Текст книги "Инструкция на конец света (ЛП)"

Автор книги: Джейми Каейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

проводя рукой по гладкой поверхности.

– Не здесь, вон там, – он кивает на противоположную сторону комнатки.

Я начинаю ползти по зелёному спальнику, расстеленному в центре

комнаты, но на полпути я просто падаю и чувствую, что Вольф рядом.

– Ты же на самом деле не хочешь шлифовать пол, так ведь? – спрашиваю

я и тяну его к себе.

Не знаю, откуда во мне эта дерзость, но папа меня точно такому не учил.

Изабель

Я не сплю, просто лежу в своей комнате, в полудрёме, слушая, как что-то

скребётся под крышей. Наверно, мыши. Просто Ник говорит, что это они

издают такие звуки. Но потом что-то с грохотом обрушивается на кухне,

и я вскакиваю, уши заполняет стук сердца. Я пытаюсь полностью

успокоиться, чтобы что-то услышать.

Я подумала о взломщиках, которые появились здесь из ниоткуда, о том,

что мне некого позвать на помощь, кроме сестры-тугодума. Теперь мне

кажется, что именно так всё и происходит.

Я медленно выбираюсь из постели и шлёпаю к двери, а возня внизу

утихает. Потом я всматриваюсь в темноту безмолвного коридора. И тут я

слышу, как что-то внизу скребётся. Я бесшумно бегу в комнату Ник и

трясу её за плечо.

– Ник! – шепчу я как можно тише.

– Ммм, – бормочет она.

Как она вообще может так крепко спать, когда в доме какой-то маньяк,

или наркоман, или убийца разыскивает нас. Я хватаю её за плечо и трясу.

– Ник! Проснись!

Она мигом широко открывает глаза и не скрывает удивления от того, что

я так близко.

– Что? – чересчур громко спрашивает она.

– Тсс! Там кто-то внизу! – шепчу я.

Она поднимается на локтях, хмурится, вглядываясь в лунный свет,

проникающий через окно.

– С чего ты взяла?

– Я слышала шум.

– Может быть, папа вернулся, – говорит она. – Или мама.

– Посреди ночи? А что, если это не они?

Наконец, она вроде бы осознала, в какой мы западне, одни здесь, она

садится и тянется рукой под кровать, где теперь хранит охотничье ружьё.

Она проверяет, есть ли патроны, и внезапно я понимаю, как мне повезло,

что моя сестра – такой же чудаковатый Рэмбо, как наш отец.

Внизу всё затихло, но для меня это плохой знак. Кто бы там ни был, он,

скорее всего, нас услышал и теперь только ждёт, чтобы мы спустились, и

он нас убьет.

Ники встаёт и идёт через всю комнату к двери, я спешу за ней.

– Что ты делаешь?

– Иду выяснять, что это за звуки.

Прежде чем я успеваю её остановить, она щёлкает выключателем, и на

лестнице загорается свет.

– Кто здесь? – громко спрашивает она, и мне хочется влепить ей

пощёчину.

Тишина.

– Пап? Мам?

Вместо ответа до нас доносится едва различимый скребущийся и

шаркающий звук.

Она глубоко вдыхает и спокойно выдыхает.

– Ты, стой тут и ищи место, чтобы спрятаться. Если что-то случится,

спускайся по пожарной лестнице из своей комнаты и беги за помощью в

Садхану.

Я смотрю на неё, как на полоумную, но голова ничего не соображает, и я

не могу ничего сказать в ответ. Не помню, чтобы мне когда-то было

настолько страшно.

– Стой тут, – шёпотом повторяю я через какое-то время, но она уже

спускается по лестнице. – Ник! – зову я её. Она не оборачивается, и я

подхожу ближе к коридору и всматриваюсь в её спускающуюся фигуру.

Она исчезает за поворотом на лестничной клетке. Через пару секунд

раздаётся выстрел. Я чуть штаны не намочила. Во рту пересохло,

адреналин пульсирует в венах, я забываю про предосторожность и бегу

вниз, не в силах оставить там сестру одну.

Что, если Николь мертва?

Но она жива. Она стоит в проёме двери, ведущей на кухню, и держит

ружьё дулом вниз. Она оборачивается и смотрит на меня.

– Крысы, – говорит она. – Грызут нашу еду. Я попала в одну, а остальные

разбежались от звука выстрела.

