

нибудь к реке, чтобы отыскать меня.

А если она придёт, возьмёт ли она с собой ружьё?

Что она сделает? Как я отреагирую я на это?

Я представляю себе её такой, какой она была, когда целовала меня

в домике на дереве, – бесконечно спокойной, как она раздевается и

прыгает в ледяную воду за мной, но едва мой мозг начинает думать об

этом, как сразу же прекращает, потому что действительно не хочет

узнать продолжение. Что-то со мной явно не так, потому что я не могу

мечтать о девушке, но всё дело в том, что не хочу мучить себя вещами,

которых у меня нет. Я боюсь, что, если позволю себе желать Николь, по-

настоящему желать её, ничто другое не сможет утолить мою страсть.

Я хочу прийти к ней, но не иду. Я понимаю, что после

возвращения отца мой приход обернётся для неё только проблемами. Я

прислушиваюсь, и до меня доносятся звуки выстрелов вдалеке, от

которых я неизменно вздрагиваю. Стрельба, не сомневаюсь, идёт с их

участка, потому что этот звук появился только после их приезда и редко

когда раздавался раньше.

Я плаваю, пока терпеть холодную воду я больше не могу ни

секунды, тогда я выхожу на берег и растягиваюсь на тёплых скалах у

реки, подставляя тело жгучим лучам. Я ведь решил вернуться в школу –

не для того, чтобы нагнать выпускной год, о котором я вспомнил в

последний момент, – но я заставляю себя задуматься о выпускном

проекте, который должен быть чем-то вроде итога всего того, чему я

научился за школьные годы. Я изучаю жизнь местных пчёл. Последние

два года я высаживаю растения, благоприятно влияющие на пчелиную

популяцию, и призываю остальных к этому же. Теперь мне надо собрать