Сначала, как мне кажется, я чувствую облегчение, а потом меня охватило

отвращение, потому что, оглядывая кухню, я натыкаюсь на останки

крысы, размазанной по плитке над разделочным столом.

– О Боже, я это отскребать не буду.

Она заходит на кухню, кладёт ружьё на стол и садится на корточки перед

дырой под шкафчиками с посудой.

– Вот как они пробрались, – говорит она.

Я думаю о скребущемся звуке, который мы слышали ночью над

потолком, и в моём воображении появляются не милые мышки, а крысы,

серые и жирные, как та, у которой разнесло выстрелом голову. Она

размером почти с кошку. Или была размером с кошку. От этого вида и

запаха пороха к моему горлу подступает тошнота.

– Вдруг их тут ещё больше?

– Ещё две скрылись в этой дыре.

Я складываю руки на груди и внимательно оглядываю комнату и

коридор. Я не хочу жить бок о бок с огромными крысами, которых

можно спугнуть только оружейным выстрелом.

– Ты проверишь все шкафчики и оставшиеся комнаты, пока я попытаюсь

закрыть дыру?

Я не собираюсь заходить на кухню, если есть малейший шанс, что там

притаилась какая-то крыса, но молчу. Я просто наблюдаю, как она идёт к

входной двери и отпирает её. Она берёт со стола во дворе фонарь и

включает.

– Куда ты?

– В сарай за досками.

– Прямо сейчас?

– Мне что, красную ковровую дорожку им постелить?

– Иди ты.

Она выходит, а я стою, как дура. Следы крысиного помёта виднеются

через всю кухню. Раньше я бы их смела, не думая, что это на самом деле.

Но сейчас от одной мысли, что я знаю, откуда они появляются, меня вот-

вот стошнит.

В животе урчит, я достаю пару шлёпанцев, надеваю, осматривая кухню и

остальные помещения в доме. Следов крыс больше нигде нет, так что я

беру метлу и совок из кладовой в коридоре и сметаю весь помёт,

который могу найти. Потом я нахожу баллончик с хлорной водой и

распыляю его по всем поверхностям. Николь возвращается с молотком,

гвоздями и досками и начинает заделывать дыру.

Не могу поверить в то, что это теперь моя жизнь. Пока мои друзья из

школы, в которой я училась в прошлом году, отдыхают на Гавайях,

плавают в составе сборной, отрываются на пляже, я оттираю остатки

крысиного помёта с пола на кухне посреди ночи. Даже если бы я могла

поговорить с кем-то из старых друзей, я бы не стала говорить об этом. Я

бы переврала каждую мелочь из того, что со мной произошло этим

летом.

Крысы вытащили из шкафа огромную пачку хлопьев «Cheerios» и

прогрызли в коробке дырку. Теперь её содержимое высыпается на стол.

Я беру её и выбрасываю, но Николь, закончив латать дыру в полу, встаёт

и останавливает меня.

– Мы всё ещё можем их съесть, – говорит эта ненормальная.

– Ты всё ещё можешь их съесть. Я не ем то, на чём есть крысиная слюна.

– Крысы не облизали все те хлопья, которые ещё в коробке. У нас не так

много запасов.

Я наблюдаю, как она достаёт дырявый ящик и заклеивает пробоину

куском серебристой изоленты.

– О, Господи. Отвратительно.

Она не обращает на меня внимания и ставит ящик обратно в шкаф. На

полу под столом лежит солонка. Должно быть, я проснулась именно из-

за того, что она упала.

Я продолжаю подметать под столами, но мне так противно от такой

жизни, что хочется кричать.

– Это – жестокое обращение с детьми, – говорю я. – Может быть, нам

разрешат пожить в Садхане, пока родители не вернутся?

– Мы остаёмся здесь. Так нам велел отец.

– Его здесь нет! И он вовсе не идеальный папочка, и вообще тебе не

следует вести себя так, будто он таким является, – на одном дыхании

выпаливаю я.

Я никогда не рассказывала Ник о вещах, которые подслушала в ссоре

родителей перед переездом. Мне нравилось, что я знаю то, чего не знает

она. Но, в самом деле, если она собирается позволить отцу разрушить

наши жизни, я хочу, чтобы она знала, какую паршивую задницу она так

защищает.

– Что ты хочешь этим сказать?

Я кладу тряпку и хлорную воду и ухожу. Я слишком взбудоражена,

чтобы адекватно мыслить, так что я поднимаюсь к себе и ложусь на

кровать напротив горящей лампы. Несмотря на открытое окно и

вентилятор, здесь всё равно около сотни градусов по Фаренгейту,

поэтому я просто лежу, вдыхая тяжёлый воздух и обливаясь потом, и

пытаюсь думать.

Что я ей наговорила? Какую кашу я заварила? Подходящее ли сейчас

время?

Я думала, что она оставила свои повадки странной девочки с

«промытыми» мозгами. В последнее время с ней стало намного

приятнее находиться рядом. Но, как я и думала, как только она теряет

самообладание и не знает, что ещё сделать, она снова становится

«Папиным Маленьким Роботом».

Я слышу, как она поднимается по лестнице, и собираюсь с духом, чтобы

напрямик поговорить с ней об отце, но она не заходит в мою комнату.

Она просто идёт в свою спальню и закрывает за собой дверь.

Глава 14

Николь

Стирка белья – та ещё пытка, когда дома не работает водопровод, а,

значит, не работает и стиральная машинка. Я стараюсь носить вещи до

тех пор, пока они не становятся окончательно и бесповоротно грязными,

и пытаюсь убедить Иззи поступать так же. Если ей хочется постирать

что-то до того, как оно станет грязным, она должна стирать сама, таково

правило.

Итак, прежде чем идти к вялотекущему ручью стирать бельё, я копаюсь

в корзине в поисках того, что ещё можно носить. Выхожу из дома я рано,

до дневной жары. Я тру каждую вещь – одежду или полотенце – по-

отдельности, полощу их в холодной воде, мылю крошечным кусочком

оливкового кастильского мыла. Наверно, это не очень полезно для

экосистемы, но, когда я попробовала стирать одежду без мыла, пахла она

невыносимо.

После этого я приношу все домой и развешиваю на верёвках, высохнув,

одежда становится тяжёлой и будто одеревенелой.

Когда подхожу к входной двери, Иззи сидит на крыльце в тени, обмотав

голову футболкой наподобие тюрбана. Cклонившись над пальцами ног,

она красит их блестящим красным лаком.

Я ещё не говорила с ней после ночного нашествия крыс и, могу

поспорить, что она в ещё более паршивом настроении, чем обычно, но

так я этого оставить не могу. Она лентяйничает, пока я драю её грязное

бельё. Я шумно роняю корзину с мокрыми вещами рядом с ней.

– Тебе надо развесить это, пока всё не покрылось плесенью.

Она на меня даже не смотрит.

– Мне некогда.

– Педикюр может подождать.

– Может быть, я займусь бельём, когда закончу с лаком.

Я хочу есть, моя футболка пропиталась потом, пока я стирала вещи, и

мне не хочется разжигать печь и готовить что-то из наших бесконечных

запасов овсянки. Я также не хочу есть погрызенные крысами хлопья

Cheerios даже больше, чем Иззи. Но этого я ей никогда не скажу.

Хочется влепить ей пощёчину, так всё бесит.

Я слишком долго стою неподвижно, потому что она начинает на меня

смотреть.

– Что?

– Займись бельём сейчас. Я пошла готовить завтрак.

– Я не буду ничего есть с кухни, где гуляли заразные крысы, так что на

меня можешь не готовить.

– Ты просто избалованная мерзавка.

Мышцы её лица, безумно похожего на лицо мамы широкими скулами и

тёмными линиями бровей, сводит от ярости, так напрягалось и лицо

мамы в минуты гнева. От этого кажется, что оно вот-вот лопнет, как

воздушный шарик.

– Я не избалованная мерзавка в отличие от тебя. Только ты постоянно

ведёшь так, будто отец тебя назначил венцом вселенной.

У меня глаза на лоб полезли. Я разворачиваюсь и ухожу.

Она кидает мне в спину:

– Ты понятия не имеешь, какой он на самом деле. Хочешь знать правду

об отце? Он обманщик, лгун, возможно, даже преступник.

Я моргаю. Я чувствую, как по спине стекает капля пота, и меня это

приводит в такую ярость, что я едва держу себя в руках.

– О чём ты говоришь? – я резко поворачиваюсь и спрашиваю так

спокойно, как только могу.

Иззи наносит последний штрих красного лака на мизинец, закрывает

флакон. Она внимательно на меня смотрит.

– Отец не просто ушёл в отставку. Его заставили подать заявление,

потому что кто-то обвинил его в преступлении, которое он совершил

вместе с одним из своих подчинённых, его должны были отправить под

трибунал.

– Только потому, что кто-то что-то сказал…

– Не без оснований сказал. Преступление было. Точно. А он отделался

отставкой вместо того, чтобы сесть за решётку, потому что у военного

суда не было достаточно доказательств.

– Откуда ты всё это знаешь?

– Неважно, как я это узнала.

– В таком случае, я тебе не верю. Ты всё выдумываешь, чтобы меня

одурачить.

– Мама с папой ругались по этому поводу последние несколько месяцев.

Если бы ты не бегала с высунутым языком за папой, ты, наверно,

заметила бы, что старина папаша – тот ещё двуличный подонок.

Я вдруг почувствовала, как у меня душа ушла в пятки.

– Я тебе не верю, – повторяю я. Но на самом деле я и себе не верю.

– Потому что ты идиотка. Мама согласилась приехать сюда только,

чтобы избежать того скандала. Но когда она приехала сюда и увидела эту

дыру, она смылась.

– Прекрати! Не хочу слушать твои бредни.

Мне хочется избавиться от жары и от Иззи. Я поднимаюсь по ступеням в

дом, обходя сестру, но она идёт за мной. А когда я беру из холодильника

кувшин, наливаю себе стакан воды и оборачиваюсь, она всё ещё рядом,

ждёт, что я отвечу.

– Папа даже не может оправдаться, потому что его здесь нет, – говорю я.

– Нам не следует об этом разговаривать. Если то, что ты сказала, правда,

тогда ты можешь лично это узнать у него, когда он вернётся.

– Он лжец, Ники! Не доходит? Он не собирается так запросто признаться

в своих ошибках, потому что это не вписывается в ложную картину

мира, которую он нам пытается внушить.

Мои глаза наполняются слезами, но я не собираюсь плакать перед Иззи.

Я пью воду и ставлю стакан рядом с раковиной.

Хочется верить, что папа не такой, каким она его описывает. Хочется

верить, что он не стал бы обманывать нас и он не мошенник. Я убеждаю

себя в этом, а между тем начинаю осознавать, что Иззи – единственный

человек здесь, который не врет сам себе.

В конце концов, как связать это с тем, что он хотел детей, а мама – нет?

Может быть, из-за этого и из-за аборта отношения дали трещину,

которую никогда не срастить. Может быть, с ними происходили такие

вещи, которые мы никогда бы себе не смогли представить.

Я думаю о мамином письме, которое Иззи всё ещё не видела. То, что она

говорит, противоречит письму. Стало ли то, о чём она рассказала,

причиной, по которой мама добивалась развода?

Я спрятала письмо в поваренную книгу, которая стоит на полке рядом с

холодильником. Я иду за ним и даю Иззи.

Она смотрит на мамин почерк на конверте.

– Что это?

– Письмо от мамы.

Она подозрительно на меня смотрит, но достаёт письмо и начинает

читать. По безразличному выражению её лица невозможно догадаться,

что происходит у неё в мыслях, но, судя по тому, как перебегает её взгляд

от строчки к строчке, к этому моменту она должна быть так же

расстроена, как и я.

Прежде чем я успеваю её остановить, она комкает письмо в руке и

швыряет в другой конец комнаты. Не знаю, почему я хочу поднять это

письмо. Я уже читала его, и его содержание совсем не похоже на

изящную памятную записку, которую можно перечитывать снова и

снова.

Я тупо пялюсь на письмо, не в состоянии мыслить разумно. Худшая

часть меня хотела сделать больно сестре, и у меня получилось. Даже не

сомневаюсь.

– Иди ты в жопу! – говорит она, обращаясь то ли ко мне, то ли к письму,

то ли в пустоту, и выбегает из дома, хлопнув дверью.

После её ухода дом будто содрогнулся в тишине, и я осталась один на

один со своими проблемами и сомнениями.

Возможно ли то, что после стольких лет всех папиных лекций о

справедливости, всех нравоучений о достоинстве, и семье, и морали, и

добре и зле, он был способен обманывать маму?

На меня наваливается волна тошноты.

Это не может быть правдой, говорю я себе.

Это не может быть правдой.

Может быть, его подставили, или подчинённый соврал, или…

Нет.

Я вспоминаю последний год и вижу, как всё изменилось. Напряжение

между родителями росло, отец внезапно ушёл в отставку, ему в голову

пришла безумная идея переехать сюда, чтобы спасти от конца света. Всё

складывается, если добавить ещё одну деталь. Паззл собран, но на нём

вырисовывается вовсе не милая картинка.

Всё, во что я так искренне верила в своей жизни, оказалось ложью.

Изабель

Я не знаю, куда я собиралась пойти, когда сбежала из дома. Я просто

хотела вырваться из этого ада.

Я хочу, чтобы этот чёртов дом просто исчез. Я хочу прокрутить свою

жизнь, как видеоплёнку, и оказаться там, где я буду подальше отсюда.

То, что мама не вернётся, ничего не меняет. Это письмо ни на что не

влияет.

Я пробираюсь через лес к короткому пути до Садханы, разрываясь от

злости. Как она могла бросить меня здесь? Как она вообще могла

подумать, что всё наладится?

У меня самые непутёвые родители в мире, меня вконец измотало

притворяться, что мне наплевать на то, что они думают и хотят. Я

подхожу к двери дома, где, насколько я знаю, живёт Кива, но его здесь

нет. Какой-то парень с нелепой белокурой бородой, заплетённой в косу,

говорит мне, что я могу найти Киву в сарае, так что иду в том

направлении, которое он показал.

Я вижу, как Кива тащит стог сена для коз на поле рядом с сараем. От коз

ужасно пахнет, но они мне кажутся милыми, смотрят на тебя глупыми

глазами и трясут жирными круглыми боками. Как только он опускает

сено на землю, один из козлят тут же запрыгивает сверху и начинает

блеять.

– Эй, – окликает он, когда видит меня.

Я с противоположной стороны загона, но чёрно-белый козлик,

заинтересовавшись, пошёл в мою сторону.

– Сам ты эй. Не время для шуток.

– Ты очень вовремя пришла. Я как раз закончил дела в сарае.

– Клёво. У тебя есть время прогуляться?

Он улыбается.

– Конечно. Иди сюда, я покажу тебе своё секретное место.

Я вхожу вслед за ним в открытую дверь сарая. Он поднимается по

лестнице с другой стороны от входа на чердак, и я тоже иду за ним. Там

мы остаёмся одни. Здесь есть всё для отдыха: матрас, одеяла,

вентилятор, радио…

Он пробирается в противоположный угол чердака, нажимает кнопку

вентилятора и включает радио, выбрав станцию, по которой передают

песни, напоминающие по стилю старый рок. Из-за приёмника Кива

достаёт пузатую бутылку с какой-то прозрачной жидкостью.

– Познакомься с моим другом, Доном Хулио, – говорит он. – Он поможет

нам отметить конец тяжёлого трудового дня.

Он вынимает большую круглую пробку из горлышка и приносит две

стопки, которые потом наполняет текилой.

Я подползаю к нему, сажусь на край матраса и смакую возбуждение от

того, что я наконец-то погружаюсь в мир, который для себя выбрала,

мир, до которого не могут добраться родители, мир, в котором я сама

устанавливаю правила.

Когда он протягивает мне стопку, я знаю, что я никогда не пробовала

текилу, даже лучше, чем то, что я никогда раньше не напивалась по-

настоящему. Я чётко осознаю, что это то, чего я хочу, так что я залпом

выпиваю, изо всех сил стараясь не обращать внимания на острый едкий

запах.

Когда Кива замечает моё выражение лица, которое я невольно сделала,

он улыбается.

– Стоящая вещь, правда?

– Ага, – соврала я.

Он осушает свой стакан одним глотком и наливает нам обоим снова.

Потом ещё раз, стаканы опять пусты.

Я слушаю, как он рассказывает о поездке в Мексику, где он впервые

попробовал текилу, и тут мой разум начала затмевать пелена тумана, а

меня – охватывать чувство головокружения от собственной

беззаботности о будущем.

Когда я пытаюсь рассказать ему, как уехали мои родители, что теперь мы

с Ники живём одни – я не знаю, как много я уже выпила – четыре,

может? – кажется, что слова застревают на моём глупом языке, и я

начинаю смеяться.

– Что ты сказала? – спрашивает он, смеясь вместе со мной.

– Мои родители. Они уехали, – выдавливаю я в итоге из себя.

– Куда уехали?

– Не знаю.

– Надолго?

Я пожимаю плечами, обмякшими, будто они вот-вот скатятся на пол.

– Может быть, через месяц.

– Так ты сама по себе теперь? Круто.

Я смотрю на него и думаю обо всех ситуациях, когда это было бы круто,

но на самом деле это вовсе не так. Но я молчу. Вместо этого я

придвигаюсь ближе и наклоняюсь, пока мои губы не соприкасаются с

его губами, и мы целуемся.

От него пахнет потом, а на его губах вкус соли с текилой. И после того,

как мы поцеловались, мы уже не останавливались. В итоге мы оказались

на матрасе, он сверху, и это лучшее из того, что я когда-либо испытывала

в своей жизни.

Но в какой-то момент я поняла, что происходящее совершенно не

остановить. Он обвивает меня руками, на пол летит одежда, а мысли

растекаются, как патока.

Мне удаётся вспомнить, что мне четырнадцать. И я девственница.

Потом наши тела, мокрые от пота, прижимаются друг к другу, и я

осознаю, что я должна намекнуть на презервативы, или на то, чтобы

притормозить, или о контроле рождаемости, или о том, что я не хочу

продолжать, но я не могу выдавить ни слова, потому какая-то часть меня

хочет продолжить.

Из-за того, что частичка моего тела охвачена пламенем, я не в состоянии

принимать решения. Эта же сила толкает нас всё ближе и ближе друг к

другу, пока он не прижимается вплотную к моим бёдрам, и я чувствую

острую боль, когда его тело с нажимом давит на моё.

Ни презерватива, ничего между нами, а я кричу, потому что боль

оказалась в разы сильнее, чем я ожидала. Пока он продолжает, боль не

утихает, и где-то на моих губах застыло слово «Хватит», но я не знаю,

произнесла ли я его хоть раз. В любом случае, я не сделала этого вслух.

Приподнявшись на локтях, он двигается и смотрит на меня. Я ощущаю

себя каким-то заданием, которое ему дали, рутиной, с которой надо

разделаться, а остановиться, пока всё не будет готово, нельзя.

Глупые слёзы катятся по моему лицу и теряются в волосах, но они,

наверно, выглядят, как пот, потому что он их не замечает.

Я девственница, должна сказать я.

Нет, я была девственницей. До этого момента.

По его телу пробегает дрожь и он обрушивается на меня, а я лежу,

прижатая им, и думаю о беременности, и ЗППП, и смерти просто потому,

что я была слишком глупа, что не подумала про презервативы. Про то,

что надо носить с собой один просто на всякий случай. Но кто знал, что

это случится?

– Прости, – говорит он. – Я собирался выйти заранее. Наверно, я

немного увлёкся.

Николь

Я слышу подъезжающий автомобиль, выглядываю и вижу фары и

очертания минивена Паули в темноте ближайших деревьев. Машина

останавливается перед домом. Иззи выходит через пассажирскую дверь

и стучит в дом. Минивен уезжает.

Когда она входит, вид у неё ужасный, волосы растрёпаны, лицо бледное

в красных пятнах, глаза странно слипаются. Её шатает. Качаясь из

стороны в сторону, она идёт мимо меня на кухню, где падает на стул и

кладёт голову на стол.

Я иду за ней, наливаю стакан воды, ставлю рядом с ней.

– Ты в порядке? – я чувствую, как от неё пахнет алкоголем, так что я

думаю, что ответ «Нет».

– Нет, – говорит она.

Иззи рассказывает о случившемся, изрыгая отдельные фрагменты,

комкая их. Я удивлена её искренности. Удивлена, что она хочет говорить.

Она рассказывает мне о сарае, о спиртном, о том, что произошло потом.

– Он заставил тебя? – спрашиваю я.

– Нет. То есть, я так и не сказала ему прекратить.

– Но ты была пьяна.

Я сажусь за стол и кладу ей руку на плечо, она не вырывается. Не так я

представляла себе её первый раз.

Она начинает плакать.

– Всё в порядке, – уверяю я её. – С тобой всё будет в порядке.

– Он никак не предохранялся, – говорит она.

Желудок у меня сводит, и я вижу, как она морщится, как делала это в

детстве. Для меня она всё ещё та маленькая девочка, слишком

маленькая, чтобы справится с такими взрослыми проблемами, как эта.

Я злюсь на родителей за то, что это случилось этим летом, когда они

оставили нас одних. Я злюсь, потому что я не защитила Иззи. И я злюсь,

потому что, кроме меня, здесь некому это сделать.

– Мы можем поехать в клинику и сдать анализы, согласна? И купить

тебе противозачаточную таблетку, чтобы быть уверенными, что ты не

забеременеешь.

Я даже не знаю, о чём говорю, потому что я сама с этим никогда не

сталкивалась. Разрешены ли противозачаточные после полового акта в

Калифорнии? Я слышала об этом, но не знаю точно. Мне это было не

надо.

– Что, если мама с папой узнают? – прохрипела она.

– Их здесь нет. Как бы они узнали?

Она шмыгает носом.

– Ты им расскажешь?

– Я считаю, что, если они хотят, чтобы мы сами о себе позаботились, это

не их дело, как мы это делаем, – медленно говорю я, осознавая, что это

правда, только после того, как нужные слова сами по себе возникают на

языке.

После того, как я помогла Иззи вымыться, вылив на неё канистру воды, и

уложила её спать, я осталась одна в гостиной и стала смотреть в темноту

окна, чувствуя себя более одинокой, чем до того, как мы сюда переехали.

Я убедила сестру, что с нами всё будет в порядке. По крайней мере, я так

думаю.

Но так ли это?

Я иду спать и достаю ружьё из-под кровати. Я провожу ладонью по

холодному стволу и прижимаю его к груди, как ребёнка. Это меня

успокаивает. Хотя ты не можешь помочь, ты чувствуешь себя более

могущественным, когда у тебя есть ружьё. Если не помочь, то хотя бы

позаботиться о себе, если знаешь, как с ним обращаться. Может быть, я

где-то заблуждаюсь, но сейчас я благодарна папиной одержимости

катастрофами.

Я не стала бы стрелять в человека без необходимости – только если не

было бы другого выхода – но сделала бы предупреждающие выстрелы. Я

могла бы до смерти напугать бестолкового мальчишку, который на

собственной шкуре не ощутил жара огнестрельного оружия, если бы он

осмелился подойти к моей сестре ещё раз.

Часть три

Выживание, уклонение, сопротивление и бегство

Третье сентября

Всё, чему меня научил папа, воспитало меня не совсем так, как он

рассчитывал. ВУСБ – это одна из первых аббревиатур из речи

подготовленцев, которые он мне преподал: Выживание, Уклонение,

Сопротивление и Бегство.

В выживании я вижу историю, которую человек сам себе рассказывает,

чтобы справиться с трудностями.

Уклонение – это всё, что связано с избеганием врагов. Но что делать,

если враг – это человек, от которого ты зависишь? Что, если враг в

вашей же голове?

Сопротивление – это не взведённый курок ружья. Это знание

собственного сознания. Знание того, с чем ты смиришься, а с чем – нет.

Бегство не всегда возможно в реальном физическом мире, но никто не

знает, куда направлены твои мысли. Никто не может убедить тебя в

истинности чего-то, если ты знаешь, что это ложь.

Глава 15

Николь

В конце августа лесные пожары всё ещё полыхают на засушливых

холмах севера, этим летом они подобрались особенно близко. Перемена

ветра могла бы перебросить их к нам. Кто-то уже эвакуируется сам, но

между нами и огнём протекает река, так что я уверена, что мы в

безопасности. Мы получаем последние сводки новостей только по

радио, я не выключаю его до поздней ночи, хотя едва различаю смысл

сообщений, которые слышу.

Иззи изменилась после происшествия в сарае, побледнела. Я тоже

чувствую себя совершенно другим человеком. Теперь я никому не

доверяю, будто бы наш дом – это полуразвалившаяся крепость, которая

противостоит целому миру. Мне не хочется её покидать, и Иззи тоже.

Когда я хожу за водой, меня охватывает тревога, возрастая по мере того,

как я отдаляюсь от дома, и угасая, только когда я возвращаюсь и

закрываю дверь на ключ. Я сплю с ружьём под подушкой, вскакиваю от

каждого шороха, просыпаюсь снова и снова среди ночи, устаю ещё

больше с каждым новым днём.

Я не знаю, чего я жду, какую опасность вижу за каждым углом. Это не

Кива, который ходит где-то поблизости, а, если даже он пришёл, я на

самом деле не верю, что он так опасен.

То, чего я боюсь, не описать словами, я чувствую что-то опасное, глядя

на опушку леса, какую-то силу, которая, как хищник, знает о нашей

уязвимости и ждёт подходящего момента, чтобы напасть.

Через два дня после инцидента с Кивой, у Иззи начались месячные, и

теперь она отказалась ехать на обследование и делать тест на ЗППП. У

меня не было ни сил, чтобы её заставить, ни желания ловить попутку

или просить кого-то нас подвезти. Мне просто кажется, что всё это

слишком хлопотно.

Я попросила её держаться подальше от ребят из Садханы, и, к моему

удивлению, она меня слушается. И всё же я беспокоюсь за неё, потому

что, как и я, она почти не хочет выходить из дома.

Когда я готовлю бобы с рисом на ужин, не знаю даже в какой сотый раз

за это лето, я слышу стук в дверь. Не глядя на гостя, я знаю, что это

Вольф. Он – единственный, кто приходит к нам пешком, а не приезжает

на машине, и я не слышала, чтобы автомобиль поднимался на гору.

Я избегала его после истории с Иззи и Кивой. Вовсе не потому, что это

случилось по его вине. Я не могу избавиться от чувства, что то, что было

с ней, могло произойти со мной – может быть, это должна была быть я,

если должно было случиться такое.

Может быть, я хотела этого. Когда мы целовались с Вольфом в домике на

дереве, я, наверно, позволила бы ему всё, о чём думала постоянно. Но он

проявил себя джентльменом. Мы только целовались, и ещё целовались, а

когда мы лежали рядом друг с другом, он не позволял своим рукам

слишком увлекаться.

Но теперь я думаю, что то, что не произошло между нами, не произойдёт

никогда. Что бы я ни чувствовала к Вольфу, всё это вытеснено страхом за

благополучие сестры. Теперь я понимаю, что значит играть с огнём, а я

не люблю рисковать. Я не из тех людей, которые гонятся за опасностями.

Я выключаю горелки на плите и вытираю руки полотенцем, сердце

бьётся с глухим стуком, ожидая, что скоро я увижу Вольфа. Когда я

открываю ему дверь, он выглядит лучше, чем во время последней нашей

встречи.

– Привет, – говорю я.

– Давно не виделись. Где ты пряталась всё это время?

– Только тут.

– Я приезжал сюда несколько раз и стучал в дверь, но никто не отвечал.

Я равнодушно пожимаю плечами. Наверно, я пошла в лес, а Иззи ни за

что не открыла бы дверь.

– Слушай, – наконец говорю я, готовясь извиняться по сценарию,

который я мысленно прорепетировала. – Папа должен скоро вернуться.

– Правда?

– Я не знаю, когда именно, но он должен был увидеть пожары в

новостях. Когда он вернётся, он точно не позволит мне встречаться с

тобой, так что, наверно, нам просто надо прекратить видеться сейчас,

пока всё не стало слишком сложно.

Под внимательным взглядом Вольфа я сомневаюсь в искренности своих

слов, но я не подаю вида. Я просто смотрю на него в ответ, твёрдо решив

не отступать от начатого. Глубоко внутри же я чувствую, что погибаю.

– Твой отец против парней с длинными волосами, что ли?

Я чуть приподнимаю плечи:

– Если честно, он просто вообще не разрешает мне общаться с парнями.

Я понимаю, что никогда в жизни я не звучала так неубедительно, но

осознаю, что ему будет тяжело спорить с правдой.

Выражение его лица остаётся прежним. Он просто кивает.

– Я понимаю. Вы живёте в его доме и всё остальное.

– Спасибо, – говорю я, тихо радуясь, что он не стал спорить.

Он поворачивается и делает пару шагов, потом останавливается и

смотрит на меня.

– Некоторым правилам лучше не следовать. Если ты когда-нибудь

захочешь встретиться, ты знаешь, где меня найти.

Я закрываю дверь, грудь сдавливает тревога, сердце глупо трепыхается,